Онлайн чтение книги Повелитель
5. Гнусное сложительство

Поднимаясь по лестнице на семинар, Надя столкнулась с Лялиным, выходящим с кафедры литмастерства.

– А вы сегодня вовремя, – произнес он в ответ на ее приветствие. – Рад.

– Ориентируюсь по вашим часам, – не растерялась Надя.

В ответ мастер издал неопределенный звук и пропустил ее в аудиторию.

На свое обсуждение Ильин всю неделю активно приглашал друзей и знакомых – свободных мест не было. Во время выступления Вадим был на удивление немногословен и сразу перешел к чтению стихов. Только это выдавало его волнение. На самом деле, несмотря на внешнюю браваду, Ильин глубоко переживал все свои обсуждения, как и все, чутко прислушиваясь к каждому слову своих однокурсников.

Первым оппонентом выступала Надя. Оппонентами на творческих семинарах назывались студенты, подробно разбирающие, иногда письменно, обсуждаемую поэтическую подборку. Обычно назначались два человека, но могло быть и больше. Надя говорила о емкой силе стихотворений, первозданности образов, настоящих, собственных находках – она действительно любила стихи своего однокурсника. В них, как и в жизни, Вадим часто отказывался соблюдать правила, установленные силлабо-тоникой или законами белого стиха. Словно безумный архитектор, отчаянно соединяющий в своем творении все известные ему стили, поэт смешивал слова, строки, рифмы так, как ему хотелось, и на обсуждениях Ильину доставалось именно за это. Часто Вадим искусно балансировал на грани чуда и пошлости, возможно, именно поэтому ему удавались совершенно невероятные тропы, например, лысеющий троллейбус, нательный горизонт, ухмыляющиеся лица электричек, босоногое поле и другие. Но главное, у него рождались подлинные, живые, искренние строки.

Обычно Надя легко и довольно бескомпромиссно говорила о стихах своих сокурсников, но ей было непросто критиковать произведения близких друзей, особенно, если приходилось рецензировать откровенно неудачные тексты. Разумеется, годы обучения дали новый опыт: творческий семинар, в том числе и его критика – это стальная закалка на всю жизнь. Однако не каждый сумел ее обрести. Некоторые покидали институт после первого разгромного обсуждения. Прошедшие же испытание начинали ценить критику, и хотя любому человеку приятнее, когда его хвалят, нежели указывают на недочеты, молодые творцы начинали понимать и находить важное даже в разгромных рецензиях.

С этой подборкой Вадима Наде повезло – в основном в ней шли хорошие, цельные стихотворения, за исключением одного. И именно оно формально соответствовало требованиям, часто предъявляемым к Ильину в плане формы. «Слишком ровное, обыкновенное, не хватает изюминки, и что самое страшное – в этом стихотворении я не узнала автора, напротив, у меня появилось смутное ощущение, нечто подобное я уже где-то читала», – вот что сказала Надя о стихотворении, начинающемся бодрым пятистопным ямбом: «Я жил в ночи и выходил я в поле…»

С ней согласилась Марина, выступавшая вторым оппонентом. Хотя в целом она тоже подборку хвалила. Подруга начала свое выступление со слов: «На семинаре часто происходит прорастание участников друг в друга, авторы невольно начинают копировать стиль собратьев по перу. Нужно сказать, с творчеством Вадима Ильина этого не случалось никогда…» Дальше она перешла к обсуждению поэтической вселенной, созданной автором на этих десяти листах: «Здесь, в этих строчках одиночество одного человека становится одиночеством другого, лирический герой близкий, но чужой. Возникает непреодолимая пропасть между людьми, непреодолимая только потому, что они разные, потому, что даже будучи общим, одиночество не перестает быть одиночеством, а оно лишено возможности объединить кого-либо. Лирический герой выливает в окно “пьяные сны, пахнущие страхом и отчаяньем”, но я не чувствую отчаянья, исходящего от него самого, он обладает силой осознать и принять “снаряды жизни, лечащие жизнь, на каждом бесконечном этаже”, этим лирический герой отчасти становится лекарем этого мира…»

Марина не любила говорить о технической стороне стихотворений, ей нравилось рассуждать о произведениях и их героях как о живых событиях и людях, она умела с первого взгляда отличить «живое» – написанное сердцем стихотворение от «мертвого» – созданное умом. Больше всего ей понравилось стихотворение, стоящее последним в этой подборке.

В целом о стихах Вадима на этом обсуждении говорили больше хорошего, чем находили какие-то недостатки. И только Толя Барсуков разнес подборку в пух и прах. Вообще Толик учился на семинаре прозы, и на Надин семинар ходил из-за нее. Барсуков безответно влюбился с первого курса и старался всеми правдами и неправдами как можно больше времени проводить рядом. Он часто просил у Нади совета, показывал свои рассказы или предлагал оценить сюжеты своего будущего, разумеется, великого романа, задуманного им на том же первом курсе, но к которому Барсуков так и не приступил. «Вот смотри, как тебе сюжетец? – говорил он обычно. – Страна, желающая поработить мир, выпускает вирус, который убивает население других стран – всех, кто старше десяти лет. А у них самих противоядие на случай, если произойдет утечка. Во всем остальном мире в живых остаются лишь дети, которых страна-агрессор воспитывает под себя, как низшую расу. Но не все дети забыли прошлую жизнь. Они растут, скрываясь и готовя сопротивление. И потом освобождают мир, убив правительство. А в стране, запустившей вирус, тоже не все согласны, и есть свое сопротивление из взрослых…»

«Ага, “Белая роза”, Третий рейх, было уже», – отвечала Надя. «Не нравится? Если так рассуждать, то уже все до нас написано, – обижался Барсуков. – А тогда смотри, вот другой: новый неизвестный вирус. Большая смертность. Кто-то переболевает, кто-то нет. И переболевшим нельзя общаться с теми, кто не – они заразные навсегда. И мир делится на две части. Общаться нельзя. Двое влюбленных, она переболела, он – нет. И он сбегает, чтобы ее увидеть, а она пытается убить себя, чтобы любимый с ней не встретился и не заразился. Или он пытается заболеть специально, а она не знает, как его остановить. А, вот! Можно с хорошим концом. Он медик и находит вакцину…»

«Да что ж ты пристал к этим вирусам! – фыркала Надя. – Хотя этот получше первого. Человек, переболевший любовью, никогда не согласится на нелюбовь…» «Кто знает», – ответил ей тогда Барсуков.

Надя вообще не любила фантастику. И сюжеты, и происходящее ей казались ненастоящим, не связанным с реальной жизнью, с человеком. Бесполезным. Ее в свое время не увлекли ни Стругацкие, ни Лукьяненко, что уж говорить о сюжетах Толи Барсукова. Надо сказать, еще на первом курсе, когда он проявил свою заинтересованность, сперва Надя присмотрелась к однокурснику повнимательнее. В конце концов, любой женщине будет любопытно, кто же на этот раз не устоял перед ее чарами. Высокий, крепкий, даже будто чуть накачанный, Толика можно было назвать красивым, если бы не птичий нос, над которым торчали близкопосаженные рачьи глазки – когда Надя представила, что ей придется целоваться с этими глазками, участь Барсукова решилась в одно мгновение и не в его пользу. Тем не менее на Надин семинар он приходил регулярно, и к нему давно уже все привыкли.

И вот Толя начал говорить о стихах Вадима, а надо сказать он его недолюбливал за то, что Надя охотно проводила время с Ильиным, а до него самого лишь снисходила. «Что я могу сказать об этих стихах, – начал Барсуков, – я вижу, весь семинар дружно автора хвалит, а мне же показалось, что это вовсе не поэзия. Вся подборка – какое-то гнусное сложительство слов. Весьма слабые стихи, с вялыми проблесками точно найденных образов, скорее всего, случайно. Автор очень плохо владеет формой. И в целом эти произведения невнятны, аморфны, в них нет живой силы, по которой следует узнавать поэзию. На две живые строки приходятся десятки случайных, банальных и даже косноязычных…»

Вадим слушал молча, и только кончики его ушей стали ярко-красными, как у разгневанного эльфа. После выступления Барсукова студенты, перебивая друг друга, спорили, защищая стихи Вадима.

Лялину даже пришлось постучать ручкой по столу, успокаивая разгорячившихся поэтов.

– И несогласие можно выразить и нужно высказать так, чтобы тебя услышали, – начал говорить он. – Мы здесь не для того, чтобы соглашаться друг с другом. И в жизни этого тоже не будет. Я же хочу сказать о стихах Вадима Ильина вот что…

Андрей Мстиславович говорил довольно долго и в целом отзывался о стихах положительно: «Это стихи поэта, в чем нет сомнения». Одновременно мастер достаточно жестко отметил каждый недостаток, будь то случайное слово или неточный образ. В заключение Лялин сказал: «Когда вы поймете, как писать не нужно, ваше творчество изменится. Если вы настроите оптику внутренней критики, то никогда сами себе не позволите написать плохо. А вас, Вадим, я поздравляю с хорошими стихами и предлагаю ответить семинару».

Но Вадим лишь поблагодарил всех за участие и сел, улыбаясь своей детской улыбкой. «Ты как?» – тронула его за плечо Надя. «Ага», – ответил он, продолжая улыбаться.

После семинара Надя и Марина ждали Асю на крыльце – Вадим вместе с остальными уже отправились в магазин. Чуть поодаль от них стоял Барсуков, делая вид, что его занимает расположение звезд на небе. Вдруг на крыльцо выбежала плачущая Ася. За ней выскочил и схватил ее за руку Макс Горохов.

Максим Горохов был одним из тех мутных персонажей, которые либо не поступили, либо были отчислены за прогулы или несдачу экзаменов. Тем не менее то один, то другой прибивались к какому-нибудь семинару и посещали их регулярно. К ним привыкали и даже обсуждали их подборки, если находилось время. Часто среди таких вольных слушателей встречались по-настоящему талантливые поэты или прозаики. Но все же, чтобы быть писателем, одного таланта недостаточно, и многие этого не понимали. Творчество прежде всего – тяжелый труд, без которого создание любых произведений искусства невозможно. Стихи у Макса порой случались неплохие, но в целом ничего выдающегося. Он ходил на семинар из-за Аси, с которой у него был роман. Горохов нигде подолгу не работал, денег у него никогда не было, зато он посвящал своей возлюбленной поэмы и мог часами водить по городу, рассказывая байки о классиках, с которыми когда-то выпивал в ресторане ЦДЛа, или ведя пространные философские беседы ни о чем. Он был похож на завсегдатая опиумного салона времен Серебряного века. Худой, бледный, с растрепанными волосами и воспаленными глазами, как он говорил, от бессонницы. К тому же Макс отличался чрезмерной ревностью, часто закатывал сцены, грозил самоубийством и вытворял прочее в том же духе. Возраста он был неопределенно-среднего. Пил Горохов, разумеется, без меры. Ася жалела его, подкармливала, давала денег, а когда подруги советовали ей расстаться, обижалась и грустила. Она верила, что Макс – гений, стоит чуть-чуть подождать, и на него обрушатся слава, богатство и успех, а она останется в веках как спутница величайшего поэта современности.

– Этот человек грозился меня убить! – рыдала Ася. – Я больше не хочу его видеть!

– Он что, тебя ударил? – ахнула Марина.

– Да кому эта дура нужна? – злобно взвизгнул Макс и тут же запричитал совсем другим голосом: – О, родная, прости! Ты же знаешь, что я это от любви! Ты же знаешь, как я тебя люблю, никто не будет тебя любить так, как я! Ну котеночек, прости меня! Хочешь, я на колени встану? – с этими словами Макс бухнулся на колени, театрально протягивая руки в сторону Аси. – Я же не смогу без тебя жить…

Надя подумала, что все это похоже на какое-то итальянское кино. Непонятно было одно – почему Ася продолжает ему верить. А та тем временем, перестав плакать, но еще всхлипывая, подошла к Максу и они, обнявшись, побрели к выходу.

– Это все кончится поножовщиной, – проворчала Марина. – Ну что, пойдем? А где Толя?

– Видимо, пошел записывать сюжет, – ехидно ответила Надя. – Ты не заметила, что его как ветром сдуло?

– Я Асю утешала.

– А Ася сама хороша! Чего она с ним возится?

– Ну, сердцу не прикажешь. Ладно, сигарету, и пойдем, а то без нас все выпьют, – сказала Марина.

Во дворике было совсем тихо, по темному небу бежали редкие светлые облака, безветренный мартовский воздух уходил прямо в небо над Литинститутом.

– Курите? – спросил вышедший на крыльцо Андрей Мстиславович.

– Курим. У нас стресс. Хотите? – предложила Надя.

– Нет, я бросил. А почему стресс?

Пока они шли к воротам Надя вкратце рассказала мастеру историю Аси и Макса. Поднимаясь по Бронной, они прошли мимо милицейской машины.

– Смотрите! – воскликнула Надя.

На заднем сиденье рядом сидели Ася и Максим.

– Может, их венчать повезут? – мрачно предположила Марина.

– А у них, похоже, продолжение, – оценил Лялин и постучался в окошко. – Вот эта девушка моя студентка, что она натворила?

– Она ничего. Девушка утверждает, что этот мужчина на нее напал.

– А почему они сидят рядом?

– Она хочет ехать с ним в отделение.

– Так, девушку я забираю. Анна, выйдите из машины, – приказал Лялин. – Немедленно! – строго добавил он, и Ася, открыв дверь, выбралась на улицу.

– Вам же, молодой человек, я запрещаю посещать мои семинары и вообще проходить на территорию института, поговорю с охраной.

– Что? – крикнул Макс. – Да я тебя! Да ты умрешь! Да кто ты такой! Это ты будешь одна, поняла!

– Я те счас пятнадцать суток пропишу, если не заткнешься! – рявкнул милиционер, и крики в машине тут же стихли.

Вчетвером они дошли до Сытинского переулка.

– Нам направо, мы на бульвар.

– Отмечать? Сильно не злоупотребляйте, особенно вы, – Лялин посмотрела на Асю.

– Я не буду. Спасибо вам, Андрей Мстиславович, – всхлипывая, ответила она.

– Ну хорошо. До встречи через неделю.

Надя на несколько секунд остановилась, наблюдая, как Лялин идет к метро. Но тут же догнала подруг, которые свернули в сторону пешеходного перехода, ведущего к бульвару.

– Вы что так долго? – удивился Вадим, когда они подошли к остальным. – Я уж думал за вами идти!

– И сходил бы! Ты такое пропустил!.. – начала Надя.

И они с Мариной, перебивая друг друга рассказали всем о случившемся. Ася в это время горестно молчала, глядя в землю.

– Блин, вы не могли хотя бы недолго обойтись без вот этого всего, – упрекнул Асю Вадим, – новый мастер подумает, что мы конченые психи и сбежит.

– Глупости. Стал бы он тогда меня из машины вытаскивать, – ответила Ася, – он классный.

– А давайте выпьем за Лялина! – предложила Надя.

– Да, мировой мужик! – согласился Вадим.

– Это потому, что он твою подборку хвалил? – улыбнулась Марина.

– За дело похвалил, – подтвердила Ася. – Я тоже хочу за него выпить. Он сегодня мой рыцарь, герой и защитник!

– Похоже, Ася нашла нового возлюбленного! – засмеялся Кизиков. – Только смотри, романы преподавателя со студентками запрещены.

– Это почему? Мы же оба совершеннолетние.

– Ага! – восторжествовал Вадим. – Начинается…

– Да потому, – продолжил Кизиков, – по негласной преподавательской этике.

– Пф, – пожала плечами Ася.

– Так, хватит! Нужна ты ему! – внезапно разозлилась Надя. – За Лялина! Ура!

Почему-то тот весенний вечер она запомнила навсегда. Бронзовый Герцен, глядящий на них с той стороны дороги, желтые стены родного Лита с редко горящими окнами, прохладный воздух, пахнущий грядущей весной. Именно в него Надя будет возвращаться снова и снова в надежде вспомнить то ощущение счастья, охватившее ее, словно гигантская сказочная птица, вместе с которой она готова была лететь куда угодно.