Свет появился неожиданно и был так ярок, что Саша, глаза которого привыкли к мерцанию свечи, невольно зажмурился.
— Вот уж не думала, что ты света боишься! — сказала Люся.
— Прошлой зимой набивал патроны, порох воспламенился. С тех пор и жмурюсь.
— Так это у тебя от пороха точки на лице?
Он кивнул.
— А больно было?
— Не очень. Только испугался — не ослепнуть бы. — Саша взглянул на часы. — Девять доходит! Сейчас библиотеку закроют.
— Но мы уже почти все подобрали.
— Хорошо, у Анны Петровны свеча нашлась, а то пропал бы вечер… Так что еще нам осталось? Да, этот англичанин. — Саша порылся в каталоге. — Вот! — протянул он Люсе карточку. — Выписывай быстрей.
Потом обратился к библиотекарю:
— Анна Петровна, кончаем. Последняя книжка…
— Саша, как ты думаешь, почему Юрий Дмитриевич дал эту тему нам двоим? — спросила Люся, когда они спускались с лестницы.
— Тема большая. Столько измерений, расчетов. И теоретическая сторона не простая. Одному не потянуть. А Петьку Вадим себе забрал. Я даже обиделся на него сначала…
— А теперь?
— Сама видишь, здорово получилось!
— А это не ты предложил Юрию Дмитриевичу?
Саша даже остановился от неожиданности:
— Как я? Он же нас сразу обоих вызвал. А… почему ты об этом спрашиваешь? Да разве я мог бы это сделать?
— А почему бы нет? Помнишь, осенью ты делился со мной своими планами…
Саша нахмурился:
— Осенью… Мало ли что было осенью. В общем, так: эта половина книг — тебе, а этими займусь я. Потом поменяемся, — он протянул ей стопку книг.
Люся расстегнула сумочку:
— Ты не хочешь проводить меня?
Саша поднял на нее глаза:
— Что ты сказала?
— Я думала, ты проводишь меня…
Он сгреб в охапку книги:
— Люся…
Но с лестницы послышался громкий голос Вадима:
— Степа-а-анов! Подожди!
Саша обернулся. Вадим подбежал к ним и заговорил срывающимся голосом:
— Еле догнал… Сказали, только что ушел. А у нас несчастье. Грачева сейчас увезли на скорой. Мне приказано ждать кого-то из техники безопасности. А больше никого нет! Так что беги в больницу, разузнай там…
— В какую больницу? Что случилось? Говори толком!
— Да, понимаешь, энергию отключили. А я регулировал большой магнит, — расшивочная панель, понятно, была открыта. Я подумал, что-то у нас случилось. Включил аварийное освещение, стал искать обрыв. И не заметил, как вошел Грачев. А он, видно, прямо к магниту. И что его потянуло к панели? Да, видно, еще заземляющую шину зацепил. Когда дали энергию, его и хлопнуло!
— Что с ним?
— Увезли без памяти. В неотложку. Беги туда, узнай, что и как.
Саша повернулся к Люсе:
— Ты слышала? Я бегу!
— Пойдем вместе.
— Нет, не стоит. На, все книги держи! До завтра! — Он схватил пальто и выскочил за дверь.
Утром факультет гудел от разговоров. Прежде всего стало известно, что Петька Грачев, хотя и пришел в себя, но все еще находится в тяжелом состоянии. Потом услышали, что кабинет Воронова опечатан и для разбора случившегося создана специальная комиссия под председательством Бенецианова. Позже кто-то узнал, что Вадим Стрельников арестован, а Воронов отстранен от работы и чуть ли не отдан под суд.
В одиннадцатой группе поднялся переполох.
«Пойду, сам все узнаю», — решил Саша.
Кабинет Воронова в самом деле оказался на запоре. Тогда Саша заглянул в препараторскую. Здесь были почти все сотрудники кафедры минералогии и среди них… Вадим.
— Вадим! Выйди-ка сюда на минутку! — позвал его Саша. — Слушай, что тут происходит? — спросил он, когда Вадим вышел в коридор. — У нас такое болтают! Будто бы тебя уже забрали, и Воронова — чуть ли не под суд…
Вадим усмехнулся:
— Со мной пока ничего не случилось. Приходил, правда, следователь — расспросил, что и как было. А вот у Юрия Дмитриевича будут, наверное, неприятности…
— Неужели под суд?
— Под суд — не под суд, а с работы, говорят, могут снять.
— За что? При чем тут он?
— За технику безопасности отвечает лично заведующий кафедрой. А у нас действительно оказались непорядки. Мы, по правилам, никого не имели права допускать в лабораторию без подробного инструктажа. Даже обязаны были заставить каждого расписаться в специальном журнале… А росписи того же Грачева нет. Да и ты, наверное, не расписывался.
— Но какое это имеет значение? Ведь нам все объяснили.
— Мы тоже так думали. А Бенецианов как начал копаться… В общем подвел я всех! И дернул же черт энергетиков отключить ток не вовремя. Хотя бы предупредили…
Вернувшись, Саша рассказал обо всем ребятам.
— Постой, Саша, — вспомнила Таня. — А ведь об этом предупреждали.
— Кого? Когда?
— Я сама слышала. Помнишь, Костя, ты послал меня с билетом к Бенецианову? Так в это время ему звонили из Горэнерго, что в среду отключат электричество. Я бы и не поняла, в чем дело, а Софья Львовна спросила, и Бенецианов объяснил ей. Да еще сказал, что Воронова предупреждать незачем.
— Но это же… преступление! — вскричал Саша. — Пошли к Юрию Дмитриевичу!
— Подожди! — остановил его Войцеховский. — Таня, кто был в кабинете во время этого разговора? Софья Львовна, а еще?
— Больше никого.
— То-то и оно! Так что, пошли сначала к Строгановой.
— Зачем? — не понял Саша.
— А вот увидишь, — ответил Войцеховский. — Пошли, ребята!
— А-а, первый курс! — удивленно произнесла Софья Львовна, увидев студентов. — Чем могу служить?
— Софья Львовна, — выступила вперед Таня, — помните, я приносила Модесту Петровичу пригласительный билет на диспут?
— Ну как же. Диспут был организован замечательно…
— Софья Львовна, простите, что я перебиваю, — сказала Таня. — Но тут такое дело… Вы помните, как звонили Модесту Петровичу из Горэнерго?
— Из Горэнерго?
— Ну да, предупреждали, что в среду отключат энергию.
В глазах Строгановой мелькнуло что-то недоброе, но лицо ее сияло самой доброжелательной улыбкой:
— Вы ошиблись, девушка! Модест Петрович говорил, насколько я помню, о… своей квартире. У него там был ремонт, и он сам просил отключить электричество. Ему и позвонили…
— Но вы же сами сказали, что у Воронова есть приборы, которые…
— Вы что-то путаете, дорогая, — прервала Строганова.
Таня покраснела.
— Но как же, Софья Львовна, помните, вы еще…
— Я больше не хочу говорить на эту тему! — отрезала Строганова.
— Что и требовалось доказать! — усмехнулся Войцеховский, дернув Сашу за рукав. — Понял, святая душа?
Ребята высыпали в коридор.
— Что же теперь делать? — в раздумье заговорил Костя. — Пожалуй, надо самим позвонить в Горэнерго или съездить туда.
— Верно, Костя, поехали вместе, — сказал Саша. — Сегодня еще успеем.
— Только зайдем сначала к Бардину, может, он что посоветует. Ну, все, ребята, решили!
Все повалили к лестнице.
— Саша, — позвала Люся.
Он остановился.
— Я попрошу тебя… когда вы там все выясните, — все равно удачно или неудачно, — зайди, пожалуйста, ко мне. Ты же знаешь, где я живу.
— Да, конечно. Но мы можем там задержаться.
— Я буду ждать тебя.
Ашмарин поднялся по знакомой лестнице и, взглянув на часы, подошел к расписанию. Четвертый курс… Но до звонка еще порядочно. И вдруг услышал:
— Здравствуйте, Лева.
— Инна? Здравствуйте. Я ведь вас и разыскиваю.
— Меня?
— Да. Я пишу сейчас о вашем факультете…
— Но ведь очерк уже опубликован. Мы все читали.
— Очерк — очерком. А сейчас я задумал большую книгу. О Воронове, о студентах, о вас… И хотел, бы просить вас почитать кое-что из моих набросков.
— Ну, какой я ценитель! Да и не до этого сейчас. Вот если бы вы помогли нам.
— Что-нибудь случилось?
— Большие неприятности на факультете. Юрия Дмитриевича, наверное, с работы снимут.
— Но что все-таки произошло?
— Я сама еще точно не знаю. Да вон, кстати, и наши. Они в курсе. Андрей, Костя!
Андрей пожал руку журналисту:
— Вовремя к нам заглянули. Очень надо с вами посоветоваться.
В кабинет Бенецианова Софья Львовна ворвалась как ветер.
— Модест Петрович, беда!
— Что такое?
— Является ко мне эта девица, что приносила вам билет на диспут, и сразу с места в карьер: помните, говорит, Софья Львовна, из Горэнерго звонили?
— Что-о-о? — побледнел Бенецианов. — Этого еще не хватало! Что же вы ей ответили?
— Я сказала, что звонили по другому поводу. Отключили, мол, энергию на вашей квартире, по случаю ремонта.
— Перестарались!
— Нисколько. И какое это имеет значение? Важно, что я не согласилась с ней. Доказательств у нее никаких.
— Да, это, пожалуй, так. Но все возможно…
— Вот я и хотела предупредить. Может, не стоит выносить с факультета? Как бы все против нас не обернулось.
— Хорошенькое дело, не выносить! Когда я уведомил обо всем ректора и секретаря парткома. Наконец, только так мы сможем рассчитаться с Вороновым за все его проделки. Это же перст судьбы. Ректор, как прочел мой акт, — за голову схватился. Да и акт уже не вернуть.
Признаться, Модест Петрович и не вспомнил о звонке из Горэнерго в тот момент, когда узнал о происшествии на кафедре минералогии. Память услужлива… А когда вспомнил, было поздно идти на попятный, да и не хотелось этого делать — уж очень велик был соблазн использовать такую возможность. Страх перед Вороновым — страх за свое имя, авторитет, наконец, за свой пост — вытеснил в нем все, кроме мстительности. К делу был привлечен Чепков, и акт о несчастном случае был сфабрикован.
— Нет, акт возвращать уже нельзя! — повторил Модест Петрович.
— И все-таки я беспокоюсь, как бы этот документ…
— Ну, это не наша забота. Чепков, надо полагать, предусмотрел все. Вы его знаете…
— Однако прежде вы остерегались прибегать к его услугам.
— Да, но в последние месяцы Иван Яковлевич показал себя человеком, на которого можно положиться. Люди познаются в беде, и я был просто тронут той поддержкой, которую он оказывал мне все это время.
— Ну, смотрите. Но каждый лишний свидетель…
— Чепкову я верю. — А что касается этой девчонки, то я полагаюсь на вас, Софья Львовна…
— О чем говорить! Только вот еще что…
— Да?
— Конкурс на место Мышкина, как вы знаете, уже объявлен…
— Да, в соответствии с положением. Однако трудно сказать, каков будет результат…
— Вот-вот! Можете не продолжать, мне эта формулировочка понятна. А сейчас я хотела бы знать поопределеннее, если все произойдет так, как вы задумали, вам также будет «трудно сказать», что станет с Мышкиным?
— Что за вопрос, Софья Львовна. Да если Воронова снимут, я гарантирую вам что угодно.
— А Стенин?
— Главное — Воронов. За ним полетит и Стенин.
— Хорошо бы так…
— Да. Но есть еще одно лицо, знающее об этом звонке…
Бенецианов полистал телефонный справочник и поднял трубку:
— Алло! Горэнерго? Это вас из университета беспокоят. Скажите, кто у вас дежурил… э-э… в понедельник?.. Да, да… Крылов? А когда он бывает?.. В отпуске? Уехал в деревню? Благодарю вас. — Модест Петрович положил трубку. — Вы слышали? Уехал в деревню. Прекрасно!
Иван Яковлевич закрылся у себя в кабинете, чтобы еще раз обдумать все, что произошло за последнее время. На факультете назревали важные события: Воронов, кажется, выходит из игры. Не зря он, Иван Яковлевич, втянул Бенецианова в эту «операцию» с актом. Был, правда, риск. Но в любом случае пострадал бы только Бенецианов. Кто поверит, что он действовал по совету Чепкова? И инспектор по технике безопасности у него в руках… Итак, дни Воронова сочтены. Но пора кончать и с Бенециановым. Момент самый подходящий. Недаром Чепков столько времени обхаживал своего «учителя». Предупреждение Горэнерго — это такой козырь, которым можно побить все. Не нужно только пускать его в ход раньше времени. Сначала — Воронов… А перед самыми выборами декана выложить на стол и эту карту. Нелишне к тому времени и документиком обзавестись — не может быть, чтобы в Горэнерго не осталось никаких следов.
Следует позаботиться и о другом. Кто возьмет на себя инициативу в подборе нового декана? Официально — Стенин. А фактически? Фактически при любых обстоятельствах не обойдется без Грекова.
Но как к тому подступиться?
Во-первых, Мышкин: он оскорбил Грекова. И стало быть, если дать понять Леониду Ивановичу, что он, Чепков, гонит Мышкина именно за это — а гнать его все равно придется — можно произвести соответствующее впечатление. Во-вторых, Бардин. Срок его аспирантуры истекает, а с диссертацией, кажется, не совсем гладко. Вакантной же должности ассистента у Грекова пока нет. Значит, если предложить Грекову взять Бардина вместо Мышкина, то это тоже заставит Леонида Ивановича задуматься.
«Итак, куй железо, пока горячо!» — Иван Яковлевич поднялся и вышел из кабинета.
Грекова он застал одного. Тот был явно не в духе, но отступать было поздно.
— Леонид Иванович, — начал Иван Яковлевич вкрадчивым тенорком. — У меня к вам просьба. Я, как вы знаете, объявил конкурс на место Мышкина. Его поведение перешло, так сказать, всякие границы…
— Та-а-ак… — протянул Греков, не поворачивая головы к собеседнику.
— И теперь встал вопрос о подборе кандидатуры…
— Вы же объявили конкурс.
— Конкурс — конкурсом. Но если пустить на самотек, сами знаете… В общем, я хотел бы с вами посоветоваться.
— Гм…
— Я слышал, Андрей Семенович не укладывается в сроки. Так, может, вы посоветуете ему принять участие в конкурсе. Я был бы рад…
— Но ведь он литолог, — коротко бросил Греков.
— Неважно! Пусть это временно, до защиты диссертации. Зато будет полная гарантия, что мы наконец-то избавимся от Мышкина.
Греков усмехнулся:
— Но вы же знаете, Мышкин — протеже Модеста Петровича.
Иван Яковлевич выпрямился:
— Пора нам уже не оглядываться на Бенецианова!
— Вот как!
— Да-да! Всем давно ясно, что это неисправимый консерватор. К тому же он не считается даже с мнением самых авторитетных членов Совета. Разве таким должен быть Декан факультета?
— Вы полагаете?
— Я полагаю, что здесь нужен другой человек.
— Гм…
Чепков доверительно понизил голос:
— Как вы думаете, Леонид Иванович, кого бы нам выдвинуть на предстоящих выборах?
Греков окинул его оценивающим взглядом:
— А если вам предложат место декана?
— Мне? Право, даже в голову не приходила такая мысль. Но если коллектив сочтет возможным, я сделаю все…
— Так вот, вам никогда этого не предложат! — сказал Греков ледяным голосом.
— Позвольте, я…
— Что, вы? Вы просто забыли, где находитесь. Университет не цыганская ярмарка, а научные работники не купцы, которые торгуются за спиной у всех.
— Я вас не понимаю…
— Зато я вас хорошо понял. Честь имею! — Греков грузно поднялся и кивнул головой на дверь.
Закрыв заседание кафедры и выждав, когда сотрудники покинут кабинет, Воронов подошел к большому магниту и, откинув крышку расшивочной панели, начал осматривать связки проводов, питающих обмотки гигантских сердечников. В кабинет неслышно вошел Бойцов.
— Что задумался, Юрий Дмитриевич? Воронов захлопнул панель:
— Понимаешь, Семен Алексеевич, ничего ведь не стоило сделать так, чтобы при всяком произвольном обесточивании вся эта махина сразу же автоматически отключалась. А вот не сделали…
— Да… И в установке Вадима этого нет. Так что верно ты сейчас поднял вопрос о технике безопасности. Не думает об этом молодежь.
— Не молодежь! Сам я плохо следил за этим. — Воронов сел за стол и, взяв лист бумаги, начал набрасывать схему автоматического отключателя.
В комнату вошел Стенин. Был он против обыкновения в пальто, видимо, не заходил даже к себе, и весь вид его выражал крайнюю степень возбуждения.
— Что же будем делать, — начал он почти с порога. — Что я должен доложить парткому?
Воронов отложил карандаш.
— Ты разденься сначала.
— До этого сейчас! — Стенин снял пальто и швырнул его на стул. — Ты читал акт, прежде чем подписывать?
— Просматривал…
— Что значит, просматривал? Это не пустячная бумажка! И с каких пор, скажи пожалуйста, заведующих кафедрами при таких чэ-пэ надо специально приглашать в партком?
— В партком я пришел бы, — ответил Воронов, — А вот с каких пор в университете начали практиковаться прямо-таки жандармские методы «расследования»? Всех допрашивают, не допускают людей к работе, опечатали помещение…
— А ты думал, вам спасибо скажут за то, что произошло вчера?
— Я думал, это наше общее несчастье…
— Чье это, общее? Ты вот только «просматривал» акт комиссии, а я изучил его до последней строчки. И если хоть половина того, что написано там, соответствует действительности…
— Там почти все соответствует действительности, — хмуро ответил Воронов.
— Тогда это просто ни на что не похоже! Я не физик, но и мне стало ясно: только чудом избегали вы до сих пор несчастных случаев.
— Так бывает во всех лабораториях, где работают, — упрямо возразил Воронов.
— Оставь это! Работа — не война. Мы не имеем права подвергать необоснованному риску жизнь и здоровье людей.
— Риск не так уж велик. В лаборатории работают люди, знакомые с приборами. А несчастный случай может произойти и на кухне.
Стенин поднялся:
— Ты эти прибаутки брось! На кухне у плохой хозяйки может и кастрюля свалиться на голову. А здесь мы обязаны исключить все причины, которые могут привести к несчастным случаям.
Воронов также поднялся:
— Но пойми, что в лаборатории, где непрерывно переделываются, отлаживаются, регулируются все новые и новые приборы, просто невозможно предусмотреть случайности. Открытая панель магнита в тысячу раз опаснее, чем все эти «неприкрытые щитки», «незакрепленные провода» и другие мелочи, которыми напичкан акт. Но мы не можем не открывать панелей и не держать их открытыми под током. Этого требует работа.
— Тогда надо исключить всякую возможность того, чтобы к приборам подходили посторонние люди.
— Здесь не бывает посторонних. Студентов, работающих по теме кафедры, я не считаю посторонними.
— Хорошо. Тогда нельзя их оставлять одних с работающими приборами.
— В принципе я не согласен и с этим. А в данном случае не было даже такого «упущения». У магнита работал Стрельников. Только внезапное отключение энергии заставило его на миг отойти от прибора. И я не вижу в его действиях ничего предосудительного.
— В ректорате и парткоме смотрят на это дело иначе.
— А как смотришь ты?
— Там я защищал тебя насколько это было возможно. А здесь прямо скажу: я не согласен с тобой, несмотря на все твои доводы. На кафедре у тебя непорядок. Я имею в виду не только последний случай. И ты, и твои сотрудники пренебрегаете элементарными правилами техники безопасности. С этим надо кончать, Юрий Дмитриевич. И мы будем этого требовать тем более жестко, что сложные электрические приборы начинают появляться и на других кафедрах. Больше того, работники этих кафедр учатся у вас, берут пример, и если такое отношение к технике безопасности укоренится на всем факультете, за это не скажут нам спасибо. — Стенин взял пальто. — На днях ставлю этот вопрос на партийном бюро. Докладывать будешь ты. Говорить будем по-партийному.
— Ясно, — сказал Воронов.
Стенин вышел из кабинета.
— Юрий Дмитриевич, почему же ты не сказал о сегодняшнем заседании кафедры? О нашем с тобой разговоре? — удивился Бойцов. — Можно было бы даже протокол показать.
— Я собирал заседание кафедры не для того, чтобы реабилитироваться в чьих-то глазах.
— Но у Стенина может сложиться превратное представление…
— Представление надо складывать не словами, а делом.
— Так-то оно так… — Бойцов подошел к вешалке, снял пальто, но подумав, повесил обратно и вышел в коридор.
В кабинет заглянул Петр Ильич:
— Юрий Дмитриевич, можно к вам?
— Да, конечно.
— Юрий Дмитриевич, я понимаю, сегодня такой день… Однако, видите ли, срок подачи заявлений на конкурс истекает. И я… В общем, надо бы мне поговорить с вами.
— Какой конкурс? О чем вы?
— Да вот, Юрий Дмитриевич… Время идет. Защита давно прошла, — скоро, наверное, утверждение пришлют. А перспектив на доцентуру на кафедре, сами знаете, нет..»
— Вы что, решили уйти с кафедры? — прямо спросил Воронов.
— Поверьте, Юрий Дмитриевич, я никогда бы не ушел, тем более что…
— Но вы решили уйти?
— Так вы сами говорили, что место доцента у нас на кафедре…
Воронов усмехнулся:
— Можете уходить. Без всяких объяснений. Я не держу вас. Желаю успеха. Только имейте в виду, когда корабль тонет, с него прежде всего бегут… крысы. Прощайте.
Петр Ильич плохо помнил, как вышел из кабинета Воронова. На лестнице он столкнулся с братом.
— Чего нос повесил? — остановил его Валерий.
— Неприятный разговор был с шефом…
— О чем?
— Да так, по делу. — Он начал было спускаться вниз, но Валерий удержал его за рукав.
— Подожди. Правду говорят, что ты собрался уходить от Воронова?
— А хоть бы и так.
Валерий смерил его откровенно презрительным взглядом:
— Я знал, что ты бываешь порядочным болваном. Но чтобы еще и свиньей…
— Замолчи! — прервал его Петр Ильич, оглядываясь по сторонам.
— Нет, не замолчу! Ты хотя бы с отцом посоветовался.
— Да? И сам не маленький. Мне предлагают место доцента, понял? А там, у Воронова, я еще лет десять проторчу в ассистентах.
— Место доцента! — насмешливо протянул Валерий. — Да у Воронова простой лаборант имеет куда больше перспектив!
— Много ты понимаешь! Воронов! Воронов! А что вы знаете о нем, мелюзга?
— Его имя известно всем ученым страны! А ты бросаешь его в такую минуту…
— Ах, вот как! Я, значит, обязан его жалеть? Он не очень-то жалел меня в этой истории с отзывом.
— Ну, тут никто бы ничего не сделал.
— А вот сделали! Софья Львовна и Модест Петрович не только на защите меня поддержали, но и сам отзыв не отослали в Москву. Мне его отдали. А Воронов? Да знаешь ли ты, что это он мне черный шар подбросил?
— Ты что, спятил? Это же Чепков удружил.
— Чепков?! А ты откуда знаешь?
— Так это все уже знают. Генка Трофимов собственными глазами видел.
— Постой, постой! Но ведь мне сказали..
— Кто? Не Софочка ли?
— Да, — растерялся Петр Ильич.
— Она сказала! Поманили тебя местом доцента, — и ты клюнул. Наплевал на такого человека! Кто же ты после этого? — Валерий пошел было прочь, но тут же вернулся. — Ты говоришь, Софочка отзыв тебе отдала. Но ведь протокол-то защиты отослали в ВАК. А на защите только и разговоров было, что об этом отзыве. И уж если на то пошло, сам отзыв по сравнению с этими разговорами — пустяк пустяком! Не удивительно, что из ВАКа до сих пор ни ответа, ни привета. Молись теперь на своих «благодетелей»!
— Постой, может, все-таки не так. Может, Модест Петрович сам…
— Модест Петрович! Мы вот только что узнали о нем такое… Да что говорить с тобой! — махнул он рукой.
Петр Ильич побрел по коридору, сам не зная куда, пока ноги не привели его к дверям кафедры общей геологии.
Здесь вот, за этой дверью, все и началось. Купила-таки его эта сирена! И теперь он должен будет сидеть с ней рядом, изо дня в день слушать ее самодовольный голос и чувствовать себя обязанным за все ее «благодеяния». Не слишком ли дорогая цена за должность доцента? Но все равно, возврата нет. К тому же этот протокол. Неужели ничего с ним не сделали?
Петр Ильич потянулся к ручке двери. Но дверь неожиданно раскрылась.
— А-а, Петр Ильич! — воскликнула Софья Львовна с неизменной обворожительной улыбкой. — Вас-то я и хотела видеть. Модест Петрович просил передать, чтобы вы забрали свои документы обратно…
— Как обратно?
— Да понимаете… Утверждения на вас до сих пор нет, а Модесту Петровичу подали заявления другие люди, со степенью. Поэтому обстановка на конкурсе будет неблагоприятной для вас, и лучше просто отказаться от участия в нем. Мы сожалеем, но…
— Об этом уже знает весь факультет! Я сказал даже Воронову! — почти крикнул Петр Ильич.
— Вот с этим спешить и не стоило, — назидательно заметила Строганова. — Но ничего! Я надеюсь, Воронов примет своего блудного сына и даже станет относиться к вам лучше прежнего. Так что вы еще спасибо скажете Модесту Петровичу…
Ларин почувствовал: еще миг — и он ударит ее.
Софья Львовна захлопнула перед ним дверь.
Петр Ильич пошел к выходу, но его остановила Нина Павловна.
— Петр Ильич! А Петр Ильич! Верно ли говорят, что вы уходите от нас к Бенецианову?
— С чего вы взяли? Ходите, собираете сплетни!
Нина Павловна обиженно передернула плечами:
— Какие сплетни! Весь факультет говорит об этом. Но я скажу откровенно — не дело вы затеяли. Модест Петрович — уважаемый профессор, но бросить Юрия Дмитриевича в такое время!
— Да что вам всем от меня нужно?! — Петр Ильич рванулся к лестнице. Но там поднимались Бойцов и Стенин. Бойцов что-то горячо доказывал, а Стенин внимательно слушал. О чем они говорят? Неужели тоже о нем?
Ларин бросился к запасному выходу, выбежал на полутемную площадку и вцепился в металлические поручни. Ему казалось, что и сюда кто-нибудь заглянет и ткнет в него пальцем. А в ушах звучало: «Когда корабль тонет, с него бегут крысы».
За окном давно вечер, а Саши нет. Люся встала из-за стола и прислушалась. Кажется, внизу хлопнула дверь. Теперь шаги на лестнице… Нет, все стихло. Сколько же еще ждать? И вдруг — звонок!
Она метнулась к двери:
— Саша, ты? Раздевайся, проходи!
— Нет, я на минутку…
— Пройди хоть в комнату, — она заглянула ему в глаза. — Ну, как?
— Плохо. Сначала вообще не хотели с нами разговаривать. Ладно, корреспондент помог. Дошли до самого управляющего, объяснили, что и как. Узнали, кто дежурил в понедельник. — Саша вынул из кармана записную книжку. — Вот, Крылов Степан Егорович. Но тут новое осложнение — ушел он в отпуск. Разыскали его адрес, поехали. Это в слободке, за мостом. А он вчера в деревню к родным укатил…
— Как же теперь?..
— Не знаю. Мы уж все передумали. Побывали с корреспондентом в редакции газеты. Потом опять поехали в Горэнерго, упросили показать журнал дежурного. Там ничего…
— Что же будет?
— Все говорят, снимут Юрия Дмитриевича с работы, раз такой случай на кафедре.
Люся закрыла лицо руками, отвернулась к окну.
— Что с тобой? Ты плачешь? Люся… Плохо ты знаешь Юрия Дмитриевича. Его так просто с ног не сбить. Да и мы не будем сидеть сложа руки.
— Но что толку! — проговорила она сквозь слезы.
— Как что толку! Борьба, которую ведет Юрий Дмитриевич, не на день и не на год.
— Да что говорить теперь об этом, зачем вообще жить, если его не будет на факультете!
— Что ты сказала?..
Тут только она поняла, что у нее вырвалось то, что нельзя было говорить ни в коем случае. Особенно Саше.
— Я сделаю все возможное… — с усилием проговорил он. — Нет, я сделаю даже невозможное, но разыщу этого диспетчера и докажу, что Юрий Дмитриевич ни в чем не виноват.
— Саша! — она бросилась К нему, но он молча отстранил ее руки.
Глухо стукнула дверь. Ушел…
И тут она увидела на полу небольшой, сложенный в несколько раз листок бумаги. Он выпал, должно быть, из записной книжки Саши.
Люся развернула листок. Стихи… И две большие буквы вверху: Л * А *. Но это же ее инициалы. Значит, и стихи написаны ей!
Бывает так: исчезнет солнце,
И сразу все во власти тьмы.
Ни освещенного оконца,
Ни звёзд на небе, ни луны.
Лишь мрак и холод. Все застыло.
Замолкли звуки. Опят леса.
И уж не верится, что было
Когда-то солнце, в небесах.
Не верится… Но ночь проходит,
Восток румянится, и вдруг —
Лавина света: солнце всходит,
Рассыпав золото вокруг!
Люся ниже склонилась над плотно исписанным, потертым на сгибах листком:
И так бывает: жизнь ударит
С плеча, наотмашь, не щадя,
Рукой безжалостной придавит,
Да так, что и вздохнуть нельзя…
Да, так бывает. Так было у него, наверное, когда чуть не исключили из университета и он решил уехать.
И вдруг, когда уже, казалось,
Гремит последняя гроза,
Увидишь сквозь окно вокзала
Твое лицо, твои глаза…
И снова хочется работать
До чертиков! Назло судьбе!
Бороться, лезть в любую пропасть,
Мечтать и думать о тебе.
Вдыхать смолистый запах дыма
В тайге у жаркого костра
И называть тебя любимой…
Больше она ничего не могла разобрать.
— Сашка, милый…
И вспомнился первый день в университете. Огромная заполненная до отказа аудитория, чужие, незнакомые еще лица, — и неожиданно приветливый голос:
— Вам сесть негде? Садитесь на мое место.
Потом — деревня. Ночь. Шаткий дощатый мостик. И его слова:
— Мне всегда казалось, что когда-нибудь я встречу…
И другая ночь — у подъезда ее дома. Пора расставаться, но так не хочется высвобождать руки из его широких теплых ладоней…
Взгляд Люси снова упал на потертый, убористо исписанный листок.
И называть тебя любимой… А она не остановила его, не крикнула, чтобы вернулся…
В университет он зашел просто так, чтобы только не оставаться одному. Свернул к кабинету Воронова, надеясь застать там Вадима или кого-нибудь из лаборантов. Тогда можно хоть поработать. Но кабинет был закрыт, пусто и в препараторской. Он вернулся в коридор и у деканата увидел группу ребят. Они что-то оживленно обсуждали. Он прошел мимо.
— Саша! Вот хорошо, что ты здесь, — догнала его Наташа. — Я хотела с тобой посоветоваться… Да что с тобой? На тебе лица нет!
— Устал очень… — Он опустился на подоконник. — Весь день на ногах. А толку… Слышала, наверное?
Она села рядом:
— Да, Костя рассказывал… А я насчет практики. Сегодня ведь места распределяли…
— А что места… Нас это не касается. На днях письмо получил от отца. Его назначили главным геологом новой экспедиции по комплексному обследованию Ваи. Народу потребуется уйма. Поедем туда?
— С тобой на Ваю?.. Это ты вправду?
— Сегодня же напишу отцу.
Она вздохнула. Он поднял глаза и словно впервые за эти месяцы увидел ее лицо, заметно похудевшее, с грустной задумчивой улыбкой. Знакомое теплое чувство проснулось где-то в глубине души.
— Хорошо там было, Наташа…
— Да… — она опустила голову, но он видел, как задрожали ее ресницы.
«Наталка…» — он положил ей руку на плечо.
Голова Наташи склонилась ниже. Волосы почти коснулись его лица, они пахли весенним лесом, и у щеки, возле уха, все так же вилась непослушная прядка.
— И снова все будет так же, — сказал он одними губами.
Но она покачала головой:..
— Нет, Саша. Спасибо, тебе за то, что я еще раз увидела тебя прежним Сашкой. Если бы ты знал, как я этого ждала! Но я не поеду с тобой на Ваю. Так будет лучше… И для меня и для тебя. Если вспомнишь там обо мне, буду рада. А если окончательно забудешь… значит так и нужно, — она мягко отстранила его руку и выпрямилась.
— Куда же ты едешь?
— В Казахстан. Мы с Колей записались в одну партию. Как ты думаешь?..
— Колька парень хороший. Да и в Казахстане тоже интересно.
Она встала:
— Пошли, Саша.
— Иди, Наташа. Мне надо посидеть одному.
С минуту она смотрела на него, словно стараясь запомнить таким, каким не видела уже давно.
— Какой ты… трудный.
Он почувствовал, что рука Наташи легла на его вихры.
— До свидания, Саша. Не сердись на меня…
Он долго смотрел, как шла она по коридору, легкая, стремительная. Шла туда, где гомонила еще их группа и раздавался веселый задорный бас Кольки Краева.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления