Онлайн чтение книги Пророк The Prophet
11

За первые два года после гибели дочери Хэнк Остин поправился на двадцать килограммов. Банка пива после обеда превратилась в упаковку из двенадцати банок. По утрам кофе сменила «Кровавая Мэри». Полпачки сигарет в день превратились в две пачки, ломтик пиццы – в шесть ломтиков и так далее. Его жизнь можно было определить одним словом: излишества. Сердечный приступ настиг его в августе во второй половине дня, когда на сорокоградусной жаре Хэнк решил вручную ошкурить веранду.

Когда Адам нашел его, то испытал некоторое облегчение – помимо горя и стыда. Отец не смог пережить потерю, но был не настолько слаб, чтобы бежать от нее. Он оказался чуть-чуть сильнее. Самую малость.

Тогда Адаму было двадцать два и он работал в Кливленде в агентстве по надзору. Один семестр в Университете штата Огайо превратился в туманные воспоминания. Кент учился на втором курсе колледжа и был стартовым квотербеком в небольшом, но сильном клубе. Адам по-прежнему жил дома, если это можно назвать словом «жил». Спал время от времени. Обычно днем, когда родители отсутствовали. На охоту он выходил, как правило, ночью. Это нравилось начальнику и устраивало Адама. Он был ночным существом.

После смерти отца мать переехала в квартиру. По предложению Адама. «Ты здесь несчастна, – сказал он ей. – Тебя окружает слишком много страданий. Ты это знаешь».

Она согласилась. Переехала в квартиру неподалеку от банка, в котором работала, а Адам остался в доме. Мать прожила там девять лет, после чего у нее случился первый инсульт, а через месяц – второй, и последние четыре года она провела в доме престарелых. Дом остался Адаму и Кенту; Адам заказал три независимые оценки, а затем предложил брату половину среднего – справедливую, по его мнению, цену.

Кент не взял денег. Сказал, что им нужно продать дом, но не ради денег, а ради того, чтобы жить дальше. Адам отказался. Каждый месяц он оправлял брату чек на сумму, которую считал половиной арендной платы. Каждый месяц чек возвращался непогашенным.

После смерти отца и переезда матери Адам вернул комнате сестры прежний вид. Хэнк Остин был непреклонен – в тот день, когда нашли тело Мэри и неизбежность стала фактом, он начал убирать ее вещи, в полной тишине, если не считать треска скотча и редких всхлипов.

Адам понимал и саму идею, и ее тщетность. Идея соблазнительная, но безнадежная. Невозможно спрятать ее в коробки и опечатать их.

Коробки отправились на чердак над гаражом. Время от времени Адам пробирался туда и осторожно перебирал вещи сестры, вдыхая ее запах и удивляясь, как тот мог так долго сохраниться. В такие моменты он был с ней наедине, чувствовал близость к ней, как нигде больше, и был уверен, что она здесь, с ним, что она каким-то образом знает и ценит это. Они немного говорили друг с другом. Поначалу Адам долго не выдерживал – слезы приходили слишком быстро. Со временем стало легче. Он часто просил прощения – слишком часто для нее, и Адам знал это, но не мог остановиться – и делился новостями. Рассказывал о каждом беглеце, которого выследил, о всех, кто сбежал из-под залога и пытался спрятаться. Он нашел всех, он был необыкновенно упорным, и его босс в Кливленде уже поговаривал о том, чтобы передать ему бизнес, но Адам хотел вернуться домой. Хотел жить в округе Чамберс.

Об этом они тоже говорили. Возможно, ему нужно было совсем другое, возможно, ему нужно было уехать . Хотя в конечном счете это тоже не выход. Его дом остался здесь, на Бич-стрит в городе Чамберс в штате Огайо. В том, чтобы уехать из города, были свои преимущества – в других местах его не преследовали бы любопытные взгляды, он не слышал бы перешептывания у себя за спиной, и никто ничего не вспоминал бы, потому что не знал. Иногда это казалось таким прекрасным, таким желанным, что Адам едва не поддался. Нет, он не сбежит, и в этом все дело. А взгляды, шепот, воспоминания? Он их заслужил. Это необходимые напоминания, словно иголки в сердце, которые не давали забыть, заставляли сосредоточиться. Он оставался здесь ради искупления. Да, это больно, но от этого невозможно убежать.

Он дал обещание – там, на чердаке, в окружении коробок со свидетельствами исчезнувшей жизни. Он намеревался сохранить их.

Когда дом перешел к нему и никто не мог возразить против небольшой перестановки, Адам вернул Мэри. Это был мучительный процесс. С большими предметами проблем не возникло – он помнил, где они стояли; но когда дело доходило до мелочей – расстановка книг на полках, плакаты на стенах, – ему приходилось останавливаться, думать, а иногда просто спрашивать ее согласия, извиняться и ставить вещи на те места, которые он считал подходящими. Адам не обращал особого внимания на детали, когда у него была такая возможность, но не сомневался, что Мэри поняла его и простила.

Когда все было готово, когда он повесил ее объявление на дверь – последний штрих, – то почувствовал себя лучше, чем когда-либо за все эти годы. Ее не спрячут в коробки, не забудут.

Кент не мог этого понять. Это была серьезная ссора, предпоследняя перед окончательным разрывом. Он пришел, увидел комнату и сказал, что это безумие, что Адаму нужна помощь, что он должен научиться жить дальше, а то, что он сделал, вовсе не дань памяти Мэри. Тут они были абсолютно не согласны друг с другом. Затем последовал визит Кента к Гидеону Пирсу. Адам узнал о нем из газет. Он явился к Кенту домой, о чем всегда будет жалеть. Этого не должно было произойти в присутствии Бет. Та ссора закончилась кровью. С тех пор они держались на тщательно выверенном расстоянии.

Адам знал, что Мэри это не нравилось, но не понимал, как все исправить. Может, со временем. А может, это нельзя исправить.

Адам вернулся с Шедоу-Вуд-лейн трезвый и сосредоточенный. Он выпил стакан воды из-под крана, прополоскал рот, пытаясь избавиться от привкуса сигарет, затем набрал полную грудь воздуха и поднялся по лестнице к комнате сестры. Два раза постучал. Выдержал паузу. Повернул ручку, открыл дверь и вошел, а затем захлопнул за собой дверь.

Двуспальная кровать в углу, накрытая белым пледом, недавно сменившим розовый, который был с сестрой почти все детство, – еще один шаг к зрелости, отказ от всего, что напоминало о маленькой девочке. Из комнаты исчезли плюшевые игрушки, а их место заняло цветное стекло и свечи. В коллекция фигурок из цветного стекла профессиональные работы соседствовали с ее собственными произведениями. Мэри влюбилась в цветное стекло в летнем лагере и начала ходить на занятия. Ее любимицей была гигантская черепаха с разноцветным панцирем; Мэри выплавляла и вырезала черепаху сама, но красивая фигурка была слишком велика, чтобы висеть в окне, и ее пришлось поставить на книжную полку под окном, где она точно так же сверкала в лучах света. Мэри назвала черепаху Тито. Никто не знал почему, и она была этим довольна.

Другим увлечением сестры в тот последний год были свечи – постоянная причина споров с отцом, что раньше случалось редко. Она была «папиной дочкой», старалась не сердить его, но он был убежден, что с этими свечами Мэри рано или поздно сожжет дом. На ее последнее Рождество Кент с Адамом подарили ей набор настенных свечей с зеркалами. Свечи освещали всю комнату и отражались в цветном стекле, отбрасывая причудливые блики. Мэри их очень любила.

Адам по очереди зажег все свечи. Всего в комнате их было тридцать три, от маленьких для чайной церемонии до массивной свечи в виде пня, которая трещала, как полено в камине. Поначалу он сомневался, стоит ли их зажигать, понимая, что рано или поздно они сгорят и их потребуется заменить, а ему не хотелось менять то, что было ей дорого. Но она любила, когда они горели, любила этот мерцающий свет и густую смесь запахов, и Адам решил, что так лучше.

Потом он сел на пол, прислонившись спиной к стене, лицом к кровати, как в те вечера, когда она звала его, чтобы поговорить, или когда он врывался без разрешения, чтобы позлить ее. Мэри этого не любила – отсюда записка на двери, – и это его еще больше развлекало. Услышав, что она говорит по телефону, он стремглав мчался к ее двери, распахивал ее и громко говорил первое, что приходило в голову, пытаясь смутить ее.

Мэри, звонил врач и просил передать, что грибок пальцев ног заразен.

Мэри, ты оставила в ванной свой спортивный бюстгальтер.

Мэри, папа сердится, что ты опять утащила его порножурнал.

Крик возмущения и ярости, потом в него летела туфля, книга или еще что-то, что попадалось под руку, потом на помощь призывался отец. Хэнк Остин поднимался по лестнице и выдворял сына – иногда с улыбкой, иногда с явным раздражением, в зависимости от настроения. Потом Мэри захлопывала дверь, но не запирала ее – в доме Остинов запираться было не принято, – а когда наконец выходила из своей спальни, Адам смотрел на нее и улыбался. Она старалась не поддаться его обаянию, старалась изо всех сил, но всегда таяла. Сестра не умела долго злиться.

Он сидел на полу и смотрел на кровать, вспоминая, как перебрасывался с ней футбольным мячом и дразнил, расспрашивая об отношениях с мальчиками, – в ответ она краснела и яростно отвергала любые предположения. Он шутил насчет того, чтобы сопровождать ее на танцы и сидеть позади нее в кино. Заботливый старший брат, такова была его роль, и он прекрасно справлялся с ней.

До того, самого главного вечера.

– Привет, – сказал Адам пустой комнате. Ответом ему была тишина. Среди цветного стекла горели свечи, отбрасывая разноцветные блики. – Мне нужно кое-что тебе рассказать. Неприятное. Дело плохо, Мэри, но я собираюсь все исправить. Обещаю. Я все исправлю.

Голос его стал хриплым, и ему это не понравилось. Пришлось сделать паузу. Ему хотелось выпить, но он никогда не пил в этой комнате. Ни разу. Немного успокоившись, Адам продолжил:

– Сначала хорошие новости, ладно? Кент выиграл. Они непобедимы. Они должны попытать счастья, Мэри, обязательно.

Он всегда рассказывал, как дела у Кента, сообщал счет каждого матча, и это возвращение к обычной жизни немного помогало. Ему становилось легче дышать, голос не срывался.

– Ну вот, – продолжил Адам. – Теперь я расскажу остальное. Что я сделал – и что собираюсь сделать, чтобы это исправить.

Он опустил голову и заговорил, обращаясь к освещенному свечами полу. Рассказал все, что знал, затем еще раз попросил прощения – так было и так будет всегда, – потом встал и по очереди задул свечи. Когда погасла последняя свеча и комната погрузилась в темноту, он вышел, закрыл за собой дверь и поехал к матери Рейчел Бонд.