Онлайн чтение книги Расин и Шекспир Racine et Shakespeare
О СОСТОЯНИИ ОБЩЕСТВА И ОТНОШЕНИИ ЕГО К КОМЕДИИ В ЦАРСТВОВАНИЕ ЛЮДОВИКА XIV

Ненавидеть не очень приятно; мне кажется, многие читатели вместе со мной считают это страданием, и страданием тем бóльшим, чем больше у вас воображения или чувствительности.

Лабрюйер говорит:

Даже в 1670 году, в лучшую пору царствования Людовика XIV, двор представлял собой только сборище врагов и соперников. Там господствовали ненависть и зависть. Могло ли появиться там настоящее веселье?

Эти люди, которые так искренне ненавидели друг друга и, умирая после пятидесяти лет ненависти, спрашивали на одре смерти: «Как здоровье господина такого-то?»[268]Исторический факт. См. Сен-Симона. — ( Прим. авт. ), — еще больше ненавидели тех, на кого они обращали внимание только для того, чтобы притеснять или бояться их. Ненависть их была еще сильнее оттого, что ей предшествовало презрение. Больше всего их могло оскорбить подозрение, что у них есть что-то общее с подобными существами. «То, что вы говорите, сын мой, напоминает простонародье» , — сказал однажды Людовик XIV, когда великий король счел нужным сделать свои упреки почти оскорбительными. В глазах Людовика XIV, Генриха IV, Людовика XVIII во Франции было только два рода людей: благородные, которыми нужно было управлять посредством чести и вознаграждать голубой лентой, и чернь, которой в торжественных случаях бросают груды колбас и окороков, но которую нужно безжалостно вешать и убивать, как только она вздумает возвысить голос[269]Воспоминания Бассомпьера, де Гурвиля и т. д. — ( Прим. авт. ).

При таком состоянии цивилизации смешное при дворе имеет два источника: 1) ошибиться в подражании тому, что при дворе считается хорошим вкусом; 2) походить манерами или поведением на буржуа. Письма г-жи де Севинье доказывают это с полной очевидностью[270]Стендаль имеет в виду письмо г-жи де Севинье к Бюси-Рабютену от 20 октября 1675 года.. Это была кроткая, милая, легкомысленная, совсем не злая женщина. Но что за письма пишет она во время своего пребывания в поместье Роше в Бретани и каким тоном говорит о виселицах и других суровых мерах, к которым прибегал ее добрый друг герцог де Шон!

Эти прелестные письма особенно ясно показывают, что придворный был всегда беден. Он был беден, потому что не мог жить так же роскошно, как его сосед; ужасно, невыносимо для него было то, что сосед пользовался милостями двора, позволявшими ему выставлять напоказ всю эту роскошь.

Таким образом, кроме двух указанных выше источников ненависти, у придворного в довершение счастья была еще бедность вместе с тщеславием — бедность самая ужасная, так как следствием ее является презрение[271]Письма г-жи де Севинье. Сведения о жизни и планах маркиза де Севинье и Гриньянов, отца и сына. — ( Прим. авт. ).

При дворе Людовика XIV, в 1670 году, среди всех этих жестоких огорчений, обманутых надежд, измен друзей, эти суетные и легкомысленные души возбуждало только одно: волнение игры, восторги от выигрыша, страх проигрыша. Как жестоко скучает какой-нибудь Вард или Бюси-Рабютен в глуши своего изгнания! Не состоять при дворе значило испытывать все несчастья, все огорчения, все тернии тогдашней цивилизации, не получая взамен никаких ее удовольствий. Изгнаннику приходилось либо жить с буржуа — а это было ужасно, — либо видеть придворных третьего или четвертого ранга, выполнявших в провинции свои обязанности и выражавших ему свои сожаления. Эта тоска, охватывавшая изгнанника, была шедевром Людовика XIV, завершением системы Ришелье.

Для того, кто внимательно изучил двор Людовика XIV, он представляет собой не что иное, как стол, за которым играют в фараон. Вот таких людей в промежутках между игрой и должен был развлекать Мольер. Комедии, которые он написал для придворных «человека-короля», были, вероятно, наилучшими и интереснейшими, какие только можно было создать для такого рода людей. Но в 1825 году мы уже не таковы. Общественное мнение создается людьми, проживающими в Париже и имеющими не менее десяти и не более ста тысяч ливров годового дохода. Иногда чувство достоинства [272]Чтобы точно представить себе это достоинство , нужно прочесть мемуары герцогини Орлеанской, матери регента. Эта откровенная немка опровергает ложь г-жи де Жанлис, г-на де Лакретеля и других лиц, столь же достойных доверия. — ( Прим. авт. ) Мемуары герцогини Орлеанской. — «Мемуары о дворе Людовика XIV» герцогини Орлеанской были опубликованы в 1822 году. Реалистические подробности этих мемуаров явились основанием для судебного преследования против издателя, которого обвиняли в оскорблении общественной нравственности. Мемуары г-жи де Жанлис появились в 1822 году. Они были составлены в крайне реакционном духе и имели своей задачей апологию старой монархической Франции. Лакретель — современный Стендалю французский историк-роялист, автор «Истории Франции в XVIII веке» (1808) и «Истории Французской революции» (1821—1826). Эти работы отражают его реакционные взгляды, что дает основание Стендалю говорить о его «лживости». придворных Людовика XIV оскорблялось даже веселым изображением того, что было для них смешнее и противнее всего: парижского торговца. «Мещанин во дворянстве» показался им отвратительным[273]Первое представление «Мещанина во дворянстве» произвело неблагоприятное впечатление на придворную аудиторию: образ г-на Журдена казался слишком низменным и нелепым. — не из-за роли Доранта, при виде которого теперь затрепетали бы г-да Оже, Лемонте и другие цензоры, а просто потому, что унизительно и противно так долго видеть перед собой гнусную фигуру г-на Журдена, торговца. У Людовика XIV вкус все же был лучше; этот великий король хотел придать большее значение своим подданным-торговцам, и, одним словом, он сделал их достойными насмешки . «Мольер, — сказал он своему камердинеру-обойщику, опечаленному презрением двора, — эта комедия меня позабавила больше, чем все написанное вами до сих пор: пьеса ваша превосходна».

Признаться, я не очень тронут этим благодеянием великого короля.

Около 1720 года, когда мотовство вельмож и система Лоу создали, наконец, буржуазию, возник третий источник комического: неполное и неуклюжее подражание изящным придворным. Сын г-на Тюркаре[274] «Тюркаре» — комедия Лесажа (1709), главный герой которой — крупный делец из мещан, разбогатевший ростовщичеством и мошенническими проделками.[275]Сегодня вечером мой фиакр на четверть часа был задержан на Итальянском бульваре вереницей экипажей, тянувшихся из поперечных улиц и везших людей, надеявшихся попасть на бал к одному банкиру-еврею (г-ну де Ротшильду). Благородные дамы Сен-Жерменского предместья потратили целое утро на всякого рода низкопоклонство, чтобы добиться туда приглашения. — ( Прим. авт. ), прикрывшись именем своего поместья и сделавшись главным откупщиком, должно быть, вел в свете существование[276]Мемуары Коле. — ( Прим. авт. ) Мемуары Коле (1709—1783) — «Исторический дневник, или Критические и литературные мемуары» (1805—1807) — остроумно и живописно рассказывают о придворной и общественной жизни XVIII века, которую Коле мог наблюдать., которого не знали при Людовике XIV, в эпоху, когда даже министры были сперва только простыми буржуа. Придворный мог видеть г-на Кольбера[277] Кольбер (1619—1683) — министр финансов Людовика XIV. только по делу. Париж наполнился очень богатыми буржуа, имена которых можно найти в мемуарах Коле: г-да д'Анживилье, Тюрго, Трюден, Монтикур, Гельвеций, д'Эпине и т. д. Мало-помалу эти богатые и хорошо воспитанные люди, дети грубых Тюркаре, положили начало роковому общественному мнению, которое в конце концов все испортило в 1789 году. Главные откупщики принимали за ужинами писателей, а эти последние постепенно расставались с ролью шутов , которую они играли за столом настоящих вельмож.

«Размышления о нравах»[278] «Размышления о нравах» французского историка и писателя Дюкло появились в 1751 году, а «Мемуары» Мармонтеля, вращавшегося приблизительно в тех же социальных кругах, — в 1806 году. Эти мемуары вместе с письмами г-жи Дюдефан служили для Стендаля основным источником сведений об общественном быте прошлого столетия. Дюкло — это «Гражданский кодекс» нового порядка вещей, весьма забавно описанного в «Мемуарах» г-жи д'Эпине и Мармонтеля. Там можно найти какого-нибудь г-на де Бельгарда, являющегося, несмотря на свою громкую фамилию, просто главным откупщиком; но он проедает двести тысяч франков в год, а его сын, воспитанный в такой же роскоши, как и герцог де Фронсак[279] Герцог де Фронсак — впоследствии герцог де Ришелье, министр и типичный представитель «века Людовика XV», славившийся своей развращенностью и политическим интриганством., манерами не уступает последнему[280]Утренний прием г-жи д'Эпине. «Два лакея распахнули двери, чтобы пропустить меня, и кричат в прихожей: «Вот госпожа, господа, вот госпожа». Все выстраиваются в ряд. Сперва подходит какой-то плут, который завывает арию и получает протекцию для поступления в оперу вместе с несколькими уроками хорошего вкуса и сведениями о том, что такое чистота французского пения . Потом продавцы материй, продавцы инструментов, ювелиры, разносчики, лакеи, чистильщики, кредиторы и т. д.» («Мемуары и переписка» г-жи д'Эпине, т. I, стр. 356—357). — ( Прим. авт. ) Цитата из «Мемуаров г-жи д'Эпине» приведена неточно..

С этого момента прототипы Тюркаре исчезли, но это новое общество 1720—1790 годов, эта полная перемена, столь важная для истории и политики, имела очень мало значения для комедии; за все это время не появилось ни одного выдающегося комедиографа. Люди, удивленные тем, что могут рассуждать, с восторгом набросились на новое развлечение; рассуждать о существовании бога стало восхитительным удовольствием даже для дам. Парламенты и архиепископы своими осуждениями вызвали некоторый интерес к этому бесплодному умственному занятию; все с восторгом принялись читать «Эмиля», Энциклопедию, «Общественный договор»[281] «Эмиль», «Общественный договор» — сочинения Ж.-Ж. Руссо..

Талантливый человек появился только в самом конце этого периода. Академия устами г-на Сюара[282] Сюар — драматический цензор с 1774 по 1790 год. Он хотел запретить к постановке «Женитьбу Фигаро» и выступил против нее в «Journal de Paris». 15 июня 1784 года на заседании Академии Сюар вновь высказал свое мнение об этой пьесе. прокляла Бомарше. Но теперь уже никто не думал о салонных развлечениях, теперь собирались перестраивать весь дом, и зодчий Мирабо победил декоратора Бомарше. Когда сколько-нибудь честное правительство закончит революцию, все постепенно станет на свое место, тяжеловесные, неуязвимые философские рассуждения будут предоставлены Палате депутатов. Тогда возродится комедия, так как все будут испытывать неудержимую потребность в смехе. Лицемерие старой г-жи де Ментенон и старого Людовика XIV сменилось оргиями регента; точно так же, когда мы, наконец, оставим этот мрачный фарс и нам дозволено будет отбросить паспорт, ружье, эполеты[283] ...отбросить паспорт. — Обязательные паспорта для граждан были установлены декретом от 1795 года. Декрет был подтвержден одним из первых приказов Реставрации (1814). « Ружье и эполеты » — намек на обязательную службу в Национальной гвардии., иезуитскую сутану и всю контрреволюционную амуницию, наступит эпоха прелестной веселости. Но оставим политические прогнозы и вернемся к комедии. Комедии с 1720 по 1790 год все же были смешными, когда они не пытались изображать придворные нравы, притязать на которые могли позволить своему тщеславию г-н де Монтикур или г-н де Трюден, парижские богачи[284]Роль Рекара в прозаической комедии в пяти действиях Коле, приложенной к его «Мемуарам»; Мондор в «Ложной неверности» и т. д. — ( Прим. авт. ) Во втором томе «Мемуаров» Коле напечатана его комедия под названием «Подлинная и ложная любовь». Рекар — один из ее персонажей, чиновник магистратуры, человек вполне порядочный, но смешной в обществе и хвастающийся своим богатством. «Ложная неверность» — комедия Барта, впервые поставленная в 1768 году и часто ставившаяся в 1821 и 1823 годах. Мондор , герой ее, разновидность того же типа, что и Рекар, герой Коле..

Какое дело мне, французу 1825 года, который получает почет по числу своих экю и удовольствия соразмерно своему уму, какое мне дело до более или менее удачного подражания придворному хорошему тону? Чтобы быть смешным, нужно совершить ошибку на пути к счастью. Но подражание придворным манерам в той мере, в какой вам это позволяет ваше общественное положение, уже не составляет для французов единственно возможного счастья.

Заметьте, однако, что мы сохранили привычку согласовывать наши поступки с принятым шаблоном . Ни один народ не держится так за свои привычки, как французы. Крайнее тщеславие — ключ к этой тайне: мы страшно боимся неизвестных опасностей.

Но ведь в наше время не Людовик XIV и не его придворные наглецы, отлично изображенные царедворцем Данжо, должны изготовлять тот шаблон , которому каждый из нас, в зависимости от своего богатства, стремится подражать.

Теперь мнение большинства воздвигает на общественной площади тот образец, которому каждый из нас должен подражать. Теперь уже недостаточно ошибиться в выборе дороги, ведущей ко двору. Граф Альфьери рассказывает в своей «Жизни», что в первый день 1768 года парижские эшевены заблудились и не успели прибыть в версальскую галерею, чтобы поймать взгляд, которым удостаивал их Людовик XV; в первый день этого года, идя к мессе, король спросил, чтó случилось с эшевенами; кто-то ответил: «Они увязли в грязи», — и сам король соблаговолил улыбнуться[285]«Vita di Alfieri», т. I, стр. 140. — ( Прим. авт. ).

Иногда еще рассказывают такого рода анекдоты, и в Сен-Жерменском предместье над ними смеются, как над волшебными сказками. Мы немного жалеем, что век фей кончился; но между этими бедными парижскими эшевенами, увязшими в грязи по дороге в Версаль, и вельможами, ищущими буржуазной славы красноречия в Палате депутатов, чтобы оттуда попасть в министры, лежат два века.