Онлайн чтение книги Последний побег The Last Runaway
Молчание

В воскресенье Хонор проснулась рано. Она знала, что Адам Кокс приедет за ней после обеда, по завершении молитвенного собрания в Фейетвилле, но беспокойство не дало ей заснуть снова. Она лежала в постели, слушала рассветное пение незнакомых американских птиц, водила пальцем по швам «Вифлеемской звезды» в центре одеяла и тревожилась в ожидании близящихся перемен.

Белл тоже проснулась рано, хотя просидела полночи с бутылкой. За завтраком – снова яичница с ветчиной и каша из кукурузной крупы, на которой, как говорила Белл, она выросла в Кентукки. Хонор задавалась вопросом: пойдет ли шляпница в церковь? Но Белл, кажется, не собиралась никуда выходить. Убрав со стола, она уселась на заднем крыльце и принялась читать номер «Утреннего вестника Кливленда», днем раньше оставленный в магазине кем-то из покупательниц. Поколебавшись, Хонор достала из сундука Библию и присоединилась к Белл на крыльце.

Она сразу поняла, что за поленницей никого нет. Что-то неуловимо изменилось и в самой атмосфере, и в поведении Белл, которая выглядела уже не такой напряженной. Белл взглянула на книгу на коленях у Хонор.

– Сама-то я в церковь почти не хожу, – произнесла она. – У нас с пастором разногласия по многим вопросам. Но если хочешь пойти, я тебя отведу. Выбор есть: хочешь – к конгрегационалистам, хочешь – к пресвитерианцам или методистам. Лучше к конгрегационалистам. Они красивее поют. Я их слышала.

– В этом нет необходимости.

Белл принялась раскачиваться в кресле-качалке, а Хонор раскрыла Библию и попыталась вспомнить, где остановилась в последний раз, когда читала Писание у постели умирающей сестры. Глаза скользили по строчкам, но она никак не могла сосредоточиться на том, что читает.

Белл раскачивалась все сильнее и сильнее. Наконец она опустила газету:

– А вот мне интересно про квакеров…

Хонор подняла голову.

– Вы же сидите молчите? Псалмов не поете, молитв не читаете. Проповедей у вас тоже нет. Почему?

– Мы слушаем.

– Что?

– Голос Божий.

– А голос Божий нельзя услышать в псалмах или молитвах?

Хонор вспомнила, как стояла у дверей церкви Пресвятой Девы Марии в Бридпорте, через дорогу от дома собраний Друзей. Прихожане в церкви пели что-то красивое, и Хонор на мгновение стало завидно.

– В тишине нас ничто не отвлекает, – объяснила она. – Длительное молчание позволяет услышать, что происходит в душе. Мы называем это ожиданием озарения в молчании.

– И вы совсем не думаете о повседневных делах? Например, что приготовить на ужин или что о ком говорят? Я бы, наверное, размышляла о фасонах для новых шляп.

Хонор улыбнулась:

– Иногда я думаю об одеяле, которое шью. Нужно время, чтобы освободить голову от суетных мыслей. Получается лучше, когда мы ждем озарения все вместе. И еще хорошо закрыть глаза. – Она помедлила, подбирая слова, чтобы передать свои ощущения на молитвенном собрании. – Когда разум очищен от мыслей, ты погружаешься в себя, в более полную тишину. Туда, где мир и покой. И очень сильное, явственное ощущение, что к тебе прикоснулось то, что мы называем внутренним духом или внутренним светом. В Америке у меня пока этого не было.

– А сколько ты посетила собраний в Америке?

– Только одно. Мы с Грейс ходили на собрание в Филадельфии. Там все было… иначе. Не так, как в Англии.

– Но ведь молчание везде одинаковое?

– Оно бывает разным. Есть просто молчание, а есть молчание глубокое и плодотворное. В Филадельфии я не сумела сосредоточиться. И не обрела мира и покоя, который искала в тот день.

– Я полагала, квакеры в Филадельфии – самые что ни на есть отборные. Квакеры высшего сорта.

– Мы никогда так не считаем. Но…

Хонор замолчала. Ей не нравилось критиковать Друзей в присутствии других. Но уж раз начала, надо договорить до конца.

– Хотя молитвенный дом на Арк-стрит очень большой, но в Филадельфии много Друзей, и, когда мы с Грейс пришли, там осталось не так уж много свободных скамей. Мы с ней сели на свободные места, а нас попросили пересесть. Объяснили, что это скамья для черных.

– Для кого?

– Для чернокожих Друзей.

Белл удивленно приподняла брови:

– А что, среди квакеров есть цветные?

– Да. Я тоже об этом не знала. В тот день никто из них не пришел на собрание – и та скамья осталась пустой. А на других скамьях было тесно и неудобно.

Белл молча ждала продолжения.

– Меня удивило, что Друзья делят людей на черных и белых.

– И это тебе помешало обрести Бога в тот день?

– Возможно.

Белл усмехнулась и покачала головой:

– Ты такой нежный цветочек. Если квакеры утверждают, что все люди равны перед Господом, это вовсе не означает, что они равны друг перед другом.

Хонор опустила голову. Белл пожала плечами и снова взялась за газету.

– А я вот люблю хороший псалом. По мне, так это всяко лучше молчания. – Она принялась напевать простенькую мелодию.

После обеда Белл попросила соседских мальчишек отнести вниз дорожный сундук Хонор, чтобы все было готово к прибытию Адама Кокса. Белл с Хонор ждали его в магазине. В воскресенье все лавки в городе были закрыты, но люди, прогуливавшиеся по площади, все равно заглядывали в витрины.

– Спасибо за помощь, – сказала Белл. – Теперь я все успеваю. Сейчас у меня все равно затишье до сентября, когда они примутся обновлять свои зимние капоры.

– Это тебе спасибо, что приютила меня.

Белл небрежно махнула рукой:

– Да не за что, милая. Вот что забавно: обычно я предпочитаю, чтобы рядом не было никого, но с тобой очень легко. Ты говоришь не много. Все квакеры такие же молчаливые, как ты?

– Сестра была вовсе не молчаливой. – Хонор стиснула руки, чтобы они не дрожали.

– В общем, приезжай ко мне в гости в любое время, когда захочешь. В следующий раз научу тебя делать шляпы. Кстати, чуть не забыла. У меня для тебя подарок. – Белл зашла за прилавок и сняла с полки серый с желтым капор, который Хонор дошивала вчера. – Для новой жизни тебе нужен новый капор. А этому капору нужно приключение. – Она протянула капор Хонор, а когда та не взяла, насильно вложила его ей в руки. – Это самое меньшее, чем я могу отблагодарить тебя за работу. И он тебе очень идет. Примерь!

Хонор неохотно сняла свой старый капор. Ей нравился этот серый оттенок, однако она сомневалась, что ей пойдет желтый цвет на ободке полей. Но, посмотревшись в зеркало на стене, Хонор с удивлением поняла, что Белл права. Бледно-желтый ободок будто светился, и казалось, само лицо тоже мягко светится.

– Вот видишь! – воскликнула Белл. – Поедешь в Фейетвилл настоящей красавицей. И может, более современной барышней. У меня остались обрезки желтого… на подкладку уже не хватит, так что они мне без надобности. А вы, рукодельницы, шьющие одеяла, всегда собираете лоскутки.

Сначала Хонор решила, что Адам Кокс был с ней нелюбезен и холоден, потому что ему не понравился ее капор.

Услышав звук приближающейся повозки, они с Белл вышли на улицу. Хонор так разволновалась, что у нее разболелся живот. Ей было страшно при мысли, что уже очень скоро придется рассказать Адаму о смерти Грейс, стать свидетельницей его горя и вновь пережить свое собственное, однако она с нетерпением ждала встречи. Ей очень хотелось скорее увидеть знакомое лицо. Когда Адам, ехавший медленно и осторожно, остановился перед магазином, Хонор нетерпеливо шагнула ему навстречу – и замерла, наткнувшись, словно на стену, на его жесткий, застывший взгляд. Такой взгляд бывает у человека, который уносится мыслями далеко-далеко и не желает участвовать в том, что происходит вокруг. И еще ей показалось, будто Адам избегает смотреть ей в глаза. Тем не менее она сказала:

– Адам, я рада тебя видеть.

Он спустился с повозки. Хонор всегда удивляло, что Грейс выбрала этого человека себе в мужья. Высокий, немного сутулый, как многие лавочники, с висячими усами, в строгом темном костюме и в широкополой шляпе, он подошел к крыльцу и кивнул Хонор, но не обнял по-родственному, как если бы она была членом семьи. Он явно чувствовал себя неловко. И прежде чем произнес хоть слово, Хонор уже поняла, что это будет очень непростое воссоединение. Они были чужими друг другу. Их не связывало ничего, кроме скорбных обстоятельств и памяти о Грейс. Глаза защипало, но усилием воли Хонор все же сумела сдержать слезы.

– Я тоже рад тебя видеть, Хонор, – произнес Адам, но в его голосе не звучала радость.

– Спасибо, что приехал за мной, – промолвила она.

Белл наблюдала за ними, скрестив руки на груди. Она уже составила мнение об Адаме Коксе, но, будучи воспитанной, повела себя так, как пристало культурным людям.

– Смерть невесты – тяжелый удар. Примите мои искренние соболезнования, сэр, – сказала она. – Господь не дает нам легкой жизни, уж это точно. Уверена, вы позаботитесь о Хонор. Девушка пережила настоящий ад.

Адам молча посмотрел на нее.

– У нее золотые руки. Шьет лучше всех в этом городе, – добавила Белл. – Она очень помогла мне. Ну что ж, Хонор, теперь мы с тобой будем видеться нечасто… Оберлин ближе к Фейетвиллу, чем Веллингтон, и за покупками ты станешь ездить туда. С оберлинцами будь аккуратнее… у них обо всем есть свое мнение, и никаких других мнений они не признают. Если тебе это все надоест, возвращайся сюда – здесь для тебя всегда будет работа. Эй, это еще что такое? – Она увидела, что Хонор плачет.

Белл обняла ее так крепко, что у Хонор перехватило дыхание. Для такой худощавой женщины шляпница оказалась на удивление сильной.

Дорога на север от Веллингтона была шире той, по которой Хонор ехала с Томасом из Гудзона. Ближайшие к дороге деревья вырубили, и лес представлялся не таким угнетающим и давящим. Участки дикого леса все чаще сменялись фермерскими дворами, кукурузными и овсяными полями и обширными лугами, где паслись коровы. Впрочем, по случаю воскресенья дорога была пустынной.

Уже в пути Хонор узнала, почему Адам Кокс был таким мрачным. Не вдаваясь в подробности, он сообщил ей, что его брат Мэтью скончался три недели назад от чахотки – той самой болезни, из-за которой он, собственно, и позвал Адама в Огайо, поскольку сам не справлялся в лавке.

– Мне очень жаль, – тихо промолвила Хонор.

– К этому все и шло. Давно было ясно, что он не жилец. Я ничего не писал Грейс, чтобы не обременять ее беспокойством.

– А как поживает вдова Мэтью?

– Абигейл покоряется Божьей воле. Она сильная женщина и сумеет все преодолеть. Но расскажи мне о Грейс.

Хонор поведала ему о болезни и смерти сестры. Потом они долго молчали, и Хонор ощущала тяжесть незаданных вопросов и невысказанных замечаний. И самым главным, конечно же, был вопрос: «На что мне сестра, когда нет жены?» Адам Кокс – человек, безусловно, достойный и честный, и он возьмет на себя бремя заботы о своей несостоявшейся свояченице. Но это тяжелое бремя – для них обоих.

Адам искоса взглянул на Хонор:

– У тебя новый капор?

Удивленная, что он обратил внимание на ее наряд, она пролепетала:

– Да, это… это подарок… от Белл…

– Ясно. Значит, не ты его сшила.

– Он плохой?

– Нет, не плохой. Просто отличается от всего, что ты носишь обычно – что носят женщины из Друзей. Но вообще, нет. Не плохой. – Было странно слышать его дорсетский акцент так далеко от дома. Адам откашлялся, прочищая горло. – Абигейл… вдова Мэтью… тебя не ждала. Сказать по правде, я тоже тебя не ждал. Мы не знали, что ты приезжаешь в Огайо. Узнали только на днях, получили письмо от той шляпницы, где она написала, что ты у нее.

– Ты не получил письмо Грейс? Она написала, что я тоже еду. И сразу отправила то письмо. В тот же день.

– Письма иногда теряются, Хонор, или приходят с большим опозданием. А когда все же приходят, новости в них будут месячной давности. Ты ведь писала родителям о смерти Грейс?

– Да, конечно.

– Они узнают об этом месяца через полтора. А тем временем будут слать тебе письма, в которых станут справляться о здравии Грейс. Это будет непросто, так что лучше заранее приготовься. Опоздавшие письма выбивают из колеи. Живешь и не знаешь, что вся твоя жизнь изменилась.

Хонор слушала вполуха, потому что уже начала различать на дороге звук, которого ожидала с той самой минуты, как покинула Веллингтон: неровный топот коня Донована, приближающийся к ним сзади. Он догнал их очень быстро.

– Хонор Брайт, – сказал он, пахнув на нее виски и табаком, – ты же не думала уехать из города, даже не попрощавшись? Это было бы невежливо. Не по-дружески.

Адам Кокс натянул поводья, останавливая повозку:

– Здравствуй, друг. Ты знаешь Хонор?

– Адам, это мистер Донован, – произнесла Хонор. – Я познакомилась с ним по дороге в Веллингтон. – Она не стала упоминать, что Донован – брат Белл; Адам и так был не слишком высокого мнения о веллингтонской шляпнице.

– Понятно. Благодарю тебя за доброту и участие, какие ты выказал Хонор в столь нелегкое для нее время.

Донован хохотнул:

– О, Хонор произвела настоящий фурор у нас в городе! Да, душечка?

Адам нахмурился, не одобряя столь грубой фамильярности. Однако, не зная иных манер, кроме как говорить только правду, он сообщил:

– Теперь она будет жить в Фейетвилле, куда мы сейчас направляемся. Мы, пожалуй, поедем. – Он выжидающе приподнял поводья.

– И что, теперь ты женишься на ней? Когда не стало ее сестры?

Хонор с Адамом поморщились и отодвинулись друг от друга. Хонор сделалось дурно в прямом смысле слова.

– Теперь я обязан позаботиться о ней, – сказал Адам. – Хонор мне как сестра и будет жить в моем доме, со мной и моей невесткой, на правах члена семьи.

Донован вскинул брови:

– Две женщины в доме, свояченица и невестка, но без жены? Хорошо человек устроился!

– Хватит, Донован! – Резкий тон Хонор ошеломлял ничуть не меньше, чем отсутствие «мистера» в обращении. Адам удивленно моргнул.

– Ага, она все-таки выпустила коготки. Ладно-ладно, примите мои извинения. – Донован изобразил шутливый полупоклон в седле, а потом спешился. – Но мне нужно проверить вашу повозку. Слезайте.

– А есть ли причина рыться в наших вещах? – спросил Адам, наливаясь краской. – Скрывать нам нечего.

– Адам, дай ему посмотреть, – прошептала Хонор, спускаясь на землю. – Так будет проще.

Тот остался сидеть на месте.

– Ни у кого нет права рыться в чужих вещах без особой причины.

Дальше все произошло так стремительно, что у Хонор перехватило дыхание. Вот Адам сидит с вызывающе дерзким видом, выпрямившись на козлах, а уже в следующее мгновение он лежит на земле, в дорожной пыли, стонет, держась за запястье, и кровь течет у него из носа. Хонор подбежала к нему, опустилась рядом, положила его голову себе на колени и принялась вытирать кровь носовым платком.

А Донован тем временем снова открыл ее дорожный сундук, вытащил вещи и разбросал по полу повозки. На сей раз он ничего не сказал насчет подписного одеяла. Затем перебрался на козлы, поднял сиденье и заглянул внутрь. Закончив обыск, Донован спрыгнул на землю и встал, возвышаясь над Хонор и Адамом:

– Где черномазый, Хонор? Солгать ты не сможешь, так что давай говори правду, квакерша.

Хонор подняла голову:

– Я не знаю. – И это была чистая правда.

Донован долго смотрел ей в лицо. Хотя его взгляд был слегка мутноватым после загула субботним вечером, в нем по-прежнему мелькал живой интерес, и Хонор вдруг поняла, что ее зачаровывает этот взгляд, эти мелкие черные крапинки в карих глазах, похожие на кусочки древесной коры. Он по-прежнему носил на шее ключ от ее сундука – очертания ключа просматривались под рубашкой.

– Хорошо. Сам не знаю почему, но я тебе верю. Только не вздумай мне лгать и впредь. Я все-таки буду присматривать за тобой. Скоро приеду к тебе в Фейетвилл, так что жди в гости. – Донован сел в седло и развернул коня, чтобы ехать обратно в Веллингтон, но на секунду помедлил. – Капор моей сестры тебе очень к лицу, Хонор Брайт. В детстве у нас с ней было такое же одеяло, таких же цветов. – Он цокнул языком, и конь сразу взял с места в галоп.

Хонор было неприятно, что он говорит ей такие слова.

Далеко на дороге показалась другая повозка. Хонор помогла Адаму подняться, чтобы он не позорился еще больше, лежа в пыли на глазах незнакомцев. Он морщился, держась за запястье.

– Перелом или растяжение? – спросила Хонор.

– Думаю, всего лишь растяжение. Надо только потуже перевязать. – Адам покачал головой, глядя на вещи Хонор, разбросанные по повозке. – И что он надеялся тут найти? Он же знает, что мы не везем ни спиртного, ни табака. И вообще ничего ценного. – Он озадаченно посмотрел на Хонор, которая успела поднять с земли его шляпу и теперь стряхивала с нее пыль.

Она протянула шляпу Адаму:

– Донован искал беглого раба.

Адам глядел на нее до тех пор, пока ему не пришлось отступить в сторону, давая дорогу приближающейся повозке. Он не произнес ни слова, когда они с Хонор снова усаживались в повозку и когда Хонор перевязывала ему руку одной из своих шейных косынок. И только когда они двинулись дальше, Адам откашлялся и сказал:

– Похоже, ты быстро осваиваешься в Америке. – И его голос звучал недовольно.

Фейетвилл, Огайо,

5 июня 1850 года

Дорогие мои мама и папа!

Путешествие из Бридпорта в Фейетвилл было долгим. И самое лучшее, что ожидало меня в конце пути, – ваше письмо. Адам Кокс говорит, что оно дожидалось меня две недели. Как получилось, что оно прибыло раньше меня, хотя должно было проделать такой же путь? Увидев твой почерк, мама, я не смогла сдержать слез. И хотя письмо было написано через неделю после моего отъезда, я читала все новости с истинным наслаждением, потому что мне чудилось: я по-прежнему дома и принимаю живое участие в жизни общины. Но дата, проставленная в письме, послужила мне напоминанием, что все, о чем ты тут пишешь, происходило два месяца назад. Подобная задержка смущает разум.

С глубоким прискорбием вынуждена сообщить, что Мэтью Кокса больше нет с нами; месяц назад он скончался от чахотки. Это означает, что та семья в Фейетвилле, к которой я теперь принадлежу, нынче разительно отличается от того, что предполагалось вначале. Вместо двух супружеских пар остались мы трое, связанные друг с другом весьма непрочными узами неубедительного родства. Все это очень неловко; хотя я тут недавно, но надеюсь, со временем все утрясется, я стану своей в этом доме, где пока чувствую себя гостьей. Адам и Абигейл, вдова Мэтью, приняли меня радушно. Но известие о смерти Грейс стало большим потрясением для Адама, он с нетерпением ждал приезда будущей супруги. Мой приезд также стал для него неожиданностью, поскольку письмо с сообщением, что я еду в Америку вместе с Грейс, до него не дошло.

Я часто задумываюсь о том, как бы Грейс справилась с обстоятельствами, как она сгладила бы все острые углы своим смехом и добрым юмором. Я попробую ей подражать, но это непросто.

Дом Адама в Фейетвилле – или, наверное, следовало бы сказать «дом Абигейл», поскольку он принадлежал ей и Мэтью, – отличается от всего, к чему я привыкла. Находясь в доме, я испытываю странное ощущение, что даже воздух здесь иной. Не такой, каким я дышала в Англии. Может ли здание так влиять на человека? Дом совсем новый, построен три года назад из сосновой доски и до сих пор пахнет смолой. Мне все чудится, будто он ненастоящий – как кукольный домик. Нет в нем твердости и основательности, что создает ощущение защищенности, как было в нашем каменном доме на Ист-стрит. Дом постоянно потрескивает и скрипит: дерево отзывается на дуновения ветра и влажность. Тут вообще очень сыро, и, говорят, летом будет еще хуже. За исключением моей крошечной спальни, дом большой и просторный. В Америке много земли под строительство. В доме два этажа, и когда кто-нибудь идет по лестнице – всем остальным это слышно, потому что ступеньки скрипят. Внизу располагается общая комната, кухня и помещение, которое американцы называют лечебницей, – это отдельная спальня, смежная с кухней, туда помещают занедуживших членов семьи, чтобы ухаживать за ними. Очевидно, американцы так часто болеют, что им действительно необходима такая комната, – и это очень меня беспокоит, особенно если принять во внимание, что стало с Грейс.

Наверху, на втором этаже, располагаются три спальни: большая – ныне вдовая Абигейл прежде делила ее с мужем; средняя – та, которую Адам надеялся разделить с Грейс; и совсем крошечное помещение, предназначавшееся для ребенка, если бы он появился. Пока меня поселили здесь, в этой крошечной «детской». Возможно, это лишь временное обустройство, и таким оно ощущается. Впрочем, я совершенно не представляю, куда еще мне можно переселиться. Хотя места в комнате мало – кроме кровати, уже ничего толком не поставишь, – я не возражаю. Ведь теперь у меня есть отдельная комната, свой уголок, где можно закрыться от всех. Мебель неплохая, правда, как во многих американских домах, где мне довелось побывать, предметы мебели тоже производят впечатление временности, словно их сколотили на скорую руку, чтобы было хоть что-то, пока не появится возможность смастерить что-нибудь более основательное. Садясь на стул, я всегда опасаюсь, как бы он подо мной не сломался. Ножки стола все в «занозах», потому что их не обработали должным образом. Мебель в основном делают из клена и ясеня, и я очень скучаю по нашей добротной дубовой мебели, сработанной на века.

Кухня мало отличается от нашей кухни на Ист-стрит: печка, очаг, длинный стол, стулья, сервант для посуды, кладовая для продуктов – здесь ее называют чуланом. Но ощущения в кухне иные, чем на Ист-стрит. У тебя в кладовой, мама, все аккуратно расставлено по местам. Помнишь, как ты меня учила? «У всего должно быть свое место, и все должно быть на своих местах». Абигейл так не умеет. Дрова складывает как попало, и они плохо сохнут; не убирает метлу в уголок, а оставляет ее так, что она не дает подойти к помойному ведру; не выметает упавшие на пол крошки, и те привлекают мышей; и никогда не расставляет тарелки по одинаковым стопкам. Камины и печи топят дровами, а не углем, поэтому в кухне пахнет древесным дымом, а не земляным духом горящих углей. Нам не приходится убирать угольную пыль, но уборка древесной золы – дело не менее утомительное, и особенно с такой неуклюжей хозяйкой, как Абигейл.

К несчастью, наше с Абигейл знакомство началось не очень удачно. В первый день, когда я только приехала в Фейетвилл, она приготовила на ужин мясной пирог: мясо было сухим и жестким, а тесто – твердым. Разумеется, я ничего не сказала и постаралась доесть свою порцию, но Абигейл это смутило. А на следующее утро она дала мне на завтрак прокисшее молоко, отчего еще больше сконфузилась. Надеюсь, со временем я помогу ей наладить хозяйство, действуя мягкостью и убеждением.

Я уже выходила в город – хотя «город», наверное, слишком громкое название для ряда домов вдоль разъезженной дороги. Бридпорт, по-моему, в сто раз больше. А тут всего десять домов, да еще магазин всякой всячины, кузница, свечная лавка и молитвенный дом. Есть поблизости и фермерские хозяйства. Община включает в себя около полутора десятка семей, большинство перебрались сюда из Северной Каролины – подальше от рабства, укорененного в тамошнем обществе. Я пока не посещала местное собрание, но люди, с какими я встречалась, приветливы и дружелюбны, хотя и поглощены собственными проблемами – как, впрочем, и многие американцы, с кем мне доводилось общаться. Американцы в отличие от англичан не практикуют культуру общения, а говорят все напрямую, и их прямота часто граничит с грубостью. Может, что-нибудь изменится, когда я лучше узнаю людей.

Здесь повсюду леса, а поля и луга разбивают на вырубленных участках. До приезда в Америку я даже не подозревала, как это трудно – освободить землю под пашни среди лесов. В Англии все упорядочено настолько, что кажется, будто Господь сам назначил всему свое место: тут быть лесам, там – лугам. И поля тоже, кажется, были всегда, и никто их специально не разбивал. А здесь, в Америке, иначе. Из окна моей спаленки виден лес, и, когда я смотрю на него, у меня возникает тревожное чувство, будто он подбирается к городу, пилы и топоры если и остановят его, то лишь временно. Ты знаешь, мама, я всегда любила деревья, но тут их так много, что они создают ощущение угрозы.

Выбор товаров в местном магазине невелик. Есть лишь самое необходимое для жизни, а за всем остальным надо ехать в Оберлин, что в трех милях отсюда. Оберлин – довольно большой город с населением в две тысячи человек и со своим колледжем. Я еще не была в Оберлине, хотя там находится лавка Адама и он сам ездит туда почти каждый день. Со временем, если Фейетвилл разрастется, Адам хочет перенести лавку сюда и вести торговлю прежде всего с Друзьями, но если это и произойдет, то очень не скоро. Адам сказал, что я могу помогать в лавке в самые оживленные дни. Это будет мне в радость, потому что хочется быть полезной.

По сравнению с Англией местная жизнь кажется не столь надежной. Если чего-то вдруг не было в Бридпорте, его всегда можно было найти в Дорчестере или Уэймуте. В американских селениях и городах, где мне уже довелось побывать по дороге сюда, и особенно здесь, в Фейетвилле, люди должны уметь полностью обеспечивать себя, не полагаясь на помощь других. Большинство жителей сами выращивают овощи – так же как и у нас, – но здесь не пойдешь и не купишь салат-латук, если кролики съели латук у тебя на грядке, как это случилось с Абигейл. Человеку приходится обходиться вообще без салата. Также многие держат коров. У Абигейл с Адамом нет коровы, правда есть куры. Молоко и сыр мы покупаем на дальней ферме.

Я описала Фейетвилл очень кратко. У меня нет своего места здесь, но надеюсь, что с Божьей помощью и при поддержке Друзей у меня оно скоро появится. Пока же хочу сообщить, что я благополучно прибыла в Фейетвилл и тут обо мне хорошо заботятся. У меня есть и крыша над головой, и пища, и люди, которые ко мне добры. И Бог пребывает со мной. За это я благодарна судьбе, у меня нет причины роптать. И все же я часто думаю о вас. Сейчас лето и жарко, а я все равно застелила кровать подписным одеялом, и каждое утро и каждый вечер я прикасаюсь к именам всех, кто мне дорог.

Ваша любящая дочь