Онлайн чтение книги Прах к праху
Глава 20

Местонахождение Криса Фарадея установили с помощью телефонного звонка. Он находился не в Малой Венеции, а работал в Килбурне, в гараже, расположенном в середине проулка под названием Прайори-уок. Это был не более чем проход между заброшенными домами с заколоченными окнами и грязными кирпичными стенами, покрытыми граффити. Помимо букмекерской конторы и соседствующего с ней китайского ресторанчика, торговавшего едой навынос, единственным по-настоящему процветающим заведением был здесь спортивный зал и студия аэробики «Платинум».

Гараж Фарадея находился как раз напротив спортивного зала и студии. Ржавая металлическая дверь гаража была на три четверти опущена, перед ней стоял запыленный зеленый фургон, и при своем приближении Линли и Хейверс могли заметить пару ног в кроссовках, передвигавшихся из одного угла гаража в другой.

Линли хлопнул ладонью по ржавой двери, окликнул Фарадея и подлез под нее. Хейверс последовала за ним.

Крис Фарадей резко обернулся, оторвавшись от стоявшего возле стены верстака. На нем среди пакетов с гипсом и металлических инструментов лежали разнообразные резиновые формы. Над верстаком были прикреплены пять искусных карандашных рисунков, выполненных на папиросной бумаге. Они изображали потолочные кессоны, различные виды потолочной лепнины и другие украшения такого же рода. По своей тонкости они напоминали работы Адама, но в то же время были смелее, чем у него, словно созданные человеком, не имевшим ни малейшей надежды заполучить когда-нибудь потолок, на который он мог бы все это перенести.

Фарадей увидел, что Линли оценивает его работы.

— Насмотревшись на Тейлора, Адама и Нэша, ловишь себя на мысли — как же это просто, я и сам могу попробовать себя в гипсе. Хотя на новый дизайн особого спроса нет. Но все постоянно ищут талантливых мастеров для реставрации старых.

— Хорошие работы, — заметил Линли. — Новаторские.

— От новаторства мало проку, если у тебя нет имени. А у меня имени нет.

— Кроме как? — спросил Линли.

— Кроме как мастера-ремонтника.

— На таких мастеров спрос есть, как вам, без сомнения, известно.

— Но всю жизнь заниматься этим я бы не хотел. — Проверив состояние гипса в одной из форм, Фарадей вытер палец о заляпанные джинсы и пошел в Дальний конец гаража с пластмассовым ведром, чтобы набрать воды из бетонной емкости. Через плечо он сказал: — Но вы пришли сюда не о потолках разговаривать. Чем могу помочь?

— Можете рассказать мне о ночи в прошлую среду. На этот раз правду, если можно.

Наполнив ведро, Фарадей поставил его на рабочий стол рядом с пакетом гипса.

— Оба раза, что мы с вами встречались, вы производили на меня впечатление умного человека, — сказал Линли. — Вы должны были понимать, что мы проверим ваши показания, поэтому мне просто непонятно, зачем вы вообще все это рассказали.

— У меня не было выбора, — сказал наконец Фарадей. — Там была Ливи.

— И вы сказали ей, что идете на мальчишник? —спросил Линли.

— Она подумала, что я стану говорить о мальчишнике.

— Интригующее различие, мистер Фарадей.

Под верстаком стоял высокий табурет на колесиках. Фарадей выкатил его и уселся. Сержант Хейверс примостилась с блокнотом на верхней площадке трехступенчатой стремянки, Линли остался на месте.

— Но, по-видимому, нам понадобится разъяснение, — проговорил Линли. — Потому что если вы не были на мальчишнике и просто использовали его как прикрытие для чего-то другого, возникает предположение, что вы, скорей всего, занимались чем-то другим, что полиции проверить гораздо сложнее. Как я уже сказал, вы должны были понимать, что мы все проверим, как только вы назвали нам фильмы и видеомагазин.

— Если бы я сказал что-то другое… — Фарадей потер шею. — Как все нескладно, — пробормотал он. — Послушайте, мои дела имеют отношение только к Ливи и ко мне, И не связаны с Флемингом. Я его не знал. В смысле, я знал, что он живет в Кенсингтоне, с матерью Ливи, но и только. Я никогда с этим парнем не встречался. Ливи тоже.

— Тогда, полагаю, вы без труда сможете изложить нам факты, связанные с ночью прошлой среды. Если они не связаны со смертью Флеминга.

Сержант Хейверс многозначительно зашуршала страницами своего блокнота. Фарадей посмотрел в ее сторону.

— Ливи верила, что история о мальчишнике надежна, — сказал Фарадей.—В других обстоятельствах так и было. Поэтому она и ожидала, что я сошлюсь на вечеринку, а не сделай я этого, она догадалась бы о некоторых вещах, которые ранили бы ее. Мне не хотелось причинять ей боль, поэтому я рассказал то, что она ожидала услышать. Вот и все.

— Насколько я понимаю, ссылку на мальчишник вы постоянно используете в качестве алиби.

— Я этого не говорю.

— Сержант? — попросил Линли.

И Хейверс начала зачитывать список магазинов, который дал им Нката, а также даты, когда эти фильмы брались напрокат на протяжении пяти последних лет. Она еще не выбралась из того, что было три года назад, когда Фарадей остановил ее.

— Я понял. Но я же не об этом говорю. История о мальчишнике не имеет никакого отношения к тому, за чем вы сюда пришли.

— Тогда, к чему она имеет отношение?

— Не к ночи среды и не к Флемингу, если вы на это надеетесь. Так вы хотите, чтобы я рассказал вам про среду или нет? Потому что я расскажу, инспектор — и мои слова подтвердятся, — но расскажу я только в том случае, если вы согласитесь забыть об остальном. — Когда Линли начал отвечать, Фарадей перебил его. — И не говорите мне, что полиция не вступает в сделки там, где речь идет о правде. Мы оба знаем, что вы постоянно это делаете.

Линли прикинул свои возможности, но понял, что мало смысла тащить Фарадея в Нью-Скотленд-Ярд для демонстрации полицейской силы и беседы с магнитофоном в комнате для допросов. Его собеседнику достаточно было позвонить адвокату и хранить молчание, и Линли остался бы лишь с той информацией, которую удалось извлечь из предыдущих разговоров с мастером.

— Продолжайте, — ровным голосом проговорил он.

— Так вы забудете об остальном?

— Я сказал, что меня интересует ночь среды, мистер Фарадей.

— Хорошо, — отозвался тот. — Ливи думает, что в среду ночью я занимался делом, которое требовало надежной истории-прикрытия. Я так ей и сказал, а поскольку она уже была знакома с нашей историей-прикрытием, у меня не было выхода, как рассказать ее и вам, когда вы пришли. Но дело в том… — Он пошевелил резиновую форму, поерзал на табурете. — Дело в том, что в среду ночью я был с женщиной. Ее зовут Аманда Бекстед. Я провел ночь в ее квартире в Пимлико. — Он посмотрел на Линли с некоторым вызовом, словно ожидал осуждения и подготовил себя к этому, и посчитал необходимым добавить: — Мы с Ливи не любовники, если вы думаете, что я ее предаю. И никогда ими не были. Просто я не хочу ранить ее, заставив думать, будто нуждаюсь в чем-то, что она хотела бы дать мне сама, но не может. Я не жду, что вы поймете, о чем я говорю, но я говорю вам правду.

Закончил Фарадей совсем раскрасневшись. Линли воздержался от замечания, что существуют разные виды предательства. Вместо этого он лишь попросил адрес и номер телефона Аманды Бекстед. Фарадей продиктовал их, сержант ХеЙверс записала. Фарадей добавил:

— Ее брат живет там же, в Пимлико. Он знает, что я был с ней. Он подтвердит. Как, наверное, и соседи.

— Вы ушли от нее рано утром, если наши сведения о вашем возвращении точны.

— Ливи ожидала меня около пяти, чтобы я забрал ее из дома матери. Что я и сделал. Хотя, как выяснилось, мог и не спешить. Они с матерью сидели за завтраком и все еще разговаривали.

— Ссорились? Фарадей удивился.

— Да нет. Восстанавливали дружеские отношения, я бы так это назвал. Они не общались с тех пор как Ливи исполнилось двадцать два года, поэтому им было о чем поговорить, а вот времени было не так много. Насколько я понял, они просидели за разговорами всю ночь.

— И о чем же они говорили?

Фарадей отвлекся на ближайшую к нему резиновую форму, большим пальцем погладил ее.

— Могу я предположить, — спросил Линли, — что они беседовали и на другие темы, помимо последнего упокоения праха Оливии?

— Это не имело никакого отношения к Флемингу, — сказал Фарадей.

— Тогда вы без опаски можете рассказать это нам.

— Тут дело тонкое, инспектор. — Он поднял голову и взглянул на Линли. — Это касается самой Ливи. И должно исходить от нее, а не от меня.

— Я нахожу, что на защиту Оливии Уайтлоу тратятся огромные усилия. Ее мать защищает ее. Вы ее защищаете. Она себя защищает. Почему, как вы думаете?

— Я не трачу усилий на защиту Ливи.

— Отрицание требует усилий, мистер Фарадей, Так же как умолчание и открытая ложь.

— На что это вы намекаете?

— Что вы далеко не откровенны.

— Я сказал вам, где был в среду ночью. Сказал, с кем был. Даже то, чем мы занимались. Это моя часть рассказа, а остальное вам придется добывать у кого-нибудь другого.

— Значит, вам известно, о чем они говорили. Всю ночь.

Фарадей выругался себе под нос. Встал и принялся ходить по гаражу.

— Я больше не могу с этим справляться. Ливи это знает. Я это знаю. Мне удалось продержаться так долго в основном потому, что время от времени я мог урвать несколько часов для встречи с Амандой. Она… не знаю. Думаю, она мой спасательный круг. Без нее я, наверное, бросил бы все это дело давным-давно.

— Все это дело?

—Не справился бы с Ливи и ее болезнью. У нее амиотрофический склероз, БАС. Расстройство двигательных нейронов. Ее состояние постоянно ухудшается. — Мечась по мастерской, он очутился у дальней стены, возле которой были сложены старые отливки. Он потрогал их носком кроссовки и снова заговорил. — Когда она не сможет пользоваться ходунками, понадобится инвалидное кресло. Потом искусственная вентиляция легких и больничная койка. На этом этапе она не сможет оставаться на барже. Она могла бы переехать в приют, но Ливи этого не хочет, и я не хочу этого для нее. Чем больше мы обдумывали эту ситуацию и перебирали все решения, тем больше мы склонялись к мысли о примирении ее с матерью. И о возвращении домой, к матери. За этим Ливи и поехала к ней в среду.

— Попросить у матери согласия на переезд домой? Фарадей кивнул. Пнул кучу старых отливок, три из них треснули, пыхнув ему на джинсы облачком гипсовой пыли. Он отряхнулся. Бесполезный жест. Белая пыль лежала здесь повсюду.

— Почему вы оба с самого начала прямо не рассказали мне об этом? — спросил Линли.

—Я уже объяснял вам, — ответил Фарадей. — Во всяком случае пытался объяснить. Вы что, не видите, что происходит? Она живет с мыслью о надвигающейся смерти. Каждый день она все больше теряет почву под ногами. Много лет они с матерью не имели ничего общего, и вот теперь Ливи вынуждена приползти назад, прося мать о помощи. Думаете, для Ливи это легко? В ней столько гордости. С этой ситуацией она проходит через все круги ада. Поэтому, если она не испытывала желания рассказать вам о той ночи более подробно, я не мог ее заставить. Мне кажется, что она в любом случае рассказала вам достаточно. Что еще вам от нее требуется?

— Правда, — сказал Линли. — И именно этого я хочу от всех участников событий.

— Что ж, вы свою правду получили, не так ли?

Линли размышлял. Не столько о том, искренен или нет был Фарадей, говоря о себе. Как будто, решив сотрудничать, он стал достаточно откровенным, но невозможно было не заметить одну бросающуюся в глаза особенность их разговора. Пока он говорил о себе и о том, что делал в среду ночью, он оставался на свету. Но как только речь заходила об Оливии, он старался уйти в тень. Казалось, чередование света и тени играют какую-то роль в беседах Линли с Фарадеем и женщинами из семейства Уайтлоу. Он чувствовал, что не может оставить без внимания неотступный вопрос: почему все трое постоянно укрывались в темноте.

Линли настоял на том, чтобы отвезти Барбару домой. Тем более, что Килбурн находился не так уж и далеко от Чок-Фарм. Смешно возвращаться в Ярд, пресек он ее протесты, если до ее дома десять минут езды.

В течение трех с половиной лет их совместной работы Барбаре удавалось удерживать его на расстоянии от ее унылого жилища в Эктоне. Но этим вечером по решительному выражению лица Линли она поняла, что отстоять проезд до ближайшей станции метро не удастся, тем более, что и линия была совсем не та, что нужно.

В Итон-Виллас Линли удивил ее, припарковав «бентли» на свободном месте и выключив двигатель. — Спасибо, что подвезли, сэр, — сказала Барбара. — Что у нас завтра утром? — И открыла дверцу. Он сделал то же самое и, выбравшись из машины, неторопливо осматривал окружающие дома. Во время осмотра зажглись уличные фонари, и освещение выгодно подчеркнуло эдвардианскую старину зданий. Линли кивнул:

— Приятный район, сержант. Спокойный.

— Да. Так когда мне…

— Покажите мне ваше новое жилище. — М захлопнул дверцу.

Покажите? — подумала она. Из груди ее уже готов был вырваться возглас протеста, но Барбаре удалось его подавить.

— О господи. Оно ничего особенного из себя не представляет, инспектор. Вообще ничего. Не думаю, чтобы вы…

— Чепуха. — И он зашагал по дорожке.

Несмотря на все ее сбивчивые возражения и отговорки, Линли двигался вперед, и Барбаре ничего не оставалось, как показывать ему дорогу.

— Необычно, — раздался его голос, пока она шарила в сумке в поисках ключа. — Это специально сделано, Хейверс? Часть общего дизайна для удобства современной жизни?

Она подняла глаза и увидела, что ее маленькая соседка Хадия сдержала свое обещание. Холодильник в своем розовом убранстве, который не далее как этим утром стоял на площадке перед домом, теперь был передвинут и прислонен ко входу в коттедж Барбары. К холодильнику скотчем была прикреплена записка, и Барбара сорвала ее. Написанная изящным почерком, она гласила: «К несчастью не было возможности поставить холодильник в ваш коттедж, так как дверь закрыта. Ужасно сожалею», и подпись — два слова, в первом можно было разобрать лишь «Т», «а» и «й», а во втором — «А» и «з».

— Что ж, спасибо тебе, Тай Аз, — сказала Барбара. Она поделилась с Линли историей о поставленном не на то место холодильнике, закончив словами: — Так что, видимо, сюда его передвинул отец Хадии. Любезно с его стороны, не правда ли? Когда у меня получится… — Войдя в дом, она включила свет и быстренько окинула взглядом коттедж. Розовый лифчик и трусики в зеленый горошек висели на веревке, протянутой между двумя ящиками над кухонной раковиной. Барбара поспешно запрятала их в ящик со столовыми приборами, прежде чем включить свет в гостиной-спальне и вернуться к двери. — У меня тут, действительно, ничего особенного… Сэр, что вы делаете?

Глупый вопрос, потому что Линли, навалившись плечом на холодильник, уже толкал его вперед. И опять, несмотря на все ее протесты и возражения, он не остановился, и ей пришлось помогать, взявшись с другой стороны. Вдвоем они достаточно легко переместили его по маленькой террасе, и кратко обсудили, как лучше переправить его через порог и на кухню, не снимая при этом входной двери. Когда же холодильник наконец встал на отведенное ему место, был подключен, и мотор заурчал, лишь иногда взвизгивая, Барбара сказала:

— Потрясающе. Спасибо вам, сэр. Если нас уволят из-за этого Флеминга, мы всегда сможем пойти в грузчики.

Линли осматривал разномастную мебель ее коттеджа. Заядлый библиофил, он подошел к книжным полкам, взял наугад книгу, другую. Барбара поспешно сказала:

— Макулатура. Только чтобы отвлечься от работы. Он поставил книгу на место и взял любовный роман в бумажной обложке, лежавший на столике рядом с кроватью. Надел очки и стал читать анонс на задней странице обложки.

— Люди в этих книгах всегда живут потом долго и счастливо, так ведь, сержант?

— Не знаю. Все эти истории заканчиваются как раз накануне этой их долгой и счастливой жизни. Но любовные сцены развлекают. Если вам нравятся такие вещи. — Барбара сморщилась, увидев, что Линли прочел название. — Вы хотите есть, сэр? Не знаю, как вы, но я сегодня толком не обедала. Так, может, перекусим?

— Я не возражаю, Хейверс. Что у вас есть?

— Яйца. И яйца.

— Значит, я буду яйца.

— Хорошо, — ответила она и зашуршала в ведре под раковиной.

Повар из нее был никакой, потому что у Барбары никогда не было ни сил, ни времени попрактиковаться. Поэтому пока Линли листал роман о Флинте Саутерне, периодически фыркая и один раз пробормотав: «Господи боже», Барбара сварганила блюдо, которое, она надеялась, сойдет за омлет. Он немножко подгорел и был кривоват, но она сдобрила его сыром, луком и единственным обнаруженным в ведре помидором. Еще она сделала тосты из четырех ломтиков явно черствого — но спасибо, хоть не заплесневелого — хлеба из цельных зерен пшеницы.

Она наливала в чайник горячей воды, когда Линли оторвался от книги:

— Извините, я плохой гость. Совсем вам не помогаю. Где у вас приборы, сержант?

— В ящике рядом с раковиной, сэр.

И тут она вспомнила. Она метнулась к ящику, уже приоткрытому Линли, и выхватила оттуда трусы и лифчик.

Линли поднял бровь, Барбара запихала белье в карман.

— Ящиков не хватает, — беспечно произнесла она. — Надеюсь, вы не против чая в пакетиках. «Лапсанг сушонга» у меня нет.

Линли извлек из царившего в ящике хаоса два ножа, две вилки и две ложки.

— В пакетиках подойдет, — ответил он, неся приборы на стол. Барбара поставила тарелки.

Омлет получился резиновым, но Линли мужественно взрезал его и, подцепив кусок на вилку, сказал:

— Выглядит аппетитно, сержант.

И принялся за еду. Барбара воспользовалась моментом, чтобы унести книгу в дальний конец коттеджа, но Линли, похоже, не заметил исчезновения романа. За столом воцарилось молчание. Поскольку продолжительные раздумья были не в обычае Барбары, через несколько минут молчаливого жевания она все-таки спросила:

— Что?

— Что? — спросил он в ответ.

— Еда, атмосфера или компания? Или вид моего нижнего белья? Между прочим, оно было чистым. Или вас смутила книжка про Флинта и Стар… забыла ее имя?

— Получается, они не разделись, — ответил после некоторого размышления Линли. — Как такое возможно?

— Ошибка редактора. Так значит, они разделись?

— Судя по всему.

— Что ж, хорошо. Тогда я не буду дочитывать. Оно и к лучшему. Этот Флинт действует мне на нервы.

Они вернулись к еде. Линли намазал тост ежевичным джемом, любезно не замечая частичек сливочного масла, оставшегося на джеме от предыдущей трапезы. Барбара с беспокойством наблюдала за своим начальником. В ее обществе Линли никогда не погружался в длительное молчание, всегда стремясь поделиться мыслями, возникающими по ходу расследования, и внезапная перемена беспокоила Барбару.

Она съела еще омлета, намазала маслом еще один тост и налила себе еще чаю. И наконец спросила:

— Это Хелен, инспектор?

— Хелен?

— Да. Вы же помните Хелен. Рост около пяти футов семи дюймов. Каштановые волосы. Карие глаза. Хорошая кожа. Весит примерно восемь с половиной стоунов. Вы спите с ней с ноября прошлого года. Ни о чем вам не говорит?

Он намазал на тост еще джема.

— Нет, это не Хелен, — ответил он. — По крайней мере, это не всегда и не вся Хелен.

— Ваш ответ все разъясняет. Если не Хелен, то что?

— Я думал о Фарадее.

— О чем? О его истории?

— Ее правдоподобие меня тревожит. История так и просится, чтобы ей поверили.

— Если он не убивал Флеминга, у него должно быть алиби, не так ли?

— Весьма удобно, что оно у него столь надежно, когда у других — в лучшем случае страдает пробелами.

— У Пэттен такое же надежное алиби, как у Фарадея, — возразила она. — М у Моллисона, если уж на то пошло. И у миссис Уайтлоу. И у Оливии. Вы же не думаете, что Фарадей убедил Аманду Бекстед, ее брата и соседей дать ложные показания ради его выгоды. И потом, какая ему выгода от смерти Флеминга?

— Прямой — нет.

— Тогда кто? — спросила Барбара и сама же ответила: — Оливия?

— Если им удалось убрать Флеминга с дороги, то мать Оливии с тем большей вероятностью примет ее обратно. Вы не согласны?

—Конечно, — отозвалась Барбара, густо намазывая тост джемом. — После потери Флеминга миссис Уайтлоу, вероятно, сделалась восприимчивее к эмоциональным воздействиям.

— Поэтому…

Барбара подняла измазанный синеватым джемом нож, останавливая Линли;

— Но факты есть факты, как бы мы ни хотели подогнать их под наши теории. Вы прекрасно знаете, что рассказ Фарадея подтвердится. Это верно, что поначалу Фарадей нам правды не сказал, но на то у него была веская причина. Вы видели Оливию. Она уже на грани небытия. На месте Фарадея вы бы тоже не захотели причинить ей боль, не так ли? Вы приписываете ему какой-то зловещий умысел, когда он всего лишь вполне разумно оберегает умирающего человека.

Откинувшись на стуле, Барбара ждала ответа. Линли допил чай, она налила ему еще. Он рассеянно помешал в чашке, не добавив ни сахара, ни молока, и вилкой погонял по тарелке последний кусочек помидора. Было ясно, что линия рассуждений Барбары его не убеждает, и Хейверс не могла понять, почему. Она снова заговорила:

— Смиритесь, инспектор. Алиби Фарадея подтвердится. Мы, конечно, можем выяснить, что на самом деле он прикрывает своим алиби с мальчишником, но этим мы ни на шаг не приблизимся к убийце Флеминга. А мы ведь за ним охотимся. Или наши цели изменились, пока я хлопала глазами?

Линли сложил нож и вилку крест-накрест на своей пустой тарелке. Барбара принесла из кухни виноград, обобрав с него подгнившие ягоды, и кусок чеддера, с которого счистила тоненькую пленку плесени.

— Вот что я думаю, — заявила она. — Мне кажется, нам надо вызвать для допроса Джин Купер. Надо спросить, почему она не слишком горит желанием дать нам полезную информацию. О своем браке. О посещениях Флеминга. О заявлении на развод и временных совпадениях в этом деле. Нужно продержать ее в Ярде часов шесть, взять ее измором.

— Она приедет в Скотленд-Ярд только с адвокатом, Хейверс.

— Ну и что? Мы справимся с Фрискином или кого там она с собой приведет. Наша задача — встряхнуть ее, инспектор. Только так, по моему мнению, от нее можно добиться правды.

— Сержант, вы правы, — сказал вдруг Линли. — И чем больше я над этим думаю, тем больше в этом убеждаюсь. Встряхнуть — вот что нам нужно.

— Отлично, — сказала она. — Везем Джин к нам или…

— Не Джин, — перебил он.

— Не… Кого же?

— Джимми.

—Джимми. Джимми? — Барбара почувствовала необходимость что-то предпринять, чтобы не взвиться от неподдельной досады. Она вцепилась в сиденье своего стула. — Сэр, с помощью Джимми ее не расколоть. Фрискин должен был сказать ей сегодня, что Джимми скрывает нужные нам факты. Она скажет сыну, чтобы он продолжал в том же духе. И если он потерпит и будет держать рот на замке, когда мы слишком близко к нему подберемся, он окажется дома, и он, должно быть, это знает. Как и она. Говорю вам, сэр, с помощью Джимми Джин Купер не встряхнуть. И не сломать.

— Проследите, чтобы его доставили к двенадцати часам, — сказал Линли.

— Но зачем терять на это время? И пресса на нас накинется, не говоря уже о реакции Уэбберли и Хильера. Мы ничего не выиграем. И время потеряем. Сэр, послушайте меня. Если мы задержим Джин, мы снова возьмем след. У нас появится материал для работы. Если же мы зациклимся на Джимми, мы вообще не встряхнем Джин.

— В этом вы правы, — сказал Линли. Он смял свою бумажную салфетку и бросил на стол.

— В чем права?

— Насчет встряски для Джин Купер.

— Отлично. Так что, если я права…

— Но встряхнуть я хочу не Джин Купер. Доставьте Джимми к полудню.

Линли намеренно поехал домой кружным путем. Он не спешил. У него не было причин полагать, что его ожидало сообщение от Хелен Клайд, но даже если и так, Линли иногда обнаруживал, что, покинув место, казалось бы созданное для размышлений, он начинал думать даже с большей ясностью, чем дома или в кабинете. По этой причине он нередко уходил из Нью-Скотленд-Ярда в разгар расследования на пятиминутную прогулку по Сент-Джеймсскому парку. В этот вечер Линли в конце концов оказался перед входом на крикетный стадион «Лордз».

Предъявив сторожу полицейское удостоверение и назвав имя Кеннета Флеминга, Линли прошел к трибунам. В безмолвной темноте стадиона Линли дал себе ясный отчет в результатах следствия по прошествии семидесяти двух часов. У них не было улик, которые суд мог бы посчитать неопровержимыми, улик, которые можно было безоговорочно связать с одним из имеющихся подозреваемых в той же мере, в какой они были связаны с убийством. С одной стороны, у них имелись окурки, отпечатки обуви, волокна, два комплекта масляных пятен — на волокнах и на земле — и признание. С другой стороны, у них было обгоревшее кресло, полдюжины горелых спичек и окурок одной сигареты «Бенсон энд Хеджез». Кроме того, они располагали очень важной уликой — ключом от кухонной двери, оказавшимся у Джимми Купера, ссорой, которую слышал во время своей вечерней прогулки фермер, ссорой на автостоянке крикетного стадиона, заявлением о разводе, которое требовало подтверждения, и романом с несчастливым концом. Но каждая конкретная улика, которой он располагал, равно как и все собранные до настоящего момента свидетельские показания, выступали в роли кусочков смальты, которые могли навсегда остаться незаконченной мозаикой.

И именно отсутствие чего-то основополагающего, давало Линли передышку, позволявшую мысленно вернуться в библиотеку их родового гнезда в Корнуолле. Он лежит на полу, положив голову на руки, сестра пристроилась рядом, обхватив руками подушку. Отец сидит в кресле и читает детям рассказ, который оба они знают наизусть: об исчезновении лошади-фаворита, о смерти ее тренера и о дедуктивных способностях Шерлока Холмса. Они и сами не помнят, сколько раз слышали эту историю, но как только рассказ подбирается к кульминационному моменту, ожидание нарастает. Линли садится, Джудит прижимает подушку к животу. И когда граф, кашлянув, спрашивает у Шерлока Холмса голосом инспектора Грегори: «Есть еще какие-то моменты, на которые вы советовали бы мне обратить внимание?», Линли с сестрой подхватывают — Линли говорит: «На странное поведение собаки в ночь преступления», Джудит с притворным недоумением возражает: «Собаки? Но она никак себя не вела!», и вместе они выкрикивают, дойдя до благополучного финала: «Это-то и странно».11Речь идет о рассказе А.К. Дойла «Серебряный»; перевод Ю.Жуковой.

Только в деле Кеннета Флеминга темой диалога между Холмсом и Грегори было бы не поведение собаки в ночное время, а заявление подозреваемого. Ибо внимание Линли привлекла некая странность в этом заявлении.

Означенный подозреваемый не сказал абсолютно ничего.

В этом и заключалась — если отбросить все лишнее — странность.