Онлайн чтение книги Радамехский карлик
ГЛАВА XIII. Князь тьмы

Проснувшись, Гертруда увидела себя в большой круглой зале с высоким потолком, освещенной семью медными светильниками.

Все стены были изукрашены скульптурой, изваяниями, резьбой и живописью, удивительно художественной и оригинальной.

Базальтовые колонны, статуи из порфира опоясывали всю залу. Гертруда Керсэн недаром была дочерью выдающегося, страстного археолога: она с первого же взгляда поняла, что находится в пещере или подземелье лучшей эпохи процветания египетского искусства.

Как ни велико было ее изумление, тем не менее она предалась с увлечением и любопытством, свойственным прирожденному знатоку такого рода вещей, рассматривать и разглядывать окружавшие ее сокровища древнего искусства. В промежутках между колоннами и каменными изваяниями стены залы, казалось, были убраны яркими драпировками. Но, в сущности, эти драпировки были не что иное, как превосходнейшие фрески, сохранившие всю яркость и весь блеск своих красок в течение тринадцати веков.

Художник, которому были поручены эти дивные украшения стен, начал с того, что разукрасил их предварительно своим высокохудожественным резцом, начертив тесно сплоченные ряды и батальоны суровых воинов, диковинных животных, птиц, богов и богинь, акроцефалов, киноцефалов и ибиоцефалов наряду с нежными и яркими цветами и растениями, символическими чашами и урнами, с глобусами, парящими между двумя широко распростертыми крыльями, и украшениями в виде длинных и стройных пальмовых листьев или стрелок. Затем уже принялся за дело живописец и своей мягкой, нежной кистью наложил живые краски и вдохнул жизнь во все эти фигуры и образы, созданные резцом скульптора. Вокруг всей фрески, писанной на красном фоне, шла довольно строгая бледно-зеленая полоса, оттенявшая ослепительную белизну остальной части стен. Поэтичные цветы лотоса, точно живые, открывали свои таинственные чашечки и, казалось, покачивались на своих стройных длинных стеблях. Золотые пальмовые листья и стрелки оттеняли фриз, заканчивающий вверху эти мнимые драпировки.

Теперь Гертруда вдруг заметила, что лежит на роскошном фантастическом ложе, разукрашенном с невероятно затейливым вкусом.

Ложе это изображало собой большого бронзового тигра, лежащего, вытянувшись во всю свою длину, а на спине его, широкой и ровной, положен был кожаный тюфяк, который должен был служить постелью. Казалось, оно только что было изготовлено для какой-нибудь сказочной царицы. Тут же рядом стояло покойное кресло из слоновой кости, такой тонкой резьбы, что казалось положительно кружевным, и серебряный стол. Драгоценный металл, послуживший для него материалом, представлял собой наименьшую долю ценности этой вещи. Полированный, точно зеркало, диск этого стола покоился на голове коленопреклоненной фигуры раба-негра дивной скульптурной работы. Превосходная львиная шкура, разложенная на мраморных плитах пола, довершала роскошь обстановки того алькова, в котором проснулась Гертруда.

Взглянув на эту львиную шкуру, молодая девушка вдруг заметила, что Фатима лежит у ее ног и все еще крепко спит.

Каким образом могли обе они очутиться в этом странном здании? Сколько времени прошло с тех пор, как они уснули? Вот вопросы, на которые Гертруда не знала, как ответить. Она взглянула на свои часы, но они стояли.

— Фатима! — воскликнула она, вдруг объятая необъяснимым ужасом, и вскочив со своего ложа, опустилась на ковер подле своей маленькой служанки.

Та раскрыла глаза, но, по-видимому, не могла дать себе отчета в том, что происходит с ней, однако машинально поднялась на ноги и стала озираться кругом. Гертруда тоже встала.

В этот момент потайная дверь в стене с шумом и грохотом откатилась в сторону и на пороге ее показался громадного роста негр в богатом, великолепном наряде.

— Господин! — громко крикнул он и, отступив влево, распростерся на каменном полу залы.

Вслед за ним медленной, торжественной поступью входил Радамехский карлик. На нем был индейский костюм ослепительной белизны, эффектно выделявшийся благодаря красному поясу, унизанному драгоценными каменьями, на котором болталась его сабля в таких же пунцовых ножнах, изукрашенных драгоценными камнями. Его громадный тюрбан был на этот раз также украшен высоким султаном из конского волоса, каждый волосок которого был унизан бриллиантами. Его мерзкое черное лицо казалось еще более отталкивающим, еще более отвратительным в этом пышном изысканном наряде, а его уродливая фигура еще более безобразной и неуклюжей.

Однако, нисколько не подозревая, что ему чего-либо недостает в смысле красоты, изящества и грации, он с торжествующим видом приблизился к Гертруде и улыбаясь остановился перед ней.

— Чего вам надо? — спросила она с надменной холодностью.

Карлик воздел обе руки кверху, приветствуя ее по арабскому обычаю, не произнеся ни слова. Но во взгляде его было столько надменной гордости, столько самоуверенности и самомнения, что Гертруда не могла устоять против непреодолимой потребности немного унизить его.

— Ах, да, я помню, вы немой, бедное жалкое создание! вы не можете отвечать мне!.. Вы, вероятно, присланы ко мне вашим господином с каким-нибудь посланьем. Вы раб Радамехского Могаддема… Я знаю, помню, что видела вас распростертым ниц перед этим старцем… Вероятно, ему я обязана этим похищением и тем насильственным заключением, которого я стала жертвой? Но вы понимаете по-французски?..

Карлик утвердительно кивнул головой.

— Вы меня слышите и понимаете? — снова спросила Гертруда.

Карлик еще раз повторил свой утвердительный жест.

— В таком случае, — сказала молодая девушка, выпрямившись во весь рост, — идите и скажите вашему господину, что он совершил неслыханное, мерзкое дело, такое дело, которому нет даже имени… Конечно, он хочет денег, ему нужен выкуп; пусть только он назначит цифру и обратится к моему отцу, или же пусть он меня немедленно вернет в Хартум, — и я даю ему слово, что его посланному будет уплачена полностью та сумма, какую он назначит!.. Идите!.. Я хочу как можно скорее вырваться отсюда!

Но вместо того, чтобы исполнить это повеление, карлик опустился на колени перед Гертрудой Керсэн, взял подол ее платья, поднес его к своим губам. В то же время он смотрел на нее с умоляющим видом и такой униженностью, которая как нельзя более противоречила его недавней надменности. Гертруда была девушка с добрым, чутким сердцем, ей стало жаль, что она, быть может, напрасно обидела и без того уже несчастное, обездоленное существо, а потому она продолжала более мягким тоном.

— Что могу я сделать для вас?.. Кажется, вы просите моей жалости, моего снисхождения. Быть может, Могаддем дурно обращается с вами? в таком случае мне вас жаль! Приезжайте в Хартум, отец мой там лицо влиятельное и уважаемое, он сумеет защитить вас и сделать что можно для вас!..

Горькая, ироническая улыбка заиграла на губах безобразного карлика. Он поднялся и, подбоченясь, откинув назад корпус, встал перед Гертрудой и, глядя ей прямо в глаза, сказал сильным, властным голосом:

— Я не раб и никогда не был рабом. Я не нуждаюсь ни в чьем покровительстве, и если я склонился перед тобою, то склонился только перед твоей красотой… Я пришел предложить тебе, счастливое дитя, разделить со мной трон Судана. Я царь и властелин этой земли и тебя избрал быть ее царицей!..

А так как пораженная точно громом Гертруда не в силах была что-либо ответить ему на это, то он продолжал с насмешливой, злобной улыбкой.

— Я — немой!.. Я — раб!.. Нет, ты жестоко ошибаешься. Неужели ты могла поверить в этот обман? Ты говоришь о каком-то выкупе, бедное дитя! Но что такое может значить для меня тот выкуп, какой может предложить твой отец, сравнительно с теми несметными богатствами, какими я владею! Знай, что целый мир — мой данник и власть моя неограниченна настолько, насколько она таинственна. Ты говоришь о Могаддеме, подле которого ты видела меня в роли раба. Да знаешь ли ты, что этот Могаддем и этот Махди — оба они не что иное, как жалкие орудия в моих руках; да и не они одни, а еще многие другие, которые и сами того не подозревают… Я властелин Судана, но вскоре я стану властелином целой Африки и всего света! Когда я говорю тебе о престоле, то говорю так только из скромности, потому что у меня не один престол, а целых десять, сто, и я могу положить их к твоим ногам, если захочу. Скажи мне только одно слово, и весь мир падет к твоим ногам, как только что сделал я… Я — Каддур, всемогущий маг и чародей, Князь Тьмы. Радуйся же, дитя мое, потому что я избрал тебя, чтобы разделить с тобой и мою славу, и все мое могущество!..

— Довольно! — гневно и повелительно воскликнула Гертруда. — Низкий раб, неужели ты думаешь, что обольстишь меня этими россказнями, что они могут внушить мне какое бы то ни было другое чувство, кроме пренебрежения?

Но карлик не счел себя побежденным.

— Опять ты произнесла это мерзкое слово раб! — воскликнул он. — Я уже сказал тебе, что я не раб, а властелин, которому все здесь повинуются, здесь и повсюду! Но ты не хочешь этому верить!.. Может быть, ты хочешь, чтобы я доказал тебе это?.. Если только черный цвет моей кожи заставляет тебя ставить меня в разряд презренной расы, то я мгновенно могу изменить ее! Смотри!

И между тем, как Фатима и Гертруда смотрели на него с все возрастающим недоумением, уродливый карлик стал меняться на их глазах. Кожа его стала мало-помалу, но заметно бледнеть, приняла сероватый мутный оттенок, затем этот серый оттенок сменился зеленоватым, а из зеленоватого перешел в желтый, который в свою очередь стал постепенно бледнеть. Лицо его искажалось быстро сменяющимися конвульсиями, но наконец он вышел после этих судорожных усилий хотя все тем же безобразным уродом, но уже совершенно белым!

Фатима вне себя от ужаса громко вскрикнула и упала лицом на землю. Гертруда Керсэн чувствовала, что сердце ее усиленно бьется, но ни за что на свете не согласилась бы обнаружить тот страх и волнение, которые начинали овладевать ею.

— Не старайся запугать меня этими фокусами и проделками! — презрительно сказала она. — Будь ты белый или черный, ты для меня останешься все тем же шарлатаном, каким ты есть! И если это ты меня завлек сюда, то дай мне скорее уйти отсюда! Ты ничего не выиграешь тем, что будешь медлить. И только возвратив мне немедленно свободу, ты можешь заставить меня простить тебе твою смешную попытку. Помни, что я принадлежу к такому могущественному народу, который умеет заставлять уважать своих детей.

— Что ты мне говоришь о твоем народе, о разных нациях! — воскликнул громовым голосом карлик. — Я уже сказал тебе и повторяю еще раз, что моя власть не знает границ, что действия народов и советы царей и государей зависят от меня. Я тот, который держит в своих руках все невидимые нити судеб народов и людей. В моих руках люди — те же куклы, которыми я могу играть как мне вздумается… Ты мне не веришь?.. Тебе нужны доказательства моих слов?.. Ты будешь их иметь!

Он ударил в ладоши своих громадных рук, — и в тот же момент задняя стенка одного из альковов отошла, открыв нечто вроде сцены. Но вместо декораций из размалеванного холста, перед глазами удивленных девушек явилась великолепная длинная галерея, освещенная множеством серебряных светильников, изливавших свой свет на драгоценный мрамор, стройные колоннады и редкостные по красоте и ценности украшения. Впереди этой галереи возвышался золотой трон на особого рода возвышении, или подмостках, вокруг которых на их глазах собрался блестящий двор, почтительно кланявшийся этому трону, как будто на нем сидел какой-нибудь государь, между тем как трон этот был пуст в данный момент. В этом многочисленном собрании важных сановников были, казалось, представители всех наций и народностей, всех рас и всех племен: тут были и китайцы сузкими глазками, и японцы в лаковых панцирях, индейцы, арабы в белых бурнусах, канадцы в меховых куртках, зулусы с их ассагаями, буры с их короткоствольными ружьями, татуированные индейцы и сотни других со всеми своими типичными атрибутами и свойственной им физиономией. Когда вся эта пестрая толпа, шествуя перед троном, разместилась по обе стороны галереи, тот же громадного роста негр, который возвестил о приходе Каддура, появился на авансцене и, очевидно, ожидал приказаний своего господина.

— Позови посланного из Канады! — сказал карлик. Одетый с ног до головы в котиковые шкуры метис американец приблизился почтительно к Каддуру и сказал:

— Повелитель, Риель ожидает только твоих приказаний, чтобы устроить восстание среди своих братьев канадцев против владычества Англии!

— Посланного буров! — крикнул карлик. Тяжело выступая, грубый, загорелый на солнце мужик снял почтительно свою соломенную шляпу, достал из нее запечатанное письмо и вручил его негру, сказав по-голландски:

— Буры Капланда шлют привет Каддуру и восстанут все разом по первому его знаку!

Карлик любезно перевел эти слова для Гертруды на французский язык, затем скомандовал:

— Индусов!

На этот раз выступила из рядов молоденькая девушка в костюме баядерки, окутанная прозрачным газовым покрывалом, затканным серебром, и чистым, тонким голоском проговорила:

— Индия как будто заснула теперь, но она только выжидает. У нее сто миллионов человек, готовых служить Каддуру всемогущему, чтобы отомстить за себя и возвратить себе свободу!

— А дочь моя, представительница Ирландии здесь? — осведомился карлик.

Молодая ирландка с удивительной белизной кожи и черными печальными глазами, в глубоком трауре, отозвалась на этот вопрос Каддура.

— Непобедимые на все готовы! — сказала она по-английски. — Они взорвут Лондон, если властелин найдет это нужным для блага нашего отечества!..

— А сын Махди? — потребовал карлик.

— Каддур велик, Махди его пророк! — сказал тотчас же появившийся молодой араб.

— Довольно!.. — сказал Каддур. — Пусть все они исчезнут!

Стена алькова задвинулась, и все это видение исчезло в тот же момент.

— Ты сама видишь теперь, кто я такой? — сказал карлик, обращаясь к Гертруде Керсэн.

И сложив на своей уродливой груди безобразно длинные руки, он устремил на девушку полный иронии взгляд.

Но она ответила ему тем же.

— Я вижу только, что ты имеешь в своем распоряжении хорошо обученных актеров, которые прекрасно знают свои роли! — сказала она после непродолжительного молчания.

— Актеров?.. Ты называешь актерами всех этих агентов моей власти, которых я показал тебе, и всех тех, которых я еще мог бы показать тебе, если бы захотел?.. Нет, не смей так думать, дитя! Это не актеры, а орудия, послушные и могущественные орудия в моих руках, которые, служа мне телом и душой, воображают, что служат исключительно своим страстям и своему мстительному чувству. Во всех концах света эти люди устраивают заговоры, вооружаются и готовятся, сами не зная друг друга, к чему-то такому, чего и сами они еще не знают, понуждаемые взаимной ненавистью злобой, завистью и алчностью. Но я один правлю ими. Я один могу разжечь в удобный момент их ярость и их бешеные страсти. Стоит мне сказать только слово, и завтра, если атого захочу, весь мир будет одной сплошной развалиной, завтра я один буду царить при свете дня, как царю теперь во мраке!.. Кто же, как не я, обессиливаю теперь могущественную Великобританию?.. Этот Махди, как сама ты видишь, не более как мой подчиненный. Если я захочу, восстанут и Индия, и Канада, во всем послушные мне. Буры и зулусы, все благодарны мне за то. что я доставлял им победу за победой. Сам Ситтивайс разве не был победителем до тех пор, пока довольствовался ролью моего подчиненного?! Но за то, в тот же день, как он захотел уйти от меня, был разбит наголову! А Ирландия? Разве она не готова в каждый любо! момент поджечь те фитили, какие я готовлю ей? Мои соглядатаи и тайные агенты рассеяны по всей земле. Случись только в мире какое-нибудь более или менее значительное событие, — и оно тотчас же делается мне известным. А этот глупый ребенок, этот Моони, воображает, что он сумеет утаить от меня свой безумный замысел. Не успел он и сам еще выработать его, как я уже знал весь его план во всех мельчайших подробностях… Да и сама ты отправлялась в Тэбали, а, видишь, очутилась здесь!..

— Да, благодаря какому-то подлому, изменническому поступку! — гневно воскликнула Гертруда. — Но несмотря на все эти твои проделки, карлик, все же не верю в твою власть, которой ты так похваляешься передо мной!

— Ты все еще не веришь? Чего же тебе надо, чтобы ты могла убедиться? — спросил карлик. — Хочешь ли, я покажу тебе, что пишет в настоящий момент Гордон, этот бедный, но славный воин, своему правительству?

Карлик еще раз ударил в ладоши. Другой альков открылся так же, как и первый, но в нем виднелась не богатая, роскошная тронная зала, а простое телеграфное бюро.

— Я отвел проволоку из Хартума, — сказал со злобной усмешкой карлик, — и теперь депеши Гордона не могут достигнуть Каира, не пройдя предварительно здесь через мои руки. Поди и прочти вот эту, если она тебя интересует! — добавил он, обращаясь к Гертруде.

Но так как та оставалась невозмутимой и не трогалась с места, то он продолжал:

— Ну, так я сам прочитаю ее тебе! Слушай!

«Генерал Гордон сэру Эвелину Барингу,

генеральному агенту ее Британского

Королевского Величества в Каире.

Хартум, второго Марта.

Чтобы все спасти, достаточно двинуть на Хартум всего один батальон английских солдат по пути Нила. Важно не число, а только престиж. Восстание падет само собой, если только я получу поддержку, хотя бы даже только мнимую, видимую поддержку, состоящую из европейских войск. В противном случае все погибло! Не пройдет трех дней, как мы будем блокированы.

Подпись: Гордон»

— Я передам эту депешу по назначению, — продолжал карлик со злобной усмешкой, — но слегка изменив ее, например, в том смысле, что Гордон вовсе не нуждается ни в какой поддержке со стороны европейских войск!.. Что ты на это скажешь, дитя?.. Веришь ли ты теперь в мою власть?..

— Я верю только в то, что ты страшный мерзавец и негодяй! — отвечала Гертруда, сохраняя все то же высокомерное, презрительное отношение к безобразному карлику и не уступая ему ни в чем.