Онлайн чтение книги Проданы в понедельник Sold on a Monday
Глава 9

Никто не мог предвидеть, какой резонанс получит очерк Эллиса. Подобно перелетной птице, он перекочевывал из издания в издание. Сначала в Джерси, затем в Мэриленде, Род-Айленде и Иллинойсе. А потом достиг Техаса и устремился еще дальше на запад – до самого Вайоминга. Статью Эллиса напечатали уже девять ежедневных газет. Даже десять, если считать оригинальную публикацию в самом «Экземайнере».

Статья и вправду вышла мрачно интригующей. Видеть незнакомцев, находившихся в бедственном положении, стало настолько обыденным, что большинство людей перестали их замечать – как невидимок. Но стоило уловить в объектив членов одной семьи – пару милых, прижавшихся друг к другу ребятишек и их отчаявшуюся мать, от стыда закрывшую со свое лицо рукой, – и они вмиг материализовались в реальных людей. Людей, заслуживавших сострадания.

Честно говоря, Эллис не думал публиковать фотографию Джеральдины. Он даже не ведал, что мистер Бэйлор показал ее боссу вместе с другими снимками. Пока не узнал, что тот ее одобрил. Но даже теперь, когда на дворе уже стоял октябрь, изображение бедного семейства все еще не давало Эллису покоя. И если уж начистоту, ему не давало покоя все, что было связано с этим снимком.

Прошло всего два месяца с тех пор, как он, опоздав на работу поутру в понедельник, получил от босса первое важное предложение. А теперь Эллис иногда задавался вопросом: а не продался ли он боссу, не сказав правды про снимок? Не принес ли в жертву успеху свою честность? Свои принципы?

Чувство вины теперь постоянно грызло и терзало Эллиса. Хорошо хоть его приглушали отклики читателей. Добрые письма продолжали приходить в редакцию, наряду с пожертвованиями для бедствующей семьи. Эллис уже трижды ездил в дом Диллардов. И каждый раз оставлял коробки с подарками на их крыльце поздним вечером. Он превратился в «вора наоборот», действуя тайком, старательно избегая неловкости, которую бы непременно испытал при передаче посылок из рук в руки и необходимости объяснять, как далеко за пределы их округа распространилась статья. Такая громкая известность наверняка бы взволновала и порадовала Руби. Но вот ее мать – едва ли.

В любом случае, все, что мог теперь Эллис, это – пытаться двигаться вперед. И пока все шло довольно хорошо – и в плане заработка, и в плане перспектив. В двух своих последних статьях Эллис описал сиамских близнецов, родившихся в Филадельфии и вопреки всему выживших, и одного местного актера, когда-то стяжавшего известность своими ролями в немых кинофильмах, а теперь коротавшего остаток жизни в дряхлости и забвении в одном из «гувервиллей».

Подобные истории, взывавшие к человеческому гуманизму, поражали и впечатляли читателей. Но особую гордость у самого Эллиса пробуждал его очерк, только готовившийся к публикации. Идея подсветить проблемы шахтеров в Питтстоне осенила его неделю назад. Проезжая в трамвае, он увидел чистильщика обуви – совсем еще ребенка с щеками, испачканными гуталином. И в памяти вдруг всплыли другие образы.

Эллису было примерно столько же – семь-восемь лет – когда он побывал в шахте под Хэйзелтоном. Тот редкий случай, когда отцу, диспетчеру механического цеха в угольной компании Хасса, пришлось взять сына с собой на работу. Джим Рид о чем-то совещался с оператором буровой установки, когда Эллис наткнулся на стайку подростков, поедавших свои ланчи из бадеек. Они все, от макушек до пят, были черными от угольной пыли. И на фоне этой черноты почти светились белки их глаз.

За спиной у него прозвучал низкий голос отца. Грубый, как звериный рык, он заставил Эллиса в буквальном смысле подпрыгнуть на месте. «Я же велел тебе сидеть в грузовике!» Обычно отец бывал очень сдержанным. В тот раз Эллис впервые по-настоящему прочувствовал его твердый, довлеющий нрав.

Они вместе вернулись к грузовику; отец сел за руль. Его руки сотрясал такой гнев, что выволочка ремнем дома (наказание за своеволие) показалась Эллису неотвратимой. Но чем дольше они ехали, тем сильнее успокаивался отец. В конечном итоге он сказал Эллису: «Шахта – не место для праздного шатания». И вид у него был такой, словно он собирался еще что-то сказать.

Но не сказал. А погрузился в свою обычную молчанку, в которой проходили все их поездки.

Эллис уже хорошо понимал, когда стоило придержать язык за зубами. Но его любопытная натура взяла верх. «Па, а что это были за дети?» Взгляд отца остался прикованным к дороге, а ответ прозвучал глухо и еле слышно. «Это дробильщики», – угрюмо пробормотал он, разом положив разговору конец.

Со временем Эллис узнал больше о детях, которых с шести лет использовали для сортировки угля. Они работали по десять часов в день, вручную разбивая и разбирая породу над лотками и конвейерными лентами дробилок. Зарабатывали астму и антракоз. А некоторые калечились под глыбами угля.

Теперь дети-дробильщики остались в прошлом – отчасти благодаря механизации, отчасти благодаря законам, защищающим детский труд. Законам, которые никогда бы не были написаны и тем более введены без мощной поддержки общества. А как оно узнало о рабском труде детей? Благодаря журналистам!

Откровение снизошло на Эллиса вскоре после той поездки на шахту. Он потягивал солод у аптечного прилавка, пока его мать ходила по магазинам. Какая-то женщина-покупательница разговаривала с владельцем аптеки, возмущенная статьей об очередном изувеченном мальчике-дробильщике. Женщина похвалила «храбрых газетчиков» за публикацию репортажей о таких бесчинствах – несчастных случаях, которые крупные угольные компании желали бы утаить.

Типично для единственного ребенка, Эллис рос жадным читателем. Но с того дня он начал читать не книги, а газеты, хотя в них было гораздо больше слов. Когда мать, обеспокоившись тем, что репортажи о коррупции и убийствах слишком пагубны для психики сына, попыталась вернуть его интерес к классической литературе, Эллис начал украдкой умыкать газеты и читал их под одеялом перед сном.

«Когда-нибудь я тоже стану храбрым газетчиком», – поклялся он себе. И не каким-то «ворошителем грязного белья» – одним из тех любителей сенсационных разоблачений, которых на чем свет поносил его отец, называя «стервятниками». Эллис мечтал приносить пользу! В мире Джима Рида полезный человек обязательно создавал что-то конкретное и нужное обществу, материальные предметы практического применения, подолгу служившие людям. А к таким вещам не относились скандалы и сплетни в ежедневных газетенках, этих забрызганных чернилами листкам для розжига, которые стоили копейки и выбрасывались на следующий день. Нет, Эллис жаждал большего. Ему хотелось, чтобы его истории побуждали людей садиться и слушать. Он будет передавать им свои знания. А это на самом деле совершенно другое!

Никто, правда, не верил, что он осуществит свою мечту. Никто, кроме его матери. В Аллентауне (куда его семья переехала много лет назад, после того как отец устроился на работу в сталелитейную компанию «Бетлехейм Стил») ребята получали аттестаты, потом работали на заводе, собирали легковые автомобили или грузовики либо штамповали металл для военно-морского флота. И забывали о колледжах и университетах. Эти алчные до денег учреждения предназначались для избалованных «рокфеллеров», которые и знать не знали, что такое реальная ежедневная работа.

Ну, или так говорили.

Какое-то время Эллис плыл по течению и поступал, как поступало большинство. Он даже ходил на свидания при случае, пока не осознал, что это несправедливо по отношению к девушкам, единственной целью которых было заиметь мужа и семью. Эллис не мог рисковать и не хотел оказаться в хомуте. Из страха, что никогда от него не избавится. Каждое утро на протяжении года он просто надевал свои сапоги и перчатки и отправлялся на работу на аккумуляторный завод. Но он делал это только для того, чтобы накопить денег на свой переезд в Филадельфию и купить детали двигателя для своей четырехколесной находки на свалке. Ведь в поисках достойных историй репортеру приходилось много разъезжать.

Его мать это понимала. Она поняла Эллиса, даже когда он уволился с завода и устроился подшивать газеты за более низкую плату – только для того, чтобы потом стряпать бредни для женских рубрик. Эллису никогда не пришлось ей объяснять, что каждый шаг приближал его к заветной цели.

А вот его отец, наоборот, не разделял их взглядов и без обиняков говорил им об этом.

Тем отраднее становилось на душе у Эллиса, когда он думал об ужине, предстоящем вечером. Хоть он и послал матери газетные вырезки со своими тремя очерками и удостоился ее похвалы по телефону, это был его первый визит к родителям после их публикации.

Наконец-то отец будет вынужден признать, что выбор профессии его сыном не был ни глупым, ни безрассудным.

Наконец-то он согласится, что работа его сына была важной – пусть даже только после того, как Эллис поделится с ним задумкой о статье про шахтеров.

Главное было – выбрать верный момент.

* * *

– Еще тушеного мяса, сынок? – спросила мать, сидя за обеденным столом напротив Эллиса.

– Спасибо, мама. Я уже объелся.

– Тогда, может, хлеба? – потянулась мать за рогаликами, наваленными в вазе из матового стекла; она хранилась в их доме с рождения Эллиса – прелестная в своей простоте и в то же время практичная, нужная и неменяющаяся. Как и все в двухэтажном родительском бунгало.

– И не смей говорить, что ты объелся, – предупредила миссис Рид сына, – или я опять начну талдычить, что ты чересчур худой.

В животе Эллиса действительно уже не осталось места – его недельный бюджет редко позволял ему так наедаться. Но улыбка матери была такой поощряющей, что сказать «нет» он не смог.

– Пожалуй, съем один. – Эллис взял рогалик, уже третий за ужин. Теплый хлеб всегда пах по-домашнему.

Пока он откусывал от рогалика, мать в своем цветастом домашнем платье села чуть прямее. Ее голубые глаза сияли. И напоминали Эллису о всех чертах, что он от нее унаследовал: линиях улыбки, округлом подбородке и волнистых черных волосах (у матери они были неизменно одной длины – по плечи). Она передала ему даже свое среднее телосложение и достаточно узкие бедра.

Если подумать, крепкое физическое сложение – это единственное, что Эллис хотел бы позаимствовать у отца. А так, кроме общего для них более темного цвета кожи (отражавшего их далекие португальские корни), Эллис с отцом мало чем походили друг на друга. И это несходство с годами только усугубилось. Ведь прежде каштановые волосы отца уже поредели и поседели, а глаза теперь постоянно прикрывали очки в черной оправе – результат мягких, но настойчивых уговоров жены.

– А ты как, дорогой? – спросила она отца. – Съешь еще один рогалик?

Джим Рид сидел на стуле рядом с ней. Хотя забыть о его присутствии было легко.

– Я в порядке, – отмахнулся он; руки отца уродовали мозоли, а ногти на пальцах покрывали серо-черные пятна. Такие же пятна усеивали и его фирменную клетчатую рубашку. Отказавшись от рогалика, Джим Рид вернулся к кукурузному пюре на своей тарелке.

Последовавшее затишье не продлилось и полминуты. Мать Эллиса давным-давно отточила искусство заполнять паузы так ловко, как дорожники заполняют выбоины в поврежденной дороге. Она была мастерицей сглаживать напряжение рассказами о радиопередачах, своих проектах по вязанию, новостями о здоровье дедушки и бабушки Эллиса (родители матери жили в Аризоне, родители отца уже умерли) и свежими сплетнями о соседях и друзьях, включая школьных приятелей Эллиса.

Контакты Эллиса с ними со временем почти сошли на нет, но он все равно кивал и поддакивал матери. И частенько затронутая ею тема заинтересовала отца настолько, что он включался в разговор.

И все-таки была одна тема, которую они никогда не затрагивали, несмотря на ее незримое присутствие – на пустующем стуле рядом с Эллисом.

При одной мысли об этом он начинал ощущать запахи корицы и выпекаемого теста, разносившиеся из их старого дома в Льюистоне. В своем воспоминании Эллис сидел во дворе, тыча пальцем в гипс, только-только наложенный ему на руку после падения с велосипеда. В тот самый день… Мать находилась в доме – пекла яблочный пирог. И вдруг Эллис услышал крики. Он раньше никогда не слышал таких звуков. И понял, что это кричала мать, только когда она вылетела из дома со спеленатым младенцем на руках. Отец бежал следом за ней. Мать выглядела обезумевшей от страха, ее лицо дрожало, дергалось и кривилось в отчаянии, пока они с отцом залезали в грузовик. Эллису тогда, наверное, было пять. Он был достаточно взрослым, чтобы остаться дома один. И достаточно разумный, чтобы вытащить пирог и печки и съесть его половину прямо с противня, когда его животик скрутили голодные спазмы.

В ту ночь мать присела на краешек его кровати; ее голос прозвучал грубовато, как наждачная бумага. «Иногда младенцы просто прекращают дышать, без всякой причины…» Эллис запомнил слезы на щеках матери и свою попытку понять, как его братик отправился на небо жить с ангелами. Позднее он проснулся от тяжелой поступи отца, расхаживавшего взад-вперед по скрипучим половицам. Эту привычку ночного бодрствования отец сохранил на многие годы. Из ночи в ночь он бродил неприкаянным по дому, словно что-то потерял и никак не мог отыскать. Смеялся ли хоть раз отец с того дня? Промолвил ли хоть слово об уходе Генри? Этого Эллис точно сказать не мог. Впрочем, и вероятности того, что мать когда-нибудь решится испечь снова яблочный пирог, тоже не было.

– Сынок? – окликнула она, вернув его из прошлого. – Хочешь персиковый пирог?

– Конечно, – улыбнулся ей Эллис.

Мать уже собралась встать и оставить Эллиса наедине с отцом.

– Ма, подожди. Посиди и отдохни. Я сам могу его достать.

Мать, естественно, запротестовала, но они пошли на компромисс. Пока Эллис перенес грязные тарелки в мойку, мать приготовила кофе и десерт, и они снова уселись за стол.

– Надеюсь, я не переборщила с мускатом, – заволновалась миссис Рид, пока Эллис и отец надкусывали свои куски. – Я попробовала новый рецепт из «Гуд хаускипинг».

– Пирог изумительный, – промычал Эллис набитым ртом.

Отец согласился:

– Очень вкусно, Мима. На самом деле вкусно.

Мать улыбнулась – скорее, из чувства гордости, чем облегчения. А затем продолжила болтовню, призванную заполнять все их неловкие паузы до самого конца трапезы. Эллис осознал: его шанс улетучивается. А ведь когда они только сели за стол, мать спросила, как у него дела в газете.

Общий вопрос – общий ответ. «Все отлично», – пробормотал Эллис, уверенный, что мать еще вернется к этой теме и начнет выведывать подробности. Но пока что этого не произошло; мать стала расспрашивать мужа о новом станке на сталелитейном заводе, который он обслуживал как контролер. Лицо отца даже просветлело, когда он описывал эффективность и безопасность нового агрегата, который пробивал целый год.

Эллис нашел эту тему удачной и для подъема отцовского настроения, и для плавного, естественного перехода к следующей теме. Ведь она как нельзя лучше соотносилась с фотографией, лежавшей в кармане его рубашки. Эллис уже решил вытащить ее сам, когда отец произнес:

– Хочешь, я проверю твой радиатор перед тем, как ты тронешься в обратный путь?

Это была одна из тех фраз, что прозрачно намекали любому гостю: пора и честь знать, не век же гостить.

– Гм, да… Я буду очень признателен.

Одним глотком отец допил свой кофе. Но, словно прочитав мысли Эллиса, вдруг встряла мать:

– На улице еще очень светло. Спешить некуда. – Она стала поглаживать предплечье мужа, явно пытаясь расположить его к дальнейшему разговору. – Расскажи нам, Эллис, над какой статьей ты теперь работаешь?

Он мог бы обнять ее прямо сейчас! Устроить в ее честь парад!

– Мой новый очерк будет опубликован в завтрашней газете.

– Еще один? Уже? Да еще и в воскресном номере! – Лицо матери просияло. А глаза покосились на мужа: – Это же здорово, правда, Джим?

Отец Эллиса ответил еле заметным кивком. Но его брови приподнялись, как будто он тоже был впечатлен.

Приободрившись, Эллис выпрямился на стуле:

– Знаете, я долго выбирал тему для новой статьи, с такой фотографией, которая бы многое значила для местных жителей. И тогда я подумал о шахтах. – В отсутствие сенсационных репортажей жители Филадельфии (как уже заметил Эллис) любили читать о себе. – Я привез этот снимок, показать вам. – Эллис вытащил фотографию и горделиво положил ее на стол. – Вот эти два парня, что здесь запечатлены, они в детстве работали дробильщиками. А сейчас они управляют машинами, которые сортируют уголь за них. Более эффективными и безопасными, как тот новый станок, что купил твой завод, папа. Можете себе представить, сколько детей ныне живет и здравствует благодаря этим механическим машинам? И все это вследствие законов о труде. А в том, что они появились – заслуга журналистов, обративших внимание общественности на проблемы детского труда.

Эллис не планировал упоминать о том, кто кого должен был благодарить. Эти слова вырвались сами собой. И все же что-то в комнате переменилось. Эллис понял это по поведению отца, по его взгляду, в котором не осталось никакой легкости, сквозившей в нем еще несколько секунд назад.

Неужели отцу было так трудно признать свою неправоту? Неужели он не мог отбросить свои старые сомнения насчет выбранной сыном профессии? Изменить свое мнение о «ворошителях грязного белья» в прессе?

Или… причина крылась в другом?

Джим Рид всегда умел обнаруживать сильные и слабые стороны в любой вещи. И как контролер-инспектор он выискивал то же в своих рабочих. Может, он единственный почувствовал примесь обмана – как мелкую неполадку в коробке передач – в рассказе Эллиса о своих успехах?

Какова бы ни была причина подобной отцовской реакции, но мать Эллиса явно оказалась в тупике. Она не знала, как реагировать на молчание мужа.

Когда Джим Рид поднялся из-за стола, его голос прозвучал резко и хрипло:

– Пойду лучше гляну машину, пока не стемнело, – и с этими словами он вытащил из шкафа ящик с инструментами и поспешил к выходу.

Когда отец вышел, мать Эллиса с натянутой улыбкой вернула ему фотографию.

– Думаю, статья будет замечательной, – сказала она. – И мы с удовольствием ее почитаем.