ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПУТИ СПАСЕНИЯ

Онлайн чтение книги Пылающий остров
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПУТИ СПАСЕНИЯ

Скоро жизнь на Земле закончится.

Владельцы акций спасения уйдут под землю, чтобы никогда больше не видеть неба…

Глава 1. БЕЛОРУССКИЙ ВОКЗАЛ

Скорый поезд подходил к Москве. В окне поезда Брест — Москва мелькали пригородные платформы. Они проносились, как гоночные автомобили на корте. Нельзя было разглядеть, кто там стоит.

Но Марина, прильнув к окну, и не старалась кого-нибудь рассмотреть. Ей хотелось разогнать поезд еще скорее.

Она дала телеграмму из Бреста Дмитрию. Если он встретит ее, то это скажется на всей их дальнейшей жизни. А если нет… значит, их встреча промелькнет так же бесследно, как и эти дачные платформы.

И вдруг, будто вынырнув из подмосковных перелесков, поплыли мимо огромные дома. Город, город! Сердце забилось еще чаще.

В коридоре послышался голос из репродуктора: «Поезд прибывает в столицу нашей Родины Москву»,  — и заиграла знакомая родная музыка.

Марина не могла понять своей взволнованности, более того, она не могла простить ее себе. В такое время, когда весь мир встревожен воздушным пожаром в Тихом океане, она… она думает лишь о том, «встретит или не встретит». Впрочем, может быть, это закон природы? Интересно, что чувствует он?

И, словно в ответ на эту мысль, музыка в репродукторе оборвалась и снова зазвучал голос поездного диктора:

«Пассажирку скорого поезда Брест — Москва, едущую из города Бреста, товарища Садовскую Марину Сергеевну, кандидата физико-математических наук, просят по прибытии поезда пройти в кабинет начальника вокзала, где ее ждут».

Сердце у Марины едва не остановилось. «Ну вот! Это он, он! Подумал о ней, дал знать о себе еще до ее приезда! Правда, немного странно… Или у них в Америке так принято? Ведь она сообщила номер своего вагона, десятый… И зачем добавлять „кандидата физико-математических наук“? Если уж на то пошло, то надо было сказать „физических наук“.

Обо всем этом она размышляла, уже захватив из купе свою сумку и пробираясь по узким, переполненным пассажирами коридорам. Она торопилась, решив сойти на перрон Белорусского вокзала из самого первого вагона, чтобы скорей, скорей увидеть Дмитрия.

Она переходила из вагона в вагон, принося тысячу извинений. Пассажиры теснились, удивленно пропуская ее. Она краснела и пробиралась вперед.

За окнами первого вагона замелькали встречающие поезд люди. Марина не смотрела на них, пробираясь в коридоре к последней двери.

И она добилась своего, выскочила на перрон первая и бегом направилась в вокзал. Ей показали, где найти начальника вокзала.

Открыв дверь, она замерла на пороге, словно налетела на невидимую стену.

Посередине кабинета вместо Дмитрия она увидела старого профессора Кленова, недавно уничтожившего ее на защите диссертации. Он стоял немного ссутулившись и растопырив локти, борода его сбилась набок.

Начальник вокзала, переключив телефон на автоматическую запись, вежливо поклонился Марине и вышел.

Марина поздоровалась со старым ученым, он кивнул в ответ:

— М-да!.. Я осмеливаюсь надеяться, что вы окажетесь достаточно снисходительной и простите меня за столь срочный вызов. Я получил извещение, что вы находитесь здесь… то есть я имел в виду — приезжаете…

Марина уже оправилась и заговорила несколько резким голосом:

— Здравствуйте, профессор! Конечно, это неожиданно, но я к вашим услугам, — и подумала: «Как же там Дима?»

— М-да!.. Видите ли… Как это вам сказать… Я должен ознакомить вас с одним полученным мною письмом.

Профессор достал из заднего кармана письмо и протянул его Марине. Девушка взяла конверт.

«Заслуженному деятелю науки профессору Ивану Алексеевичу Кленову».

— Мне. Читайте, читайте! — сказал Кленов.

«Научный совет института, обсуждая по поручению министерства план исследования проблемы концентрации энергии в магнитном поле сверхпроводников, на основании настоятельной рекомендации министра и общей уверенности в огромной вашей эрудиции в затрагиваемой научной области, а также высокой вашей научной принципиальности решил обратиться к вам, уважаемый Иван Алексеевич, с просьбой принять на себя лично руководство работами кандидата физических наук М. С. Садовской, дабы достигнуть положительного результата, который вы подвергли сомнению, или же доказать практически свою правоту».

— М-да!.. Итак, вы ознакомились с содержанием этого ко мне обращения. Несомненно, вас не может не интересовать мое мнение по этому вопросу. М-да!.. — Профессор заложил руки за спину и стал расхаживать по комнате. — Я должен сообщить вам, дорогая моя барышня, что хотя я и признаю себя неправым в отношении формы давешнего выступления и осмеливаюсь со всей стариковской искренностью просить у вас прощения, однако в отношении существа моих научных взглядов никаких изменений у меня не произошло. М-да!.. Не произошло… — Профессор осмотрел тоненькую напряженную фигуру Марины. — Но я осмеливаюсь сообщить вам, уважаемая Марина Сергеевна, что форма адресованного мне обращения такова, что ставит меня в совершенно безвыходное положение. Какой ученый вправе отказаться от возможности доказать свою правоту! М-да!.. И вот после зрелого размышления, взвесив все «за» и «против», я пришел к убеждению, что доказать бессмысленность и вредность проводимых вами работ, установить, наконец, непогрешимую и святую научную истину можно успешнее и беспристрастнее всего, руководя упомянутыми работами самому. Вот почему, дорогая моя барышня, я счел возможным уступить настойчивой просьбе министра…

— Василия Климентьевича?

— М-да!.. Василия Климентьевича.

Дверь кабинета открылась. Начальник вокзала, седой плечистый железнодорожник, вернулся за какими-то бумагами, и Марина услышала радио с перрона:

«Приехавшую из Бреста пассажирку Марину Сергеевну Садовскую просят пройти к справочному бюро». И снова: «Приехавшую из Бреста пассажирку Марину Сергеевну Садовскую…»

Дверь за начальником вокзала закрылась.

Марина невольно прижала руки к груди: Дима! Дима! Это он! Он не нашел ее в десятом вагоне и разыскивает теперь!..

Но профессор Кленов, видимо, ничего не слышал и продолжал:

— Я счел необходимым немедленно повидаться с вами, ибо не мыслю себе возможности дать положительный ответ, не познакомившись предварительно с вами. М-да!.. Мне сообщили, что вы будете здесь, и я счел за деловую необходимость приехать сюда.

— Вам — руководить? — в упор спросила Марина. — Но для этого надо верить!

Профессор сразу рассердился и зажевал челюстями:

— М-да!.. Я позволю себе выразить мнение, что в научные истины нельзя верить или не верить. Можно быть в них более или менее убежденным.

Снова открылась дверь, спрашивали начальника вокзала, и снова донеслось радио, призывающее пассажирку Садовскую пройти к справочному бюро.

— Ой, как же он там! — невольно вырвалось у Марины.

— Что за шум? — поморщился профессор. — Простите, вы что-то сказали? Не расслышал или не понял?

— Ах, нет, профессор, это я так…

— М-да!.. Ну, я продолжаю. Мне необходимо было увидеть вас. Прежде всего, повторяю, я осмелился бы просить вас извинить меня… ну, я бы сказал, за излишнюю резкость во время выступления…

Дверь открылась. Показалась голова доктора:

— Послушайте, почтенный профессор! Я решил сбегать за вами. Там кое-кого разыскивают, а вы…

— Милейший, я бы вас просил не нарушать нашей беседы.

— Послушайте, профессор, тогда я перевоплощусь в некую пассажирку сам. Я уже бегу!

— Прекраснейший, но удивительно назойливый человек этот доктор! Итак, я продолжаю. Извините старика. Это необходимо для дальнейшего…

— Иван Алексеевич, что вы? Я же…

Марина готова была заплакать — так ей вдруг стало жалко извиняющегося профессора, имя которого было ей знакомо с первого курса университета.

— Ну вот… вот и увиделись… — Профессор сразу как-то размяк. — М-да!.. Встретились. Станем работать, чтобы показать человечеству… Что ж делать! Надо испить чашу до дна…

На столе звонил телефон, мигала лампочка.

— Профессор, я ценю ваш авторитет, но я… все же не могу согласиться с вашим мнением. Я решила добиться успеха, и я его добьюсь!

— М-да!.. Похвально, похвально! Упорство — двигатель науки. Я рассматриваю нашу с вами задачу как задачу доказать человечеству… Я не говорю пока, что доказать. Мне это уже известно, вы еще заблуждаетесь, но ответ мы получим в научных отчетах. М-да! Ну вот и увиделись… Вот… Что же я еще хотел сказать?.. Что-то, несомненно, важное. Вы уж простите, припомнить не могу!

— Иван Алексеевич, я рада, что мы будем вместе работать, честное слово! — Голос Марины перестал быть резким, в нем звучали совсем новые нотки.

Вернулся начальник вокзала, и в приоткрытой двери стояли доктор Шварцман и… Дмитрий Матросов.

Глава II. РЕШЕНИЕ УЧЕНОГО СОВЕТА

Со времени экстренного заседания в Академии наук прошло совсем немного времени. Министр Сергеев доложил мнение ученых правительству, которое назначило его особоуполномоченным по борьбе с катастрофой.

Чтобы решить вопрос о том, насколько реальна опасность уничтожения атмосферы из-за пожара на Арениде, туда была направлена целая эскадра исследовательских судов с учеными.

Но на Западе некоторые журналисты уже сеяли панику, сделав выводы о близкой гибели человечества раньше, чем ученые сказали свое слово.

Жизнь же в Советском Союзе шла своим чередом. По-прежнему работали заводы, состязались спортсмены, проводили каникулы школьники. Как и раньше, запускались в космос исследовательские спутники, подготавливались планируемые полеты в космос.

Еще в Америке, в бытность свою «мистером Троссом», Дмитрий Матросов принимал участие в программе «Марсиада», финансируемой Вельтом. Вельт рассчитывал, что осуществление этой программы в виде побочных разработок даст решение многих военных тем, и он поручил своему помощнику лично участвовать в качестве его представителя в осуществлении такой программы. Но Тросс поставил тогда условие, на которое Вельт неохотно согласился, — самому участвовать в планируемом полете на Марс.

И теперь, порвав с Вельтом, Матросов хотел быть наиболее полезным своей Родине. И он предложил свои услуги в «звездном городке». Там знали о мистере Троссе, намечавшемся в состав первого марсианского экипажа, и по рекомендации министра Сергеева охотно приняли Матросова в семью советских космонавтов.

Подготовка «марсианского рейса» только еще начиналась. Еще не было окончательно решено, полетят на Марс люди или только автоматы. Предстояло решить множество вопросов.

Свою новую деятельность Матросов несколько неожиданно начал с возвращения к давно «осужденной» фантастической гипотезе о взрыве в тунгусской тайге в 1908 году «марсианского корабля».

Однако среди космонавтов у этой гипотезы нашлось и ныне немало сторонников, и Матросов получил свободу действий.

И он появился в институте, где руководил работой Марины Садовской профессор Кленов.

Когда министр Сергеев попросил профессора Кленова принять Дмитрия Матросова, профессор тотчас согласился.

— Рад, голубчик, искренне рад вас видеть, — говорил Кленов, вводя Матросова в свой кабинет. — Просьба министра Сергеева Василия Климентьевича весьма авторитетна для меня. Присаживайтесь в кресло, рассказывайте… м-да… что привело вас ко мне?

— Я хочу просить вашей помощи в разгадке тайны Тунгусского метеорита.

— Простите. Не расслышал или не понял?

— Сейчас очень важно выяснить характер тунгусского взрыва, чтобы сделать предполагаемый полет на Марс целенаправленным.

— Не знаю, не знаю! — раздраженно ответил Кленов. — Насколько мне известно, этой проблемы в науке давно нет. После пустяковых споров пришли к заключению о тепловом взрыве над тунгусской тайгой ледяного ядра кометы или чего-то в этом роде.

— Вот именно. Чего-то в этом роде. Согласитесь, что это не однозначный научный вывод.

— М-да… Простите. Ничего не могу добавить, ибо работаю совсем в иной области. Вот ежели для вашего полета понадобится радирование обратной волной…

— Я не слышал об этом, профессор. Это, несомненно, может заинтересовать нас.

— Извольте, извольте. Последние десятилетия я посвятил себя радиофизике. Мне давно хотелось снабдить летчиков (или космолетчиков) таким радиоаппаратом, который не требовал бы никаких батарей питания.

— Вот теперь я не понял, прошу простить, Иван Алексеевич.

— А вы слушайте, тогда поймете. М-да… Так вот, пока мои коллеги занимались атомными бомбами, мне удалось создать аппарат для радирования отраженной волной. Радиоволна, направленная радиоволна излучается из пункта управления полетом, а удаляющийся объект лишь отражает ее с перерывами, кодируя сообщение, скажем, по азбуке Морзе.

— Это очень интересно, Иван Алексеевич. Позже мы, несомненно, привлечем вас к оборудованию нашего корабля таким устройством.

— М-да!.. Всегда, всегда готов… Позже так позже… Рад служить вашему делу…

— Вы поможете этим установить, есть ли разумная жизнь на Марсе.

— Ну, знаете ли, батенька!.. Оставьте это фантастам… Я предпочитаю более реалистические идея, потому и предложил вам радирование на обратной волне.

— Почему же оставить это фантастам? По Энгельсу, жизнь появится всюду, где условия будут благоприятствовать этому, а раз появившись, будет развиваться, пока природа не познает самое себя через развившийся разум.

— О каких же благоприятных условиях можно говорить применительно к Марсу? Признаться, я не осмеливаюсь отнимать больше у вас время, поскольку я человек науки, а не издатель фантастических опусов.

— Нет, почему же фантастических? На Марсе когда-то, в прошлом, несомненно, существовали подходящие для развития жизни условия. Но в силу какого-то катаклизма Марс перешел на другую орбиту и потерял более легкую часть атмосферы: кислород, азот и пары воды, — которая существовала на нем прежде, оставив на его поверхности следы эрозии. Все это надо изучить. Может быть, развившийся на Марсе разум укрылся в его глубинах, покинув обезвоженную и лишенную нужной атмосферы поверхность.

— М-да! Простите. Ничего не могу сказать вам о марсианах, ибо не изучал этого предмета, не имеющего никакого отношения ни к физике, ни к радиофизике… М-да… Я не утомил вас, осмелюсь спросить?

— Нет, нисколько, уважаемый Иван Алексеевич. Но мне кажется, что именно вы могли бы пролить свет на существование марсианского разума.

— Не представляю, не представляю… М-да!..

— В пользу гипотезы о взрыве межпланетного корабля в тунгусской тайге есть много аргументов. Решающий из них, быть может, могли бы дать вы.

— Я? Нет уж… м-да… увольте… Умоляю, увольте!

— В одном японском журнале мне недавно попалась заметка профессора Кадасимы…

Кленов насторожился:

— М-да… Недослышал или не понял?

— Профессор Кадасима ссылается без указания источника на любопытный факт посещения еще до первой мировой войны двумя русскими учеными неведомой чернокожей женщины, якобы найденной в тайге вскоре после тунгусской катастрофы.

Кленов болезненно поморщился, встал и, держась за сердце, прошелся по кабинету:

— Неужели сейчас кто-то может всерьез рассуждать о старом таежном ветровале и связанных с ним легендах?

— Кадасима упоминает, — с прежним спокойствием продолжал Матросов, — что одним из ученых, видевших чернокожую шаманшу, был ныне здравствующий, высокопочтенный, как он выразился, профессор Кленов.

Кленов вздрогнул, посмотрел на Матросова мутным взглядом, снова схватился за сердце.

Матросов упорно ждал.

— Пощадите! — застонал Кленов. — Пощадите, милейший! Не могу расходовать остатки сил на опровержение нелепых и спекулятивных вымыслов.

— Вы никогда не видели чернокожую шаманшу в тайге?

— Боже мой! Ну конечно же, никогда не видел ни чернокожих шаманок, ни русалок, ни рогатых чертей. Осмелюсь напомнить вам, молодой человек, что вы явились к ученому, а не… — Кленов не договорил.

Его внимание было отвлечено письменным столом, на котором творились чудеса. Старомодные ручки с перьями ожили и покатились по столу. Тяжелое пресс-папье нетерпеливо притопывало на месте. Чугунная лошадь вздрогнула всем телом…

Профессор вскочил. И, словно по команде, сорвались с места все железные предметы. Перочинный ножик впился в шкаф. Чернильный прибор грохнулся на пол, лошадь тихо двинулась по столу…

Матросов вскочил на ноги, встревоженный не столько всем происходящим, сколько видом старого профессора.

Широко открыв выцветшие глаза, прямой, несгибающийся, шел профессор Кленов к двери. Толкнув плечом книжный шкаф, он глухим голосом извинился и выбежал в коридор. Матросову не осталось ничего другого, как уйти.

Словно притягиваемый магнитным ураганом, влетел профессор Кленов в лабораторию Марины Садовской. Борода его развевалась, волосы торчали дыбом. Удивленная Марина обернулась.

— Я позволю себе… я осмелюсь, — кричал профессор, — потребовать объяснений! Как могли вы решиться на проведение этого опыта, не имея моего разрешения? Как удалось вам достигнуть такой величины магнитного поля?

Марина смотрела на профессора, слегка нагнув голову. Ее фигура стала угловатой, поза настороженной. Голос прозвучал жестко:

— Я покрыла сверхпроводник, Иван Алексеевич, защитным слоем из трансурановых, предохраняющим его от действия магнитного поля.

— Какой такой защитный слой! — затопал ногами Кленов. — Да как вы смели нарушить мои предписания? Разве этим путем я предлагал вам идти, осмелюсь вас спросить?

Марина на секунду остановила на профессоре удивленный взгляд, потом ее зеленоватые глаза, сделались почти злыми.

Профессор попытался взять себя в руки.

— Я вынужден со всей прямотой и решительностью поставить перед вами вопрос: отказываетесь ли вы выполнять требования вашего руководителя, существует ли для вас его научный авторитет?

— О да, профессор! Я признаю ваш авторитет, но на этот раз я избираю свой собственный путь.

— Великолепно!.. М-да! Великолепно! Какая самостоятельность научного мышления! Какое удивительное ученое предвидение! Да знаете ли вы, моя дорогая барышня, что ваши опыты — игра ребенка с порохом, путь лунатика по карнизу, возмутительнейшее легкомыслие! — Профессор быстро зажевал челюстями. — Знайте, что избранный вами без моего согласия путь неверен! Если уж вы намерены искать истину, так извольте искать ее в указанном мною направлении!

— Это ложное направление! Это тормозящий путь! Это вредный увод в сторону!

— Как-с? Позвольте, недослышал или не понял? — Кленов приложил ладонь к уху и склонил набок голову.

Марина повторила, отчеканивая слова:

— Я уважаю ваш научный авторитет, Иван Алексеевич, но то, что вы предлагаете, неправильно, вредно и бессмысленно.

— Ах так! М-да… М-да… Ах так! — закричал профессор. — Тогда — совет! Я требую немедленного созыва чрезвычайного заседания Ученого совета…

Профессор трясся от негодования. Угловато размахивая правой рукой, он направился к выходу.

В дверях к замку прилипли его старые карманные часы да так и остались висеть.

По настоянию Кленова Ученый совет был немедленно созван в кабинете директора института.

Кленов сидел а глубоком кожаном кресле, откуда торчали только его длинные ноги с острыми коленями.

Марина не садилась и нервно прохаживалась по комнате.

— Ученый совет собрался по вашей просьбе, Иван Алексеевич. Мы открываем заседание, — сказал молодой академик.

— Премного обязан вам, Николай Лаврентьевич?

— Тогда мы попросим вас, Иван Алексеевич, высказаться.

— Что же, извольте. Сочту за честь.

Профессор хотел подняться, но академик жестом удержал его. Тогда Кленов совсем скрылся за высокими кожаными стенками. Оттуда стал гулко доноситься его спокойный и жестковатый голос:

— Да позволено мне будет остановить внимание совета на следующем обстоятельстве. До сих пор я имел, по-видимому, неверное представление о том, что вправе рассчитывать на безусловное выполнение научными сотрудниками, работами коих мне поручено руководить, моих указаний, касающихся не мелочей, конечно, а основных линий, предопределяющих пути и перспективы их работ. М-да… Преисполненный сожаления, я вынужден сегодня констатировать полное пренебрежение со стороны многоуважаемой Марины Сергеевны не только к моим советам, но и к прямым и безоговорочным предписаниям…

Профессор замолчал, словно собираясь с мыслями.

— Не может ли профессор указать на конкретное нарушение его указаний? — спросил один из членов совета

— Я могу! — неожиданно заявила Марина.

Почувствовалось некоторое замешательство. Председатель вышел из положения, предоставив слово Марине Кленов обиделся, что ему не дали договорить, и, выпрямившись в кресле, всей своей фигурой демонстрировал возмущение.

— Я должна признаться перед дирекцией института, что нашла нужным уклониться от выполнения распоряжений профессора Кленова Почему-то головы членов совета одна за другой склонились над записями.

— Я искала защитный слой, могущий предохранить проводник от действия на его структуру магнитного поля, чтобы избежать мгновенного исчезновения свойства сверхпроводимости при больших магнитных полях. Профессор же хотел заставить меня искать сплав, обладающий такой фантастической структурой, которая не изменяется при больших магнитных полях. Это противоречит сути моей диссертации, поэтому я считаю путь этот неправильным! — Марина тряхнула головой.

Профессор величественно поднялся с кресла. Казалось, что он разразится сейчас невиданной громовой речью, но он сказал совсем тихо:

— Я позволю себе высказать мысль, что даже в поисках невозможного надо искать только реальные пути. При всем своем желании я не могу согласиться, что путь, избранный Мариной Сергеевной Садовской, отвечает этому условию. В своих поисках радиоактивных компонентов она неизменно должна будет остановиться и на тех, каковые отсутствуют в нашей стране.

— Извините, профессор, если я путаю факты, — сказал все тот же член совета, — но ведь именно для вас наше правительство пыталось получить у одной заграничной фирмы редчайший радиоактивный элемент?

Профессор Кленов вздрогнул и выпрямился, так что сутулость его мгновенно исчезла. Потемневшими глазами обвел он присутствующих, сказал:

— М-да!.. — и замолчал.

Потом продолжал тем же ровным голосом как ни в чем не бывало:

— Да, вы совершенно правильно изволили это заметить. Правительство по моей просьбе обратилось к концерну Вельта с предложением уступить запасы радия-дельта… И получило отказ.

Марина вскочила. Все обернулись к ней.

— Позвольте, как же так? Но ведь именно радий-дельта я хотела испробовать для защитного слоя! На это меня натолкнула одна неопубликованная статья русского физика Бакова, с которой я недавно получила возможность ознакомиться.

Кленов окаменел.

Марина казалась очень взволнованной. Рукой она смяла запись одного из членов совета, который, откинувшись в кресле, сердито смотрел на нее поверх очков.

Кленов опустил голову и сказал тихо:

— Все запасы радия-дельта находятся в руках злейшего врага человечества, главы мирового военного концерна Фредерика Вельта.

Слова профессора Кленова едва ли расслышал кто-нибудь из присутствующих: он произнес их как будто только для себя.

Несколько минут члены совета совещались.

— Итак, Иван Алексеевич, — сказал наконец молодой академик, — нам не вполне понятны причины порочности пути, избранного Мариной Сергеевной Садовской.

— Непонятны? Но ведь я уже имел честь докладывать вам. Помимо всего того, о чем говорилось, я осмелюсь обратить ваше внимание на сомнительность возможности существования слоя, способного защитить от больших магнитных полей. Ведь, как известно еще из работ большой давности, при больших магнитных полях даже ферромагнитные тела практически теряют свои привычные преимущества в отношении проникновения в них магнитных силовых линий. Магнитное поле такой значительной величины проникнет во все части пространства с одинаковой интенсивностью. И естественно, что попытки защититься от магнитного поля бессмысленны. А ведь это, чего доброго, в печать могло попасть, не приведи бог! Быть может, и похвально искать свои собственные пути, как это делает Марина Сергеевна, но я осмелюсь все же привести здесь одну английскую поговорку: «Олмоуст нэвер килд»… Да-да. «Никогда не вредно сказать „почти“…» Я позволю себе надеяться, что внес некоторую ясность в дебатируемый вопрос.

Профессор Кленов сел. Пружины в его любимом старинном кресле желчно зазвенели.

После него выступила Марина.

Затем оба вышли в коридор, желая дать совету возможность обсудить вопрос.

— М-да!.. Ну вот и поспорили… — примиряюще сказал профессор, собирая у глаз сотни маленьких морщинок. — Я полагаю, что научный спор, даже с некоторыми присущими ему резкостями, способствует интенсивной работе мозга.

— Это верно, Иван Алексеевич, но я как-то не могу привыкнуть к форме некоторых научных дискуссий.

Профессор добродушно рассмеялся:

— Ну, это ничего, Марина Сергеевна! По крайней мере, я теперь смею надеяться, что мои вам советы, подкрепленные решением столь авторитетной коллегии, приобретут для вас несколько больший вес.

— Да, но… решение Ученого совета еще ведь не вынесено.

Кленов посмотрел на Марину голубыми прозрачными глазами, как смотрят только старики на маленьких детей: с сожалением и в то же время с ободрением.

— Ах, юность, юность! — вздохнул он.

— Я не так юна, — обиделась Марина.

— Чудесная вы девушка, Марина Сергеевна! Право, чудесная. Не хочется мне с вами ссориться, но как не будешь ссориться с маленькими детишками, когда они тебя не слушаются?

Некоторое время они ходили по коридору молча.

— Ну вот, теперь я смею предположить, что мы дали совету достаточно времени для занесения в протокол столь необходимого для вас решения, — сказал Кленов.

Марина стала заметно волноваться.

Профессор демонстративно открыл дверь, утрированно согнулся и протянул руку, приглашая Марину войти.

— Куда же вы удалились? — встретил их молодой академик. — Мы предполагали решить вопрос при вас, тем более что он для всех членов совета кажется совершенно ясным.

Кленов выразительно взглянул на Марину и погладил бороду, как бы говоря: «Ну вот видите?»

Марина остановилась у двери и, чуть нагнув голову, оглядела присутствующих.

— «Ученый совет вынес следующее решение, — стал читать директор протокол. — В связи с несомненным интересом обоих предполагаемых направлений в обсуждаемых исследованиях выделить профессору Ивану Алексеевичу Кленову специальную лабораторию, обеспеченную штатом научных сотрудников, в которой и просить профессора провести работы по его плану. Кандидату физических наук Садовской предоставить возможность дальнейшего проведения ее работ по уже намеченному ею пути». — Директор кончил читать и добавил от себя: — Мы думаем, что такое решение вопроса с разделением работ на две ветви лишь увеличит нам шансы на скорейшее достижение успешных результатов.

— Как-с? Позвольте… М-да!.. Простите… Не расслышал или не понял?

Профессор Кленов изменился в лице и стал судорожно теребить свою бороду.

Директор удивленно взглянул на него.

— Мы рассчитывали, Иван Алексеевич…

— М-да!.. На что вы рассчитывали, осмелюсь вас спросить? На что? Перед вами не юноша. Я в состоянии рассматривать этот акт только как выражение недоверия к себе. М-да… Именно недоверия.

— Позвольте, профессор, мы не хотим пренебрегать ни одним шансом для победы.

— Имею честь довести до вашего сведения, что это не касается меня ни в коей степени! М-да!.. Кроме того, имею честь довести также до вашего достопочтенного сведения, что я не предполагаю проводить какие бы то ни было самостоятельные работы, не соответствующие тематике моих личных исследований. Я занимаюсь, с вашего позволения, радиофизикой. М-да!.. В заключение я должен признаться вам, что поражен, удивлен, нахожусь в замешательстве и не в состоянии подобрать объяснения вашему… м-да!.. вашему решению. Засим имею честь принести вам свои уверения в величайшем к вам уважении. В связи с обострением болезни и запрещением врача я принимать участие в работах института в ближайшие месяцы не смогу!

Кленов круто повернулся и, вздернув одно плечо выше другого, направился к выходу.

Марина, провожая его испуганным взглядом, посторонилась.

Члены совета и директор молчали.

Кленов зигзагами прошел коридор, забыл взять у швейцара пальто и вышел на улицу. Ветер раздувал его растрепанные волосы.

Когда вместо переходного мостика Кленов оказался на мостовой, движение остановилось. На углу его догнал швейцар, передал ему пальто и шляпу. Кленов поблагодарил и набросил на себя пальто так, что одна пола его тащилась по земле. Медленно он поплелся вдоль улицы.

Кленов со страхом думал, что сообщение о работах Марины проникнет в печать. В одном из научных обзоров Вельт прочтет о них, и тогда… тогда приведет в исполнение свою угрозу, которой навеки связал руки профессору Вонельку… Это была последняя их встреча на «Куин Мэри». Вонельк принял британское подданство и навсегда покидал Америку. Вельт все-таки настиг его уже на борту корабля, а потом прислал ему радиограмму, поставив в ней свое условие. Теперь он прочтет неизбежное сообщение о создании сверхаккумулятороа в России, и тогда несчастному Кленову уже не предотвратить страшной угрозы, которая нависнет над человечеством.

Только когда профессор скрылся в своем подъезде, следовавшая за ним Марина повернула обратно и в глубоком раздумье пошла по галерейному тротуару.

Глава III. ЗАГАДКА ТУНГУССКОГО МЕТЕОРИТА

Сидя за рулем автомашины рядом с Дмитрием, Марина сбивчиво объясняла, почему ей так необходимо было с ним увидеться.

Матросов сначала слушал с улыбкой, но вдруг насторожился.

— Самородок необыкновенного металла был найден в районе падения Тунгусского метеорита? — спросил он.

— Да. Так писал в неопубликованной статье профессор Баков. Он был в ссылке в тунгусской тайге.

Автомашина Марины мчалась по шоссе. Верхняя часть лимузина была сделана из прозрачной пластмассы, и автомобиль казался открытым.

— Кто этот доктор Шварцман, который принес рукопись?

— Я не знала его до Белорусского вокзала. Помнишь? Он очень милый, но не мог сказать, откуда у него рукопись, и, после того, как я прочитала, забрал ее обратно.

— Значит, элемент, найденный в тунгусской тайге в виде самородка…

— …правильного, как кристалл… — вставила Марина.

— …был тяжелее урана?

— Да. Профессор Баков пишет, что определил его атомный вес в 257. Уран имеет только 238. Радий-дельта, как назвал Баков новый элемент за его радиоактивность, потребовал особого места в таблице Менделеева.

— Где же элемент? Где профессор Баков?

— Баков умер в Америке в 1913 году, эмигрировав из царской России. О новом элементе никто ничего не слышал. Вот почему ты должен мне все рассказать о тунгусской катастрофе. Ведь ты недавно приходил по этому вопросу к Ивану Алексеевичу, якобы изучал проблему еще в Америке. Так что ты можешь рассказать об этом? Но прошу учесть: в науке мы считаемся только с фактами.

Вот что рассказал Марине Матросов.

30 июня 1908 года в районе Подкаменной Тунгуски, как сначала предположили, упал гигантский метеорит, вызвав в тайге небывалые разрушения, сотрясение земной коры, светлые ночи после взрыва и странные лучи, засвидетельствованные академиком Полкановым.

Царское правительство не заинтересовалось «тунгусским феноменом» и экспедиции в тайгу не послало. Лишь в 1927 году советский ученый Кулик решил разыскать «тунгусское диво». В те годы в Северной Америке была создана компания Аризонского метеорита, ставившая целью достать якобы «платиновый» метеорит, тысячелетия назад упавший в каменистой пустыне Аризона. Там сохранился образовавшийся при его падении кратер диаметром в тысячу двести метров и глубиной в сто восемьдесят метров, именуемый каньоном Дьявола. Метеорит нащупали буром на глубине четырехсот метров. Бур сломался, а компания Аризонского метеорита лопнула. Метеорит оказался обыкновенным железоникелевым, как и многочисленные его осколки, рассыпанные поблизости. Их до сих пор продают туристам индейцы. Работы были прекращены. Капиталисты, гнавшиеся за прибылью, не интересовались наукой.

Ученый секретарь Комитета по метеоритам Академии наук СССР Л. А. Кулик, направляясь в тайгу, мечтал обогатить науку находкой метеорита, превышающего размерами Аризонский.

Тайга — это нескончаемый лес, прерываемый только рекой или болотом. С волнением углублялся Кулик в чащу, сопровождаемый эвенками-проводниками, которых он нанял в Ванаваре. Вскоре он увидел поваленные деревья. Все говорило о необычайных размерах катастрофы.

Кулик стремился вперед, но эвенки отказались идти. Они твердили: «Бог Огды спускался там на землю. Сжигал наших людей невидимым огнем». Эвенки не пошли дальше с Куликом. Но не такой был человек Кулик, чтобы вернуться с полпути. Он нашел двух сорвиголов — ангарских охотников и вместе с ними стал «сплавляться» на шитике по бурным таежным речкам. И чем ближе приближался он к центру катастрофы, тем удивительнее раскрывалась перед ним картина. Весь лес в тайге, как впоследствии выяснилось, на площади с радиусом до шестидесяти километров был повален на всех возвышениях. На площади с радиусом в тридцать километров не осталось ни одного дерева. Все они были вырваны, показывая вывороченными корнями в центр катастрофы. Кулик не смог добраться до самого центра, но поднявшись на возвышенность, увидел долину, где должен был упасть исполинский метеорит. Именно там Кулик ожидал найти следы наибольших разрушений. Ведь колоссальная масса, весом, как предполагали астрономы, в миллион тонн, обладая космической скоростью триста шестьдесят километров в секунду, врезалась в землю. При этом вся энергия движения, кинетическая энергия, которой обладал в полете метеорит, должна была перейти в тепловую, вызвав эффект взрыва. Сила его, как вычислили много позже, равнялась взрыву десяти миллионов тонн тротила или пятисот атомных бомб. Это больше, чем собранная воедино сила взрыва всех снарядов и бомб, взорванных за историю человечества.

Здесь, в центре катастрофы, Кулик рассчитывал найти кратер, подобный аризонскому. Велико же было его удивление, когда ничего похожего он не увидел. В центре катастрофы лес стоял на корню. Это был странный, мертвый лес. Деревья, потерявшие кору, без сучьев… Они походили на телеграфные столбы, окружившие не то озеро, не то болото.

На следующий год Кулик вернулся в сопровождении оснащенной экспедиции Академии наук. Несколько лет Кулик и его помощники искали Тунгусский метеорит, но ничего не нашли, ни одного осколка. Магнитные приборы не обнаружили массы метеорита и в глубине. Не было ни кратера, ни более мелких воронок. Заподозрив, что их залило водой, Кулик осушил часть окруженного мертвым лесом болота и обнаружил там слой торфа толщиной в два метра, а под ним, что особенно важно, слой вечной мерзлоты толщиной в двадцать пять метров. Когда бур прошел его, через скважину к самой поверхности поднялась вода. Однако скважина вскоре замерзла, и грунтовым водам, находившимся под давлением, выход был закрыт.

Существование слоя вечной мерзлоты опровергает все последующие предположения, что метеорит утонул в болоте, а кратер затянуло болотистой почвой. В этом случае слой мерзлоты не сохранился бы.

Кулик не закончил своих исследований. Началась Великая Отечественная война. Ученый, несмотря на преклонный возраст и протесты Академии наук, пошел добровольцем на фронт и погиб смертью храбрых.

Кончилась война. Никто не побывал на месте падения Тунгусского метеорита, но внезапно интерес к этому явлению возрос.

В газетах и журналах появились сенсационные описания необычайного взрыва: яркий шар, ослепительнее солнца; огненный столб, пронзивший облака; звук, слышный за сотни километров; сейсмологические станции, отметившие сотрясение земной коры…

Однако это не было воспоминанием о тунгусской катастрофе.

Американцы сбросили в Японии атомную бомбу.

Когда сравнили сейсмограммы тунгусской катастрофы и атомного взрыва в Хиросиме, оказалось, что они похожи, как близнецы…

Предположение, что Тунгусский метеорит упал на землю, не объясняло так называемых аномалий тунгусской катастрофы. Почему нет кратера, который, судя по разрушениям в тайге, должен быть не меньше, чем в Аризонской пустыне? Почему вместо кратера стоит лес на корню? Почему были светлыми ночи после взрыва? И наконец, чем вызвана легенда о боге Огды?

Гипотеза о метеорите ничего не объясняла.

Но все объяснялось, если предположить, что взрыв произошел не на поверхности земли, вызванный ударом о нее небесного тела, а в воздухе, на высоте около пяти километров. В этом случае в тепло превращалась бы не кинетическая, а внутренняя, скорее всего ядерная энергия, освобожденная во время атомного взрыва.

Взрывная волна ринулась во все стороны; ударила она и по вертикали вниз. В том месте взрыва, где деревья были перпендикулярны фронту волны, они устояли, потеряв лишь сучья. В других же местах, где удар пришелся под углом, все деревья были повалены. От удара взрывной волны слой вечной мерзлоты треснул, грунтовые воды вырвались фонтаном, который иссяк, когда под влиянием вечной мерзлоты трещина замерзла.

Если взрыв произошел в воздухе, кратер образоваться не мог. Люди ощущали лучевой ожог за шестьдесят километров, ибо в момент атомного взрыва температура поднимается до двадцати миллионов градусов. Основная часть вещества, непосредственно не участвовавшая во взрыве, испарилась и умчалась в верхние слои атмосферы. Они не только отражали солнечные лучи, но, став радиоактивными, возможно, заставляли светиться воздух. Это и видел в ночь после взрыва академик Полканов.

Часть вещества силой взрыва была брошена на землю и там продолжала свой радиоактивный распад, вызывая смертоносную радиацию, знакомую нам по атомным взрывам. Не потому ли возникла легенда о невидимом огне бога Огды? Не этим ли там вызваны мутации деревьев?

Что же за атомный взрыв произошел в начале века в сибирской тайге?

Если бы самородок радиоактивного вещества, способного взрываться, существовал, то он должен был бы взорваться через долю секунды после своего возникновения, а никак не блуждать миллионы лет в космосе, чтобы когда-нибудь встретиться с Землей.

Взорваться над тунгусской тайгой могло лишь вещество, полученное искусственно. Но разве могли люди в ту пору создавать такое вещество? Конечно, нет! Для решения подобной задачи потребовалось бы современное оборудование и армия ученых и специалистов.

Так возникло смелое предположение: да, вещество, взорвавшееся в тунгусской тайге в 1908 году, было получено искусственно, но не на Земле, а на другой планете. Оно служило радиоактивным топливом для межпланетного корабля, прилетевшего на Землю из глубин космоса и погибшего в силу каких-то причин. Очевидно, уже неуправляемый, он ворвался в земную атмосферу, во всем уподобляясь метеориту. От трения о воздух оболочка его расплавилась, и радиоактивное топливо взорвалось.



Эта гипотеза была прямым признанием существования разумных существ на других планетах. Более того: признанием их попытки прилететь к нам.

Астрономическое общество обсудило новую гипотезу. 20 февраля 1948 года в Малом зале Московского планетария состоялась дискуссия о тунгусской катастрофе, которую докладчик объяснил взрывом межпланетного корабля с Марса.

Очевидцы утверждают, что в тот день Малый зал Московского планетария больше походил на ринг для состязаний по боксу, чем на аудиторию для лекций и научных споров. Сторонники гипотезы (докладчик был не одинок) одержали победу.

Председатель Московского отделения Всесоюзного астрономического общества профессор П. П. Паренаго, руководивший дискуссией, так подвел ее итоги. «Я думаю, — заявил он, — что выражу общее мнение, если скажу, что все спорившие сошлись на том, что мы имеем дело с „гостем из космоса“. Что касается меня, то я на семьдесят процентов верю в то, что это был метеорит, но на тридцать процентов готов допустить, что это были марсиане».

Прошло несколько лет. Опять никто не побывал на месте предполагаемого падения метеорита, однако интерес к тунгусскому феномену вновь возрос.

На этот раз в связи с изучением Марса.

В ту пору Марс изучали лишь астрономы. Они давно заметили странные образования, которые называли еще в прошлом веке «каналами». Временами существование их оспаривалось, потом вновь признавалось, когда они были зафиксированы фотоаппаратами. Однако вскоре астрономам пришлось отказаться от вульгарного представления о каналах как выемках, заполненных водой. Скорее всего сезонные изменения окраски загадочных полос, соединяющие любые две точки на них по кратчайшему пути (по дугам больших кругов), могли оказаться растительностью, причем не сплошной, а расположенной оазисами. И эти оазисы расположены строго на этих проложенных по поверхности Марса идеальных прямых.

Особенно интересным оказалось то, что эти полосы растительности появляются тогда, когда поочередно начинает таять одна из полярных шапок Марса, окаймляясь темной полосой влажной почвы. Полоса растительности, начинаясь от этой влажной полосы, удлиняется со скоростью четырех с половиной километров в час, то есть со скоростью течения воды в гигантских трубопроводах, быть может заложенных в почве Марса для подачи талой воды полярных льдов на орошаемые земли. Трубопроводы эти в условиях равнинной местности Марса располагались бы по идеальным прямым. Отмечено было и то, что трубы эти шли к экватору не прямо по меридиану, а под некоторым углом, как будто специально, чтобы использовать для течения воды центробежные силы, вызываемые вращением планеты, которые у нас на Земле поднимают западный берег меридионально текущим рекам. Этот разумный наклон «каналов» еще больше убеждал, что наблюдатели, очевидно, имеют дело со следами жизнедеятельности разумных существ.

Марс, ровесник Земли, старился быстрее. Обладая меньшей массой, меньшей силой притяжения, он не мог удержать около себя мощную атмосферу, подобную земной. Этот процесс мог чрезвычайно убыстриться, если Марс в силу космической катастрофы изменил свою орбиту на более близкую к Солнцу; когда атмосфера его нагрелась больше прежнего, частички ее, находясь в непрестанном движении, могли отрываться от планеты и улетать в межпланетное пространство, пока атмосфера Марса не потеряла почти все молекулы водорода, кислорода, азота. Вместе с ними улетали и молекулы водяного пара. Марс стал высыхать. Жизнь на нем должна была быстрее проходить все те фазы, которые проходила на Земле. Разумные существа, которые, по Энгельсу, должны были увенчать собой развитие всякой жизни, если они появились уже на Марсе, когда он еще имел плотную атмосферу и воду, должны были бы заботиться о своих грядущих поколениях, которые через какое-то время останутся без воды. Создать воду на Марсе искусственно невозможно, ибо водород, входящий в ее состав, самый легкий газ и улетучился с Марса первым. Получить воду для Марса можно лишь путем «космического переливания крови», то есть перебросив ее с другой планеты. Если возможен один космический рейс, осуществим и миллион таких рейсов. За сотни лет постепенно можно было бы перебросить на Марс, например, весь лед, покрывающий сейчас Гренландию. Марсиане получили бы воду на миллиарды лет, а на Земле близ Москвы стали бы расти апельсины, так как уничтожена была бы «кухня непогоды» в Гренландии.

Предположения о возможном изменении орбиты Марса в результате какого-то катаклизма были сделаны уже после исследования планеты автоматическими межпланетными станциями, посланными из СССР и Америки. Они установили преимущественно углеродистый состав чрезвычайно разреженной атмосферы, как будто углекислота, как более тяжелая, осталась в прежнем количестве, а более легкие газы были Марсом утрачены. Вместе с тем изучение рельефа указывало на существование высохших русел бывших рек и несомненное влияние вод на некоторые части поверхности планеты. С высоты полета искусственных спутников Марса, посланных с Земли, «каналы» уже не различались, и загадка их обнаружения с более далеких расстояний так и осталась нерешенной.

Вместе с тем предположение о разумной расе марсиан требовало допущения, что с течением столетий или тысячелетий, пока Марс терял атмосферу, они должны были уйти в глубинные убежища с искусственной атмосферой. Энтузиасты этой гипотезы не хотели сдаваться. Решить этот вопрос можно было или непосредственным исследованием поверхности Марса, когда туда сможет прилететь космический корабль Земли с экипажем, или получив неоспоримые доказательства, что марсиане прилетали на Землю, скажем, в том же 1908 году.

И гипотеза о тунгусском взрыве, допускавшая гибель марсианского корабля, побудила ученых снова взяться за исследования тунгусской катастрофы.

Однако сторонники метеоритной гипотезы не могли допустить столь фантастического объяснения необыкновенного феномена, как инопланетный разум.

В 1958 году в тунгусскую тайгу отправилась экспедиция под руководством К. П. Флоренского. Выводы ее были многозначительными: взрыв, по мнению экспедиции, произошел в воздухе. Теперь требовалось объяснить: что же могло взорваться в воздухе без удара о Землю? Председатель Комитета по метеоритам академик В. Г. Фесенков объяснил этот взрыв встречей Земли в 1908 году с ледяным ядром кометы.

Это требовало математического обоснования. Было подсчитано, что ледяное тело может исчезнуть в тепловом взрыве в воздухе, если скорость его превосходит тридцать километров в секунду. Однако скорость эта объективными методами не была установлена.

Научная проблема привлекла всеобщее внимание. Особенно заинтересовались ею молодые ученые Москвы, Томска, Башкирии. Возникло стихийное движение научного туризма. В тайгу одна за другой направлялись самодеятельные научные экспедиции, которые ставили перед собой задачу проверить: не ядерный ли взрыв произошел в тайге в 1908 году?

Первые же результаты этих экспедиций привлекли к себе серьезное внимание. В последующие годы экспедиции под руководством томича Г. Плеханова и А. Золотова из Башкирии, поддержанные Сибирским филиалом Академии наук СССР, и по инициативе ЦК ВЛКСМ — Президиумом Академии наук СССР, выявляли все больше интересных научных фактов. Заметного повышения радиоактивности почвы или погибших при взрыве деревьев не наблюдалось, но… обнаружен был характерный для ядерного взрыва лучистый (световой) ожог. И еще экспедицией Флоренского был обнаружен любопытный феномен. Деревья, уцелевшие при взрыве и продолжавшие или начавшие расти после катастрофы, развивались в десять раз быстрее, чем обычно. Некоторые лесоведы, исследовавшие это уникальное явление, готовы были допустить существование какого-то (может быть, и радиоактивного) стимулятора роста.

По этому поводу и по другим аспектам тунгусского явления 1908 года стали появляться статьи в научных журналах, в том числе и в таком журнале, как «Доклады Академии наук СССР». Многие из них защищали гипотезу о ядерном взрыве в тунгусской тайге.

Весной 1964 года на очередной метеоритной конференции А. В. Золотов сообщил, что по распределению азимутов 50 тысяч поваленных деревьев ему удалось обнаружить следы действия баллистической волны от летевшего тунгусского тела. Оценив энергию этой волны, Золотов вычислил, что конечная скорость тунгусского тела была всего лишь 1,2 километра в секунду, а не тридцать, как предполагали сторонники версии взрыва ледяной кометы. Тем самым становилось очевидным, что взрыв тунгусского тела произошел за счет его внутренней, судя по всему, ядерной энергии.

С другой стороны, анализ микробарограмм тунгусского взрыва, до тех пор никем не проводившийся, показал, что они типичны для ядерных взрывов и совсем непохожи на микробарограммы взрывов химических или тепловых (скажем, вулканов). За эту работу А. В. Золотову, выпустившему монографию «Проблема тунгусской катастрофы» (с предисловием вице-президента Академии наук СССР академика Б. П. Константинова), была присвоена ученая степень кандидата физико-математических наук.

Наконец, сибирские исследователи А. Ф. Ковалевский, В. К. Журавлев, К. Г. Иванов и другие показали, что геомагнитный эффект тунгусского взрыва в части искажения земного магнитного поля почти неотличим от таких же эффектов, вызванных искусственными ядерными взрывами на высоте 5-10 километров.

Так было установлено, что тунгусский взрыв обладал всеми параметрами высотных ядерных взрывов (надземных, а не космических). Это обстоятельство никак не объяснялось с позиций метеоритной или кометной гипотезы.

Проблемой заинтересовались физики, и в Дубне состоялось широкое научное обсуждение тунгусской проблемы. Доклады сторонников ядерной гипотезы вызвали оживленный обмен мнениями. Все выступавшие ученые отмечали правомерность ядерной гипотезы и предлагали пути для ее дальнейшей проверки и развития.

Еще перед дискуссией в Дубне известные американские физики, лауреаты Нобелевской премии У. Либби и К. Коуэн, а также К. Этлури, объявив себя сторонниками ядерной гипотезы, опубликовали работу, где сообщалось, что в деревьях Американского континента, в годичных слоях после 1908 года, содержится повышенное количество радиоактивного изотопа углерода. Они объяснили это глобальным действием тунгусского взрыва и считали, как перед тем и некоторые другие ученые в различных странах, что тунгусское тело состояло из антивещества, взорвавшегося при аннигиляции в атмосфере.

Антивещество — это вещество, где ядра атомов имеют отрицательный заряд, а электронная оболочка — положительный. Наука уже знает полученный в лабораториях антиэлектрон — позитрон, антипротон, антинейтрон… Из этих античастиц можно представить себе любое вещество, во всем подобное обычному, но с обратными электрическими зарядами ядра и оболочки. При встрече атома вещества и антивещества они взаимно уничтожаются, аннигилируют, превращаясь в фотоны, с выделением колоссальной энергии.

Предположение о вторжении антивещества не противоречит и гипотезе о космическом корабле. Антивещество — лучшее топливо для дальних космических полетов, единственное топливо, скажем, для фотонных ракет. Конечно, хранить его нельзя в обычных резервуарах; сохранять его от соприкосновения с обычным веществом можно лишь в сильном магнитном поле, в магнитном мешке…

Вот и возможная причина гибели космолета. Нарушение магнитного поля, которое удерживало опасное топливо (антивещество) от соприкосновения с веществом, должно было привести к катастрофе.

В этом свете знаменателен вывод, к которому пришел физик В. Н. Мехедов в своей работе «О радиоактивности золы деревьев в районе тунгусской катастрофы», выполненной в лаборатории ядерных проблем Объединенного института ядерных исследований в Дубне в 1967 году. Исследуя годичные слои деревьев, относящиеся к 1909 году (после взрыва), он нашел основание заявить, что «…мы снова (как бы фантастично это ни выглядело) возвращаемся к предположению о том, что тунгусская катастрофа вызвана аварией космического корабля, топливом для двигателя которого служило антивещество».

Но многие ученые продолжали сомневаться. А загадка тунгусской катастрофы давала пищу уму. И в СССР и в Америке начали выдвигаться все новые и новые гипотезы о причине взрыва в тунгусской тайге. Однако ни одна из них не могла объяснить всех аномалий тунгусской катастрофы, объясняемых ядерной гипотезой.

Ядерная гипотеза влекла за собой космическую гипотезу о прилете инопланетян.

Если взорвался корабль, то откуда он мог лететь к Земле? Неужели в самом деле с Марса? Или это был чужезвездный звездолет, начавший исследование Солнечной системы с наиболее отдаленных от светила планет, летя к Земле уже с Марса?

Могла ли наука решить и этот вопрос?

Наиболее убедительной должна была стать проверка астронавигационная.

Перелететь с планеты на планету нельзя когда угодно; надо сообразовываться с взаимным расположением планет. Земля и Марс раз в пятнадцать-семнадцать лет сближаются с расстояния в четыреста миллионов километров до пятидесяти миллионов. Вылетать с планет можно с определенными скоростями, находиться в пути — строго рассчитанное время. Расчет показывает, что марсиане могли прилететь на Землю в 1907 году во время малого противостояния, могли прилететь в 1909 году во время великого противостояния, но никак не могли прилететь в 1908 году.

Сторонники гипотезы о взрыве корабля огорчились, но не сдались. Они стали высчитывать, сколько времени нужно марсианам, чтобы слетать на Землю и вернуться на Марс. Оказалось, два года. Это очень длительный срок. Трудно прожить его в искусственных условиях! Но можно ли представить в космосе такие благоприятные условия, которые позволят уложиться подобной экспедиции в более короткий срок?

Оказалось, что можно. Если сначала воспользоваться противостоянием Марса и Венеры и перелететь на Венеру, а потом, дождавшись противостояния Венеры и Земли, выгодно перелететь с нее на Землю, и, наконец, если вслед за этим случится великое противостояние Земли и Марса, Земля «подвезет» марсиан к родной планете, и они вернутся домой. При таких условиях для экспедиции действительно потребуется много меньше времени, чем два года. Но подобные тройные совпадения бывают редко, очень редко. Однако были… в 1908 году!

Независимо от сторонников гипотезы, ее противник А. А. Штернфельд, делавший астронавигационные подсчеты, пришел к убеждению, что в 1908 году особенно выгодно было перелететь с Венеры на Землю. Указанное им время прилета корабля точно совпало с днем тунгусской катастрофы — 30 июня 1908 года, в 7 часов утра.

Что это? Совпадение? Случайность?

— Мы, материалисты, не верим в случайность, — так закончил свой рассказ Матросов. — Для нас, готовящих полет на Марс, очень важно знать, встретимся ли мы там с подобными нам существами.

Все время, пока Матросов говорил о своей любимой гипотезе, Марина с тем же восхищением смотрела на него, как смотрел на нее он в Брестской крепости при ее рассказе об аккумулировании энергии в магнитном поле сверхпроводников.

Когда Матросов закончил, она вздохнула и сказала:

— Все это так, но… большинство ученых на основании исследования Марса автоматическими межпланетными станциями, садившимися на него, считают, что жизни на нем нет. Как бы я хотела, чтобы они ошиблись.

— У нас есть возможность достать решающий аргумент.

— Какая? Что за аргумент?

— Радий-дельта, о котором писал покойный профессор Баков, радий-дельта, о котором знает твой профессор Кленов, радий-дельта, который так необходим тебе для твоего сверхаккумулятора.

Автомашина давно стояла на обочине шоссе, пластмассовый верх был откинут. В кювете трещали кузнечики, на лугу мычали коровы. Две маленькие девочки переходили шоссе с полной корзиной грибов.

Марина восторженно смотрела на Дмитрия.

— Очень может быть, — повторил он, — что неведомый тяжелый элемент, найденный профессором Баковым в тунгусской тайге, — это чудом уцелевший кусок невзорвавшегося радиоактивного топлива марсианского межпланетного корабля, единственный осколок никогда не падавшего на землю Тунгусского метеорита.

Глава IV. ГИЛЬОТИНА

Уже в вечер провала диссертации Марина очень изменилась. Она похудела, осунулась, старалась ни с кем не встречаться. Ее понимали и жалели. Но после возвращения из Бреста она преобразилась: расцвела, похорошела, ходила по институту с сияющими глазами, беспричинно улыбаясь. После работы сломя голову летела из института.

Всем, конечно, казалось естественным, что Марина скоро утешилась после провала диссертации. Ее товарищи понимали, что это было лишь формальным поражением. Ее диссертация заинтересовала ученых; десятки лабораторий по чьему-то расчетливому указанию занялись сверхпроводимостью. Все считали, что Марина радуется своим успехам в работе. Но никто не догадывался об истинной причине ее счастья. Никто, кроме Дмитрия.

Марина улыбнулась. Она вспомнила, что именно ради этих бетонных стен и экранов из свинца она перевела лабораторию в полуподвал.

Директор долго сопротивлялся, уверяя, что ему некуда деть механическую мастерскую. Тогда Марина согласилась, чтобы наиболее громоздкое оборудование мастерской — старый гидравлический пресс и большие ножницы для резки железа — осталось в лаборатории, лишь бы остальные станки перетащили в ее прежнее помещение.

И она настояла на своем. «Лаборатория М. С. Садовской» переехала в свою «Брестскую крепость» со сводчатым потолком.

Правда, зеркально-черные стены, золотистые полоски шин на белом мраморном щите, стекло и медь приборов мало вязались с неуклюжей «гильотиной», как прозвали лаборанты ножницы, но важнейшая для Марины работа началась.

Марина полюбила новую лабораторию. Вдоль стен под высоко расположенными окнами тянулись массивные столы с резиновыми змеями проводов. Подвижный свинцовый экран прикрывал проем в соседнее помещение с толстыми бетонными стенами.

Как известно, сверхпроводимость, которой занималась Марина, в сильном магнитном поле исчезала. Чтобы решить проблему сверхаккумулятора, надо было найти защитный слой, который предохранял бы материал проводника от действия сильного магнитного поля, сохранял бы сверхпроводимость.

Эдисон в поисках подходящего материала для задуманного им щелочного аккумулятора испробовал пятьдесят тысяч различных образцов.

Марина, с ее упорством и целеустремленностью, готова была испробовать не меньше.

К счастью, попалась незаконченная статья профессора Бакова. Описывая свойства радия-дельта, он, между прочим, сообщал, что, наряду с другими примечательными особенностями, новый элемент влиял на сохранение сверхпроводимости в сильном магнитном поле.

В этом Марина увидела для себя главное.

И тут случилось нечто неожиданное: профессор Кленов пожелал посетить новую лабораторию Садовской. Марина после некоторого колебания не смогла отказать ему и осталась после работы ждать профессора.

Он явился точно, как обещал. Он всегда говорил, что «чужое время — чужие деньги».

Марина заметила, что он выглядит плохо. Под глазами — темные мешки. Дышит тяжело и держит руку у сердца.

— Вот моя крепость. Проходите, профессор.

— Здравствуйте, здравствуйте! — кивал старый профессор, оглядывая помещение. — С новосельем вас, голубушка! Как устроились, осмелюсь осведомиться?.. Что же это они не убрали своих мастодонтов? — указал он на оставленное механическое оборудование.

— Это я виновата. Слишком торопилась, — улыбнулась Марина.

— Ну, так рассказывайте, — говорил Кленов, проходя мимо лабораторных столов и разглядывая электрические схемы.

— Садитесь, Иван Алексеевич. Вам не душно? Открыть форточку?

— Увы, дорогая моя барышня. Открытые форточки мне уже не помогут.

— Иван Алексеевич, вы знаете, что Тунгусского метеорита никогда не было! В тайге взорвался в 1908 году марсианский корабль.

— Что это? И вы тоже? — поморщился Кленов.

— Нет, я серьезно.

— Чепуха собачья! Да я и слушать не хочу! Ненаучные разговоры какие-то… В науке, почтеннейшая, больше всего надобно бояться вульгаризации. Какое отношение подобные сказки могут иметь к вашей работе?

— Некоторое, — загадочно сказала Марина. — Я прочитала статью русского физика Бакова. Ведь он ваш современник, Иван Алексеевич. Вы не знали его?

Кленов печально покачал головой:

— Баков! Еще бы я не знал этого удивительного человека!.. Он мой учитель. Выдающийся, я вам скажу, был ученый. Богатырь русской науки…

— Вот как? А ведь вы же слышали о необычайном элементе радий-дельта, который он нашел в тунгусской тайге и исследовал?

Кленов вздрогнул. Концы его длинных пальцев задрожали.

— М-да… м-да… — пробормотал он.

— Представьте, по работе мне понадобилось убедиться в истинной причине тунгусской катастрофы. И знаете, я уверилась, что марсиане летели к Земле.

Кленов болезненно поморщился.

— И я убеждена, что в руки Бакова попал кусочек радиоактивного топлива марсиан.

— Впервые участвую в таком разговоре! — возмущенно вздохнул Кленов.

— На Земле в естественном виде нет вещества тяжелее урана. Не может быть его и на Марсе, ровеснике Земли. Такие сложные, неустойчивые вещества распались всюду.

— Ну и что же из этого следует?

— То, что радий-дельта был получен на Марсе искусственно.

— М-да!..

— Говорят, что современные физики стали алхимиками. Помните историю американского профессора Вонелька, не захотевшего делать искусственное золото для королевского браслета?

Кленов спрятал глаза под седыми бровями.

— Теперь уже не уран самый тяжелый элемент на Земле. Искусственно получены более тяжелые элементы: нептуний, плутоний, америций, кюрий, берклий, калифорний, эйнштейний, фермий и, наконец, менделевий, атомное число которого уже достигает 101. Но и после этого создавались новые, еще более тяжелые элементы. Например, курчатий. И я решила, Иван Алексеевич, получить радий-дельта искусственно. Ведь я знаю его атомный вес — 257!

— Простите, не расслышал или не понял? Собственно, зачем вам надобен этот радий-дельта?

— Еще как нужен, Иван Алексеевич! Профессор Баков писал в своей статье, что радий-дельта помогает сохранить сверхпроводимость…

— Где вы прочитали это, безумная! — вскричал Кленов, смотря на Марину помутневшими от внезапного гнева глазами.

Марина невольно отодвинулась.

— Я знаю, чьи это проделки, почтеннейший мой доктор! — Профессор погрозил кому-то кулаком. — Безумная женщина! Вы подобны прародительнице Еве, срывающей запретный плод… но не добра и зла, а только зла, осмелюсь вам заявить!

Марина испугалась, но не за себя, а за старика. Он возмущенно размахивал руками, неуклюже сгибая их в локтях.

— Иван Алексеевич, дорогой! Сядьте, умоляю вас!

— Нет, я умоляю вас! Сидите! Однажды человек, пытавшийся меня убить, заявил, что я объективно вреден для человечества. М-да! Смею надеяться, вам понятна эта формулировка? Не перебивайте! М-да! Вот. Выше всего я ставлю служение принципу. Принципу я подчинил свою жизнь. Во имя счастья человечества я жил в чужой стране под чужим именем. Во имя этого я боролся с вами, сударыня моя! М-да! Я боролся с вами и сегодня убедился, что вы, сорвавшая яблоко зла, объективно вредны для человечества!

— Ева сорвала яблоко добра и зла! — попробовала пошутить Марина.

— Можно подумать, что вы чувствуете себя здесь в раю, Иван Алексеевич!

— В раю? — закричал Кленов. — Нет, в аду! Теперь я понимаю, что хотели вы делать в этой адской кухне! — И Кленов застучал кулаком по свинцовому экрану, защищавшему проем в соседнее помещение.

— Осторожно, Иван Алексеевич. Лучше быть подальше. Там смертоносная радиация.

— Ах, так? М-да… — Кленов остановился в нерешительности. — Простите, обеспокою. Растолкуйте, как управляете вы этой заслонкой?

— Механизм подъема с кнопкой около вас, Иван Алексеевич.

— А молоток, кувалда, лом найдутся здесь, осмелюсь спросить?

— Вот лом. Механики оставили, — указала Марина.

— Премного благодарен вам, — сказал Кленов и решительным шагом прошел к входной двери, два раза повернул в ней ключ и положил его в карман.

Марина хмуро свела брови. Возмущение боролось в ней с уважением и жалостью к старику.

Кленов подошел к защитному экрану и нажал кнопку. Экран стал подниматься.

— Что вы делаете! — не своим голосом закричала Марина. — Мы ведь не в освинцованных костюмах. Это же гибель! — Она бросилась к профессору, но он с неожиданной силой оттолкнул ее.

— Гибель? — повторил он, почти безумно глядя на нее совсем мутными глазами. — Мы оба заслужили… нет, обречены на гибель!

Профессор поднял тяжелый лом, размахнулся им и ударил по аппарату управления подъемом щита.

Свинцовый экран остановился, немного не дойдя до верха. Под ним чернел проем в запретное помещение.

Марина схватилась за голову, с ужасом смотря в черную пасть. Там было начато искусственное изготовление радия-дельта. Оттуда сейчас вырывались смертоносные гамма-лучи…

Бежать было некуда. Марина знала, что лучи пронизывают все пространство, они уничтожают сейчас клетки ее тела… Она не чувствует этого, но знает, что не будет жить, не будет счастлива… и никогда не встретится с Дмитрием…

А безумный старик говорил, размахивая руками:

— Вы, как когда-то я, напали на след, ведущий к смерти миллионов и миллионов людей! Поймите, несчастная! Едва он узнает о ваших опытах, он поймет, что я открыл свою тайну. И тогда… тогда он подожжет атмосферу, погубит все живое на Земле… «Судьба человечества в ваших руках, мистер Вонельк», — телеграфировал он мне, когда я вырвался из Америки, но не вырвался из его рук. Он все время держал меня в руках! Он напоминал мне о себе! Он, как дьявол, владел моей душой! Огненная реакция и сверхаккуыулятор! Два проклятых открытия, каждое из которых страшнее всех водородных и атомных бомб, вместе взятых! Пока я хранил тайну сверхаккумулятора, Вельт держал свое мефистофельское слово — огненная реакция не появлялась. Видно, слишком он был заинтересован в сохранении тайны сверхаккумулятора. А я не хотел, не хотел ее хранить… Я даже пытался добыть у него радий-дельта. Но он не продал его… Или не знает, где он!..

— Вы безумны, профессор! О каком сохранении тайны огненной реакции может идти речь, когда в Тихом океане над островом Аренида уже горит воздух.

— Что? Что вы сказали? Горит воздух? Так тихоокеанский феномен, который я посчитал газетной уткой, и есть горение воздуха? Значит, я обманут! Он не сдержал слова!..

— Кто он? Какая газетная утка? Разве вы, не читаете наших газет?

— Простите, но я был слишком занят, чтобы спасти мир от вас! Я поверил дьяволу! И вот… я — человек, который в жизни своей не обидел и мухи, — роком создан для преступления. Оно совершается вопреки мне в Тихом океане. Скажите, а сгорание воздуха признано опасным для человечества?

— Однозначного ответа пока нет. Но потушить пожар атмосферы все равно необходимо.

— Да, да, необходимо! Необходимо пресечь это преступление точно так же, как необходимо предотвратить преступление еще большее, направленное против всех людей земного шара. И ради этого я совершаю свое преступление здесь… здесь, в этой лаборатории. Я становлюсь преступником. Прощайте, дорогая девушка. Все погибло, все! Напрасно я держал обет молчания. Судьба наказала меня… и весь мир, который я хотел спасти! Я мог бы вас любить, как отец, как дед…

Старик плакал. И Марине все это казалось чудовищным. Телефона в лаборатории не было, его не успели поставить в новом помещении. Как дико понимать, что погибаешь, и не ощущать даже боли!

— Тихая, незримая смерть! — словно угадывая мысли Марины, кричал, профессор. — Примите ее стойко… и простите, если можете…

— Простить вас! — в свою очередь, закричала Марина. — Я себе простить не могу, что не засадила вас в сумасшедший дом! Да разве вам остановить историю? Справиться с тысячами ученых с сотнями лабораторий? Глупо так погибать! Все равно что встретиться с бешеной собакой и не иметь возможности сделать уколы…

Раздался звон разбитого стекла и вслед за тем чей-то голос:

— Кто здесь говорил про уколы? Помогите слезть. Я не знал, что окна так высоко…

Потом послышалось грузное падение.

— Вы, может быть, думаете, что я не все понял?

— Здесь радиация! Смертельно! — крикнула Марина.

— Бегите в окно! — скомандовал Шварцман, но тотчас понял, что окно недосягаемо высоко.

— Милейший, зачем вы здесь? Вы же погибнете? — закричал Кленов.

— А вы хотели погибать без меня? Закройте щит!

— Механизм опускания щита испорчен! Защелка изнутри! — крикнула Марина, бросаясь к проему.

— Нет, извините, — преградил ей дорогу доктор Шварцман. Он первый подскочил к проему и, засунув в него руку, стал шарить там.

Марина закрыла лицо руками.

Раздался глухой стук. Расширенными глазами видела Марина, как тяжелая свинцовая дверца упала и придавила руку доктора у самого плеча. Он громко вскрикнул и застонал.

— Он погибнет… — шептал потерявший голос профессор. — Где лом? Да помогайте же! — хрипел он.

Тело доктора слабо дергалось. Марина видела его склоненную голову, его лысину, покрытую мелкими капельками пота.

Профессор подтащил лом и пытался приподнять тяжелый щит. Марина помогала ему.

— Вы, может быть, думаете, что я не понимаю… — слабым голосом проговорил доктор. — Рука… она теперь сама стала радиоактивной. Находиться с нею рядом не только для меня противопоказано…

Доктор был прав. Рука его, попав в зону сильнейшего излучения, сама стала источником радиации, которая в короткий срок убьет и самого доктора, и всякого, кто окажется рядом с ним.

Кленов и Марина знали это, но исступленно старались приподнять щит и высвободить изуродованную руку.

Наконец им это удалось. Шварцман отвалился от проема, упал навзничь, откинув свою смертоносную руку. Лом со звоном покатился по полу. Свинцовый щит плотно сел на место, закрыв проем.

Шварцман с трудом встал на четвереньки. Марина и Кленов наклонились к нему.

— Прочь! — крикнул доктор, скрежеща зубами.

Пенсне упало и разбилось. Он близорукими глазами осматривал лабораторию.

Затем он поднялся на колени, прислонился плечом к чугунной станине механических ножниц.

— О гильотина! — прошептал он. — Изобретение французского доктора…

Он со стоном поднялся на ноги и включил электромотор. Горизонтальный нож, предназначенный для резки толстых железных листов, стал медленно подниматься. Кленов и Марина стояли рядом. У Кленова стучали зубы. Марина беззвучно рыдала.

Маленький доктор повелительно крикнул:

— Перевяжите у плеча!

Марина все поняла. Схватив с лабораторного стола кусок провода, она перетянула доктору изуродованную руку, чтобы приостановить кровообращение.

Мотор работал. Гильотинный нож поднимался.

Марина не сдержалась, отвернулась и закричала, кусая пальцы. Мотор продолжал работать, гильотинный нож опустился…

Доктор стоял на коленях.

— Спасибо, коллега… — тихо сказал он и прислонился к ставшей с ним рядом на колени Марине. — Операция… превосх…

Кленов кинулся к выходу, поспешно открыл замок ключом и, распахнув дверь, с криком: «Врача! Врача!» — выбежал в коридор.

Глава V. ОДИН ЗА ВСЕХ ИЛИ ПРОТИВ ВСЕХ

Василий Климентьевич прошел суровую школу революции, гражданской и Великой Отечественной войн. Министра считали железным человеком из-за его умения владеть собой, несгибаемой воли, сдержанности, методичности в работе и разговоре. Между тем ничто человеческое ему не было чуждо. Редко кто знал, например, каким он был неистовым рыболовом. С такими же, как он, любителями рыбалок на берегу или на льду у проруби он мог до хрипоты спорить о достоинствах того или иного способа рыбной ловли. При этом исчезала его известная всем манера говорить, последовательно отвечая на вопросы. Споря с рыбаками, он и перебивал их, и даже мог обругать, если уж его очень задевали. Возвращался он с рыбалки усталый, но всегда посвежевший.

Кроме рыболовства, у Василия Климентьевича была еще одна тайная всепоглощающая страсть. Уже много лет, в секрете даже от самых близких людей, он трудился над одной проблемой, узнав о которой искренне удивились бы и математики и астрономы. Прежде Василию Климентьевичу не хватало для этих занятий времени. Но теперь он нашел эти часы.

В юности и в зрелые годы Василий Климентьевич отличался крепким сном. Но с годами пришла бессонница. С четырех часов утра он уже не мог спать.

По-стариковски кряхтя, пересиливая нежелание вставать, он заставлял себя идти в ванную комнату и, бросив в таз с водой кристаллики льда, обливаться холодной, покалывающей влагой. Потом, чувствуя, как уходит расслабленность, он растирал кожу сначала полотенцем, а потом суконной рукавицей, пока кряхтение не превращалось в покрякивание. Быстро одевшись, Василий Климентьевич несколько тяжеловатой походкой направлялся в кабинет.

Полтора часа, с половины пятого до шести, принадлежали только ему, и даже в этот необычный день Василий Климентьевич не изменил себе. Подышав у открытого окна свежим воздухом, он по привычке сел за письменный стол в своем рабочем кабинете, где он находился теперь «на казарменном положении».

В обычные дни он продолжил бы свою работу «О трех телах».

Каждое материальное тело притягивает другое с силой, прямо пропорциональной их массам и обратно пропорциональной квадрату расстояния. Простой, понятный, убедительный закон.

А если три тела взаимно притягивают друг друга? Каковы действующие на них силы? Неужели это не так же просто? Оказывается, уже два столетия виднейшие математики и астрономы бьются над решением этой «простой», но, увы, до сих пор не разрешенной задачи. Решить ее в общем виде обычными математическими средствами до сих пор ученые не смогли. Даже электроника компьютеров была способна лишь вычислить некоторые частные случаи.

Но Василий Климентьевич считал, что найти общее решение можно, и трудился над этим с энтузиазмом Фарадея, настойчивостью Эдисона и виртуозностью Эйлера. Василий Климентьевич много сделал. Он нашел серию частных решений, открыл обобщающий математический метод, доказал попутно две новые теоремы, но полного решения задачи пока не нашел.

Василий Климентьевич не был профессиональным ученым, но науку он любил и, повседневно сталкиваясь с учеными, умел направлять их работу. В то же время он всерьез относился и к той небольшой научной работе, которую вел сам. Поэтому она ни в какой степени не напоминала любительскую и смело могла претендовать на значение диссертационной. Кстати, это была та затаенная честолюбивая мечта, в которой ни за что не сознался бы этот упрямый и решительный человек.

Василий Климентьевич просидел склонившись над столом, до без четверти шесть. В первый раз за много лет он не развернул своих рукописей, не взял в руки карандаша. Лоб его часто морщился. У губ ложились угрюмые складки. Мысль неуклонно возвращалась к одному и тому же, и страшные картины всплывали в его мозгу. И вот человек, которого считали железным, содрогнулся. Он подумал о детях. Слабости своей к детям он никогда не скрывал. Он любил после работы посидеть в саду у кремлевских стен, полюбоваться на резвящихся ребят и думать о чем-то своем, далеком, несбывшемся… О маленькой женщине в кожаной тужурке, которая могла бы принести ему обещанного сына и которую он послал в разведку… И он, былой комиссар, мог бы смотреть теперь на своих внучат. Все галдящие ребятишки, вся эта шумная и милая мелюзга казалась Василию Климентьевичу близкой, родной.

В этот грозный утренний час он думал о детях, мерно шагая тяжелой поступью по кабинету, прикидывая план возможной борьбы. Дети могут и должны стать взрослыми… И его долг, именно его долг, позаботиться о них!

Министр заметил, что телевизефон уже несколько секунд не переставая звонит. Василий Климентьевич удивился: всем было известно, что до шести часов утра его не беспокоят.

Что же это могло быть? Все необходимые распоряжения, связанные с чрезвычайным заданием, были отданы еще вчера вечером. Совещание ученых созывается на девять утра.

Василий Климентьевич протянул руку и нажал кнопку.

На экране появилась чья-то седая голова.

Странно! Кто бы это мог быть?

— Хэлло! Это товарищ министр? — послышался низкий гулкий голос. — Осмелюсь осведомиться, не разбудил ли я вас? М-да!.. Вы имеете все основания быть на меня за это в претензии.

— Да, — сказал министр и пододвинулся ближе к аппарату, чтобы его изображение было видно полностью, — это я, дорогой профессор. Вы не могли меня разбудить, ибо я уже давно поднялся. На вас я отнюдь не в претензии и рад вас выслушать.

— М-да!.. Ах, так? Премного благодарен. Я рассчитываю на вас, Василий Климентьевич. Я разочарован во многих представителях нашей власти. Я требую правосудия и возмездия! М-да!

Профессор говорил срывающимся голосом, внезапно останавливаясь или переходя с шепота на крик.

— К сожалению, профессор, я не уяснил себе, что взволновало вас. Это первое. Второе: может быть, вы найдете возможным приехать ко мне? Мы бы поговорили. И наконец, третье: получили ли вы сообщение о созываемом сегодня в девять часов утра совещании?

— М-да! Премного благодарен. Приеду, непременно приеду! Осмелюсь спросить: когда вам будет удобно? Извещение у меня какое-то есть, но я не читал. М-да! Право, не до того. А насчет взволнованности я буду иметь честь лично вам передать. Смею рассчитывать, что вы поймете меня.

— Нет, — сказал министр, — это не стоит благодарности. Если хотите, то приезжайте сейчас… Так извещение вы все-таки прочтите и на совещании будьте обязательно. А насчет того, чтобы понять, так я думаю, что два таких старика, как мы с вами, как-нибудь друг в друге разберутся. Приезжайте! Жду! Разрешите прислать за вами машину?

— Нет уж, увольте!.. Извините, я сам. М-да!..

— Ну, как хотите, Иван Алексеевич. Буду ждать.

Борода профессора, занимавшая весь экран, исчезла.

В кабинет негромко постучали. Нажатием кнопки министр, не сходи с места, открыл дверь. На пороге стоял секретарь.

Он, улыбаясь, подошел, обменялся рукопожатием с министром и развернул папку.

— Разрешите доложить?

Министр сел в кресло и сказал:

— Выкладывайте, Федор Степанович, слушаю вас.

— Обработка данных метеостанций мира показала, что в атмосфере появились пока слабые, но выраженные ветры, направленные к Тихому океану.

— Так.

— Исследование привезенного Матросовым порошка подтвердило, что это неизвестный до сих пор окисел азота. Путем нагревания до очень высокой температуры его удалось разложить на азот и кислород, но получить вновь этот окисел оказалось невозможным. Нет нужного катализатора.

— Так.

— Письмо низовым и районным партийным организациям о проведении разъяснительной кампании среди населения и необходимости возглавить настроение масс подготовлено.

— Так.

— За границей еще не осознано значение событий. Однако биржи реагируют первыми. В частности, тому способствуют грандиозные спекулятивные операции известного капиталиста Вельта. Очень поднялись акции метрополитенов и других подземных сооружений, скупаемые неизвестными лицами. Есть случаи паники.

— Так.

— Второе. Экстренное совещание ученых состоится в девять ноль-ноль утра. Все, товарищ уполномоченный правительства.

Василий Климентьевич задумался.

— Все это закономерно, даже консультация академиков. Итак, первое: доставьте мне звукозапись известного вам разговора. Сейчас ко мне приедет профессор Иван Алексеевич Кленов, которого, как я вам поручил, вы должны были пригласить ко мне в конце этой недели и, по-видимому, не успели. Позаботьтесь, чтобы нам не помешали. Для профессора закажите черный кофе, он любит его. Это второе. И третье. Возьмите вот этот листок. Здесь перечень мероприятий, проведение которых следует немедленно подготовить. Но спокойно, без спешки, без шумихи, не торопясь, по-боевому! Понятно?

— Понятно, товарищ уполномоченный правительства! Будет исполнено.

— Так. Хорошо, Федор Степанович. Кстати, недавнее постановление правительства не лишило меня имени и отчества.

Секретарь смутился:

— Простите, Василий Климентьевич.

— Ну хорошо. Так-то лучше.

Профессор Иван Алексеевич Кленов приехал к министру через двадцать минут. Василий Климентьевич встретил его в передней и был удивлен происшедшими с профессором переменами.

Кленов так согнулся, что совсем перестал чувствоваться его высокий рост. Приехал он с палочкой, на которую опирался неуклюже, неумело. Волосы его были спутаны, борода разделилась на две неравные части. Осунувшееся лицо было растерянно. Снимая с помощью Василия Климентьевича пальто, профессор тяжело дышал.

Кроме приветствия, Сергеев и Кленов не обменялись ни словом. Василий Климентьевич ввел Кленова в кабинет.

Это была большая светлая комната с портретами ученых и деятелей искусства. В нишах стояли вращающиеся книжные шкафы. Окна только наполовину были закрыты скатывающимся в валик гибким стеклом.

Увидев, что Кленов поежился от холода, министр незаметно нажал кнопку, и гибкое стекло бесшумно затянуло все окно.

Оба молчали. Наконец Кленов поднялся с кресла, оперся руками о стол и согнул спину.

— М-да!.. Уважаемый товарищ министр! Разрешите доложить, что я явился к вам как к представителю руководства партии, как к члену правительства. М-да! Я пришел жаловаться на некоторую, я бы сказал, преступную бездеятельность правительственных организаций, напряженная бдительность которых, казалось, не подлежала бы сомнению. М-да!.. Не подлежала. Наконец, я явился к вам требовать наказания, возмездия, сурового и безжалостного…

Министр незаметно пододвинул стакан с водой. Кленов залпом выпил его и продолжал:

— Я обратился в соответствующее место с заявлением, с требованием немедленного изъятия вредного для общества человека! М-да!.. Изъятия… И что же? Лица, достойные всяческого доверия, носящие высокие знаки отличия, вежливенько выпроваживают меня вон! М-да!.. Меня выпроваживали. Я требую… Я осмеливаюсь квалифицировать это как неуважение к моему авторитету гражданина!

— Так, — сказал министр. — Кого же и в чем вы обвинили, профессор?

— Как? Вы не знаете? Я имею честь сообщить вам, что он вынужден был сам себе ампутировать руку! М-да!

— Ампутация?

— Да, именно ампутация! Вина, преступление, злой умысел очевидны. Подумать только — ампутация! Такой поистине замечательный человек! Василий Климентьевич, ведь это же человек с глазами ястреба, с сердцем льва и руками… руками женщины. Василий Климентьевич, это ужасно!..

Профессор, обессиленный, почти упал на кресло.

— Но это не все, не все, товарищ министр. Здесь имело место покушение на жизнь… м-да… молодой, талантливой и упорной девушки. Покушение, которое не удалось просто из-за старческой слабости, из-за невозможности убить еще и третьего человека. Но не только это злодейское покушение… Не только! Имеет еще место сокрытие от социалистического Отечества одного из величайших достижений человечества. Я требую справедливого возмездия, беспощадного наказания!

— Кого же, Иван Алексеевич?

— Меня, уважаемый гражданин министр! — Профессор величественно поднялся. — Я не осмелюсь отныне называть вас товарищем, Василий Климентьевич, ибо я преступник! Я настаиваю на том, что имел честь уже вам сообщить. Но только скорее, бога ради, скорее возьмите меня! Я не в силах больше бороться с собой. Рука… Девушка — живой мне укор, а ее работа — несчастье человечества!

— Вы уверены в этом, Иван Алексеевич?

— Вполне. Или, может быть, не вполне… Я был уверен все время, что сверхаккумулятор — несчастье человечества. Много лет…

— Но ведь прежде вы мечтали этим же сверхаккумулятором сделать людей счастливыми, хотели прекратить войны!

Профессор вздрогнул от неожиданности.

— Откуда вы знаете? — сказал он чужим голосом.

— Меня долго одолевали сомнения, вы ли это. Однако последнее время сомнения исчезли, не без внешней помощи, конечно. Во всяком случае, для меня стало ясно, что человек в галошах, встреченный мною в Аппалачских горах и мгновенно испаривший озеро, и неожиданный оппонент на защите диссертации Марины Садовской — одно и то же лицо!

Кленов долго молчал, уставившись на министра.

— У меня хорошая память на лица, но… — прошептал он.

— Я напомню вам. Нас было трое, с цистерной. Мою фамилию они выговаривали не Сергеев, а Серджев. Мне пришлось бежать в Америку от царской охранки…

— Ах, тот русский, который хотел отвести меня в сумасшедший дом!

— Профессор покраснел.

— Совершенно верно. Вы простите, конечно, меня за это!

— Как же я вас не узнал?

— Трудновато было, Иван Алексеевич. Изменились мы оба порядочно.

— Значит, осмелюсь спросить, вам все известно?

— Нет. Я только подозревал, но ваш опыт я помнил. Заставляя ученых искать в этом направлении, толкнул по этому следу и Марину Садовскую. Вас же я только заподозрил. И я сделал ошибку — в этом надо уметь сознаваться, — посоветовал привлечь вас к этой работе.

Министр теперь расхаживал по комнате.

— Я не понял, что происходит в вашей душе, а это надо было понять. Это вторая моя ошибка. Член партии обязан разбираться в людях. К чему это повело? Только постороннее вмешательство помешало вам дойти в ваших заблуждениях до логического конца.

— Да, до логического конца… — шепотом выговорил Кленов. — Несчастье было предотвращено. Но какой ценой, какой ценой! Бедный удивительный доктор!

— Так.

— М-да!..

Оба замолчали…

Василий Климентьевич взглянул в окно. В этот час к Московскому Кремлю один за другим подъезжали автомобили. На некоторых из них были иностранные флажки.

Проходившие через Спасские ворота ученые вежливо раскланивались друг с другом. Не раз они встречались на международных научных конгрессах или на сессиях Всемирного Совета Мира, на недавнем экстренном совещании в Академии наук.

Те, кто впервые оказался в Кремле, с любопытством осматривали творения великих зодчих: дворцы и соборы.

Каждый камень мостовой здесь был свидетелем истории народа, показавшего человечеству путь к счастью.

И вот по этим камням снова идут люди, призванные задуматься над судьбой человечества.

— Вы спасали человечество… — полувопросительно сказал министр.

— Да, от страшного несчастья, — поднял голову Кленов. — Я ведь терзался, делал попытки достать радий-дельта. Вы изволите знать о них. Но все мировые запасы радия-дельта оказались в руках Вельта — злого гения человечества. Теперь я почти знаю, догадываюсь. Вопреки своей клятве он обманул меня.

— Вы встречались с ним в Америке?

— Еще бы! М-да!.. Еще бы! Ведь это он, мой бывший товарищ по работе и друг, пытался когда-то вырвать у меня мою тайну. К счастью или к несчастью, мне удалось бежать. Но радий-дельта остался у него, и я понял, что тайну сверхаккумулятора открывать кому-либо не только бесполезно, но и опасно! М-да!

— А вот это уже ошибка, профессор! — Сергеев остановился. — Дело, дорогой Иван Алексеевич, в принципиальности вашей ошибки. В индивидуальности ваших героических, по существу говоря, стремлений. В противопоставлении своей личности обществу. Человечество нельзя защитить тем, что будешь молчать. Наука все равно движется вперед, и человек все больше и больше завоевывает природу. Идеи, которые заказывает сегодняшний уровень прогресса, носятся, как принято говорить, в воздухе; всякое открытие, покоящееся на достижениях современной ему техники, будь оно сделано и скрыто, неизбежно повторится. Таков закон развития науки, зависящей от законов развития экономики.

— Да? Я как-то не думал, право, об этом. Я знал, что это ужасно, и пытался от него защитить…

— Иван Алексеевич, это все равно что пытаться остановить вращение Земли, упершись плечом в скалы Казбека. Ведь вы же хотели задержать прогресс, а это невозможно. Ибо прогресс подобен мчащемуся локомотиву, управляемому законом развития человеческих отношений. Его движение не может остановить один человек. Во всех случаях он должен будет опереться на опыт, знания и достижения предшествующих поколений и смежных областей науки. Точно так же не может быть задержан прогресс одним человеком, поскольку знания, опыт, достижения и способности человечества неизмеримо больше жалких возможностей и ничтожных сил даже гениального одиночки.

— М-да!.. Право, надо подумать, взвесить… Это, пожалуй, так ново для меня…

— Это даже не так ново для вас! Ведь вы не станете отрицать, что бессмысленно одному человеку выпить океан, чтобы спасти тонущий пароход? Что бессмысленно одному человеку пытаться перестроить несправедливые человеческие отношения тем, что он в течение двадцати пяти лет будет рисовать и нарисует замечательную картину, взглянув на которую люди должны подобреть? А ведь так, думал художник Александр Иванов, работая над своей картиной «Явление Христа народу».

— М-да!.. Право… Какие хлесткие аналогии! Но ведь у меня же была конкретная цель.

— Ваша цель, вернее, средство, было молчание. Но силой обстоятельств вы поставлены были перед необходимостью противодействовать. Это логический путь всякого, кто противопоставляет себя обществу. Из человека, который хотел мыслить и действовать «один за всех», вы превратились в человека, который встал «один против всех». За счастье человечества, Иван Алексеевич, можно бороться только организованными средствами. И если бы вы вместе со своим открытием встали в сплоченные ряды, вы сделали бы во сто крат больше, чем могли или даже хотели сделать как индивидуалист.

Профессор очень долго молчал.

— М-да! — наконец произнес он, вздыхая. — Может ли слепой прозреть? Видимо, я действительно слишком долго жил в другой стране, с иными взглядами.

Василий Климентьевич достал небольшой блокнот и раскрыл его:

— Да, вы долго жили там. Ассистент профессора Бакова И. А. Кленов покинул Россию в 1913 году. Профессор Кленов, живший сорок лет в Америке под именем Вонелька…

Профессор кивнул головой:

— Я вел чужую жизнь, чтобы скрыть тайну.

— Так. Профессор Кленов, он же Вонельк, вернулся на Родину только через сорок лет. Открыв властям свое имя, стал гражданином СССР, отказавшись от принятого перед тем британского подданства.

— У меня не было выхода. Американца Вонелька никогда не выпустили бы из Америки. Он слишком много знал…

— И в том числе много того, что навеяно было окружавшей его средой, газетами, которые он читал. Став советским ученым Кленовым, вы все же рассуждали как профессор Вонельк, у которого в Америке было только одно средство борьбы — демонстративный уход из Кор-нельского университета и молчание.

— Поймите, товарищ министр, — неуклюже поднялся Кленов, — даже здесь я оставался во власти Вельта.

Сергеев недоуменно поднял седые брови.

— В руках Вельта — страшное средство… Он мог бы зажечь воздух. И только я удерживал его от этого, я удерживал его своим знанием тайны сверхаккумулятора. Фауст кровью подписал условия… Мефистофель выполнял их. Вельт — сатана, и он так же честно выполнял условия, которые поставил мне на «Куин-Мэри». Он настиг меня на лайнере, когда я был уже британским подданным и покидал Америку навсегда.

— Какие же это были условия?

— Он предупредил меня, что едва узнает о появлении в СССР сверхаккумуляторов, сочтет это открытием тайны, и тогда…

— Что тогда?..

— Он выпустит из лаборатории огненное облако, он превратит его в пылающую стену, которую двинет на континент… Нет, мне даже трудно, осмелюсь вас заверить, повторить все, что он сказал!

— И вы боялись этого?

— Я боялся даже газетного объявления о диссертации Садовской, где упоминались сверхпроводимость и аккумулирование энергии. Я рад был, что печать поместила мое опровержение этих идей. Вельт видел, что я соблюдаю тайну.

— И вы верили ему?

— Верил, потому что не имел иного выхода. Но, кажется, он обманул меня. Девушка в лаборатории перед неизбежной своей гибелью сообщила мне, что воздух подожжен в Тихом океане. То, от чего я спасал мир, свершилось. Это мог сделать только Вельт. Правда, я не понимаю зачем. Но он обманул меня!..

— И, полагаясь на его слово, вы готовы были…

— Ах, не повторяйте, Василий Климентьевич… Я уже объявил себя преступником и умоляю: заключите меня скорее под стражу, за решетку, а если возможно, расстреляйте…

— И, полагаясь на его слово, вы трепетали перед неизбежным повторением вашего открытия?

— Ах, почтеннейший, оно уже никогда больше не повторится… Говорят, слепые видят вспышку атомного взрыва. Я увидел. Оно не повторится, потому что его не надо будет повторять. Последним своим деянием я открою тайну миру, Родине, вам…

— Прежде позвольте мне открыть вам, как держал свое слово Вельт, пленником которого вы оказались на протяжении всей вашей трудной жизни.

Министр вызвал секретаря.

— Федор Степанович, своим первым поручением…

— Есть, товарищ уполномоченный правительства! — С этими словами секретарь подошел к столу и положил кружок ленты.

— Все, Федор Степанович.

Секретарь вышел.

Министр пододвинул к себе стоявший на столе магнитофон и вставил туда ленту. Несколько секунд слышалось шипение.

«Хэлло, мистер Вельт!» — раздался голос Ганса.

Кленов вздрогнул и насторожился.

«Хэлло, Ганс? Проклятье! Что за шутки? Почему вы на „Голштинии“?»

«Вы лучше спросите, биг-босс, почему я не в аду».

«Но-но! Что за тон! У меня не слишком много времени для вас!»

Министр остановил прибор.

— Что это такое? — приглушенно спросил Кленов.

— Это разговор небезызвестного вам мистера Вельта с Тихим океаном. Сущность того, что я хотел вам сказать, вы поймете из дальнейшего. Методом интерференции перекрестных волн удалось записать этот разговор, хотя он и велся на направленной волне.

— Да-да, я знаю этот метод. Я сам принимал участие в его разработке.

— Это ваш метод, профессор Кленов. Теперь слушайте дальше.

Сергеев снова включил прибор.

Кленов слушал напряженно и внимательно. Временами он вскакивал, ерошил волосы. К концу притих.

«Мне не до родительских нежностей!» — грубо сказал Вельт.

Прибор умолк.

Кленов торжественно поднялся. Министр наблюдал за ним.

— Это открытие ирландца Лиама, ассистента профессора Холмстеда. Лиам, Вельт и я — мы все были его ассистентами. Это отец Мод.

— Мод?

— Это единственная женщина, которую я любил и…

— Так.

— И убил!

Сергеев взглянул на Кленова, но ничего не сказал.

Профессор перестал замечать министра, поник головой и задумался. Он взял со стола Василия Климентьевича изящную тонкую ручку из слоновой кости, повертел ее в руках, сломал на несколько частей и положил в карман.

Василий Клементьевич внимательно наблюдал за ним.

— Но ведь профессор Бернштейн — ученый! — наконец проговорил Кленов, вскидывая на министра глаза. — Как он мог решиться на это? Как он мог упустить из виду, чем грозит его поступок всему живому на Земле?

— Как ни странным это кажется, но разобраться в этом можно. Видимо, профессор в силу каких-либо причин находился в состоянии аффекта.

Кленов смущенно затеребил бороду и искоса посмотрел на министра. Тот продолжал:

— Он понял, в каких целях хотят использовать его открытие. Он задумал его уничтожить. При этом позаботился о спасении жизни членов экспедиции, отправив с ними письмо.

— Спасти несколько человек! — воскликнул Кленов. — А миллионы? Миллионы обречены…

— Такова логика. О них он не подумал. Вам, в, бытность вашу профессором Вонельком, разве не приходилось встречать людей мягких, жалостливых, которые подбирали бездомных кошек и в то же время работали над созданием атомной бомбы для Хиросимы?

— Да, я видел таких… Я мог бы назвать их имена… Их знают во всем научном мире.

— И некоторые из них не задумались о последствиях не менее страшных, чем уготовленные Бернштейном. Относясь к Бернштейну справедливо, надо заметить, что его американские коллеги вовсе не находились в состоянии аффекта.

— Какие убийственные, осмелюсь выразиться, параллели всегда вы приводите! Подумать только! И Бернштейн, и я, и многие наши западные коллеги — все мы оказываемся более чем близоруки — преступно слепы. И в результате если не атомный пожар Земли, то пожар ее атмосферы! Что же делать?

Старый профессор сжал голову руками. Сергеев следил за ним. От него не ускользнуло меняющееся выражение глаз профессора. Он угадал в них какую-то новую мысль. Профессор выпрямился, спина его больше не гнулась, потом он встал. Встал и министр.

— Пойдемте, Иван Алексеевич, на совещание ученых. Уже, почти девять часов, — сказал он. — Вы увидите сегодня многих ваших коллег и из западных стран, и из Японии, из Индии, из братских стран-соседей… Дело касается всех. Вы тоже нужны там.

Глава VI. КОНЦЕРН СПАСЕНИЯ

Марина ничего не написала Матросову, который улетел на космодром в Байконуре в связи с организацией космического рейса на Марс, — боялась его тревожить. Но он все узнал из письма Ксении, которая не поскупилась на ужасы.

Через полчаса после получения письма, из которого Матросов только и понял, что теряет Марину навеки, он уже летел на самолете в Москву.

А спустя три часа он, не в состоянии дождаться, пока за ним спустится лифт, взлетел через все ступеньки на десятый этаж, представляя лицо на подушке, любимое, изможденное, прозрачное, разметавшиеся волосы, полутемную комнату, запах лекарств…

Когда, открыв дверь, он увидел Марину, ее радостно удивленные, расширенные глаза, неожиданную седую прядь в волосах, он так сжал ее в объятиях, что она, счастливая, застонала. Потом, держа за плечи, он оттолкнул ее от себя, чтобы посмотреть, убедиться, налюбоваться…

Марина, сияющая, смеялась и все пыталась спрятать лицо у него на груди.

Надя, заглянувшая было в переднюю, закрыла дверь и стояла, прижав руки к груди и зажмурившись.

Что-то произошло в Марине — Дмитрий сразу не мог понять. Она стала красивее, взрослее, ярче… Нет, он не знает, что с ней произошло. Ах, эта седая прядь так меняет и красит ее! Но он ничего не сказал любимой. Держа ее за плечи, словно боясь опять потерять, он прошел с ней в столовую.

Догадливая Надя выскользнула в кабинет сестры и стояла там у двери с закрытыми глазами и думала: «Как это необыкновенно! Как она счастлива!»

Потом они, Марина и Дмитрий, говорили. Говорили сбивчиво, бестолково о каких-то пустяках, не отвечая друг другу, говорили и не могли наговориться. И, конечно, целовались. По крайней мере, Надя была уверена, что целовались.

— Это неопасно? Радиация не скажется на тебе? — все спрашивал Дмитрий.

Марина качала головой.

— Меня проверяли счетчиком Гейгера — Мюллера. Я неопасна. Я не излучаю гамма-лучей! — смеялась она.

— Я должен видеть этого замечательного человека! Хочу пожать ему руку.

— Руку? — переспросила Марина печально.

Матросов хлопнул себя по лбу.

— Ты увидишь его. Мы вместе сейчас же проведаем его в больнице…

— Можно мне с вами? — из-за двери спросила Надя.

Но ее не взяли. Она всучила им шоколадные трюфели, которые любила больше всего на свете, и приказала передать их больному доктору.

Они пошли пешком. Шли и все время взглядывали друг на друга и, кажется, даже ничего не говорили в пути. Впрочем, нет! Матросов все время что-то предлагал Марине: то зайти в магазин за каким-то пустяком, то купить мороженого или цветов, то выпить газированной воды.

Марина смеялась.

Продавец газированной воды улыбнулся им, улыбнулась и старушка, только что сердито прикрикнувшая на непослушную внучку. А девчушка лет трех несколько шагов шла вместе с ними, заглядывая в их лица.

По Калининскому проспекту они дошли до Садового кольца и повернули направо. Здесь, на необъятно широкой улице, не было галерейных тротуаров.

Марине город казался особенным, удивительно красивым, словно она никогда не была в нем. Она сказала об этом Дмитрию. Он с удивлением осмотрелся, потом, будто боясь потерять секунды, снова уставился на Марину, на ее профиль, который казался ему навеки выгравированным в сердце, в памяти, в воображении — словом, в нем, в Матросове, и отныне неотъемлемым от него.

На площади Восстания, близ огромного дома, стояло старое здание с колоннами, воздвигнутое, вероятно, великим архитектором.

Марину и Дмитрия ждала молоденькая женщина-врач, предупрежденная об их приходе. Она со скучающим видом повела их в особую камеру, где их облучили, уничтожая бактерии. Оказавшись одни в камере, посетители укладкой поцеловались. Дежурный врач, давая им халаты, старалась на них не смотреть: верно, в камере все-таки имелось окошечко!

Высокий Матросов в коротеньком халатике выглядел таким смешным и необыкновенно сильным, что у Марины выступили слезы на глазах.

Вскоре три фигуры в белых халатах шли по высокому, светлому и пустынному коридору. По полу рассыпались красноватые блики. Это вечернее солнце пробивалось сквозь листву, заслонявшую окна.

Все трое остановились перед высокой дверью. Она бесшумно открылась; на пороге стояла медицинская сестра.

— Ждут, — сказала она тихо.

— Прошу вас, — любезно пригласила врач, с любопытством оглядывая счастливую пару, какую редко встретишь в больнице.

Запахло лекарством. Матросов вспомнил свою недавнюю тревогу. Ощутимее показалась тишина. Марина оглянулась на Дмитрия, ободряюще улыбнулась ему. Он старался идти на носках.

У окна стояла белая кровать. На подушке виднелась голова доктора Шварцмана, непривычная без пенсне, совершенно круглая и гладкая, с вьющимися волосами на височках.

— Вы, может быть, думаете, что я не знаю, кого вы ко мне привели? Ничего подобного! Это Матросов.

— Я привела человека, который хочет поблагодарить вас… за меня,

— Ну а я поблагодарю вас за него. Я уже успел возненавидеть своих коллег. Они не допускают ко мне никого, кроме моего собственного пациента. Представьте, теперь он меня лечит! Назначил мне мозговую диету и не желает рассказывать, что делается на свете, а сам уехал к министру! Я всегда говорил, что он аллигатор… Так почему, молодой человек, вы пожелали поблагодарить меня?.. Впрочем, не отвечайте! Я умею ставить диагноз по глубокомысленным лицам. Только не сердитесь, мои дорогие! Вы подумайте: я все время молчу и даже газет не вижу!

— А я захватил, — сказал Матросов. — Догадался, что вам будет интересно.

— Дорогие вы мои, хорошие! Дайте я вас обниму! — Шварцман рассмеялся.

Матросов, смущенный и этим взглядом, и словами доктора об их глупых, наверно, лицах, поспешил перевести разговор на сенсации дня.

— «Пари суар» четырнадцатого июня сообщает… Вы еще ничего не знаете? Владелец военного концерна мистер Вельт послал на остров в Тихом океане экспедицию. Некий профессор Бернштейн научился сжигать воздух…

— Постойте, постойте! Как это — сжигать воздух?

Марина вмешалась:

— Воздух состоит из азота и кислорода. Соединение этих двух газов, до сих пор проходившее с большим трудом, и есть горение воздуха.

— Забавно, забавно!

— Дальше не так забавно, — продолжал Матросов. — Этот самый профессор принес себя в жертву.

— В жертву? — Доктор Шварцман украдкой взглянул на Марину.

— Да, в жертву человечеству и зажег над островом Аренида атмосферу. Это событие в течение нескольких дней занимало весь капиталистический мир. Вот здесь лондонский «Таймс», римская «Трибуна», американский «Нью-Йорк таймс». Они пережевывают сенсацию на все лады. Ученые опровергают возможность горения воздуха и утверждают, что все это не больше чем мистификация. Словом, этого хватило ровным счетом на неделю. Газеты от девятнадцатого июля заняты уже иным.

— Что же загорелось теперь?

— Кризис, Исаак Моисеевич. На всех биржах паника.

— Вы, может быть, думаете, что это ново?

— Есть и кое-что новое. Газеты пишут о необыкновенных сделках, совершаемых на биржах, о крахе крупнейших предприятий, о невероятной спекулятивной игре Вельта, неожиданно купившего знаменитую Мамонтову пещеру в Кентукки.

— Здесь, по-моему, надо искать связь, — сказала Марина.

— Конечно! Связь ясна. Сначала он пугает народ, а потом начинает грабить. Старый прием, уверяю вас! Я еще помню, были такие бандиты, которые одевались в белые балахоны и прыгали на пружинах, а потом обирали перепуганных прохожих.

— Газеты полны сообщениями о том, что все метрополитены, американские собвеи и железные дороги, обладающие крупными туннелями, приобретены концерном Вельта. Все задают себе вопрос: «Что бы это могло значить?»

— Да, странно!

— Неожиданно прекращают работы многие предприятия, Америка в полном смятении. Вельт закрывает даже свои военные заводы. Аннулировал военные заказы ряда государств.

— Совсем удивительно!

— Это вызвало растерянность капиталистических стран, заказы которых Вельт так еще недавно пытался заполучить. На улицу выброшены миллионы безработных. В то же время Вельт начинает какие-то гигантские работы. Об этом пишут и в Германии, и в Скандинавских странах. Указывают на огромный интерес Вельта к Гренландии.

— Послушайте, Матросов! Вам еще не надоел ваш Вельт?

— Что же делать! Весь капиталистический мир занят сейчас только им. Вы забываете, что он стоит во главе огромного числа монополистических объединений.

— Что же ему нужно? Я не понимаю…

— Этого никто не понимает.

— Здесь какая-то связь с катастрофой в Тихом океане, — снова заметила Марина, украдкой улыбнувшись Дмитрию.

— Скоро все разрешится, Исаак Моисеевич. Сегодняшние зарубежные газеты полны сообщений, что самый знаменитый человек нашего времени — доктор Фредерик Вельт выступит с речью по радио, обращенной ко всему миру.

— Так-таки ко всему миру? — засмеялся Шварцман и тотчас сморщился. Вероятно, ему стало больно.

Марина встала и поправила на нем одеяло.

— Да, Исаак Моисеевич, этому обращению за границей придают огромное значение. Никто еще не говорил сразу со всем миром.

— Просто он американец и любит сенсации! Скажите, он будет говорить по-английски?

— Да, — сказал Матросов. — Радиостанции после его выступления будут передавать речь Вельта на всех основных языках Земли. Но я мог бы сразу переводить вам.

— Похоже на грандиозную американскую рекламу. Может быть, вы думаете, что я стал бы терять свое время и слушать его капиталистическую болтовню? Ничего подобного!

Лицо Матросова омрачилось.

— А я думал, Исаак Моисеевич, что это вас заинтересует… — Матросов вынул из кармана часы.

— Что вы смотрите? Я ни за что не отпущу вас! Рассказывали мне о каком-то Вельте… Вы лучше расскажите, что делается у нас.

— У нас, Исаак Моисеевич, все спокойно. Вчера был решающий футбольный матч на кубок страны. Пятнадцатого июля вступило в строй Всесоюзное электрокольцо. Оно теперь объединило энергетические системы Сибири, Волги и Днепра. Одновременно с этим заработала очередная турбина Сибирьэнергостроя. Домна Курского металлургического завода дала чугун. Профессор Гринев показывал вчера лошадь без сердца, которое было заменено насосной установкой, помещенной вместо седла. Профессор Гринев проехал на своей лошади по манежу два круга, после чего лошадь издохла. Оборвался провод.

— Жаль, жаль! Это очень интересно. Что же вы мне сразу об этом не рассказали?

Матросов опять посмотрел на часы.

— В шесть часов по среднеевропейскому времени сегодня, двадцать первого июля, по радио, обращаясь ко всему миру, выступит Вельт.

— А сколько сейчас времени? — спросил Шварцман.

— Без одной минуты восемь.

— Так что же вы мне раньше не сказали? Ах, какая досада! Может быть, он еще не кончил?

— Он еще не начинал, Исаак Моисеевич. Разница во времени — два часа. Начнет через одну минуту.

— Так включайте скорее! Что же вы ждете? Торопитесь! Ах, какой вы медлительный, молодой человек!

Доктор очень волновался.

Матросов, сдерживая улыбку, включил приемник.

— Теперь я понимаю, какое сообщение собирался сегодня слушать мой аллигатор! Ах, несносный! А мне ничего не сказал!

В репродукторе слышался легкий шум. Матросов настраивал приемник. Из коридора доносилось слабое тиканье стенных часов. Доктор Шварцман сел.

Все приготовились слушать сенсационное выступление Вельта.



В репродукторе что-то щелкнуло.

«Люди мира!  — послышался голос Фредерика Вельта.  — Обитатели Земли! Я выступаю сейчас перед вами как ученый, который, может быть, несколько скучно постарается объяснить вам весь ужас сегодняшнего положения человечества…» Матросов переводил слово в слово.

Голос умолк. Никто не проронил ни звука. Даже доктор Шварцман молчал.

«Люди мира! Чтобы сделать для вас понятным то, что происходит сейчас на Земле, я прочту вам первую и последнюю в истории существования Земли научную лекцию для всего человечества…»

Булькнула вода: это Матросов налил ее в стакан.

«Люди мира! Воздух, которым вы дышите, состоит из смеси двух газов — азота и кислорода. Кислород — очень деятельный газ. При повышенной температуре он стремится соединиться со многими телами нашей Земли. Эта реакция хорошо известна нам как горение. Когда горит уголь, вещество его соединяется с кислородом, и при этом выделяется тепло.

Соединение многих тел с кислородом сопровождается выделением тепла; выражаясь научно, является реакцией экзотермической. Но не все тела таковы. Есть соединения с кислородом, образование которых требует тепла извне, есть явление холодного горения — горения, не выделяющего, а поглощающего тепло. Таким холодным горением было до сих пор соединение двух газов нашего воздуха — азота и кислорода. Эта реакция эндотермическая, она требовала затраты значительной энергии и потому была редка на Земле. Она происходила в природе во время грозовых электрических разрядов — во время ударов молний…»

— Вы, может быть, думаете, что я знаю, куда он клонит? Ничего подобного.

«Несколько десятилетий назад я как ученый обратил внимание, что миру известны пять соединений кислорода и азота, или, иначе говоря, окислов азота. Эти пять химических соединений азота и кислорода в различных пропорциях требуют, оказывается, для своего образования разного количества тепла. Я усмотрел в этом неразгаданную тайну природы. В самом деле, сопоставьте следующее: чтобы соединить две частицы азота с одной частицей кислорода, требуется 26,6 калории. Для одной частицы азота и одной кислорода необходимо 21,6 калории. Для соединения, где азота две, а кислорода три частицы, требуется 22,2 калории. Но уже следующее соединение — NO2 — требует тепла много меньше — 8,13 калории, а для образования последнего, пятого окисла — N2О5, где азота две частицы, а кислорода пять, требуется всего лишь 1,2 калории. Выпишите такую таблицу:

N2O. . 26,6 калории

N2O3. . 22,2 калории

NО. . 21,6 калории

NО2. . 8,13 калорий

N2O5. . 1,2 калории

Что это может значить, люди мира? Здесь чувствуется какая-то тайная закономерность. Это умозаключение заставило меня предположить существование шестого, неизвестного еще окисла азота, где пропорция соединяющихся газов такова, что реакция горения азота должна проходить гораздо легче.

В четвертом и пятом окислах азота, требующих для своего образования меньших количеств тепла, чем остальные окислы, мы лишь приближались к таинственной и совершенной пропорции.

Логически напрашивался вывод, что реакция шестого окисла может протекать при выделении, а не при поглощении тепла. Что это значит?

Из этого следует, что, найдя шестой окисел, мы превратили бы весь наш воздух в топливо, в гремучую смесь. Мы научились бы извлекать из атмосферы в любом ее месте тепловую энергию. Мы бы жили в бесплатном вездесущем топливе, дышали бы им, ходили бы в нем, обладали бы даровой неиссякаемой энергией. Наши автомобили, локомотивы, пароходы, аэропланы освободились бы от мертвого груза топлива — ведь оно в виде гремучей смеси было бы повсюду. Человечество обрело бы богатство и счастье!

Люди мира! Большую часть своей жизни я посвятил поискам шестого окисла азота. И я нашел его!..»

— О! Кажется, я начинаю разбираться в химии! До сих пор мы с ней были не в ладах, — сказал Шварцман, весело оглядывая окружающих.

Но Марина была сосредоточенно внимательна. Матросов бесстрастно переводил.

«Я нашел шестой окисел азота, для образования которого требуется присутствие одного газа, который сам в реакции участия не принимает. В химии такие вещества зовут катализаторами. В присутствии некоего радиоактивного катализатора атомы изменяются и входят в соединение с кислородом в нужной мне совершенной пропорции.

Я добился этой реакции. Она протекала с выделением тепла. Я заставил азот по-настоящему гореть! Я поджег воздух! Я победил природу! Я превратив атмосферу в вездесущее топливо, в гремучий газ…»

В палату вошла сиделка и принесла поднос с чаем и печеньем. Марина сделала знак, и Матросов извлек из кармана коробку трюфелей. Больничная жизнь шла своим чередом. Доктор взял свой стакан. Ложечка звякнула…

«Люди мира! Нужный мне газ был только в одном месте на Земле. Его принес из глубин космоса неведомый метеорит, образовавший остров Аренида.

Я краток, люди мира! На острове Аренида произошла катастрофа! Самопроизвольно загорелся воздух!»

— Что, что? — спросил доктор.

«Загорелся воздух!  — как бы отвечая, повторил Вельт.  — Люди мира! Нет возможности остановить этот воздушный пожар! Он не распространится за пределы пылающего острова, туда, где нет газа-катализатора, но над островом с каждым мгновением будут сгорать все новые и новые массы воздуха, стекающиеся со всей планеты. Жадный костер будет пылать до тех пор, пока не уничтожит на Земле всей атмосферы. Земля останется без воздуха, все живое задохнется, жизнь погибнет!»

— Позвольте, позвольте! — закричал доктор и поставил стакан на тумбочку. — Как так «задохнется»?

Марина посмотрела на Дмитрия вопросительно.

«Воздух уничтожается. Жизнь кончается на Земле? Об этом я объявляю вам, последние люди Земли!..»

Доктор взял с подноса печенье. Марина развернула ему трюфель. Репродуктор молчал. Матросов, думая, что Вельт кончил, хотел что-то сказать, но сдержался, а громкоговоритель заговорил снова:

«Но не все еще потеряно, люди мира! Я предвидел приближающееся несчастье и, заботясь о населении Земли, создал Концерн спасения. Завтра на все биржи поступят в продажу акции спасения. Тот, кто приобретет их, получит право на подземное убежище и свою долю искусственного воздуха, право на жизнь если не на Земле, лишенной воздуха, то под землей!

Люди мира! Через несколько месяцев человечество начнет задыхаться. Концерн за это время закончит работы по созданию будущих жилищ для людей, которые приобретут акции концерна.

Вот все, что имел сказать я, люди обреченной Земли! Покупайте акции спасения!..»

Голос в репродукторе умолк. Замолк и Матросов.

Миллионы слушателей Вельта у бесчисленных приемников и репродукторов молчали.

…Доктор одним глотком допил свой чай. Матросов хмурился. Марина смотрела на него, и ее взгляд, казалось, говорил: «Какая нелепость! Как может погибнуть мир, когда все так хорошо вокруг! Как может погибнуть мир, когда он существует только для нас с тобой!» И она улыбнулась Дмитрию.

…Генерал Кадасима торжественно выключил репродуктор и отправился во дворец императора. В его голове уже зрел величественный план.

…Ганс выпил кружку пива, которое забыл посолить, и сказал:

— Вижу я, что наш босс захотел стать хозяином безвоздушной Земли.

Доктор Шерц хрустнул пальцами, а дядя Эд сплюнул.

…Бенуа сбросил на пол тарелочки с написанной на них ценой за каждый бокал или бутерброд. Никто не оглянулся на звук разбиваемой посуды.

— Гибель! Гибель человечества… культуры… цивилизации, — шептал он.

…Профессор Кленов оперся обеими руками о стол Сергеева и смотрел на министра.

— Вельт украл идею Лиама, но он прав! — сказал Кленов торжественно. — Костер Арениды уничтожит воздух. М-да! Обитателям Земли действительно угрожает смерть… смерть от удушья!

…«Смерть от удушья!» Эту фразу произнесли в эту минуту миллионы людей, приговоренных к неизбежной мучительной гибели.

…Фразу эту произнесло все человечество, быть может, в последний год своего существования.


Читать далее

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПУТИ СПАСЕНИЯ

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть