Онлайн чтение книги Пылающий бог The Burning God
Глава 7

Через две недели они подошли к Тикани.

Рин готовилась драться за родной город. Но когда войска приблизились к земляным валам Тикани, на полях стояла тишина. Окопы были пусты, ворота распахнуты настежь, и ни одного часового в поле зрения. И это была не обманчивая тишина готовящейся засады, а апатия покинутого города. Если мугенцы когда-то и угрожали Тикани, они сбежали. Рин без каких-либо препятствий вошла в северные ворота города, который покинула почти пять лет назад.

И не узнала его.

Не потому, что забыла, как он выглядит. Как бы ей ни хотелось, она не в силах была стереть контуры этого места из памяти – ни клубы красноватой пыли на улицах в ветреные дни, покрывающей все вокруг тонким алым пологом, ни заброшенные храмы и святилища на каждом углу, напоминание о более суеверных временах, ни шаткие деревянные строения, торчащие в грязи, как злобные вечные шрамы. Она знала улицы Тикани как свои пять пальцев, знала его переулки, скрытые туннели и опиумные притоны, знала, где лучше всего укрыться, когда бушует тетушка Фан.

Но Тикани изменился. Выглядел пустым и заброшенным, как будто кто-то выковырял ножом его внутренности и сожрал их, оставив лишь хрупкую израненную оболочку. Тикани никогда не был значительным городом империи, но в нем кипела жизнь. Как и многие южные города, он пользовался определенной независимостью, нахально вырезав себе местечко в твердой почве.

Федерация превратила Тикани в город мертвых.

Почти все здания-развалюхи исчезли, их либо сожгли, либо разобрали. Оставшиеся дома мугенцы превратили в военную базу. От библиотеки, оперы с открытой сценой и школы – единственных зданий в Тикани, приносивших Рин хоть толику радости, – остались лишь скелеты, дома явно разобрали намеренно. Рин решила, что мугенцы обдирали доски со стен на растопку.

Лишь бордели в квартале удовольствий остались целехонькими.

– Возьмите дюжину человек, лучше женщин, и обыщите эти дома, нет ли там выживших, – приказала Рин ближайшему офицеру. – И побыстрее.

Она знала, что они там найдут. Знала, что ей следовало бы пойти самой. Но Рин не хватило смелости.

Она двинулась дальше. Ближе к центру города, около здания суда и торжественных церемоний, она обнаружила свидетельства публичных казней. Половицы на стене окрасились бурым, пятна запеклись уже много месяцев назад. Там, где когда-то, целую вечность назад, она прочитала свой результат экзамена кэцзюй и поняла, что поступила в Синегард, теперь валялась груда хлыстов.

Но трупов нигде видно не было. В Голин-Ниисе они лежали на каждом углу. Улицы Тикани были пусты.

И это вполне объяснимо. Когда цель – оккупация, трупы убирают. Иначе они начнут вонять.

– Великая черепаха, – присвистнул Суцзы, шагнув ближе. Сунув руки в карманы, он взирал на царящее кругом опустошение, как ребенок на воскресном рынке. – А они тут трудились не покладая рук.

– Заткнись! – рявкнула Рин.

– В чем дело? Снесли твою любимую чайную?

– Я сказала – заткнись!

Рин не могла позволить себе расплакаться у него на глазах, но едва дышала под давящим на грудь бременем. Голова закружилась, в висках стучало. Она вонзила ногти в ладонь, чтобы сдержать слезы.

Лишь однажды Рин видела подобное опустошение, и это ее почти сломило. Однако здесь было еще хуже, чем в Голин-Ниисе, потому что там почти все были мертвы. Она предпочла бы увидеть трупы, а не выживших, которые сейчас вылезали из уцелевших домов и щурились, как сбитые с толку животные, слишком долго прожившие в темноте.

– Они ушли? – спрашивали ее. – Мы свободны?

– Вы свободны. Они ушли. Навсегда.

Горожане встречали эти слова опасливыми, сомневающимися взглядами, словно ожидали, что мугенцы вот-вот вернутся и сокрушат их за безрассудство. Потом они осмелели. Все больше людей выползало из хижин, шалашей и укрытий, гораздо больше, чем Рин рассчитывала обнаружить живыми. По городу призраков пополз шепоток, и выжившие стали заполнять площадь, сгрудившись рядом с солдатами, поближе к Рин.

– Это ты?.. – спрашивали ее.

– Я, – отвечала Рин.

Она позволила им прикоснуться к себе и убедиться, что она реальна. Показала им пламя, отправив вверх тонкие спирали и узоры, молча передавая слова, которые не в силах была произнести.

«Это я. Я вернулась. Простите меня».

– Им нужно помыться, – сказал Катай. – Почти у каждого вши, которые скоро перекинутся на солдат, если мы ничего не предпримем. А еще их нужно как следует накормить, организуем раздачу пайков…

– Ты с этим разберешься? – спросила Рин. Собственный голос так странно звенел в ушах, словно шел из-за толстой деревянной двери. – Мне нужно… нужно идти дальше.

Катай прикоснулся к ее руке:

– Рин…

– Все прекрасно, – сказала она.

– Не стоит тебе проходить через это в одиночку.

– Но я должна. Ты не понимаешь.

Она шагнула в сторону. Катай знал, что творится у нее на душе, но не мог разделить это чувство. Тут дело было в корнях, в почве. Он не вырос здесь, не знал, каково это.

– Ты… займись выжившими. А я пойду. Прошу тебя.

Катай сжал ее руку и кивнул.

– Но будь осторожна.

Рин отделилась от толпы и скрылась в боковом переулке, пока никто не видит, а затем в одиночестве направилась к своему бывшему кварталу.

Она и не думала заглянуть в дом Фанов. Там все равно не осталось ничего родного. Рин знала, что дядюшка Фан давно умер. Тетушка Фан и Кесеги, скорее всего, тоже умерли – в Арлонге. Не считая Кесеги, об этом доме она вспоминала только плохое.

Рин пошла прямиком к дому учителя Фейрика.

В его жилище было пусто. Она не нашла следов учителя ни в одной из пустых комнат, как будто здесь никто и не жил. Книги исчезли, все до единой. Даже книжные шкафы пропали. Остался только маленький табурет, который, видимо, не пригодился мугенцам, потому что был каменным, а не деревянным.

Она помнила этот табурет. В детстве Рин сидела на нем столько вечеров, слушая рассказы учителя Фейрика о местах, которые не чаяла увидеть. Она сидела на этом табурете и в ночь накануне экзамена, рыдая в ладони, пока учитель ласково похлопывал ее по плечам и бормотал, что все будет хорошо. «Да у такой-то девочки? Все всегда будет прекрасно».

Возможно, он еще жив. Успел сбежать при первом признаке опасности, может находиться в каком-нибудь лагере для беженцев на севере. Напрягаясь изо всех сил, Рин представляла, что он где-то там, целый и невредимый, просто вне досягаемости. Она утешала себя этой мыслью, но поскольку не знала наверняка, да и вряд ли когда-либо узнает, не могла не терзаться.

Она почувствовала вкус соли на губах и поняла, что лицо мокрое от слез.

Рин яростно смахнула их резким движением.

«Зачем тебе так нужно его отыскать? – услышала она вопрос Алтана. – Какая теперь разница?»

Она же годами не вспоминала учителя Фейрика. Выкинула его из головы, когда шестнадцать лет назад Тикани стал для нее чужим, когда она, как змея, сбросила шкуру и превратилась из сироты войны в студентку и солдата. А теперь память цеплялась за жалкую и трусоватую ностальгию. Учитель Фейрик – всего лишь реликт, напоминание о былых временах, когда маленькая девочка пыталась зубрить классиков, а добрый учитель показал ей единственный выход из тогдашней жизни.

Она искала остатки жизни, которая уже никогда не вернется. И Рин слишком хорошо понимала, что ностальгия может ее убить.

– Нашла что-нибудь? – спросил Катай, когда она вернулась.

– Нет. Там ничего нет.

Рин решила разместить штаб-квартиру в главном комплексе мугенцев, частично по праву освободителя, а частично потому, что это было самое безопасное место в окрестностях. Прежде чем въехать, они с Суцзы лично обыскали каждую комнату, проверяя, не прячется ли где наемный убийца.

Но не нашли ничего, кроме хлама – грязной посуды, формы и брошенного оружия. Мугенцы как будто испарились, оставив все свои пожитки. Даже главный кабинет выглядел так, словно генерал просто вышел за порог на чашку чая.

Рин порылась в столе генерала, вытаскивая груды записок, карт и писем. В одном ящике она обнаружила листы бумаги с портретами одной и той же женщины, выполненными углем. Генерал явно считал себя художником. Рисунки были не так уж плохи, но генерал с болезненным усердием пытался запечатлеть глаза возлюбленной, пренебрегая анатомическими деталями. Каждый набросок сопровождало одно и то же мугенское слово «худи», означающее бабочку. Рин уже забыла, как это произносится по-мугенски. Скорее всего, это не имя, а ласковое прозвище.

А он был одинок, поняла она. Что он чувствовал, узнав о судьбе острова в форме лука? Когда узнал, что ни один корабль больше не отплывет обратно через море Нариин?

На сложенном листе бумаги, засунутом между последними двумя рисунками, оказалась записка. Мугенские иероглифы не сильно отличались от никанских и многое позаимствовали, хотя произношение было совершенно другим, однако Рин понадобилось несколько минут, чтобы продраться сквозь неряшливую чернильную запись и расшифровать содержимое.

Этот кусок был оторван от большого письма. Остальное Рин так и не нашла.

Копаясь в вещах генерала, она почему-то чувствовала себя виноватой. Но что еще удивительнее, ей казалось, будто она вторглась сюда без спроса. Она столько времени размышляла, как лучше убивать мугенцев, что сама мысль о них как о людях с надеждами и мечтами вызывала легкую тошноту.

– Ты только глянь на стены, – сказал Суцзы.

Рин проследила за его взглядом. Генерал вел подробный настенный календарь, заполняя его аккуратным мелким почерком. И куда более разборчивым, чем в письме. Рин пролистала календарь до первой страницы.

– Они прибыли сюда только три месяца назад.

– В это время он начал вести календарь, – поправил ее Суцзы. – Уж поверь, на юге они гораздо дольше.

Между ними повисло невысказанное обвинение. Она могла бы прийти на юг еще три месяца назад. Могла бы это предотвратить.

Рин давно уже смирилась с этими обвинениями. Она знала, что виновата. В тот день в Лусане она могла бы принять предложение императрицы, подавить восстание Вайшры в зародыше и повести войска на юг. Но вместо этого заигралась в революцию, а заработала лишь змеящийся по спине шрам и болезненную культю на месте ладони.

А ведь стратегия Вайшры была совершенно очевидна с самого начала, и Рин ненавидела себя за то, что не сумела этого разглядеть. Теперь, при взгляде в прошлое, становилось ясно, почему юг был обречен гореть, почему Вайшра отказался ему помогать, даже когда наместники-южане молили у его ног.

Он мог с легкостью предотвратить кровопролитие. Знал, что к нему на помощь придет гесперианский флот, и мог бы отправить половину армии в ответ на призыв умирающего народа. Но вместо этого намеренно покалечил юг. Ему не пришлось бороться за политическую власть с наместниками юга, всю грязную работу сделали за него мугенцы, он лишь позволил им. А потом, когда дым рассеялся, когда империя лежала в руинах, он мог бы пойти на юг с республиканской армией и выжечь мугенцев из дирижаблей и аркебуз. Но к тому времени автономия южан была бы уже полной нелепостью, уцелевшие пали бы перед ним на колени и почитали как спасителя.

«А если бы он тебе рассказал? – однажды спросил ее Алтан, призрак Алтана. – Если бы сделал тебя сообщницей? Ты бы перешла на другую сторону?»

Рин не знала. Тогда она презирала южан. Ненавидела собственный народ, с той самой минуты, когда увидела в лагере беженцев. Ненавидела их темную кожу, сельский говор без модуляций и испуганные, бессмысленные взгляды. Так легко было спутать ужас с тупостью, а ей отчаянно хотелось считать их тупыми, ведь она тупой не была и искала причину как-то отделить себя от них.

Тогда отвращение к самой себе было настолько глубоким, что, если бы Вайшра откровенно рассказал ей все детали плана, она сочла бы его не зловещим, а гениальным и рассмеялась бы. Если бы Вайшра ее просто-напросто не продал, Рин, возможно, до сих пор была бы на его стороне.

Где-то в животе свернулся кольцом гнев. Рин оторвала календарь со стены и смяла его в пальцах.

– Я была дурочкой в руках Вайшры. Мне не следовало полагаться на его добродетели. Но и он не рассчитывал, что я выживу.

Посчитав штаб-квартиру генерала достаточно безопасной, чтобы там обосноваться, Рин отправилась к городским борделям. Ей страшно не хотелось это делать, она проголодалась и устала, глаза и горло жгло от непролитых слез, ей хотелось лишь свернуться клубочком в уголке, с трубкой во рту.

Но теперь она – генерал Фан, знаменитая спирка, и в долгу перед выжившими.

Венка уже была там. Она начала тяжелую работу, разбираясь с местными женщинами. На холодном каменном полу уже блестели лужи воды из перевернутых ведер и валялись клочья густых темных волос, кишащих вшами, – женщин помыли и остригли наголо.

Венка стояла в центре квадратного двора, сложив руки за спиной, как муштрующий солдат сержант. Вокруг нее столпился мрачный кружок женщин в накинутых на тощие плечи одеялах, с расфокусированными бессмысленными взглядами.

– Тебе нужно поесть, – сказала Венка. – Я тебя не отпущу, пока что-нибудь не проглотишь.

– Не могу.

Девушке перед Венкой могло быть и тринадцать, и тридцать – кожа на хрупких цыплячьих косточках так натянулась, что точнее не определишь.

Венка схватила девушку за плечо, а другой рукой поднесла к ее лицу паровую булочку – так близко, что почти раздавила о губы.

– Ешь.

Девушка крепко сжала губы и с воем вывернулась из хватки Венки.

– Да что с тобой?! – гаркнула Венка. – Ешь! Ты должна подумать о себе!

Девушка высвободилась и попятилась, в ее глазах выступили слезы, она сгорбилась, словно в ожидании удара.

– Венка! – Рин поспешила к ней и оттащила за руку. – Что ты делаешь?

– А что, по-твоему? – Щеки Венки побелели от ярости. – Все остальные поели, а эта сучка считает, что слишком хороша для нашей еды…

Другая женщина обняла девушку за плечи.

– Она никак не может прийти в себя. Оставьте ее в покое.

– Заткнись! – Венка окинула девушку уничижительным взглядом. – Что, умереть хочешь?

После долгого молчания девушка робко покачала головой.

– Тогда ешь. – Венка швырнула ей булочку. Та отскочила от груди и упала на грязный пол. – Сейчас ты самая везучая девица в мире. Ты жива. У тебя есть еда. Тебя спасли от голодной смерти. Тебе просто нужно засунуть эту булку в сраный рот.

Девушка расплакалась.

– Прекрати, – приказала Венка. – Не будь такой жалкой.

– Ты не понимаешь, – задыхаясь, выпалила девушка. – Я не могу… Ты не можешь…

– Все я понимаю, – спокойно ответила Венка. – Со мной случилось то же самое в Голин-Ниисе.

Девушка подняла голову:

– Значит, ты тоже шлюха. И мы обе должны умереть.

Венка занесла руку и влепила девушке пощечину.

– Хватит, Венка.

Рин схватила ее за руку и увела со двора. Венка не противилась, но шла, спотыкаясь, словно во сне.

Она не злится, поняла Рин. Венка была на грани обморока.

И дело вовсе не в еде.

В глубине души Рин знала, что Венка повернулась спиной к родной провинции и вступила в ряды Коалиции южан – людей, чья кожа гораздо темнее, чем у нее, – не потому, что поддерживала их цели. Она сделала это из-за случившегося в Голин-Ниисе. Потому что наместник провинции Дракон Инь Вайшра осознанно допустил зверства в Голин-Ниисе, позволил подобному случиться по всему югу, и даже палец о палец не ударил, чтобы этому помешать.

Венка сражалась за саму себя. Но, как и Рин, она обнаружила, что сражаться легко. Разрушать легко. Гораздо труднее справиться с последствиями.

– Ты как? – тихо спросила Рин.

– Я просто пыталась все упростить, – дрожащим голосом ответила Венка.

– Я знаю, – сказала Рин. – Но не все такие сильные, как ты.

– Так пусть лучше научатся быть сильными, иначе сдохнут через несколько недель.

– Они выживут. Мугенцы ушли.

– И ты думаешь, что на этом все закончилось? – язвительно рассмеялась Венка. – Думаешь, на этом все? Стоило им уйти?

– Я говорила не о…

– Они никуда не делись. Это ты понимаешь? По-прежнему будут приходить во сне. Только теперь станут кошмарами, а не реальными людьми, и от них не убежишь, ведь они живут у тебя в голове.

– Прости, Венка, я не…

Венка продолжила, словно не слышала ее слов:

– Ты знаешь, что после Голин-Нииса две другие девушки, выжившие в том борделе, выпили щелок? Попробуй угадать, сколько девушек повесятся. Они не имеют права быть слабыми, Рин. У них нет времени приходить в себя. Просто нет такого варианта. Иначе они умрут.

– Я понимаю, – сказала Рин. – Но ты не можешь избавить их от твоих собственных демонов. Ты должна их защищать. Ты же солдат. Так и веди себя соответственно.

Венка уставилась на нее широко открытыми глазами. На секунду Рин показалось, что Венка ее ударит, но через мгновение плечи Венки опустились, словно из нее разом вышел весь запал борьбы.

– Ладно. Тогда поставь во главе кого-нибудь другого. С меня хватит. – Венка кивнула на бордель: – И сожги его дотла.

– Это невозможно, – ответила Рин. – Эти дома – единственные уцелевшие здания. Пока мы не построим какое-нибудь жилье…

– Сожги! – рявкнула Венка. – Иначе я сама найду масло и спалю его. А я не эксперт по поджогам. Либо ты спалишь здание аккуратно, либо будешь разбираться с последствиями огненного ада. Выбирай.

Прибывший разведчик спас Рин от бремени ответа.

– Мы нашли их, – доложил он. – Похоже, есть только одно место.

У Рин засосало под ложечкой. Она не была готова – после борделей ей хотелось только свернуться где-нибудь калачиком и спрятаться.

– Где оно?

– Полмили к югу от города. Там грязища, лучше надеть хорошие сапоги. Лейтенант Чен велел передать, что он уже в пути. Отвести вас?

Рин колебалась.

– Венка…

– На меня не рассчитывай. Мне на это смотреть неохота. – Венка развернулась и бросила на ходу через плечо: – И если до рассвета от борделей не останется один лишь пепел, я пойму, что мне самой придется этим заняться.

Рин хотелось догнать ее. Схватить за руку и вернуть, крепко обнять и не отпускать, пока обе не разрыдаются и вволю не выплачутся. Но Венка расценила бы это как жалость, а жалость она ненавидела больше всего на свете. Жалость она считала оскорблением, для нее это значило, что после всего пережитого кто-то считает ее хрупкой и сломленной, стоящей на грани. Рин не могла так с ней поступить.

И она решила сжечь бордели. Выжившие могут несколько ночей провести на свежем воздухе. У нее хватит огня, чтобы они не замерзли.

– Генерал? – тихо сказал разведчик.

Рин прищурилась, глядя на удаляющуюся Венку.

– Дай мне немного времени. Встретимся у восточных ворот.

Она вернулась в кабинет мугенского генерала, чтобы надеть сапоги и поспрашивать в казармах, не одолжит ли ей кто лопату. А затем последовала за разведчиком на поля смерти.

Путь оказался короче, чем она ожидала.

Рин поняла, куда идет, еще за четверть мили. Она узнала это место по запаху, вони гниения под тонким пологом пыли; по жирным, шныряющим под ногами насекомым и стервятникам, рассевшимся на торчащих из земли белых костях. Она узнала это место по бесцветной перекопанной почве, по волосам и обрывкам одежды, валяющимся в грязи, потому что мугенцы не слишком усердно старались закопать трупы.

Рин остановилась в десяти шагах до могил. Ей нужно было передохнуть, чтобы набраться сил идти дальше.

– Пусть этим займется кто-нибудь другой, – сказал Катай, положив руку ей на плечо. – Ты можешь вернуться.

– Нет, не могу. Это должна сделать я.

Это должна была сделать Рин, потому что виновата только она. Она обязана это увидеть. Обязана отдать мертвым хотя бы такую дань уважения.

Рин хотелось закопать все тела, забросать неглубокую могилу горой земли и как следует утрамбовать ее лопатами, а потом проехаться телегами, чтобы сровнять с окружающим пейзажем, и тогда однажды настанет день, когда никто не догадается, что здесь было.

Но нужно опознать тела. Столько южан заперты в кошмарной ловушке неизвестности, не зная, погибли ли их близкие, а неизвестность мучает больше, чем горе. Найдя тела, они хотя бы смогут их оплакать.

А потом тела нужно очистить, это важный похоронный ритуал на юге. В мирные времена похороны в Тикани занимали целый день. Толпы скорбящих, иногда включая нанятых плакальщиц, которые распаляли остальных (если семья усопшего могла себе такое позволить), рыдали и завывали, следуя за гробом по городу к тщательно подготовленному фамильному склепу. Души умерших нужно правильным образом поместить в могилу, чтобы они покоились с миром, а не бродили, преследуя живых. В дальнейшем требовалось регулярно делать подношения, сжигая бумажные предметы и благовония, чтобы задобрить духов из потустороннего мира.

Теперь Рин имела представление, как выглядит потусторонний мир. Она знала, что это не милый параллельный городок, населенный призраками, в котором сожженные бумажные подношения превращаются в истинные сокровища. Но все же постыдно бросать тело родного человека вот так гнить в открытой могиле.

Она отбросила почти все традиции провинции Петух. Утратила диалект и дурные манеры. С первого курса в Академии одевалась и разговаривала, как синегардская элита. Отвергла южные суеверия и не собиралась сейчас притворяться, что это не так.

Но смерть священна. Смерть требует к себе уважения.

Лицо Катая позеленело, как будто его вот-вот стошнит.

Рин потянулась за его лопатой.

– Тебе необязательно оставаться, если тяжело. Это не твой народ.

– Мы связаны. – Он забрал у Рин лопату и устало и болезненно улыбнулся. – Твоя боль всегда будет и моей.

И они начали копать вместе.

Это было нетрудно. Мугенцы закидали убитых тонким слоем земли, едва прикрыв спутанную груду рук и ног. Как только Рин отбросила достаточно земли, чтобы обнажить верхний слой тел, она остановилась и двинулась дальше, не трудясь разгрести уже размякшие, разлагающиеся тела.

– На севере мы сжигаем покойников, – сказал Катай через час. Он стер со лба пот, оставив грязные разводы. – Так чище.

– А мы примитивны, – отозвалась Рин. – И что?

У нее не было сил на оправдания. Захоронение в земле – самый древний ритуал на юге. Жители провинции Петух вышли из земли, их тела и души принадлежат земле предков, отмеченной и унаследованной многими поколениями, еще с тех времен, когда только началась история провинции. И что с того, если эти традиции превратили их в отбросы империи с кожей цвета глины? Земля останется всегда, земля не прощает. Земля восстанет и поглотит всех захватчиков.

– Половину тел невозможно будет опознать, – сказал Катай. – Они слишком разложились, ты только посмотри…

– Осталась одежда. Украшения. Волосы. Зубы. Их опознают.

И они продолжали копать. И сколько бы лиц ни открывали, неглубокая могила, казалось, тянулась бесконечно.

– Ты ищешь кого-то конкретного? – через некоторое время спросил Катай.

– Нет.

И она не соврала. На мгновение она подумывала поискать учителя Фейрика. Пыталась вспомнить приметы, по которым его можно опознать. Он был среднего роста и сложения. Она могла бы поискать его по бороде, но в Тикани сотни стариков носили подобные бороды. Его одежда всегда была неприметной, возможно, в кармане у него завалялась игральная кость на удачу, но Рин не могла и думать о том, чтобы пройтись вдоль рядов, шаря в карманах каждого бородатого трупа в попытке опознать умершего.

Она никогда больше не увидит учителя Фейрика. Она давно это поняла.

Через несколько часов Рин приказала остановиться. Они копали уже больше трех часов. Солнце опустилось к горизонту, и вскоре станет слишком темно, чтобы разглядеть, куда входит лопата – в почву или в плоть.

– Пошли обратно, – прохрипела Рин. Ей отчаянно хотелось глотнуть воды. – Вернемся завтра, когда взойдет солнце.

– Стойте! – окликнул их солдат, стоящий чуть дальше. – Тут кто-то шевелится.

Поначалу Рин приняла едва заметное движение за обман зрения, блики света на закопанном металле, а может, какой-то одинокий стервятник ковырял труп. Потом она подошла ближе и увидела руку – костлявую ладонь, продирающуюся сквозь щель в груде тел, слегка покачиваясь.

Солдаты поспешили оттащить трупы. Когда шесть тел отволоки в сторону, показался обладатель руки – тощий, кашляющий парнишка, весь покрытый запекшейся кровью.

Когда его вытащили из могилы, он был в сознании и ошеломленно вытаращился на солдат. А потом его глаза закрылись, голова упала набок.

Рин отправила в город гонца за лекарем. Тем временем они уложили мальчишку на траву и как могли стерли водой из фляжек кровь и засохшую грязь с его кожи. Рин осмотрела грудь паренька – она была покрыта кровью и синяками, а кожа бледная, но ритмично поднималась и опадала.

Когда прибывший лекарь отмыл мальчика спиртом, оказалось, что рана, откуда натекла кровь, не так уж глубока – всего лишь порез в левом плече, глубиной с палец. Достаточно, чтобы потерять сознание, но не смертельно. Грязь сыграла роль повязки, перекрыв поток крови, иначе бы он умер.

– Держите его крепче, – велел лекарь.

Он открыл бутылку рисового вина и вылил на рану.

Мальчик дернулся и очнулся, зашипев от боли. Его глаза открылись и остановились на Рин.

– Ты цел, – сказала она, не позволяя ему подняться. – Ты жив. Крепись.

Его глаза выкатились из орбит. Под сомкнутыми челюстями запульсировала вена, мальчик извивался и дергался, но ни разу не крикнул.

Он вряд ли прожил здесь больше нескольких дней. Он погиб бы от отсутствия воды и заражения. А значит, поля смерти совсем свежие. Мугенцы убили этих людей за несколько дней до прибытия армии южан.

Рин задумалась о том, что это означает.

Зачем устраивать массовую резню накануне прихода армии?

Чтобы придать победе Рин оттенок горечи? Впрыснуть толику яда в армию, которую им не суждено победить? Оставить последнее жестокое послание?

Нет. Боги, умоляю, только не это!

Но она не могла придумать иного рационального объяснения. Когда глаза мальчика закатились, кровь прилила к ее вискам. Она боялась встать, потому что тоже могла грохнуться в обморок.

«Это сделала ты, – обвиняло поле смерти. – Ты заставила нас их убить. Мы оставили бы горожан в покое, если бы не явилась ты, так что это твоя вина».

Рин отправила солдат в город, а сама осталась, дожидаясь захода солнца. Ей нужно было побыть несколько минут в тишине. Побыть наедине с могилами.

– Здесь больше нет живых, – сказал Катай. – Пошли.

– Ты иди, – ответила Рин. – Я догоню.

Он сделал несколько шагов и остановился:

– И от этого тебе полегчает?

Он не стал уточнять, но Рин поняла, о чем он спрашивает.

– Даже не предлагай.

– Но я готов, – напирал он. – Так будет легче.

Рин не могла этого отрицать. Катай понимал, что она не станет признавать это вслух, но мог читать ее разум как открытую книгу.

– Прошу тебя, – сказала она. – Дай мне самой разобраться. Пожалуйста, уходи.

Катай понял, что спорить бесполезно. Он кивнул, сжал ее руку и ушел вместе с остальными.

Катай был прав. Он знал, какое отпущение грехов она искала на этих полях смерти. Знал, что Рин необходимо было остаться, потому что, если она увидит все, сделанное мугенцами, своими глазами, если вдохнет запах разлагающихся трупов, если напомнит себе, что у нее есть причина ненавидеть, ей будет легче примириться с тем, как она поступила с островом в форме лука.

Не важно, как громко вопили умирающие мугенцы в ее снах. Они были чудовищами, бессердечными тварями, заслуживающими всего, что она с ними сделала.

Это должно быть так, иначе она рассыплется на части.

Рин не знала, сколько времени простояла вот так. Но когда она наконец-то пошла обратно, солнце уже полностью село, и вид открытых могил так глубоко запал ей в голову, что каждая деталь останется с ней навсегда. Как лежат кости. Как тела изгибаются и обхватывают друг друга. Как кости блестят в последних лучах умирающего солнца.

«Ты не забудешь, – заверил ее Алтан. – Я тебе не позволю».

Рин зажмурилась, глубоко вздохнула и побрела к городу.

Но через два шага замерла. Что-то заставило ее остановиться. Она посмотрела в сторону леса. И точно – там что-то двигалось, именно это и привлекло ее внимание. Кто-то бежал в лес.

Рин оттолкнулась от земли и помчалась вдогонку.

– Стой!

Она вломилась в лес, и полыхающее на руке пламя залило тьму вокруг светом.

Потом она резко остановилась. Ее цель тоже остановилась. Это был не солдат и не лазутчик, а маленькая девочка, которая присела в неглубокой ложбине, обхватив колени руками и пригнув голову. Ее губы шевелились, словно она вела какой-то подсчет.

Кто-то ее явно этому обучил. Практически выдрессировал. В детстве Рин учили тому же – если за тобой кто-то гонится и ты не можешь убежать, спрячься где-нибудь и считай, пока он не уйдет.

– Привет. – Рин медленно приблизилась, раскинув руки и растопырив пальцы левой ладони в жесте, который, по ее мнению, обозначал миролюбие. – Все хорошо.

Девочка покачала головой и продолжила считать, крепко зажмурившись, словно, если она не увидит Рин, та просто исчезнет.

– Я не мугенка. – Рин растягивала слоги, пытаясь воспроизвести давно забытый акцент. – Я местная. Одна из вас.

Девочка открыла глаза. И медленно подняла голову. Рин шагнула ближе.

– Ты одна?

Девочка покачала головой.

– Сколько вас?

– Трое, – прошептала девочка.

Рин заметила в темноте еще одну пару глаз, широко раскрытых в ужасе. Как только она бросила взгляд в ту сторону, глаза скрылись за деревом.

Рин тут же выпустила вокруг себя большое кольцо огня, чтобы осветить всю поляну. И обнаружила двух истощенных девочек, которые уставились на нее в откровенном восхищении. Глаза на худых лицах казались огромными.

– Что это ты делаешь?

В чаще захрустели шаги. Рин резко обернулась. На поляну выскочила женщина, а может, старшая сестра, Рин не могла толком понять, схватила девочек за руки и потащила за собой.

– Ты что, свихнулась? – Женщина тряханула за плечо ту девочку, что была повыше. – О чем ты только думала?

– Она купалась в огне, – ответила девочка.

– Что?!

Девочка не сводила глаз с Рин.

– Мне хотелось посмотреть.

– Вы в безопасности, – быстро произнесла Рин. – Я никанка, из провинции Петух. Я ваша защитница.

Но она уже знала, что в объяснениях нет необходимости. Глаза женщины распахнулись – она узнала Рин и, похоже, только что сообразила, что пламя, освещающее поляну, исходит не от факела, а от кожи Рин.

– Так ты – спирка, – прошептала женщина.

– Да.

Несколько секунд женщина беззвучно шамкала губами, прежде чем произнесла слова:

– Значит, ты… И они…

– Да, – сказала Рин. – Они ушли.

– Правда?

– Да. Все они мертвы. А вы свободны.

Рин не заметила радости на лице женщины, лишь недоумение и недоверие. Приглядевшись, Рин поняла, что женщина моложе, чем показалось сначала. Она была истощена и чудовищно грязна, но лицо под толстым слоем сажи принадлежало человеку не намного старше Рин.

– Что вы делаете в лесу? – спросила Рин.

– Мы убежали. Как только услышали, что скоро в городе будут мугенцы. Я знаю, что они делают с женщинами. Я не собиралась… То есть они не…

– Они твои сестры?

– Нет. Просто две девочки, которые жили в моем переулке. Я хотела увести и других. Но они не пошли.

– Ты поступила мудро, что сбежала, – сказала Рин. – И как вы жили все это время?

Женщина задумалась. Рин прочитала по ее глазам, что она собирается солгать. Явно не была уверена, стоит ли говорить правду.

– Та женщина в хижине, – вдруг пропищала младшая девочка.

Лицо женщины окаменело – а значит, девочка сказала правду.

– Какая женщина? – спросила Рин.

– Она нам помогла, – ответила девочка. – Она многое знает. Говорила нам, когда прятаться, какие корешки можно есть, как ставить силки на птиц. Она сказала, что, пока мы ее слушаемся, нам ничто не грозит.

– Тогда ей следовало бы увести вас подальше отсюда.

– Она не могла. Она не может отсюда уйти.

У Рин вдруг зародилось болезненное подозрение о том, кто это.

– И почему же она не может уйти? – спросила она.

– Тс-с, – шикнула женщина, но девочка продолжала говорить:

– Потому что она потеряла свою дочь во дворце Дракона и ждет ее возвращения.

Рин почувствовала вкус крови во рту. Ее колени подогнулись.

Что она здесь делает?

Женщина осторожно тронула Рин за локоть:

– Что с тобой?

– Она здесь, – прошептала Рин. Слова легли на язык густым привкусом меди. – Отведите меня к ней.

Ей придется пойти. У нее нет выбора. Рин была попавшейся в паутину мухой, загипнотизированной мышью, ползущей прямо в пасть гадюки. Теперь она уже не сможет уйти, не узнав, чего хочет Су Дацзы.