— Вы еще не поняли, Дженри, почему мы совершенствуемся и практикуемся в Предсказаниях?
— Нет…
— Чтобы продемонстрировать полнейшую ненужность знания ответов на неправильные вопросы.
До чего тяжело, понял я, когда все считают тебя предателем. Удивительно, насколько трудно переносить такое состояние, ибо хотя это всего лишь слово, с которым один человек может обратиться к другому, оно, слово это, бьет, хлещет и обвиняет. Я и сам был готов обвинить себя.
Прекрасное всегда непонятно.
На дне жизни нет места гневу.
— Как вы предполагаете вернуться в Кархид?
— В гробу.
Я бы хотел, чтобы эта разновидность героизма, - которая заключается не в стонах и криках, не в призывах к нему, а в сдерживаемом переживании более или менее терпимой нехватки его тела, объятий, - вызвала у него, словно ответная порча, ощущение невыносимой нехватки этих объятий и заставила его бежать ко мне.
Я вновь слышу этот голос, по которому я справлял траур: средь пустынного утра он возрождает любовь к тому, в чьей гортани обитает.
Боль от нереальности этой любви.
Он говорит: «Я решил больше не любить мужчин, но ты - ты мне понравился».
Человек, который не отвергает плохое правительство своей страны, глуп.
Надежда – вещь более хрупкая и ненадежная, чем сама вера, – подумал он, шагая по комнате под беззвучные отблески молний бушевавшей над его головой грозы. – Хорошие времена наполнены верой в жизнь; в плохие времена остается только надеяться на лучшее. Но сама суть от этого не меняется: каждый разум образует неразрывные связи с другими разумами, а также с окружающим миром и со временем. Без веры человек живет, но не человеческой жизнью; без надежды он погибает. Когда нет места дружбе, когда люди не прикасаются друг к другу, чувства неизбежно атрофируются, разум становится холодным и одержимым. Единственно возможными отношениями между людьми становятся отношения хозяина и раба, убийцы и жертвы…»
Воздух холодный, как поцелуй предателя.
Стены пали, душа отделилась от бренного тела, и он превратился в слова. Он стал тем самым словом, что было произнесено во тьме в самом начале времен, словом, которое некому услышать. Он стал первой страницей времени.
Доверие – это такая штука, которая растет, отталкиваясь от поступков, день ото дня.
Рыба и гости начинают пованивать на четвертый день.
Свет — рука левая тьмы, Тьма — рука правая света.
Двое — в одном, жизнь и смерть,
И лежат они вместе.
Сплелись нераздельно,
Как руки любимых,
Как путь и конец.
В твоем возрасте девочки еще играют в куклы и в классы, а у тебя, бедная малютка, не было ни игрушек, ни подружек, ты играла в убийство, потому что в эту игру можно играть одной.
Душа — это тщеславие и телесные радости, когда ты здоров, но в то же время — желание вырваться из тела, как только человек заболевает или дела перестают идти на лад. Из этих двух поз выбираешь ту, которая тебе удобней в данную минуту, — и все тут! Пока можно выбирать — вы в порядке.
Мир в обществе и мир в душе — так неустойчивы: не трогайте, а то разразится катастрофа.
С Лорой было легко говорить, и мы в некотором смысле давали друг другу цель. У нас установились извращенные , созависимые отношения, основанные на моей лжи и ее безумии.
Люди - худшие враги сами себе, когда пытаются продлить жизнь, какой бы жалкой и безнадежной она ни была. И мое дело - спасать их от них же самих.
О Дульсинея, владычица моего сердца, цвет красоты! Придите на помощь вашему рыцарю, который в угоду несказанной доброте вашей столь суровому испытанию себя подвергает!
Странствующий рыцарь без любви - это все равно, что дерево без плодов и листьев или же тело без души.
- Ты плачешь! Ты боишься меня! Но по сути я вовсе не злой! Полюби меня, и ты увидишь!
- Чтобы стать добрым, мне недоставало только быть любимым!
Бедный, несчастный Эрик! Жалеть его? Или проклинать? Он хотел лишь одного: быть таким, как все! Но он был слишком безобразен! И ему приходилось скрывать своё дарование или употреблять его на трюкачество, тогда как с обычным лицом он мог бы стать одним из благороднейших представителей рода людского! Его сердце готово было вместить весь мир, а ему, в конечном счёте, приходилось довольствоваться каким-то подвалом! Нет, Призрак Оперы достоин жалости!
- В жизни нужно думать только о себе! И о собственной смерти, остальное не имеет значения.
Даже прекрасная особа имеет право любить самое страшное чудовище.
- Меня любят ради меня самого.
- Ты прекрасно знаешь, что я не держу своих клятв. Клятвы созданы для обмана глупцов.
При помощи простейших трюков тот, кто знает своё ремесло, может заставить работать жалкое человеческое воображение.
Закрытые массы: лучше надежная церковь, полная верующих, чем ненадежный целый мир.
Охотней всего масса разрушает дома и предметы. Поскольку речь идет о хрупких предметах – стеклах, зеркалах, картинах, посуде, можно предположить, что именно их хрупкость и рождает в массе жажду разрушения. Верно, конечно, что звуки погрома – грохот бьющейся посуды, звон осколков – важны с точки зрения восторга, порождаемого разрушением: это как мощные звуки жизни нового существа, крики новорожденного. Их легко вызвать, что делает их особо желанными: как будто все кричит вместе с нами, грохот – это аплодисменты вещей.
В совсем раннем возрасте находящаяся рядом мать, потом — из несколько большего отдаления — отец, потом те, кому по должности доверено воспитание, да и вообще каждый взрослый и каждый старший никогда не в состоянии удовлетворить свою страсть к указаниям, приказам и запретам, адресованным ребенку. С самых нежных лет в нем копятся и копятся жала, которыми и объясняются все причуды и неврозы его последующей жизни. Он вынужден искать тех, на кого можно будет перебросить свои жала. Вся жизнь, таким образом, становится одним бесконечным поиском избавления или освобождения от жал. И он не знает, почему совершает тот или иной необъяснимый поступок, почему вступает в ту или иную вроде бы бессмысленную связь.
...власть и сила решают все в свою пользу, а потом путем не слишком хитрых манипуляций с причинами и следствиями подают дело так, будто история решила все сама, а они, мол, просто выполняли ее волю, которая, будь на их место кто-то другой, все равно реализовалась бы именно таким же образом.
Это возбуждение слепцов, которым вдруг представилось, будто они прозрели.
В революционное время казни ускорились. Парижский палач Самсон гордился тем, что он и его помощники управляются со скоростью «человек в минуту».
Из видов смерти, к которым племя или народ приговаривали отдельного человека, можно выделить две главных формы; первая из них – выталкивание.
Другая форма – это коллективное убийство.
Смерть – это то, чем «питается» власть, что служит главным стимулом и средством ее развертывания, усиления, самореализации. Власть – это то, что паразитирует и разбухает на смерти.
Как у австралийского племени аранда, о котором он пишет здесь подробно, никто не умирает сам по себе (если кто-то умер, значит он убит), так же и история не убивает: убивает власть, которая всегда имеет конкретное лицо.
Швейк заметил, что в трактире он никогда о политике не говорит, да вообще вся политика — занятие для детей младшего возраста.
Не всем же быть умными господин обер-лейтенант. В виде исключения должны быть также и глупые, потому что если бы все были умными, то на свете было бы столько ума, что от этого каждый второй человек стал бы совершеннейшим идиотом.
Меня за идиотизм освободили от военной службы. Особой комиссией я официально признан идиотом. Я — официальный идиот.
Его глупость была настолько ослепительна, что были все основания надеяться — через несколько десятилетий он попадёт в Терезианскую военную академию или в военное министерство.
Правильно было когда-то сказано, что хорошо воспитанный человек может читать все.
В сумасшедшем доме каждый мог говорить все, что взбредет ему в голову, словно в парламенте.
Когда Швейка заперли в одну из многочисленных камер в первом этаже, он нашел там общество из шести человек. Пятеро из них сидели вокруг стола, а в углу на койке, как бы сторонясь всех, сидел шестой – мужчина средних лет.
Швейк начал расспрашивать одного за другим, за что их посадили. От всех пяти, сидевших за столом, он получил почти один и тот же ответ:
– Из-за Сараева.
– Из-за Фердинанда.
– Из-за убийства эрцгерцога.
– За Фердинанда.
– За то, что в Сараеве прикончили эрцгерцога.
Шестой заявил, что он не желает иметь с этими пятью ничего общего, чтобы на него не пало подозрение: ведь он сидит тут лишь за попытку убийства голицкого мужика с целью грабежа.
У меня, как говорится, очень развит талант наблюдения, но только когда уже поздно и когда неприятность уже произошла.
Видите, все это каждый должен перетерпеть ради государя императора. И выкачивание желудка, и клистир.
Военно-юридический аппарат был великолепен. Такой судебный аппарат есть у каждого государства, стоящего перед общим политическим, экономическим и моральным крахом.
Если человек рассуждает, умничает о чем-то, что он не прожил на собственным опыте, то – так устроена Вселенная – ему придется это прожить.
1..1213141516..143Поверьте, для каждого из нас уготован самый благоприятный, самый счастливый вариант судьбы, но чтобы получить его, нужно от принципа «я хочу, я-мне-мое» перейти к принципу «что я могу сделать для…».