Онлайн чтение книги Радуга
Глава восьмая

Федосия Кравчук проснулась внезапно, словно кто толкнул ее, и села на постели. Сердце билось так стремительно, словно хотело вырваться из груди. Она ловила губами воздух и прислушивалась. Что же это разбудило ее? И когда она, собственно, уснула? Ей казалось, что она не может, никак не может уснуть, и вдруг оказывается, что она крепко спала и что-то неприятное вырвало ее то глубокого сна. Что? Это не был стук — всюду царствовала глубокая тишина. Даже храп немца не нарушал молчания ночи, — видимо, он допоздна засиделся, как часта случалось, в комендатуре и еще не вернулся. И все же она не сама проснулась. Что-то ее разбудило, что-то внезапно прервало ее сон. Потому и колотилось так испуганное сердце.

Она не легла больше, напряженно прислушиваясь. И в хате, и за окном была полная тишина. Ветер, который с вечера утих, не поднялся и теперь. Ночь снова была ясная, прозрачная. По небу плыл месяц, окаймленный светящимся радужным кругом, и на полу резко выделялась тень оконной рамы. Герань в горшочке казалась совсем черной на фоне белых, покрытых морозным инеем стекол.

И вдруг за окном раздался какой-то шорох. Словно прерванный стон, оборвавшийся хрип. Федосия босиком соскочила на пол и сразу очутилась в сенях. Дрожащими руками она искала засов, но он не был задвинут. Вернер, видимо, действительно еще не пришел. Он никогда не забывал тщательно запереть за собой дверь.

Она открыла ворота. Мелькнули черные тени.

— Кто здесь?

Спрашивала не она. Она-то знала, знала с первого момента, когда очнулась от сна, когда сдерживала руками бешено колотящееся сердце.

— Это я, хозяйка, — ответила она шепотом. — Тихонько, ребята, его нет…

Они были уже в сенях. Она узнала маленького разведчика.

— Не пришел еще, должно быть, в комендатуре сидит.

— Ну, так нечего нам и заходить. В комендатуру, ребята!

— Подождите, — лихорадочно удерживала их Федосия, — она-то ведь здесь.

— Что за она? Кто такая? — торопился командир.

— Немцева любовница.

— Ну, станем мы тут с бабами возиться! Утром посмотрим, что делать с немкой!

— Она не немка, она наша, — сурово сказала Федосия.

— Вон как? Ну, тогда дело другое, — где же она?

— Спит в комнате.

Лейтенант недовольно поморщился.

— Что ж, посмотрим… Свет какой-нибудь можете зажечь?

— Часовой увидит.

— Часового уж нет, мать.

— Ну, вот и ладно. Так я зажгу лампочку.

Дрожащими руками она искала спички. Пришли, пришли, наконец-то она дождалась!

Маленький разведчик подал ей коробку спичек. Она зажгла лампу, привернув фитиль.

— В комендатуре шестеро наших заперты, заложники…

— Не беспокойся, мать, наши уже там, под комендатурой. Уж они их выпустят. Мы было хотели потихоньку коменданта убрать…

— Что поделаешь, не пришел сегодня. Работа у них, видно, спешная.

Осторожно, чтоб не скрипнуть, она открывала дверь. Красноармейцы, стараясь не стучать сапогами, шли за ней. Федосия, высоко подняв лампу, осветила кровать.

Пуся проснулась и, уверенная, что пришел Курт, спросонья пробормотала что-то. Но никто не ответил, и она обернулась, отбросив волосы с лица.

Лейтенант внезапным движением вырвал из рук хозяйки лампу и шагнул вперед.

— Кто это? — спросил он диким голосом.

— Комендантская любовница, наша, из местечка, — объяснила удивленная Федосия.

Пуся не отрывала круглых, полных ужаса глаз от человека с лампой. Голубая ночная сорочка соскользнула с ее плеча, обнажив маленькую грудь. Она поджала под себя ноги и едва заметным, подсознательным движением отодвигалась, отодвигалась в угол кровати, словно хотела спрятаться, скрыться, исчезнуть в щели стены. Лейтенант задрожал. В свете лампы блеснули покрытые красным лаком ногти, на мгновение сверкнули треугольные зубы между побелевшими, как бумага, губами.

— Сережа…

Шепот был тише шелеста ветра в листве, но Сергей услышал, вернее, узнал свое имя по движению губ. Он задрожал. Пуся защищающимся движением выставила вперед руку, маленькую, слабую руку с ногтями, словно обагренными кровью. В ее круглых глазах отражался ужас. Кровать показалась огромной, огромной, она пряталась в одном углу ее, как маленькая куколка, с обнаженной грудью, выглядывающей из голубого шелка, с крохотными ногами под оборками сорочки.

Где-то грянул выстрел.

— У комендатуры, — сказала Федосия. Но в ту же минуту защелкали выстрелы и в другой стороне, и в третьей. Пальба раздавалась повсюду.

Сергей поднял револьвер. Не моргнув глазом, взглянул в знакомые черные глаза. Щелкнул выстрел. Пуся дрогнула. Губы полуоткрылись, блеснул ряд острых, треугольных зубов. Круглые глаза еще более расширились и, остекленев, застыли.

— К комендатуре, — скомандовал Сергей, и они, спотыкаясь о порог, о ведра в кухне, выбежали на серебряную, искрящуюся от луны улицу.

* * *

В деревне кипела борьба. Первый выстрел, который они услышали в избе, был сделан рядовым Завясом из отряда, который должен был захватить неприятельскую батарею.

В то время, как Сергей со своими подкрадывался к Федосьиной избе, чтобы застигнуть во сне коменданта, те ползли в снегу по склону небольшого пригорка, к церкви. Невидимые в своих белых халатах, они ползли по снегу, прячась в тени хат, прокрадываясь рвами. Впереди, напрягая зрение, полз сержант Сердюк. Так они благополучно доползли до самой батареи. Темные дула орудий четко выделялись на фоне снега и неба, молчаливые, чудовищные пасти торчали высоко над головами ползущих. Три солдата, разговаривая вполголоса, сидели у орудий. Вдоль батареи прохаживался часовой. Снег монотонно поскрипывал под его ногами.

Сердюк с затаенным дыханием ждал. Часовой повернул у самого рва. Сержант увидел его узкую спину, торчащий над головой штык. Он бесшумно вылез из рва и внезапным прыжком налетел на немца. Оба покатились в снег. Сердюк сдавил горло противника, прежде чем тот успел издать стон. Но орудийная прислуга заметила внезапное исчезновение своего товарища.

— Эй, Ганс! — беспокойно позвал один, и как раз в эту минуту кто-то из красноармейцев неосторожно придавил сухую ветку. Она предательски треснула. Винтовки орудийной прислуги без команды вскинулись, и вот тогда-то Завяс не выдержал и выстрелил в первого с краю. Немец упал навзничь. Дальнейшее произошло так быстро, что они сами были ошеломлены: оказалось, что при орудиях больше никого нет, что батарея в их руках. Выстрелы гремели и со стороны дороги, там, где, согласно плану, помещалась немецкая комендатура.

— Бегом, ребята, — скомандовал Сердюк, но в ту же минуту перед ним выросли черные тени. Немцы, видимо, уже поняли, что нападающих немного, и бежали смело, не пригибаясь, не подкрадываясь. Загремели выстрелы, и Сердюк припал на колени, почувствовав внезапную боль в правой ноге.

— Что случилось?

— Ничего, ничего, ребята! А ну, по ним! Залп!

Один из бегущих свалился с ног, но это не задержало остальных. Автоматы были у всех, и залпы слились в неумолкаемый грохот.

— На землю, ребята, бейте по ним с земли!

Они припали за орудиями, беря на прицел темные фигуры, четко вырисовывающиеся на снегу. Сердюк тщательно целился, чтоб не тратить зря патронов. Вдруг он почувствовал страшный холод в лице и подумал, что это от приклада автоматической винтовки. Стыл лоб, нос, деревенели щеки.

Заряжая винтовку, он глянул вниз и увидел на снегу большую, черную лужу.

— Бейте, ребята! Залпами по ним бейте!

Что же это за лужа, в которую он попал коленом? Брюки на коленях совсем промокли. И это было странно в такой мороз. Будто кто водой полил.

Немцы лежали теперь по другую сторону площади в придорожном рву и систематически, равномерно, непрерывно стреляли. Сердюк приподнял голову над снежным холмиком, который защищал его лицо, и оценил положение. Такая стрельба могла продолжаться бесконечно. А выстрелы гремели по всей деревне, и неизвестно, как там идут дела. Его отрядик в пять человек и он сам могли там очень пригодиться.

— Ну, ребята, долго мы будем с ними возиться! Ура! За родину, за Сталина!

Они вскочили, как один. Пригибаясь на бегу, рванулись в грохот автоматических винтовок, в пулеметные залпы, как жала, выставив вперед штыки. В несколько прыжков они добежали до рва и сверху прыгнули, прямо на обалдевших, ничего не понимающих немцев. Придорожный ров умолк, как задушенный в глотке волчий лай. Трупы немцев темными пятнами лежали на снегу.

— Теперь куда? — запыхавшимся голосом спросил Завяс. Но Сердюк не отвечал. Они с удивлением оглянулись.

— Эй, товарищ Сердюк, где вы?

— Что случилось? — недоверчиво спрашивал светлоглазый Александр, ближайший друг Сердюка.

— Да он бежал с нами или не бежал?

— С ума ты сошел, что ли, конечно, бежал!

— А куда же он девался?

— Здесь он лежит, здесь! — запыхавшимся голосом крикнул самый младший из всех, Ваня.

Алексей кинулся туда. Сердюк лежал на полдороге между орудиями и рвом.

— Что случилось? — глухим шепотом спрашивал Ваня.

Алексей взглянул на снег. При лунном свете четко виднелся кровавый след, большие лужицы крови, от орудий до самого места, где лежал убитый.

— Куда в него угодило?

Алексей молча показал пальцем. Стопа и часть голени лежали почти под прямым углом к остальной части ноги. Снег вокруг этого места превратился в черную лужу.

— Ногу ему прострелили, как ножом отрезана…

— Смотрите! На чем он бежал!

— Нечего смотреть! К комендатуре, ребята, там жарко!

Они поспешно двинулись за Алексеем по скрипящему снегу.

* * *

Когда раздался первый выстрел, капитан Вернер спал на полевой койке в комендатуре. Он ждал звонка из штаба и не мог пойти домой. У другой стены крепко слал фельдфебель, в следующей комнате, как всегда, вповалку улеглись солдаты. Капитан ждал долго, но телефон молчал. Его раздражало и сопение, доносящееся из другой комнаты, раздражал храп фельдфебеля. Койка была жесткая и неудобная. Наконец, он уснул. Его разбудил выстрел.

— Опять кто-то шатается по деревне, — раздраженно подумал он. Его сердило это новое доказательство бессилия немецких приказов.

Но почти моментально грянул второй выстрел, третий. Капитан сорвался с кровати.

— Заузе, вставайте!

Фельдфебель был уже на ногах. Послышался скрип шагов под окнами, и в комнату ворвались солдаты.

— Большевики в деревне!

— Запирайте двери! Гасить свет! — скомандовал Вернер, и они бросились задвигать тяжелый засов, закладывать двери поперечными балками.

Комната, где висел телефон, была самая обширная и лучше всего годилась для обороны. Хотя Вернер не рассчитывал, что здесь действительно придется защищаться, все было подготовлено. Дверь была мощная, из толстых досок. Вернер приказал еще обить ее жестью и укрепить запоры. Стены были из толстых бревен, на окнах крепкие ставни. Дом строился давно и предназначался, видимо, под склад или амбар. Та часть, где ночевали солдаты и сидели заложники, была пристроена позже, когда в доме разместились уже сельсовет, красный уголок и библиотека. Там стены были тоньше и дверь запиралась просто на ключ. Но здесь можно было чувствовать себя, как в крепости.

— Открыть амбразуры!

Они мгновенно откатили лежащие вдоль стен бревна. Здесь рядами лежали мешки с песком, а у самого пола были вырезаны узкие щели. Солдаты припали к земле. Сквозь отверстия в теплую комнату хлынул холод, заклубился пар. Залаяли винтовки.

В соседней комнате затопотали шаги. Совсем близко грянул выстрел.

— Звони в штаб, звони скорей в штаб! Партизаны? — спросил Вернер запыхавшегося часового, который вставлял ленту в пулемет.

— Нет! Армия!

— Много их?

— Не знаю, стреляют всюду, видно, зашли со всех сторон.

Вернер выругался.

— Звони, звони!

— Господин капитан, телефон не работает…

Он подскочил к столу, но напрасно кричал в трубку и колотил кулаком по молчащей коробке. Мертвая тишина…

— Перерезали, мерзавцы!

Он со злостью треснул кулаком. Телефон с грохотом упал на пол. Он пнул его ногой в угол.

— Справимся сами! Внимание!

С улицы посылались выстрелы, слышно было, как щелкают пули о толстые бревна стен. В соседней комнате в дверь грохали прикладами, но слышался только гул, дверь не дрогнула.

Нападением на комендатуру руководил лейтенант Шалов. Не успели они выломать первую дверь и ворваться в дом, как прибежал отряд, захвативший батарею.

— Где Сердюк?

— Сердюк погиб, батарея взята.

В первой комнате они нашли солдатские постели, беспорядочно разбросанные вещи и ни живой души.

— Ишь, мерзавцы, проснулись и заперлись в той комнате.

— Выкурим их и оттуда…

Внутри с шумом отодвинулось бревно, и из отверстия в другую комнату посыпались выстрелы.

— Выйти! Будем брать снаружи!

Они рассыпались в цепь вокруг дома, но сразу поняли, что это своего рода крепость. Мощные бревна не поддавались пулям. От них откалывались небольшие щепки, но стены оставались целы. Резко лаяли пулеметы. В отверстиях вспыхивали голубоватые и красные огоньки. Дом изрыгал смерть.

— Патронов они не жалеют, — пробормотал Шалов.

— Видно, подготовились к обороне, товарищ лейтенант…

По всей деревне шла стрельба. По-видимому, отдельные отряды осаждали немцев на их постах. Но все заглушал грохот, доносящийся из укрепленной избы.

— Ну, ребята, надо их брать… До рассвета надо их брать, нечего тут возиться. Утром какая-нибудь случайная ихняя часть может подойти, и все пропало…

Они залегли за холмиками, во рву и старались меткими выстрелами разбить высовывающиеся из отверстий винтовки. Но огонь не затихал ни на минуту.

* * *

У Левонюков немцев захватили врасплох. Ворвавшиеся в избу бойцы застали их спящими. Солдаты в испуге вскакивали, хватали лежащие у постелей винтовки, спотыкались о разбросанные пояса.

— Ложитесь на землю, — крикнул Минченко перепуганной Левонюк. Она послушно упала, стараясь втолкнуть под кровать свою младшенькую, Ганку. Но не успела еще она толком понять, что происходит, как в избе снова стало тихо. Бойцы исчезли, на полу валялись трупы немцев в белье.

— Ну-ка, Васька, помоги мне, надо выкинуть падаль из хаты, — все еще дрожа, сказала она сыну, и они вдвоем принялись вытаскивать трупы. Тяжело дыша, они тащили их за ноги. Ваське было всего двенадцать лет, сама она была беременна.

— Потихоньку, потихоньку, куда торопишься? — кричала она на сына. Но Васька знал, куда торопится. Ему не удалось вовремя выскользнуть за красноармейцами, и вот теперь мать задерживает его этой глупой работой. Там, на деревне, идет пальба, раздаются крики, а ему приходится таскать за ноги убитых немцев вместо того, чтобы бежать туда и собственными глазами увидеть все, что там делается. А может быть, ему даже винтовку бы дали, — кто знает, вдруг дали бы?

Тишина давно была нарушена. Теперь уже никто не крался, не полз за плетнями.

— Помните, ребята, ни одна живая душа не должна ускользнуть, ни одна живал душа! — сказал красноармейцам лейтенант, когда они разбивались на группы, подходя к деревне. И все понимали, что от этого зависит успех предприятия.

Немцы в разных местах вели себя по-разному. Кое-где они решили защищаться по хатам, кое-где в переполохе выбегали во двор в одном белье, но с винтовками и запасом патронов. Полуголые, они выскакивали на трескучий мороз, припадали за углами сараев, за плетнями и упорно стреляли.

— Не путайтесь под ногами, не путайтесь! — покрикивал Сергей на баб, которые вдруг появились, как из-под земли, попадая прямо под перекрестный огонь.

— Товарищи, у меня в избе шестеро немцев, шестеро немцев! Скорей! — Пельчериха тащила за шинель красноармейца.

— Где же это?

— Да ты только иди, уж я тебе покажу, изба близенько, тут сейчас, — агитировала она, будто расхваливая хорошую квартиру.

Они побежали за ней, но тотчас увидели, что дело не так просто. Их встретил убийственный огонь. Здесь тоже были вырезаны отверстия в стенах и из них вырывалась смерть.

Пельчериха припала к земле вместе с бойцами. Молодой паренек рядом с ней схватился рукой за грудь и со стоном опустил голову на дуло винтовки.

— Ни к чему это, ребята, — крикнула она. — Этак они вас по одному выбьют, а сами будут в хате сидеть! Подожгите избу!

— Это твоя изба?

— Моя, чья же еще? Поджигайте, поджигайте!

— В избе никого нет?

Пельчериха сжала кулак.

— Ребенок… Старшие-то выскочили, а там… в люльке…

— Ну, так как же? Спятила ты, баба, что ли?

Она схватила красноармейца за рукав.

— Что делать, родимый ты мой! Что делать! Не пропадать же вам за одного ребенка… Я мать, я тебе говорю — поджечь избу!

— Опомнись, мать! Что ты!

— Подожгите избу! Ну, вот, смотрите!

Второй красноармеец торопливо завязывал платком руку. На платке большими пятнами проступала кровь.

Бойцы не слушали Пельчариху, но она, причитая, все уговаривала, цепляясь за их шипели.

— Да не путайся ты тут, убьют, только и всего! Не видишь, как стреляют?

— Кому надо в старую бабу стрелять…

В одном из отверстий винтовка умолкла.

— Вот видите! Только стрелять, как следует, и все будет хорошо!

— Эй, ребята, а если через крышу? С другой стороны через крышу, я проведу!

— Ну, вот, это другое дело! А то поджигайте и поджигайте! Где это? Пошли!

Несколько человек остались и стреляли с двойной энергией. Остальные побежали за Пельчарихой. Через мгновение в избе началась свалка.

— Не стреляйте! — крикнула Пельчериха, широко распахивая дверь. — Не стреляйте!

Они вскочили. В избе лежали мертвые немцы, одни лицом на пулемете, другие заколотые штыками.

— Смотри-ка, Сережа, прямо в лоб…

Стрелок с гордостью осмотрел свою работу. Пельчериха схватила из люльки ребенка.

— Убили, — сказала она мертвым, глухим голосом.

Они взглянули. Маленькое тельце безжизненно висело в руках женщины, головка была разбита, люлька залита кровью.

— Должно быть, он заплакал в люльке, и они его прикладом, сволочь…

Пельчериха стояла с мертвым ребенком на руках и бессознательно покачивала легкое тельце.

— Вот… А вы не хотели поджигать… Ребенка пожалели… И за ребенка те двое раненых…

— Тихо, мать, тихо…

— Да ведь я не плачу, родимый ты мой, я не плачу. Ружье вот вы бы мне дали…

* * *

Выстрелы в деревне понемногу стихали. Борьба продолжалась еще только у комендатуры. Небо уже бледнело, месяц в радужном ободке таял в вышине; таяли радужные столбы, как триумфальная арка, стоявшие по обе стороны его. Воздух сливался в безграничную голубизну, весь мир был словно стеклянный шар, наполненный льдом. В серебро и голубизну врывались лишь красные огоньки беспрерывно гремящих у комендатуры выстрелов.

— Этак мы не справимся, ребята… Гранаты бы швырнуть в окно, может, ставни не такие уж крепкие.

— А как подойдешь-то? Палят, как сумасшедшие…

Действительно, из отверстий в стенах лился поток огня. Непрерывно трещали выстрелы, снег взвивался маленькими облачками в ста местах сразу.

— Светает, — беспокойно сказал Шалов, оглядывая светлеющее небо. Далеко на небосклоне уже виднелась розовая полоса. Борьба затянулась дольше, чем он ожидал. Наступит день, на дороге могут появиться немецкие отряды, подоспеть неожиданные подкрепления. Все, что происходило под покровом ночи, могло остаться незамеченным. День избавлял немцев от страха перед неизвестным, позволял им выходить, двигаться. Если где-нибудь интересуются этим отрядом, — а им наверняка интересуются, — то обратят внимание на отсутствие телефонной связи, пошлют людей, начнут искать. День помогал немцам.

— Ну, ребята…

— Ничего не выходит, товарищ лейтенант… Тут год можно просидеть. Вот, если бы гранату бросить!

— Что ж, надо попробовать, — вдруг сказал Сергей.

— Что ты, как ты попробуешь?

— Ничего, я попробую…

Он далеко обошел стороной и пополз, подкрадываясь из-за угла, с той стороны, где не было отверстий в стенах. Они прервали стрельбу, боясь попасть в него.

— Что он выдумал? — волновался Шалов. Но Сергей полз спокойно. В холодном полумраке рассвета было видно, как там, в темной дыре отверстия, движется дуло винтовки, как оно ищет цели, как безошибочно бьет, сея смерть.

И вдруг Сергей поднялся. Прежде чем они поняли, что происходит, он вырос между ними и изрыгающим смерть отверстием, выпрямился во весь рост и стремительным движением бросил в окно связку гранат. Взвился огонь. Человек перед окном словно повис в воздухе. Потом он качнулся и медленно опустился на землю.

— Вперед! — скомандовал Шалов. Они бросились к дому. Пулемет в амбразуре молчал, залитый кровью, молчали пулеметчики. Гранаты сделали свое дело.

— Вперед, ребята!

Они осыпали дом выстрелами и ринулись внутрь сквозь пробитое гранатами отверстие, раня руки о выбитые стекла. Языки пламени лизали толстые бревна.

— Там же наши! Там наши! — пронзительно закричала Малючиха. Только сейчас все вспомнили о заложниках.

А они стояли у стен, приложив к ним уши. Они не спали, когда раздался первый выстрел, и все сразу услышали его, как удар собственного сердца. За первым выстрелом последовал другой. Нет, нет сомнений не было — это не случайный выстрел часового.

— Наши, — высоким, срывающимся голосом сказала Чечориха.

— Наши, — прошептала Ольга. Одна Малаша не двинулась с места, продолжая стеклянными глазами смотреть во тьму.

— У церкви стреляют, — заметил Евдоким.

— У ихней батареи…

Выстрел раздался у самой стены. Ольга запищала.

— А ты потише! Здесь наши, здесь…

Они сидели, как в западне. Их окружала тьма, ничего не было видно. А за стеной стреляли, бегали, кипела свалка, а они ничего не видели, ничего не знали.

— Пришибут нас еще немцы, пока наши успеют, — подумал Грохач, но ничего не сказал, чтобы не напугать женщин. Он с волнением прислушивался к тому, что происходит за дверью. Но мгновение спустя они услышали, как грохают в дверь приклады, как падают двери, топочут в соседней комнате шаги. Грохач стал бить кулаком в дверь.

— Ребята! Выпустите нас! Выпустите нас!

Но за стеной продолжались шум и топот, никто не слышал его криков.

— Ну-ка, бабы, помогите, a то не слышат! До каких пор мы будем здесь сидеть?

Ольга подскочила и стала упорно бить кулаком в стену. За ней Чечориха.

— Ребята! Выпустите!

За стеной продолжался шум. Крики, пальба. Но никто не отвечал на отчаянный зов узников.

— Крепче, бабы, услышат же в конце концов…

— Что это, неужели в деревне никто им не скажет? Забыли они о нас, что ли?

Снова загрохотали кулаки, но одновременно снаружи раздался топот. По-видимому, бойцы выбегали из дома. На мгновение воцарилась тишина. Заключенным показалось, что перед ними разверзлась бездна. Надежда на спасение исчезла.

— Что это? — глухо спросил Евдоким. — Наши уходят?

— Ох! — зарыдала Ольга.

— Молчи, глупая! А вы тоже, старый, а глупый! С другой стороны пытаются, не слышишь?

Они умолкли. Шум и выстрелы доносились с удвоенной силой с другой стороны.

— С улицы хотят взять…

— Чей это пулемет бьет?

— Немецкий… А теперь наш, слышишь?

Сбившись в кучку, они с волнением прислушивались. Только Малаша сидела неподвижно, словно ничего не происходило.

— Ох, боже ты мой, боже милостивый! — вздыхал Евдоким. Грохач оглянулся на него.

— Ты что, молиться собираешься?

— А пусть молится, если хочет, — вступилась за старика Чечориха. — Мешает это вам, что ли?

Евдоким опустился на колени перед дверью и дрожащим, старческим голосом начал:

— Отче наш, иже еси на небеси…

Грохач пожал плечами. За стеной гремели выстрелы и вдруг послышался страшный грохот. Все задрожало, словно дом падал.

— А-аах! — пронзительно вскрикнула Ольга.

Раздались голоса. Шум усилился. Где-то совсем поблизости раздался страшный женский крик. И почти одновременно затопотали шаги, загрохали приклады.

— От дверей! От дверей! — скомандовал Грохач. Они отступили. Дверь с грохотом упала.

Им показалось, что в темноту ворвался светлый день. Соседнюю комнату уже освещал бледный рассвет, испещренный красными пятнами огня. Вся запыхавшись, ворвалась Малючиха.

— Наши, наши! Выходите! — кричала она, плача и смеясь, хватая за рукав Чечориху. — Дети у меня, живые, здоровые… Наши в деревне! Наши в деревне!

— Потише, бабы! — прикрикнул на них Грохач. — Дайте выйти!

Малаша одним прыжком поднялась с земли и без единого слова выбежала из дому. На дороге сидел молодой боец и перевязывал себе ногу. Уверенным движением она схватила лежащую около него винтовку.

* * *

Капитан Вернер наполовину задохся от дыма. От беспрестанной стрельбы в наглухо запертой избе было совершенно темно. Дым душил, ел глаза. Дула винтовок раскалились. Назойливо стонал раненый солдат у стены. Вернеру хотелось обернуться и выстрелить ему прямо в лицо, но он ни на минуту не мог оторваться от своего автомата. В комнате вповалку валялись раненые. Вернер чувствовал, что живым ему отсюда не уйти. Его захватили врасплох. Капитан ничего не понимал — по всем данным фронт был далеко, очень далеко — и вдруг немецкая комендатура окружена не партизанами, что могло бы случиться и в глубоком тылу, а регулярным войском, отрядом Красной Армии.

Раненый стонал все пронзительнее. Чорт возьми, неужели никто не знает, что здесь делается. До каких пор это может продолжаться? Провода перерезаны, нет никакой возможности связаться с, кем-нибудь. Выстрелы утихли, все шумнее становилось на площади у комендатуры. По-видимому, его отряд уже перебит, и комендатура — последняя обороняющаяся позиция.

Вдруг оглушительный взрыв потряс черный от дыма воздух. Воздушная волна отбросила его далеко к стене. Раздались крики. Ставни упали, и он понял, что в окно бросили связку гранат. Взвились языки пламени. Вернер почувствовал болезненный укол в плече. На полу валялись куски мяса, обрывки рук, ног. Нет, здесь больше делать нечего. Он кинулся в соседнее помещение. Здесь было спокойнее. Небольшой чулан имел только одну амбразуру, и пулеметчик без передышки нажимал гашетку, хотя никто уже не отвечал ему. Видимо, с этой стороны все ушли. Вернер выхватил засов. Ставни с шумом распахнулись. Капитан выскочил на снег, его ослепил утренний блеск снега и неба. Сзади слышались шаги. Видимо, красноармейцы врывались в дом. Огромными прыжками он помчался к первому попавшемуся строению, к сараю Малюков.

Вдруг на его пути, как из-под земли, выросла Малаша. Держа за дуло винтовку, она внезапным движением кинулась к нему. Вернер совсем близко увидел смуглое девичье лицо, горящие глаза. Растрепанные волосы развевались вокруг этого лица, страшного и вдохновенного. Со всего размаха крепких рук Малаша занесла над головой винтовку. Вернер прицелился. Выстрел и страшной силы удар приклада, опустившийся на его голову, совпали во времени. Он застонал и свалился навзничь. Кровь заливала ему глаза, густой волной клокотала в глотке. Вернер задыхался.

В двух шагах от него лежала Малаша. Она почувствовала выстрел одновременно с тем, как услышала треск ломающейся кости. Пулю в своем теле она ощутила как счастье. В живот, вот так и надо было, в живот. Счастливая улыбка появилась на ее губах. Выражение, которое целый месяц превращало ее лицо в холодную маску старости, бесследно исчезло. Она лежала с раскинутыми руками, лицом к небу, черноглазая, смуглая Малаша, самая красивая девушка в деревне. Она еще сжимала в руке дуло винтовки, но все уже было далеко от нее, уплывало в радужном блеске, в лазури ледяного утра, в искрящемся снеге, на который падали лучи солнца.

Эти первые лучи разбудили радугу. Ее бледный полукруг виднелся на небе всю ночь, но лишь в виде беловатой полосы, едва заметной в глубине неба. Теперь солнце насытило ее блеском, теплом, и она заиграла на небе нежными, как цветочная пыльца, красками. Она переливалась розовыми лепестками, лиловела ранней весенней сиренью, играла оттенками фиолетовых колокольчиков, ярким пурпуром розы, золотом лепестков горицвета.

Глаза Малаши устремились на сияющий полукруг, высоко раскинувшийся по небу. Жизнь вытекала из тела вместе с кровью. Костенели пальцы, холодели ноги, застывало тело. А счастливые глаза смотрели на сияющую дорогу, проложенную из конца в конец по далекому небу. Радостная дорожка во все светлеющей, все более насыщенной солнцем лазури. Она шла по радужной тропинке, Малаша, красивейшая девушка в деревне, лучшая работница в колхозе. Это о ней писали в газетах, для нее зацветали любовью летние ночи.

Не было больше ни снега, ни мороза. Под головой шелестело сено, душистое сено, полное цветов. Журчала вода, где-то недалеко била ключом свежая вода. В тишине ночи звучала гармонь. Глаза поискали в небе радуги — но нет, какая же радуга, ведь это летняя ночь. Радостно смеется Иван, вот у самого ее лица его глаза, серые глаза под черными бровями. Ночной мрак застилал образ любимого. А ведь радуга была, только что была радуга. Захотелось увидеть ее еще раз, насытить глаза ее блеском. Малаша с трудом приподнялась на локте. Нестерпимая боль пронизала ее внутренности, и она снова упала на снег. Она поняла, что умирает. Ее руки затрепетали в воздухе, пытаясь схватить цветную ленту, раскинувшуюся в небе радугу. Глаза остекленели, уставившись в небо. Из-за полуоткрытых губ блеснули ровные, белые зубы, и лицо застыло в улыбке, полной муки.

* * *

Шум за домами усилился — это бабы вели пойманных немцев. Терпилиха открыла беглеца в собственном хлеву. Бросив винтовку, он вбежал в открытые двери и съежился под охапкой соломы в углу. Его выдали следы на снегу. Терпилиха не позвала на помощь красноармейцев — она и две дочери Грохача с вилами и граблями в руках осторожно вошли в хлев.

— Эй, фриц, вылезай! Погоди-ка, Фроська, вон он в соломе сидит…

— Не толкайтесь, сейчас я его нащупаю вилами!

— От стенки, от стенки заходи, а то еще выстрелит, сволочь…

Осажденный вояка не понимал слов, но сквозь стебли соломы разглядел занесенные вилы. Немец торопливо вылез, отряхая с себя солому. На нем висели лохмотья порванного мундира, голова была обмотана дамским трико.

— Вот так кавалер, поглядите-ка, девушки! Ну, двигайся, двигайся…

Испуганный немец поспешно направился к выходу. На пороге он споткнулся.

— Гляди, как оно ползет… Выше, выше лапы-то поднимай. Фроська, посмотри-ка, нет ли там винтовки в соломе? пригодится…

Девушка тщательно обыскала угол.

— Нету, видно, раньше где-то бросил.

— Вот герой! А сапожки-то на нем, фу-ты, ну-ты! — заметила Терпилиха. Ноги немца были обернуты тряпками.

— Ноги-то, видно, отморожены, вон как тащится.

— Никто его сюда не звал, сидел бы дома да грелся у печки, сколько влезет… Так нет, нашей земли ему захотелось!

На улице сбегался народ.

— Откуда ты его взяла, Терпилиха?

— Хо, хо, смотрите-ка!

— А вам что? Не видите, пленного веду? А вы бы лучше тоже поискали по сараям да хлевам, чем глаза-то таращить. Они теперь расползлись, как тараканы, надо поискать!

— Правильно говорит, — заметил хромой Александр. — Ну-ка, бабы, поищем, куда там они забрались.

Все разбежались, хватая вилы, лопаты, топоры.

— Вместе пойдем, вместе!

— Кучей веселей!

— Ого, Ленька боится, как бы где на немца не наступить…

— Коли надо, я так наступлю, что он и не пикнет!

— Ну, ну, бабы, — успокаивал их Александр, — поменьше болтайте.

Они пошли всей толпой от избы к избе. Обыскивали сараи, заглядывали в конюшни. Дети путались под ногами, радостно пищали.

Прибежал запыхавшийся Сашко.

— У нас в хлеву немец!

Толкая друг друга, они кинулись туда и с гордостью вывели трясущегося от страха фрица. Красноармейцы, которые тоже обыскивали деревню, улыбались, встречая баб, но те знали все углы и закоулки.

— Ну, что, ребята, у кого больше пленных?

— У вас, у вас, — смеясь, признавали бойцы.

— Где их комендант? — волновался Шалов. — Поищите, ребята, неужели сбежал.

Они осмотрели убитых немцев. Фельдфебель, солдаты…

— Капитан, ищите капитана!

А Вернер лежал в глубоком снегу за сараями. Один глаз вытек, выбитый ударом приклада. Но другой прямо смотрел в раскинувшееся над головой небо. Невыносимая боль разрывала голову. Казалось, что по черепу безустанно бьет огромный молот. В горло лилась кровь. Вернер торопливо глотал, глотал ее, захлебывался, а она все текла, точно из бездонного колодца. Мучительные судороги гортани сотрясали все тело.

Он устремил единственный глаз в далекую лазурь, словно ища там ответа. И тут он увидел радугу. Огромный полукруг, раскинувшийся из конца в конец горизонта, сверкающую ленту, связывающую небо с землей. Сияли мягкие, насыщенные светом краски. В отуманенной голове мелькнуло воспоминание, — где это он видел такую радугу? Ах, да, перед этой вьюгой… Как тогда сказала баба? Она подтвердила, что радуга — доброе предзнаменование.

Капитан Вернер застонал. Радуга была добрым предзнаменованием — не для него. Радуга радостно сияла, но он уже не видел ее, погруженный в тьму.