Онлайн чтение книги Проигравший выбирает смерть
Глава 4

– Лиза, ну я тебе говорил, говорил?

Седой сухощавый старик наседал на маленькую, тревожно задумавшуюся старушку. Они стояли около железнодорожной станции в том самом месте, где утром топтались Есенин с Хамбиевым. Линялую ткань бесформенного пиджака мужчины оттягивала гроздь медалей. На худом горле криво топорщились уголки воротника светлой рубашки, застегнутой на все пуговицы. Старик не унимался:

– Я тебе говорил или нет, что незачем сюда ехать?

– Вася, я же хотела Вову встретить, – оправдывалась старушка, промокая набухшие уголки глаз кончиком пестрого платка, крепко стянутого под подбородком. – Он ить пять лет дома не был. Знаешь, как бы он обрадовался, если бы вышел из треклятой колонии, а тут мы – родные люди.

– Нет, ты мне ответь, я тебе говорил или нет?

– Ну, говорил, – старушка всплеснула руками и насупилась. – Я те талдычу, что по Вовке соскучилась. Я же не знала, что их спозаранку выпускают, а тут еще поезд опоздал. Чем зудеть, сидел бы дома. Я и одна могла съездить.

– Ну да, одна! Расхрабрилась! Куда ты одна? Тебя одну отпусти! Пропала бы. – Старик уверенно тряхнул головой, медали на груди отозвались тихим перезвоном. – И билета не смогла бы купить. Кто б тебе дал в праздник? Мне как ветерану все равно бесплатный проезд полагается. А куда я езжу? Уж сколько лет в хате углы меряю.

– Вась, а поезд наш только вечером?

– А то ты не знаешь! – Старик умерил пыл и огляделся. – Пойдем где-нибудь присядем, а то что-то сердце…

– А ну как Вовка домой раньше нас приедет? А у него даже ключа нет.

– Ключа! – старик горько скривил губы. – Нужен ему твой ключ. Ты что, забыла, за что он сидел?

– И поесть ему никто не даст. Он ведь есть, наверное, страсть как хочет. Их же там в колониях не кормят поди.

– А за что их кормить? За то, что народное добро разворовывают?

– Так бы я споро на стол сметала, – не слушая мужа, продолжала рассуждать старушка. – У меня все по кастрюлькам приготовлено, только разогреть осталось. Эх, когда ж наш поезд-то?

– Сиди и жди. Не скоро еще.

Василий Николаевич и Лизавета Кондратьевна Есенины сели на скамью с облупившейся краской в тени старого тополя. Старушка по-хозяйски заворошила свертки в большой дерматиновой сумке с ручками, обмотанными изолентой.

– Тебе, Вась, чего? Картошечки или яичко? Я ить столько продуктов прихватила. Все для Вовки, окаянного. А вот пирожки. Он их так любил. Помнишь, как после уроков в школе набрасывался? Придет – и сразу на кухню…

– Лиза, где мои таблетки? – Побледневший старик растерянно хлопал по карманам.

Желтые пальцы женщины с распухшими суставами проворно обшарили карманы пиджака и извлекли маленький пузырек.

– Вот, Вася, вот.

Старик сунул в рот две таблетки, закрыл глаза и прижал ладонь к сердцу.

– Ну как, отпустило? – участливо вглядывалась в его лицо жена.

– Вроде. – Василий Николаевич медленно поднял веки и трагически прошептал: – Скоро совсем отпустит.

– Тьфу, тьфу! Типун тебе на язык. Внуков бы нам дождаться, вынянчить, а тады уже можно. – Старушка задумалась, держа в руке картофелину в мундире. – Была бы Маруся жива, она бы нам нарожала. Ты Марусю, Вась, вспоминаешь?

– Я же ее не видел. На фронт ушел, ты еще не родила.

– Да, верно. А я ее часто вижу. Во сне. Особенно как Ваську посадили.

Лизавета Кондратьевна вспомнила тощенькие ручонки маленькой Маруси, цепляющиеся за пустую грудь. Когда пришел немец, голодно совсем стало. Девочка заболела, лекарств не было, она и зачахла. Увяла без крика, как цветочек без воды. Из всех слов только тоненькое «мама» научилась говорить. Завернула тогда Лиза крохотное тельце в белый рушничок да схоронила под яблонькой. С тех пор невмоготу в родной деревне жить стало. Как из дома выйдешь, все на яблоньку косишься. Глаза туманятся слезами, и руки опускаются.

Когда Василий с войны живой пришел, слава тебе Господи, переехали сюда, в Казахстан. Василий на железной дороге пристроился. А там вскорости Вовка родился. Не жизнь – а счастье.