Онлайн чтение книги Рассказы
Деревянная статуя Драуна

Как-то раз солнечным утром (дело происходило в городе Бостоне, в добрые старые времена), молодой резчик по дереву, всем известный под именем Драуна, рассматривал толстый дубовый чурбан, который он собирался превратить в резную фигуру на носу корабля. И в то время как он раздумывал, какую бы форму и сходство лучше всего придать этому превосходному куску дерева, к нему в мастерскую вошел некий капитан Ханнеуэлл, владелец и командир брига «Полярная звезда», недавно возвратившегося из своего первого плавания на Файал.

— Как раз то, что мне нужно, Драун! — воскликнул бравый капитан, постукивая по чурбану ротанговой тростью. — Как раз то, что мне нужно! Я заказываю вам из этого куска дуба носовое украшение для «Полярной звезды». Она показала себя самым быстроходным судном, когда-либо бороздившим океан, и я хочу украсить ее нос красивейшей из статуй, какую только может человек создать из куска дерева. И вы, Драун, как раз тот человек, который может это сделать лучше кого бы то ни было.

— Вы, право же, преувеличиваете мои способности, капитан, — промолвил резчик с притворной скромностью, за которой скрывалась уверенность в своем мастерстве. — Но ради вашего славного брига я готов сделать все, что в моих силах. Какую же из этих фигур вы предпочитаете? Вот, — сказал он, указывая на фигуру в половину человеческого роста с вытаращенными глазами, в белом парике и алом кафтане, — отличная модель, портрет нашего милостивого короля. А это доблестный адмирал Вернон. Если же вы предпочитаете женскую фигуру, то что вы скажете об этой Британии с трезубцем?

— Все они отменно хороши, Драун, — ответил капитан, — отменно хороши, но так как на океане нет корабля, равному моему бригу, я решил, что он должен иметь на носу такое украшение, какое и старику Нептуну еще не доводилось видеть. К тому же в этом деле есть тайна, и вы должны обещать мне сохранить ее.

— Охотно, — ответил Драун, недоумевая, что за тайна может быть связана с фигурой на носу корабля — украшением, предназначавшимся для обозрения всего мира. — Положитесь на меня, капитан, я сохраню вашу тайну, насколько это позволит природа, моего ремесла!

Тогда капитан Ханнеуэлл, взяв Драуна за пуговицу жилета, поведал ему свою тайну таким тихим голосом, что с нашей стороны было бы нескромным повторить его слова, совершенно очевидно предназначавшиеся для уха одного только резчика. Мы же воспользуемся представившимся случаем и познакомим читателя с некоторыми обстоятельствами жизни самого Драуна.

Он был первым из известных нам американцев, кто стал заниматься, правда в весьма скромных пределах, тем видом искусства, которое в настоящее время насчитывает столько знаменитых или обещающих прославиться мастеров. Уже в раннем детстве проявил он способность — ибо было бы преувеличением назвать это талантом — способность, говорю я, воспроизводить человеческие фигуры в любом из материалов, попадавшихся ему под руку. Каждую зиму снега Новой Англии поставляли ему материал такой же сверкающей белизны, как мрамор Пароса или Каррары; правда, прочность этого материала значительно уступала прочности мрамора, зато находилась в полном соответствии с притязаниями на бессмертие ледяных статуй юного ваятеля. Как бы то ни было, эти фигуры вызывали восхищение судей даже более зрелых, чем его школьные товарищи, и были выполнены весьма ловко, но без той внутренней теплоты, которая одна только способна заставить снег таять под руками настоящего мастера. Став старше, молодой человек обратился к сосне и дубу, как материалам, более достойным его мастерства, которое к этому времени стало приносить ему серебро в добавление к пустым похвалам, бывшим ранее единственной, но вполне заслуженной наградой за произведения из быстро тающего снега. Он приобрел известность своими маскаронами на фонтанах, деревянными вазами, венчавшими столбы ворот, и украшениями для каминов, в которых было больше гротеска, чем подлинной фантазии. Ни один лекарь не мог и мечтать о солидной клиентуре, не обзаведясь позолоченной ступкой, а то и бюстом Галена или Гиппократа искусной работы Драуна. Но больше всего заказов получал он на изготовление носовых украшений корабля. Было ли это изображение самого короля, знаменитого британского адмирала или генерала, губернатора провинции или любимой дочери судовладельца — все они, одинаково ярко раскрашенные и густо позолоченные, возвышались на носу корабля и приводили окружающий мир в замешательство своим надменным взглядом, выражавшим их безмерное над ним превосходство. Эти образчики национальной скульптуры бороздили океаны во всех направлениях и были замечены не только на Темзе, переполненной кораблями, но и во всех других портах, куда судьба забрасывала отважных моряков Новой Англии. Следует сознаться, однако, что созданные Драуном почтенные особы отличались необыкновенным фамильным сходством: милостивый король как две капли воды походил на своих подданных, а мисс Пегги Хобарт, дочь купца, удивительно напоминала Британию, Победу и прочих представительниц аллегорического сословия. И все они имели в своем облике нечто деревянное, что доказывало их близкое родство с бесформенными чурбанами в мастерской резчика. В них не было недостатка ни в каких-либо атрибутах, ни в ловкости исполнения, отсутствовало лишь то качество ума или сердца, которое одно только и способно вдохнуть жизнь и тепло в мертвые предметы и которое (если бы оно присутствовало в статуях Драуна) превратило бы эти деревянные истуканы в подлинные произведения искусства.

Но вот капитан «Полярной звезды» закончил свои наставления.

— Драун, — сказал он внушительно, — вы должны отложить все в сторону и немедля приняться за дело. Что касается цены, то выполните свою работу наилучшим образом — и вы сами назначите сумму.

— Отлично, капитан, — ответил резчик, который выглядел смущенным и несколько озабоченным, хотя на лице его промелькнуло подобие улыбки. Будьте уверены, я постараюсь сделать все, чтобы удовлетворить вас.

С этого дня те из жителей Бостона, которые считали себя людьми со вкусом и выражали свою любовь к искусству частыми посещениями мастерской Драуна, где восхищались его деревянными статуями, стали замечать нечто странное в поведении резчика. Часто в дневное время он исчезал из мастерской. Иногда, о чем можно было судить по ярким полоскам света, пробивавшимся сквозь ставни окон, он работал там до глубокой ночи, но молчание было ответом на стук всякого, кто пытался проникнуть в мастерскую резчика в это время. Впрочем, в те часы, когда двери мастерской были открыты для посетителей, в ней не замечалось ничего необычного. Большой дубовый чурбан, который предназначался резчиком для заказа особой важности, между тем постепенно приобретал форму. Какой облик намерен был Драун придать этому куску дерева, оставалось загадкой даже для его друзей, на все вопросы которых резчик отвечал упорным молчанием. День ото дня, хотя Драуна редко видели работающим над ним, кусок дерева приобретал все более отчетливые очертания, и вскоре всем стало ясно, что в нем нашла свою вторую жизнь женская фигура. При каждом новом посещении зрители замечали, что, по мере того как вокруг статуи росла груда щепок, она становилась все прекраснее. Казалось, гамадриада, спасаясь от прозаического мира, укрылась в сердцевине дуба, и скульптору оставалось только удалить окутавший ее грубый покров, чтобы взорам открылась нимфа во всей своей грации и прелести. И хотя замысел скульптора был еще недостаточно ясен, а поза, лицо и костюм статуи далеки от совершенства, в ней присутствовало нечто такое, что заставляло взгляды посетителей равнодушно скользить по ранее исполненным изделиям Драуна и приковывало их к новому произведению, обладавшему загадочной привлекательностью.

Однажды мастерскую Драуна посетил знаменитый художник Копли, тогда еще молодой человек и житель Бостона. Признавая за Драуном некоторые способности к искусству, он, за неимением других собратьев по профессии, решил с ним познакомиться. Войдя в мастерскую, художник окинул взглядом стоявшие там и тут деревянные изображения короля, адмирала, дамы и аллегорической фигуры, лучшие из которых можно было удостоить сомнительной похвалы, сказав, что они выполнены так, как будто бы живой человек в них обратился в дерево, причем подобному превращению подверглись не только его физические черты, но и духовная сущность. Однако ни в одной из них дерево не впитало в себя ни капли настоящей духовной субстанции. А как бы изменила она их облик и насколько ценнее была бы в них малейшая доля одухотворенности по сравнению с величайшим ремесленным мастерством!

— Мой дорогой Драун! — воскликнул Копли, улыбаясь про себя той механической ловкости воспроизведения, которая характеризовала все без исключения деревянные изделия резчика. — Вы поистине замечательный мастер. Я редко встречал среди людей вашей профессии человека, который достиг бы столь многого, ибо еще один маленький штрих — и фигура генерала Вулфа, например, сразу бы ожила!

— Вы хотите, чтобы я принял ваши слова за похвалу, — отвечал Драун, с явным отвращением поворачиваясь спиной к статуе генерала Вулфа. — Но с некоторых пор я прозрел. И теперь я знаю так же хорошо, как и вы, что последний взмах резца, которого не хватает моим статуям, и есть тот драгоценный дар, без которого все мои работы не что иное, как жалкие уродцы. Между ними и произведениями вдохновенного скульптора такая же разница, как между мазней на вывеске и вашими лучшими картинами.

— Как странно! — воскликнул Копли, вглядываясь в лицо резчика, поразившее его необычным выражением, ибо ранее оно мало чем отличалось от лиц всей его семьи деревянных истуканов. — Что произошло с вами? Как случилось, что вы, с такими представлениями об искусстве, могли создать подобные скульптуры?

Резчик улыбнулся, но ничего не ответил. Копли снова вернулся к деревянным статуям, понимая, что столь редкое в обыкновенном ремесленнике сознание несовершенства своего мастерства свидетельствует о наличии таланта, следы которого он, быть может, проглядел. Но нет, ни в чем нельзя было найти ни малейшего намека на него. Копли готов был уже удалиться, как взгляд его случайно упал на неоконченную фигуру, лежавшую в углу мастерской в груде дубовых щепок.

— Что это такое? Кто сделал ее? — вырвалось у него спустя некоторое время, в течение которого он в немом изумлении глядел на статую. — Вот он, этот божественный, дарующий жизнь штрих! Чья вдохновенная рука призвала этот кусок дерева восстать и жить? Кто создал эту статую?

— Никто, — ответил Драун, — она заключена в этом куске дерева, и мой долг — освободить ее.

— Драун, — воскликнул художник, сжимая руку резчика, — вы гений!

На пороге, уже собираясь покинуть мастерскую, Копли обернулся и увидел Драуна, который, наклонясь над неоконченной статуей, простирал к ней руки, как будто хотел заключить ее в свои объятия и прижать к сердцу. Лицо его выражало столько страсти, что, будь чудо возможным, она одна могла бы вдохнуть тепло и жизнь в этот кусок дерева.

«Нет, это невероятно! — подумал художник. — Кому бы пришло в голову, что в ремесленнике-янки скрывается новый Пигмалион!»

В то время внешний облик скульптуры обрисовывался так же смутно, как очертания облаков в лучах заходящего солнца, и зритель скорее угадывал, нежели видел, подлинный замысел художника. Однако день ото дня работа приобретала все большую законченность, и из неправильных и туманных очертаний рождались грация и красота. Вскоре общий замысел художника стал очевидным даже для обыкновенного зрителя. Это была фигура женщины в платье иностранного покроя, лиф которого был стянут на груди лентами. Из-под подола открывалось нечто вроде нижней юбки, складки которой были необыкновенно верно переданы в дереве. На голове у нее была шляпа редкого изящества, украшенная цветами, какие никогда не произрастали на грубой почве Новой Англии. При всем своем почти фантастическом неправдоподобии они выглядели столь живыми, что даже самое богатое воображение не могло бы создать их, не подражая какому-либо существующему в действительности образцу. Платье дополнялось несколькими безделушками: веером, серьгами, часами на золотой цепочке вокруг шеи и, наконец, перстнем на пальце — предметами, воспроизведение которых считалось недостойным искусства. Однако здесь они были так же уместны, как на очаровательной женщине, с тонким вкусом подбирающей украшения, и потому могли оскорбить взгляд лишь человека, чье представление о прекрасном отравлено мертвыми канонами искусства. Лицо ее было по-прежнему несовершенным, но с каждым ударом волшебного резца оно становилось все осмысленнее и наконец озарилось каким-то внутренним светом и ожило. Это было прекрасное, хотя и не отличавшееся правильными чертами лицо, чуть-чуть высокомерное, но с таким задорным выражением глаз и губ, какое менее всего поддается передаче в дереве. И вот скульптура была закончена.

— Драун, — сказал Копли, ежедневно посещавший мастерскую резчика, — будь эта статуя выполнена в мраморе, она в один день прославила бы вас. Более того, я почти уверен, она составила бы эпоху в истории искусства. Она идеальна, как античная статуя, и вместе с тем так же реальна, как любая прелестная женщина, которую мы встречаем на улице или в гостиной. Но, надеюсь, вы не собираетесь совершить святотатство, раскрасив ее так же, как всех этих королей и адмиралов?

— Не раскрасить ее? — вскричал капитан Ханнеуэлл, бывший свидетелем этого разговора. — Не раскрасить фигуру для носа «Полярной звезды»? Хорошо же я буду выглядеть в иностранных портах с простым куском дуба, торчащим на носу моего корабля! Она должна быть и будет раскрашена как живая, начиная с цветка на ее шляпке и кончая серебряными пряжками ее туфелек!

— Мистер Копли, — спокойно заметил Драун, — я ничего не понимаю в мраморных статуях и не знаю, каким правилам следуют скульпторы, но об этом деревянном изображении, созданном моими руками, сокровище моего сердца… В этом месте голос его странно задрожал и прервался. — О нем… О ней… мне кажется, я знаю то, что неизвестно другим. В то время, как я работал над этим куском дерева, что-то словно пробудилось в моей душе, и я вложил в него все свои силы, всю душу и веру. Пускай другие делают с мрамором все, что хотят, и избирают какие им угодно законы. Если я смогу достичь желаемого, раскрасив дерево, эти законы не для меня, и я имею право пренебречь ими.

— Истинный дух гения, — пробормотал Копли, — иначе как бы мог он считать себя вправе попирать законы ваяния и заставить меня устыдиться того, что я на них ссылаюсь?

Он внимательно оглядел Драуна, и его вновь поразило в лице резчика то особое выражение человеческой любви, которая, если понимать ее в духовном смысле, и объясняла как показалось художнику, тайну той жизни, которую Драун вдохнул в кусок дерева. Между тем резчик, продолжавший хранить в секрете свою работу над загадочным изображением, принялся раскрашивать одежду приличествующими красками, а лицо — положенным ему от природы красным и белым. Когда все было закончено, он открыл двери своей мастерской, и жители Бостона смогли наконец увидеть то, что было им создано. Многие из посетителей, переступив порог мастерской, снимали шляпы и оказывали прочие подобающие знаки почтения богато одетой, прекрасной молодой леди, которая почему-то стояла в углу мастерской посреди разбросанных у ее ног дубовых щепок и стружек. Затем их охватывал страх, ибо быть одновременно живым и неживым могло только сверхъестественное существо. Действительно, в выражении ее лица было нечто неуловимое, невольно заставлявшее каждого задавать себе вопрос — кто эта женщина, родившаяся из дуба, откуда и зачем явилась она сюда? Невиданные роскошные цветы Эдема на ее голове, цвет лица, ослепительная белизна и нежный румянец которого затмевали местных красавиц, чужеземный и необычный наряд, однако не настолько фантастический, чтобы нельзя было появиться в нем на улице; искусная вышивка на юбке; широкая золотая цепочка вокруг шеи; редкостный перстень на руке; веер ажурной работы, расписанный под черное дерево и жемчуг, — где мог Драун, обычно такой трезвый в своем ремесле, встретить это видение и с таким непревзойденным мастерством воплотить его в дереве? А ее лицо! В темных глазах и уголках чувственного рта притаилась улыбка — смесь кокетливой гордости и задорной насмешки, заставившей Копли предположить, что изображение как бы наслаждалось растерянностью и восхищением своих зрителей.

— Неужели вы позволите, — сказал он резчику, — чтобы этот шедевр стал носовым украшением корабля? Отдайте этому честному капитану вон ту фигуру Британии — она ему куда больше подходит, и пошлите вашу королеву фей в Англию. Я уверен, что она принесет вам не менее тысячи фунтов.

— Я работал над ней не ради денег, — ответил Драун.

«Что за странный человек этот резчик, — подумал Копли. — Янки, а упускает возможность составить себе состояние! Он, верно, сошел с ума. Вот откуда у него эти проблески гения!»

Нашлись и другие доказательства безумия Драуна. Видели, как он стоял на коленях перед деревянной леди, со страстным обожанием устремив взгляд на лицо, созданное его собственными руками. Ханжи того времени утверждали, что для них не будет сюрпризом, если злой дух, вселившийся в прекрасную статую, станет причиной гибели резчика.

Слава о статуе распространилась по всему городу, любопытство зрителей было так велико, что через несколько дней в городе не оставалось ни одного человека, начиная от стариков и кончая детьми, которые не запомнили бы все до мельчайших подробностей в ее облике. Если бы история деревянной статуи на этом и окончилась, то слава Драуна сохранилась бы на долгие годы, питаемая воспоминаниями тех, кто, увидев статую в детстве, никогда более не встречал ничего прекраснее. Но однажды город был взбудоражен событием, рассказ о котором впоследствии стал одной из странных легенд, какие и сейчас можно услышать в патриархальных бостонских домах, где старики и старухи сидят у камелька и погружаются в воспоминания о прошлом, неодобрительно качая головой, как только услышат, что кто-нибудь размечтался о настоящем или о будущем.

Однажды утром, в тот самый день, когда «Полярная звезда» должна была отправиться в свое второе плавание на Файал, жители города увидели, как капитан этого славного судна выходил из своего дома на Ганновер-стрит. На нем были щегольской синий мундир из тонкого сукна с золотым позументом по швам и на петлях, расшитый алый жилет, треуголка с широким золотым галуном и кортик с серебряной рукояткой. Но, облачись доблестный капитан в пышные одежды принца или, напротив, в лохмотья нищего попрошайки, ничего бы не изменилось, ибо все внимание жителей сосредоточилось на спутнице капитана, опиравшейся на его руку. Увидев ее на улице, прохожие останавливались и, протирая глаза, либо бросались в сторону, уступая дорогу, либо застывали на месте от удивления, словно обратившись в дерево или мрамор.

— Посмотрите, посмотрите! — воскликнул один из них дрожащим от возбуждения голосом. — Да это же она!

— Она?! — удивленно переспросил другой, только накануне прибывший в город. — Кого вы имеете в виду? Я вижу только капитана в парадной форме и молодую леди в чужеземном платье с букетом чудесных цветов на шляпе. Клянусь честью, я еще не встречал такой прелестной женщины!

— Это она, она самая! — повторял первый. — Статуя Драуна ожила!

Свершилось чудо! По улице, в одежде, развеваемой утренним ветерком, шло деревянное изваяние Драуна, то освещенное солнцем, то скрываемое тенью домов — те же лицо, фигура, одежда, которыми так недавно любовались посетители в мастерской резчика! Даже роскошные цветы, вплоть до самого крохотного лепестка, являлись точной копией тех, что были на статуе Драуна, только сейчас их хрупкая красота ожила, и они грациозно покачивались при каждом ее движении. Широкая золотая цепочка, точь-в-точь такая, как на статуе, сверкала при каждом вздохе, вздымавшем грудь, которую она украшала; настоящий бриллиант сверкал у нее на пальце. В правой руке она держала инкрустированный жемчугом веер черного дерева, которым обмахивалась с чарующим кокетством, так гармонировавшим с ее красотой и нарядом. Лицо ее, поражавшее белизной кожи и нежным румянцем, имело то же задорно-насмешливое выражение, что и лицо деревянной статуи, только сейчас на нем сменялось множество оттенков, напоминавших игру солнечных лучей в струях ключа. В ее облике было столько неземного и вместе с тем вполне реального, а кроме того, она так напоминала скульптуру Драуна, что люди терялись в догадках превратилось ли волшебное дерево в некий дух или оно обрело теплоту и нежность плоти настоящей женщины.

— Одно несомненно, — пробормотал пуританин старого закала, — Драун продал душу дьяволу, и веселый капитан Ханнеуэлл принял участие в этой сделке.

— А я, — сказал, услышав его слова, молодой человек, — готов стать третьей жертвой дьявола за один ее поцелуй.

— И я, — воскликнул Копли, — за право написать о нее портрет!

Между тем статуя, или видение, сопровождаемая храбрым капитаном, пройдя Ганновер-стрит, углубилась в узкие переулки, которые пересекают эту часть города, и, оставив позади себя Энн-стрит и Док-сквер, направилась к мастерской Драуна, находившейся на самом берегу моря. Толпа, следовавшая за ней, все возрастала. Никогда еще чудо не совершалось при таком ярком дневном свете и в присутствии такого множества свидетелей. Прелестная незнакомка, понимая, что она является предметом все возрастающего внимания и толков толпы, была раздражена и несколько смущена этим обстоятельством, но беззаботная живость и насмешливо-задорное выражение не покидало ее лица. Заметили только, что она обмахивалась веером с такой лихорадочностью в движениях, что несколько хрупких пластинок, из которых он был составлен, не выдержали и сломались.

Добравшись до дверей мастерской, которые капитан предупредительно распахнул перед нею, прекрасное видение задержалось на мгновение у порога и, приняв позу статуи, бросило на толпу взгляд, полный задорного кокетства, в котором все узнали выражение фигуры из дерева. Затем и она и кавалер ее исчезли.

— Ах! — вырвалось у толпы единым вздохом.

— Солнце померкло с ее исчезновением, — промолвил какой-то молодой человек.

Но старики, чьи воспоминания уходили ко временам колдуний, только покачивали головами и говорили, что наши далекие предки сочли бы святым делом предать огню эту дубовую особу.

— Если только она не плод воображения, я должен еще раз увидеть ее лицо! — воскликнул Копли, бросившись в мастерскую Драуна.

Здесь на обычном своем месте, в углу, стояла статуя, которая, как показалось ему, уставилась на вошедшего с тем же задорно-насмешливым выражением, с каким минуту назад рассматривала толпу. Резчик, который находился возле своего произведения, чинил прекрасный веер, по странной случайности оказавшийся сломанным в ее руках. Никакой женщины в мастерской не было, а статуя, которая была так похожа на нее, оставалась недвижимой. Не видно было и солнечных лучей, обманчивая игра которых могла ввести в заблуждение толпу на улице. Исчез и капитан Ханнеуэлл. Правда, его огрубевший от морского ветра голос был слышен за другой дверью, выходившей прямо на воду:

— Садитесь на корму, миледи, а вы, увальни, приналягте на весла и мигом доставьте нас на корабль. — Вслед за этими словами раздался мерный всплеск весел по воде.

— Драун, — сказал Копли с понимающей улыбкой, — вы поистине счастливый человек. Какой живописец или скульптор имел когда-либо подобную модель? Неудивительно, что она вдохновила вас и вначале создала художника, чтобы он впоследствии создал ее изображение.

Драун обернулся к нему, на его лице были видны следы слез, но то выражение одухотворенности, которое ранее преображало его, исчезло. Перед Копли стоял прежний бесстрастный ремесленник.

— Я плохо понимаю, о чем вы говорите, мистер Копли, — проговорил он, поднося руку ко лбу. — Эта статуя… Неужели это моя работа? Если это так, то я создал ее в каком-то бреду. А сейчас, когда я пришел в себя, мне необходимо закончить вон ту фигуру адмирала Вернона.

С этими словами он вернулся к работе над лицом одного из своих деревянных детищ, закончив его с той бесстрастностью ремесленника, от которой уже не мог отказаться до конца своих дней.

Все остальные годы жизни он посвятил этому ремеслу, составив им себе состояние, и к старости стал почетным членом местной церковной общины, в книгах которой и упоминается под именем старосты Драуна, резчика. Одно из его многочисленных произведений, статуя индейского вождя, раззолоченная сверху донизу, в течение более полувека венчала башню Губернаторского дома, подобно огненному ангелу ослепляя каждого, кто глядел на нее. Другое изделие почтенного старосты — статуэтку его друга, капитана Ханнеуэлла, держащего в руке подзорную трубу и квадрант, можно увидеть и по сей день на углу Брод-стрит и Стейт-стрит в лавке мастера навигационных инструментов, где она с успехом заменяет вывеску. Глядя на недостатки этой нелепой, потемневшей от времени фигурки, нельзя понять, как мог ее автором быть человек, некогда создавший из дуба столь совершенный образ женщины, если только не предположить, что в каждом из нас заложены способности к творчеству, фантазия и талант, которые в зависимости от обстоятельств или получают свое развитие, или так и остаются погребенными под маской тупости вплоть до перехода в иное бытие. Что касается нашего друга Драуна, в нем этот божественный порыв рожден был любовью; она пробудила в нем гения, но только на короткий миг, ибо подавленное разочарованием вдохновение оставило его, и он снова превратился в ремесленника, неспособного даже оценить произведение, созданное его руками. Однако кто может усомниться в том, что та высшая ступень, которой человек может достигнуть в минуты наивысшего душевного подъема, и есть его подлинная сущность и что Драун был больше самим собой, когда создавал великолепную статую прекрасной леди, чем тогда, когда мастерил многочисленных членов семьи деревянных истуканов!

Некоторое время спустя по городу пронесся слух, что молодая португалка благородного происхождения, вследствие политических или домашних неурядиц покинула свой дом на Файале и отдалась под покровительство капитана Ханнеуэлла, найдя приют сначала у него на корабле, а затем в его бостонском доме, где и оставалась до тех пор, пока обстоятельства не изменились в ее пользу. Эта-то прекрасная незнакомка, как полагают, и была оригиналом деревянной статуи Драуна.

Перевод Р. Рыбаковой