Онлайн чтение книги Ритм-секция The Rhythm Section
II. Мир Стефани

6

Это моя последняя сигарета. Я глубоко затягиваюсь, и ее кончик ярко вспыхивает. Проктор, как всегда, сердится, когда я курю, но он не знает, что я бросаю курить. Это секрет, который постепенно перестает быть секретом, ежечасно, день за днем.

Прошел почти ровно месяц с того момента, как Проктор забрал меня на станции метро «Уоррен-стрит». Я живу у него с той самой ночи и постепенно начала меняться. Отказ от сигарет – это часть процесса. Симптом.

Не стану притворяться, будто сейчас ему со мной легче, чем раньше, но Проктор заслужил мое доверие. Он разрешил мне остаться с ним. Он не потребовал, чтобы я вносила свою долю за проживание в его квартире. Он ни разу не посягнул на меня. Он не сердится из-за моего упрямого нежелания заняться поисками террориста, подложившего бомбу на самолет рейса NE027. Он отказывается понять мое нежелание, но не спорит со мной. По правде говоря, мне и самой это плохо понятно.

В прошлом месяце я его почти не видела, но его расследование авиакатастрофы не продвинулось ни на йоту. Поскольку он журналист-фрилансер, за ним не стоит никакая организация, которая финансировала бы его расследование. Вместо этого он пишет для газет и журналов статьи о путешествиях. На данный момент это его единственный источник дохода. Он старается по возможности совмещать сразу несколько поездок, чтобы потом быть свободным несколько месяцев подряд. С тех пор как я поселилась у него, он улетал на неделю в Израиль и на две недели в Индонезию. Сегодня возвращается после долгого уик-энда в Майами. Он ненавидит эти странствия, но ему нужны деньги.

В стенах его квартиры и в непосредственной близости от нее я научилась чувствовать себя в безопасности. Это что-то новое. Однако стоит мне оказаться за пределами Эджвер-роуд или Лиссон-гроув, как меня охватывает тревога. Я думаю о Дине Уэсте, о Барри Грине. Вспоминаю себя, какой была, когда Проктор вошел в мою комнату на Брюэр-стрит, как я приняла его за очередного клиента, который пришел взять меня напрокат для секса.

Затем я думаю о том, как сейчас отношусь к нему, и у меня нет ответа. Да, он воскресил мою семью, но мне от этого не стало легче. Возможно, причины моего нежелания искать ответы не так уж и необычны. Возможно, неопределенность для меня предпочтительнее правды. Что, если правда хуже, чем неведение?

Я могу прожить и без ответов. Для меня важнее не сорваться. Не хотелось бы вернуться к прежней жизни.

Я не принимаю наркотики с тех пор, как оказалась здесь. И пью теперь меньше. За три дня я прикончила запасы спиртного Проктора, но он их так и не пополнил. Вообще-то, я могла бы купить алкоголь и сама и вернуть то, что выпила, но мне было слишком стыдно. Стыдно. Учитывая, чем я занималась последние два года, довольно странно, что я должна испытывать стыд. Но мне действительно было стыдно, и, как следствие, теперь я могу обходиться без спиртного. Сам Проктор пьет редко, так что мои привычки подчинены его привычкам. Если у него есть бокал вина и он предлагает мне выпить, я не отказываюсь. Если он предпочитает обойтись без спиртного, я следую его примеру.

С тех пор как перебралась сюда, я сорвалась лишь раз.

* * *

Стефани набрала код и еще три цифры. Затем положила трубку и в четвертый раз за пять минут повторила это действие. Ее рука зависла над телефоном. Она знала, что доведет дело до конца, – ведь пока она этого не сделает, оно будет вечно преследовать ее. Через полчаса Стефани набрала 1–4–1, а затем весь номер полностью, и прижала телефон к уху. Все то время, пока в трубке слышался гудок, она надеялась, что ответа не последует. Но ответ все-таки прозвучал.

– Алло!

Ее голосовые связки как будто парализовало.

– Алло?

На этот раз она сумела ответить:

– Крис?

– Слушаю вас.

Он ждал, когда она представится. Стефани же тотчас узнала его голос. Даже вздумай он играть с ней в молчанку, она все равно поняла бы, что это он. А вот он ее не узнал. Она тотчас поняла почему.

– Это Стеф.

Пауза была в равной степени предсказуемой и долгой.

– Стеф?

– Да.

Его голос понизился с рокочущего баса до шепота.

– Не верю. Неужели это ты?

– Да, я.

– Боже мой… Сколько же времени прошло? Как твои дела? Где ты? Чем занимаешься?

Стефани закрыла глаза и ясно представила его себе. Рост шесть футов два дюйма, редеющие темные волосы, талия же, наоборот, приобрела лишние дюймы. Именно таким он запомнился ей. Одет строго по сезону, но с полным отсутствием воображения. Поскольку сегодня выходные и он дома, на нем наверняка синие джинсы, клетчатая рубашка, толстый свитер – возможно, темно-синий – и пара крепких ботинок.

Она словно наяву слышала, как ветер скребется в двери их фермы, окна которой выходят на крошечную деревушку Вест-Вудберн в Нортумбрии, недалеко от тех мест, где все они выросли. Место малонаселенное, унылое и красивое. На равнине располагались фермы, тогда как возвышенные участки были пригодны лишь для выпаса овец.

– С тобой всё в порядке, Стеф?

– Да, всё в порядке. А ты как?

– Я тоже в порядке.

– А Джейн, как она?

– У нее все хорошо.

– Как дела у Полли и Джеймса?

Полли была ее трехлетней племянницей. Джеймсу, племяннику, было четырнадцать месяцев.

– Отлично, – ответил Кристофер. – Последние полгода Полли была немного капризной, как и ты в этом возрасте, по словам мамы.

От его слов кровь застучала в висках.

– Я просто хотела услышать, как твои дела, вот и всё.

– Давно же ты мне не звонила…

– Знаю.

– Мы потеряли тебя из виду после того, как ты уехала из того дома в Холборне. Как ее звали? Смит?

– Карен Смит.

– Верно. Она сказала, что однажды ты просто ушла и даже не оставила номер телефона.

Вы же не стали прилагать усилий, чтобы отыскать меня . Это был замкнутый круг. Стефани не поддерживала с ними связь, поэтому они, со своей стороны, прилагали все меньше усилий, чтобы поддерживать связь с ней. Сколько времени прошло со дня их последнего, довольно резкого разговора? Девять месяцев? Десять?

Кристофер, по сути, помог Проктору выйти на ее след. Журналист связался с ним в конце прошлого лета и попросил разрешения побеседовать с ним, на что Крис ответил согласием. Осенью он выбрался на север, в Вест-Вудберн, и именно во время беседы с Кристофером почувствовал, что Стефани сможет многое ему поведать.

Двое оставшихся в живых членов семьи даже не думали искать друг в друге поддержку после случившейся трагедии. Вместо этого брат попытался справиться с утратой самостоятельно и продолжил вести – насколько это возможно – обычную жизнь, в то время как сестра исчезла, словно растворилась в воздухе.

У Кристофера был старый телефонный номер, номер Карен Смит, но он утверждал, что та вряд ли знает, где Стефани, и что даже найди он ее, она наотрез откажется разговаривать с ним. Когда же Проктор спросил, чем занимается Стефани, Кристофер стал отвечать уклончиво, а затем и вообще отмахнулся от вопроса.

– Понятия не имею, – ответил он. – Скорее всего, ничем. Или даже более чем ничем.

Но Проктор проявил настойчивость, инстинктивно чувствуя, что это более чем интересная история. Он связался с Карен Смит, но та, как и предсказывал Кристофер, понятия не имела, где обретается Стефани. Однако она знала несколько имен и подтолкнула его в нужном направлении. После ряда бесед с сомнительного вида знакомыми у него сложился образ девушки, чье будущее скатывалось в никуда. От талантливой, перспективной студентки и до проститутки-нарко- манки… Она была идеальна. Из всех, кто был так или иначе причастен к трагедии рейса NE027, падение Стефани было самым удручающим. И, следовательно, лучшим.

– Чем занимаешься? – спросил ее Кристофер.

– Разными мелочами. Ну, ты знаешь…

– Это что еще за мелочи? Чем именно?

– Случайные заработки. Все, что помогает заплатить за квартиру.

– Где ты живешь?

Стефани была близка к панике. Разговор все больше становился похож на все предыдущие. Это было понятно по тону Кристофера, который делался все более прохладным. Заканчивалось все всегда одним и тем же.

– В Уондсворте. – Она назвала первое, что пришло ей в голову.

– Давай я запишу твой номер.

Нить разговора выскальзывала из ее рук. Все, что она хотела сказать, оставалось невысказанным; вместо этого ее засасывало в привычный водоворот.

– Крис, я должна тебе кое-что сказать. О ката- строфе…

– Подожди, я не могу найти ручку.

– Тебе не нужна ручка.

Он не слушал ее. Он никогда ее не слушал.

– Хорошо, так что ты хотела сказать? Ты могла бы заодно дать мне свой адрес.

– Крис, пожалуйста!

– Что еще?

Стефани покачала головой. Только не по телефону. Подходящий момент упущен, и на горизонте собрались темные грозовые облака.

– Ничего.

– Что?

– Это не имеет значения.

– У тебя проблемы?

– Нет.

– Ты уверена? Тебе нужны деньги?

По какой-то причине этот вопрос всегда был самым болезненным.

– Нет.

– Стеф, ведь ты не делаешь… никаких глупостей, правда? – сказал после паузы Кристофер, одновременно и с осуждением, и с тревогой.

– Уже нет.

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего. Забудь.

– Ладно, дай мне свой номер и адрес.

Стефани замолчала.

– Стеф?

У нее как будто отнялся язык.

– Стеф?

* * *

В тот вечер я напилась. Я выпила много водки в «Медной голове», что в дальнем конце Белл-стрит, а затем вернулась домой с двумя бутылками дешевого красного вина. И выпила их с той же скоростью, с какой они попросились наружу, прежде чем я окончательно вырубилась. Но как попытка вымыть этот разговор из моей памяти это сработало, хотя и временно. Два следующих дня мне казалось, будто я снова слегла с гриппом.

Проктор – фанатик здорового образа жизни. Он ест здоровую пищу и три или четыре раза в неделю ходит в спортивный зал. Каждое утро перед завтраком делает много упражнений на растяжку. Говорит, что растяжка важнее, чем бег, или гантели, или любые другие виды нагрузок. Я несколько раз видела, как он растягивается, и нам обоим было неловко. Дело не в том, что мне не нравится то, что я вижу, или что он не любит, когда на него глазеют. Причина неловкости в другом – в том, что́ мы думаем, но не осмеливаемся сказать вслух. И так каждый раз. Я заметила, в какой он хорошей форме. Мускулист. Подтянут. Почти все тела, которых я насмотрелась за последние два года, были дряблыми.

Хотя у меня нет к нему нежных чувств, я не раз задавалась вопросом, каково это было бы – заниматься с ним сексом. Я не помню, каким бывает секс с реальными людьми. Для меня Проктор теперь реальная личность – не говоря уже о подлинном имени, тогда как все мои клиенты были анонимными. Они лгали о себе, и секс у нас был чисто физический. При необходимости я изображала сладостные вздохи и стоны. Но никогда ничего не чувствовала, кроме разве что боли. Однако в прошлом месяце, когда постепенно узнала многое о Прокторе, я стала задумываться о том, как у нас с ним это было бы. Повлиял бы на мои ощущения тот факт, что я его знаю? Или же я навсегда утратила способность получать удовольствие от секса?

Как бы я реагировала?

Я уверена: ему в голову приходят те же мысли. Я читаю это в его взглядах, которые он украдкой бросает на меня, когда ему кажется, что я не вижу. Возможно, именно это больше всего на свете заставило меня стесняться собственного тела. Будучи проституткой, я разденусь перед любым, кто заплатит подходящую цену. Нагота для меня ничто, как и то, что я готова продать ее первому встречному, лишь бы мне за это заплатили. Но взгляд Проктора, даже когда я полностью одета, способен вызвать у меня неловкость.

В течение последних двух недель я начала выполнять кое-какие упражнения на растяжку. И была поражена тем, какая я «скрипучая» и негибкая. В целом последний месяц пошел на пользу моему здоровью. Я начала регулярно есть здоровую пищу, у меня наладился сон. Я немного поправилась, и теперь моя кожа не кажется пятнистой и серой. Тени под глазами понемногу исчезают. Но не хватает гибкости, какая была свойственна мне в бытность подростком. Я удручена своим физическим состоянием и намерена его улучшить.

Рождество наступило и закончилось. Тогда Проктор был в Израиле. Я оставалась здесь одна. Это было лучшее Рождество после авиакатастрофы. Новый год тоже пришел и ушел. Проктор встретил его в Индонезии. Сейчас январь. Для всех людей это лишь очередной год. Для меня это другая жизнь. Изменения, которым я положила начало, теперь существуют сами по себе, и не в моих силах их остановить .

* * *

Проктор все еще хмурился. Стефани стряхнула на блюдце столбик пепла с сигареты. С того момента, как он вошел в дверь с чемоданом в руке и усталым выражением лица, прошло меньше часа. Теперь, приняв душ и переодевшись, Кит выглядел другим человеком.

– Ну как? – спросила Стефани.

– Ужасно. Если кто-нибудь возьмет тебя с собой в отпуск в Майами, можешь считать, что этот человек тебя ненавидит.

– Ты так и напишешь в своей статье?

– Нет, напишу, что зимой это уик-энд в раю.

Они были в гостиной. Проктор расположился на диване. Из колонок стереосистемы раздавалась песня группы «Мэссив эттэк».

– У тебя новая стрижка? – уточнил он, впервые обратив на это внимание.

Стефани потрогала волосы и кивнула:

– Тебе нравится?

Стрижка была короче, чем раньше, теперь волосы не доходили до плеч. Темные корни были закрашены.

– Конечно. Смотрится хорошо, хотя я думал, что ты дашь светлым концам отрасти.

Она покачала головой:

– Я не смогла бы.

– Почему нет?

– Мне всегда хотелось быть блондинкой. Когда я была моложе, ну, ты понимаешь…

– А теперь?

– Так мне легче поверить, что теперь я другая.

– Я думал, для тебя это больше не проблема.

Стефани затушила свою последнюю сигарету.

– Это всегда будет моей проблемой.

* * *

Позже Стефани наткнулась на Проктора в ванной. Лежа на полу, под раковиной, он снимал панель в дальнем конце ванны.

– Нашел протечку? – спросила она.

Кит усмехнулся:

– Надеюсь, что нет. Во всяком случае, после таких мер предосторожности.

Она увидела, что на полу рядом с ним лежат три компьютерные дискеты.

– Что ты делаешь?

– Занимаюсь домашней безопасностью. Здесь я храню важные вещи. Дискеты и мой ноутбук. В моем настольном компьютере нет ничего важного – я делаю резервную копию через модем, а затем удаляю файл, – и я не храню никаких серьезных материалов на бумаге. Самое важное – здесь, на дискетах.

– Разве это не примитивно?

– Иногда чем примитивнее, тем лучше.

– Не проще ли поставить квартиру на сигнализацию или что-то в этом роде?

– В таком месте? Ты шутишь? Да это просто приглашение для грабителей!

Положив три дискеты в герметичный пластиковый пакет, в котором уже лежали четыре другие дискеты, Проктор запечатал его и приклеил скотчем к днищу ванны. Ноутбук, который был в защитном чехле, он спрятал под двумя грязными половицами. И, наконец, снова поставил на место панель и завинтил шурупы отверткой.

* * *

Это было безликое место, рассчитанное на клиентов в час пик. Вдоль одной стены выстроились в ряд игральные автоматы. Над барной стойкой огромный телеэкран транслировал какой-то матч. Звук был включен на оглушительный максимум. Проктор купил себе полпинты «Гиннесса», а для Стефани заказал колу. Они сидели за маленьким круглым столом, откуда хорошо был виден бар.

Кит снял кожаную куртку и, аккуратно свернув, положил на скамью рядом со Стефани. Под курткой у него была джинсовая рубашка с резкими заутюженными складками на рукавах. На Стефани было то, в чем она ходила почти каждый день: выцветшие джинсы и фуфайка поверх нескольких футболок с короткими и длинными рукавами. Светлые волосы были зачесаны назад и заколоты заколкой, что придавало ей новый облик. Раньше ее лицо было слишком худым для такой прически. Она была без макияжа, что также было для нее в новинку, и она чувствовала себя все более комфортно в таком новом образе.

– Видишь того типа на табурете, в темно-сером пиджаке и очках полумесяцем? – спросил Проктор.

– Вижу.

– Это тот, с кем у него назначена встреча. Сомневаюсь, что Брэдфилд обычно приходит сюда, но тому типу на табурете здесь нравится, потому что здесь полно народу и шумно. Идеальное место, чтобы вас никто не заметил.

– Кто такой этот Брэдфилд?

Проктор сделал глоток и тыльной стороной ладони вытер с верхней губы тонкую полоску пены.

– Я говорил тебе. Он делает фальшивые документы.

– Помню. Но почему он важен для тебя?

– Возможно, он подделал паспорт нашему парню. В Уайтчепеле живет некий Исмаил Кадик, он занимается импортом египетских футболок. Его братья в Каире выпускают товар, который Кадик привозит сюда и продает оптом. Но футболки – не единственное, что он импортирует. Он также привозит как краденые документы для последующей переделки, так и совершенно новые, готовые к использованию.

– Совершенно новые?

Проктор кивнул.

– Подлинные паспорта или водительские права из Сирии, Ирана, Ирака, Египта, Алжира. Отовсюду. Либо краденые, либо купленные из-под полы. Потом их распространяют по всей Европе. Только в нашей стране десятки каналов их распространения. И Кадик – лишь один из них. Дело в том, что он, возможно, видел нашего человека, но не уверен в этом. По крайней мере, так он говорит, но этот парень по натуре завзятый лжец. Один посредник привел некоего клиента на его склад в Уайтчепеле, где он хранит свои товары, и попросил Кадика помочь как можно быстрее сделать кое-какие документы, в том числе один израильский паспорт и другой – на имя Мустафы Селы. Деньги не имели значения. Кадик говорит, что не сумел рассмотреть того клиента, так как тот якобы держался на заднем плане, но сообщил мне, что пообещал свести этих двоих с Сирилом Брэдфилдом.

– Тогда зачем нам нужен тот тип на табурете?

– Потому что номера Сирила Брэдфилда в телефонной книге нет. Потому что никто толком не знает, как он выглядит или где живет. Потому что Сирила Брэдфилда, скорее всего, зовут не Сирилом Брэдфилдом.

Стефани сделала глоток колы.

– И он типа сочувствующий, верно?

– Брэдфилд? Нет. Он вне политики. Он даже занимается этим не ради денег, а скорее из любви к искусству. Для него это искусство. И вопрос качества. Неудивительно, что к нему тянутся всякие отбросы.

– Тогда с какого боку здесь тот чувак возле барной стойки?

– Он – посредник. Работает на какого-то дельца из Бирмингема, который изготавливает паспорта для преступной братии, но предпочитает, чтобы «художества» производили здесь. Посредник нужен для того, чтобы Брэдфилд и его клиенты никогда не встречались. Так лучше для всех заинтересованных сторон.

– Как ты это узнал?

Проктор улыбнулся:

– Выяснил постепенно. – Он допил свой стакан и поднялся на ноги. – Вернусь через минуту.

Стефани подумала о Барри Грине и его «халтурке» по перебивке пин-кодов на украденных кредитных картах. Ощущение было такое, будто о нем вспомнила не она, а кто-то другой.

– Решила маленько оттянуться, верно?

Она подняла глаза. Стоявший перед ней человек возник из моря пьяных клерков в костюмах, из волн бухгалтеров, чиновников местных органов власти и служащих дешевых турбюро. Стефани посмотрела на посредника Брэдфилда: тот все еще сидел на табурете, потягивая из бокала бледно-золотистое пиво и куря тонкую сигару.

– Извините. Что вы сказали? – спросила она.

– Что ты решила оттянуться.

Костюм на нем сидел как на корове седло: узкие брюки, вреза́вшиеся в промежность, великоватый в плечах пиджак, рукава на несколько дюймов короче, чем следует. Лицо розовое, шея в красной сыпи, оставленной тупым бритвенным лезвием.

– Я не знаю, о чем вы говорите. Мне кажется, вы обознались.

– Не-а. Сначала я было подумал, что ошибся, – в одежонке ты выглядишь иначе, – но не сейчас. Я все пытался вспомнить, где видел твое лицо, а затем как будто что-то щелкнуло. Ты работаешь на западе, а не здесь. Брюэр-стрит, верхний этаж, рядом с баром «Реймонд-ревю». Верно я говорю?

Стефани вновь испытала одно из своих самых нелюбимых ощущений: ее желудок словно превратился в свинец и теперь сочился сквозь кишки, сквозь пол и уходил далее, глубоко под землю. Она мысленно потянулась за маской: твердый взгляд, жесткая линия рта, решимость не выдавать никаких признаков слабости. Увы, ничего там не нашлось, и это было видно.

– Ты ведь Лиза, я прав? – Мужчина осклабился, наслаждаясь мгновением ее растерянности. – Помнишь меня?

Если честно, она не помнила. Он мог быть одним из тысячи. Он мог быть каждым мужиком этой тысячи. Паб словно уменьшился в размерах, посетители сделались выше ростом, свет потускнел. Здесь как будто никого не осталось, кроме них двоих.

– Смотрю, ты набрала жирка… Но тебе идет. Помнится, в последний раз ты была сущая худышка. Но теперь у тебя есть все, что нужно. Ну, понимаешь, что я имею в виду?

Никаких воспоминаний, ноль реакции с ее стороны.

Он понизил голос:

– Ты на счетчике?

– Что?

– Работаешь сейчас или как?

– Вы ошиблись…

В его поросячьих глазках, скользнувших вниз, к ее бедрам, читалась бравада. Она же звучала и в его голосе.

– У меня в кармане восемьдесят фунтов, а у тебя вон там найдется кое-что для меня.

– Я же сказала вам…

– А если обслужишь по высшему разряду, я готов заплатить целый стольник.

Неожиданно вернулся Проктор. Остановился рядом с мужчиной и, посмотрев на Стефани, заметил ее тревогу.

– С тобой всё в порядке? – спросил он. – Что тут происходит?

Слова в очередной раз застряли в ее горле.

Агрессивно ощетинившись, незнакомец повернулся к Проктору:

– Ты кто?

Кит не удостоил его ответом. Стефани заметила, как на смену наглости к мужику пришла растерянность. Он повернулся к ней и грубо бросил:

– Нужно было сразу сказать, что ты занята.

– Я ничего не обязана вам говорить.

Затем в тщетной попытке хоть как-то спасти жалкое чувство собственного достоинства он повернулся к Проктору.

– Говорю тебе, она та еще стерва. Выдоит досуха твой кошелек и ничего не даст взамен. Так что, дружище, не зевай, пусть эта потаскушка выполнит все по полной программе. Ты понимаешь, о чем я.

И, прежде чем Проктор успел возразить, назойливый тип исчез, растворившись в море таких же безликих костюмов. Кит посмотрел на Стефани, схватил со скамьи кожаную куртку и взял ее за руку.

– Быстро уходим отсюда.

– А как же Брэдфилд?

– Он может подождать.

На Виктория-стрит было ветрено. Они стояли на тротуаре, ожидая такси. Стефани дрожала, и эта дрожь расстроила ее даже больше, чем сама причина.

– С тобой сейчас всё в порядке? – спросил Проктор.

– Просто я замерзла. – Она посмотрела на свои руки. – Я вся дрожу.

Он взял ее за руку. Та была холодной как лед. Стефани подняла глаза и встретилась с ним взглядом. Кит рассеянно провел кончиками пальцев по линиям на ее ладони. Затем его пальцы переплелись с ее пальцами.

– Нам нельзя упускать этот шанс, – сказала она.

Он встал с ней рядом.

– Согласен.

– Я говорю о Брэдфилде.

Его затуманенный взгляд прояснился.

– Ты о чем?

Стефани улыбнулась его смущению.

– Я могу сама вернуться домой. Тебе лучше остаться. Если есть шанс найти того типа, было бы глупо профукать его.

Проктор знал: она права.

– С тобой точно всё в порядке?

– Да. Просто какой-то ублюдок попытался клеиться ко мне. Такое случалось миллион раз. Не знаю даже, почему сегодня это вывело меня из себя. Но теперь я снова спокойна.

Они так и не разомкнули рук.

7

– Что ты делаешь?

– А ты разве не видишь? Готовлю. Или, по крайней мере, собираюсь готовить.

Проктор возник в дверном проеме кухни.

– И что именно?

– Овощное рагу с лапшой.

– И ты все это время ждала? Сейчас полночь.

Нарезав на разделочной доске лук-порей, Стефани поставила на синий кружок пламени газовой конфорки кастрюлю с водой.

– Как все прошло? – спросила она.

– Брэдфилд появился через пару часов после того, как ты ушла. Но пробыл там не более десяти минут. Я проследил за ним. Он отправился в паб под названием «Галлахер» на Лонгмур-стрит, недалеко от того места, где мы были. Это в десяти минутах ходьбы. Он оставался там до закрытия, а затем вернулся домой. Похоже, в этом пабе Брэдфилд завсегдатай, его дом находится по той же улице.

– И что теперь?

– Я пойду и поговорю с ним.

– И что ты ему скажешь?

– Пока не знаю, но что-нибудь придумаю. Хочешь бокал вина?

– У тебя есть вино?

– В холодильнике стоит бутылка.

– Отлично.

Бокалы были сделаны в виде шаров на высоких тонких ножках. Наполнив один из них наполовину, Проктор протянул его ей.

– Могу я спросить у тебя кое-что личное, Стефани?

– Спрашивай.

– Помнится, однажды ты сказала мне, что не хочешь говорить о своей семье, но, может, теперь расскажешь мне о них? Было бы интересно послушать. Не для статьи – обещаю тебе: все останется между нами.

– Думаешь, личным общением от меня можно добиться большего?

Проктор улыбнулся и покачал головой. И улыбка, и кивок говорили об одном – о его крайней усталости.

– Я тебя не понимаю. Каждый раз, когда мне кажется, будто мы немного продвинулись в наших отношениях, ты говоришь что-то такое, что отбрасывает нас назад, на исходные позиции.

– В таком случае я постараюсь больше не давать тебе повода для ожиданий. Это избавит тебя от разочарования. Что до истории моей семьи, то это сплошная скука.

– Сомневаюсь. В истории любой семьи всегда найдется что-то интересное.

* * *

Мой отец, Эндрю Патрик, был врачом в Фолстоне и его окрестностях. Фолстон – городок на севере Нортумберленда, недалеко от Западного Вудберна, где теперь со своей семьей живет мой брат Кристофер. Это очень обширная территория, даже для сельского врача. Дикий, суровый край – и, возможно, единственное место, воспоминания о котором в моей душе ничем не омрачены. Я не могу вытравить из себя мою любовь к нему. Летом там просто идиллия. Теплые дни и ночи, почти такие же светлые, как и день, – я читала книги на улице в час ночи. Зимой там бывает неприятно и холодно. В зимние месяцы светать начинает лишь в девять утра, а сумерки опускаются уже в четыре часа дня. Но там у меня нет любимого времени года. Я люблю их все одинаково, так же, как люблю все остальное в этом краю.

И отец, и мать были воспитаны в строгих пуританских традициях, так что жизнь, которую мы вели, была скромной, хотя и не суровой. В основном она проходила на открытом воздухе. Отец и мать увлекались пешим туризмом и были опытными альпинистами. Наверное, свою роль сыграли национальность моей матери – она швейцарка – и любовь отца к Альпам. Эту свою любовь они передали всем нам. Мы жили на земле и пользовались ее плодами и дарами: выращивали овощи и летние фрукты, а также держали кур и небольшое стадо овец. В доме всегда жили собаки боксеры; их никогда не было меньше двух, а иногда это число доходило даже до четырех. В общем, мы жили жизнью, которая в глазах многих может показаться идеальной.

Но Проктор прав. В истории любой семьи всегда найдется что-то особенное. Было оно и в нашей семье, и, наверное, это я.

Под стать пуританским нравам моих родителей было и их упрямство. В результате у нас дома всегда кипели споры. Родители вечно спорили друг с другом, спорили с нами, и мы спорили между собой. Все, кроме Дэвида. Он был самым младшим – и страшно робким и застенчивым. Он не любил споры и лишь еще глубже уходил в себя. Мои родители были строги со всеми нами и нередко читали нам нотации по поводу нашего поведения или успеваемости в школе. Чаще всего их раздражение предназначалось мне, самой умной и сообразительной и одновременно самой непослушной, – это я поняла еще в довольно раннем возрасте. Я сознательно училась ниже своих способностей, получая от этого извращенное удовольствие. В общем, в моем лице родители имели типичного «трудного второго ребенка».

Я никогда не плакала. Я была угрюма и холодна. Когда что-то злило меня, мой гнев, как правило, бывал внутренним, но очень глубоким. Я редко прощала людей и никогда ничего не забывала. Обществу других людей я предпочитала одиночество. Семейные ценности, взаимная любовь и поддержка – все это было не для меня. Больше всего на свете я жаждала независимости. Мечтала о будущем, свободном от семьи. Дело не в том, что мои близкие были мне неприятны. Неприятной была я сама.

Полагаю, что для родителей мои подростковые годы стали особой формой ада. Я использовала любую возможность, чтобы позлить или разочаровать их. Учеба давалась мне гораздо легче, чем кому-либо из моих ровесников, но, движимая глупым бунтарским духом, я нередко проваливала экзамены. Когда мои родители читали мне лекции об опасностях алкоголя, я при каждом удобном случае старалась напиться, причем по возможности публично. Даже девственность я потеряла назло родителям. Именно так, честное слово. Парень, с которым я это сделала, удостоился от меня того же презрения, что и родители, которым я сообщила об этом на следующее утро. Сначала мои предки пришли в ужас, затем в ярость. Я же была в восторге.

Сейчас я часто задумываюсь обо всем этом – о бессмысленности моего бунта, о ненужности и глупой мелочности обид, которые я наносила близким людям, – и стараюсь утешить себя тем, что, по крайней мере, тому должна иметься некая причина, некое объяснение. Но ее нет. Извиняться же уже поздно. Их больше нет. Они ушли из жизни. И не будь я испорченной стервой и не откажись лететь вместе с ними, я тоже была бы мертва.

В этом мире нет никакой справедливости.

* * *

– Как ты узнала о том, что случилось?

Стефани обхватила бокал обеими руками.

– Я тогда была студенткой в Даремском университете.

– Значит, ты не так уж плохо училась.

– Мне хватало ума понимать, когда учеба имеет значение, и в таких случаях я всегда старалась. Было бы обидно упустить место в университете – единственный шанс начать самостоятельную жизнь.

– Что ты изучала?

Стефани улыбнулась:

– Немецкий язык. Я уже давно говорила на нем свободно. Моя мать была швейцаркой немецкого происхождения. Мы все выросли, говоря на трех языках. Мой отец свободно говорил по-французски.

– Почему ты не выбрала что-нибудь посложнее?

– Потому что мне это было неинтересно. Иначе я выбрала бы что-то другое. И пошла бы учиться в Оксфорд или Кембридж. Но университет не был ключом для меня к профессии. Просто период жизни, который надо перетерпеть.

Налив немного масла грецкого ореха на сковороду, Стефани поставила ее на плиту. На деревянной разделочной доске лежали овощи, рядом – кухонный нож. Проктор стоял у нее за спиной, и в данный момент ее это устраивало.

– Накануне вечером я была с одним парнем-второкурсником. Он снимал квартиру в Шербурне. Это старая шахтерская деревня в нескольких милях от Дарема. Была вечеринка, мы все напились в дым, и я осталась у него ночевать. В колледж вернулась лишь часов в одиннадцать следующего утра. Я была в своей комнате и переодевалась, когда в дверь постучали. Это оказалась такая же первокурсница, как и я. Лицо у нее было как будто пепельное и вид совершенно больной. В отличие от нее я не слушала новости и не читала газеты. Она сказала, что меня ищет ректор, поэтому я пошла к нему и узнала от него все. Помню, как ему было тяжело, как он тщательно подбирал слова…

Стефани обернулась.

– И как ты отреагировала? – спросил Проктор.

– Как и следовало ожидать. Ни ахов, ни слез. Пока я не увидела новости по телевизору, это меня как будто не касалось. Даже на похоронах я плохо осознавала случившееся. Все ждала, что вот-вот все закончится и кто-нибудь скажет, что это был просто чей-то черный юмор, жестокий розыгрыш.

– А когда это чувство прошло, что было потом?

– После этого я решила уехать. Подальше от Дарема, от Кристофера и его семьи. Подальше от себя. И вот я оказалась здесь. Что было потом… ну, ты уже знаешь бо́льшую часть всего того, что было.

– Сначала ты жила у друзей?

– Это были не друзья – просто люди, которых я знала. Я переезжала из одного места в другое – несколько ночей здесь, пара ночей там… Чтобы облегчить боль утраты, я начала пить и принимать наркотики. Я немного баловалась этим и в Дареме, но когда перебралась в Лондон, то пустилась во все тяжкие. Совсем скоро, сама того не осознавая, я прибилась к таким же. Вместо вина и пива начала пить дешевый сидр и краденое бухло. Вместо того чтобы выкуривать пару «косячков» время от времени, подсела на валиум, спиды, кокаин, героин. Все, что угодно, лишь бы расслабиться или подзарядиться бодряком, без разницы. Ты знаешь, как оно бывает. Привычка укореняется, окружение становится более примитивным, круг общения – более порочным. Вскоре у меня закончились деньги – месяца через полтора-два, точно не помню, – и мне ничего не оставалось, как начать торговать собой.

– Наверное, было тяжело?

– Ну, не так тяжело, как ты думаешь. Бо́льшую часть времени я ходила обдолбанной и уже трахалась с торговцем героином в обмен на постоянную дозу транквилизаторов. Это стало чем-то вроде трамплина к настоящей проституции. Переехав в Лондон, я отдалилась от всех, кого знала раньше, а затем, затуманив мозги спиртным и наркотиками, как будто сбежала от самой себя. Расплачиваться за это пришлось собственным телом.

Проктор покачал головой:

– Даже не могу представить себе, что это такое.

– А я уверена, что ты пытался.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что реальность не так щекочет нервы, как тебе хотелось бы.

Проктор одарил ее колючим взглядом.

– Вот уж не думал, что в проституции есть нечто такое, чем можно пощекотать себе нервы.

– Нет?

– Нет.

Было видно, что она ему не поверила.

– Что бы ты там ни говорил, – продолжала Стефани, – истина в том, что это грязное, монотонное и унылое занятие. Порой даже опасное. Но основную часть времени это такая же скука, как и любая работа с девяти до пяти. С той разницей, что мы обычно работаем с вечера до утра.

– Сколько дней в неделю ты так работала?

– Дня четыре, иногда пять, в среднем пять клиентов в день, тариф от тридцати до восьмидесяти фунтов. В какие-то дни нет ни одного клиента, в другие же теряешь им счет.

– Что это за люди?

– Есть постоянные, а есть одноразовые, случайные.

– Могу я задать тебе самый очевидный вопрос?

Стефани догадалась, какой именно.

– Как я это делала с тем, кто был мне противен?

– Да.

– Точно так же, как и адвокат, который защищает преступника, в виновности которого он уверен. Бесстрастно и профессионально.

– Но мы-то говорим о твоем теле .

– Точно. Это не моя душа – не мой дух, – так что это не настоящая я.

На этот раз настала очередь Проктора усомниться в ее ответе.

– И кто они в основной своей массе?

– Немолодые, чаще всего женатые. Есть пара-тройка тех, что видят в тебе человека. Эти, как правило, постоянные клиенты, но остальные – те еще ублюдки. Особенно кто пытается торговаться. Терпеть не могу объяснять какому-то ублюдку, что я раздвину ноги только за восемьдесят, а за сорок даже не подумаю. А еще есть те, у которых не стоит или они не могут кончить по-нормальному. Эти обычно начинают тебя оскорблять. Или же, наоборот, любят поплакаться. Но самые противные – это те, что возомнили себя этакими мачо. Эти обычно требуют ровно полчаса – и ни минутой меньше – и как будто ставят перед собой цель побить все рекорды оттягивания эякуляции. Такое впечатление, будто они вознамерились во что бы то ни стало доказать свою мужественность. Эти типусы просто жалки.

– И тебе непременно нужно обслужить всех?

– С чего ты взял? Думаешь, мне это нравится?

– Нет. Но пять клиентов в день по восемьдесят фунтов – это четыреста фунтов стерлингов. Пять дней в неделю – две тысячи.

– Придется кое-что тебе объяснить. Во-первых, не все клиенты хотят или могут позволить себе полный сервис, поэтому восемьдесят бывает не каждый раз. Затем есть откаты за крышу. Я платила полную квартирную плату Дину Уэсту, моему домовладельцу. Плюс ему же за покровительство. Если этого не делать, то мне пришлось бы не только сполна платить арендную плату, но также давать кому-то деньги, чтобы этот человек снимал квартиру на свое имя. Ведь ни одно агентство не сдаст жилье тому, у кого нет банковского счета.

– Как это?

– А вот так. Ни банковского счета, ни медицинской страховки, ничего. И тот, кто снимал бы для меня квартиру, наверняка захотел бы иметь с этого свой навар, пусть даже небольшой. Затем нужно платить «горничной» – она обходилась мне в пятьдесят фунтов в день плюс десять процентов от моего заработка. Ну и, наконец, рекламные карточки. Это двадцать фунтов за тысячу штук и десять фунтов разносчику, который оставлял каждую сотню таких карточек в телефонной будке. А так как теперь «Бритиш телеком» очищает телефонные будки до четырех раз в день, этих карточек требуется сущая прорва.

– Я никогда не задумывался о деталях, – признался Проктор.

– Никто о них не задумывается. На самом же деле это работенка не для слабонервных.

Кит кивнул:

– Похоже на то.

– Именно. – Но стоило ему открыть рот, чтобы выразить свое сочувствие, как Стефани поспешила его опередить, добавив: – Впрочем, есть вещи и похуже – например, летать самолетами «Северо-Восточных авиалиний».

Проктор достал из холодильника бутылку и снова наполнил бокалы. Стефани пересыпала нашинкованные овощи на сковородку. Тут же зашкворчало раскаленное масло.

– Ты в курсе, что тело Дэвида так и не нашли? – спросила она. – Всех остальных в конечном итоге удалось опознать… Бог знает почему, но Дэвид был в числе тех двадцати восьми, которых так и не обнаружили.

– Нет, я этого не знал. Прости.

Стефани пожала плечами и, похоже, удивилась самой себе.

– Даже не знаю, почему я упомянула об этом. По большому счету какая разница?

* * *

Спустя полчаса состоялся поздний ужин. Логика разговора изменилась, так же как и настроение у обоих.

– Теперь моя очередь задать тебе личный вопрос, – сказала Стефани.

– Спрашивай.

– Ты гей?

– Что?

Было не совсем понятно, удивился он ее вопросу или же тот его разозлил.

– Ты гей?

– С чего ты это взяла?

– Я ни разу не видела тебя с женщиной.

– Если ты не заметила, сообщаю тебе – меня подолгу не бывает дома.

– Знаю. Пока я была здесь, тебе никто не звонил. По крайней мере, никто из женщин по личному делу.

Проктор улыбнулся ее наблюдательности.

– Отвечая на твой вопрос – нет. Я не гей. Просто постоянно занят. Я много работаю.

Стефани собрала тарелки и отнесла их в кухню. Кит последовал за ней. Она поставила тарелки в раковину и открыла холодную воду. Проктор стоял у нее за спиной, но ближе, чем раньше. Она знала: он дотронется до нее. Проктор положил руку ей на бедро и поцеловал в ухо. Короткий, легкий поцелуй, за которым последовало:

– Спасибо. Все было вкусно.

По ее рукам стекала холодная вода.

– Да ладно тебе. Подумаешь, приготовила ужин…

– А могла бы и не приготовить.

Он так и не отодвинулся. Ждал ее реакции, ждал, что так или иначе она оттолкнет его. Ничего не дождавшись, воспринял это как знак поощрения. Положив руку на плечо Стефани, медленно повернул ее к себе лицом. Она не стала сопротивляться. Наоборот, вот уже какое-то время ждала, когда это случится.

Любопытство взяло верх над опасениями. Проктор поцеловал ее. Нежно, неторопливо, закрыв глаза. Она же, в отличие от него, даже ни разу не моргнула. Его руки скользнули по ней, от плеч до талии. Ей же казалось, что ее губы утратили чувствительность.

Она первой прервала поцелуй.

– С тобой всё в порядке? – прошептал Проктор.

Стефани узнала это чувство – предельное натяжение гитарной струны, которая вот-вот лопнет. Пульс ускорился, пальцы сжались.

Посчитав молчание знаком согласия, Проктор вновь наклонился к ней. Но она отвернулась, схватила его за руки и оттолкнула. Если отказ застал его врасплох, то выражение ее лица потрясло до глубины души. Глаза Стефани пылали яростью. И ярость эта превзошла все, что он видел в них раньше.

– Что не так?

– Не прикасайся ко мне! – прошипела она.

Проктор на миг утратил дар речи.

– Стефани, что, черт возьми, происходит?

– А на что ты надеялся? – Изменился даже ее голос – вместо того чтобы взлететь до истерического визга, превратился в сдавленное рычание. – Что мне станет легче, если я позволю тебе трахать меня всю ночь? – Она буквально выплевывала каждое слово. – Ты на это надеялся? Я – со слезами на лице, а – ты с ухмылкой?

– О чем ты говоришь? Это всего лишь поцелуй. Я не хотел…

Он сделал шаг вперед, Стефани отступила назад и вскоре оказалась прижата к раковине. Ее локоть задел бокал. Тот упал на пол и разбился вдребезги, но она так и не отвела от Проктора глаз. Холодная вода брызгала с тарелок ей на руки. Внезапно она нащупала лежавший на разделочной доске нож и, схватив его, замахнулась на Проктора. Тот мгновенно застыл на месте.

– Еще один шаг, и я убью тебя. Бог свидетель, я это сделаю.

Он поднял руки:

– Успокойся, Стефани. Просто успокойся…

– Я говорю серьезно.

– Послушай… Извини, если я тебя обидел.

– Ты просишь у меня прощения?

– Да. Наверное, я неправильно прочитал сигналы. Я не хотел…

– Сигналы?

– Мне показалось, что между нами… что-то происходит.

– Что же именно? – Стефани буквально кипела яростью. – Ты что, видишь неоновую вывеску над моей головой? Ты можешь трахнуть меня, если хочешь . Какие еще чертовы сигналы?

Проктор был окончательно сбит с толку.

– Стефани, прошу тебя…

Ее всю трясло. Лицо ее сначала покраснело, затем стало бледным, как мел. Кит никогда еще не видел таких черных или таких сверкающих глаз. Стефани понизила голос до похожего на змеиное шипение шепота:

– Только попробуй еще раз прикоснуться ко мне!..

Проктор медленно протянул к ней правую руку.

– Дай мне нож, – тихо сказал он.

Взмах был настолько стремительным, что оба они даже не разглядели лезвия.

Ошеломленный Проктор посмотрел на свою ладонь – порез протянулся от запястья до основания указательного пальца. Пару секунд это была лишь тонкая красная линия. В следующее мгновение появилась кровь. Ее ручейки потекли по его ладони и пальцам, зазмеились вокруг запястья, затем вокруг предплечья, намочили рукав рубашки, забрызгали плитки кухонного пола.

В чувство его привел лишь стук захлопнувшейся входной двери. Стефани ушла. Ему же требовалась медицинская помощь.

* * *

В два часа ночи самые оживленные и многолюдные места в Лондоне – это ночные клубы, полицейские участки и отделения «Скорой помощи» городских больниц. Спустившись со второго этажа клиники Святой Марии в Паддингтоне, где ему наложили швы и перевязали руку, Проктор вышел на Саут-Уорф-роуд. Ночь была на редкость морозная. Он повертел головой в надежде увидеть такси, хотя Белл-стрит была совсем рядом. Справа от себя Кит узнал огромную изогнутую крышу вокзала Паддингтон. В многоэтажном здании по ту сторону вокзала горела лишь горстка огней; оно вырисовывалось на фоне ночного неба лишь благодаря слепящему свету уличных фонарей.

Проктор повернул налево. Он так и не заметил стоящую в тени больницы Стефани. Она же больше не видела его живым.

8

Я открываю дверь в квартиру Проктора моим ключом – его ключом, – и у меня перехватывает дыхание.

Я провела ночь на улице. Мне не привыкать. Город знаком мне, как собственная кровать. Как и многие бездомные в Лондоне, где я только не спала: и в дверных проемах магазинов, и рядом с вентиляционными шахтами метрополитена. Я незаметно пробиралась в служебные помещения отелей и проводила несколько часов в тепле. Иногда лучшим местом для отдыха становился железнодорожный вокзал или автовокзал. Но сегодня я не искала себе место для сна. Я искала ответы. Поэтому брела по улицам наугад, лишь смутно осознавая, куда иду, не замечая вокруг себя ничего такого, что было для меня необычно.

Я давно научилась быть осторожной. Когда работаешь по ночам в неблагополучных районах города, в тебе быстро развивается шестое чувство опасности. Я как будто вижу, что там, позади меня. Я чувствую угрозу, чую ее душок в загрязненном воздухе. Но это лишь при условии, если я не принимала наркотики или не пила пиво. В таких случаях я беспомощна и уязвима, как прошлой ночью. Мой механизм защиты не сработал.

Я не могу поверить в то, что сделала. Если честно, пока не рассвело, я вообще ничего толком не осознавала. Произошедшее казалось мне сном. Но утро имеет обыкновение приносить с собой ясность во всех ее болезненных обличьях. Я не понимаю, почему так отреагировала. Я знала, что Проктор прикоснется ко мне и поцелует меня. Мне самой хотелось того же. Момент уже телеграфировал о себе. У меня достаточно времени, чтобы убить его, прежде чем он наступит, но я предпочла этого не делать. Я знала, что Проктор будет полон нежности и понимания. Когда он положил руку на мое бедро и поцеловал в губы, я поняла: это именно то, чего я ждала. Нет, это было даже лучше, чем я надеялась. А потом меня как будто перемкнуло. Так же, как с тем, моим последним клиентом, хотя трудно даже представить более непохожие ситуации.

Около семи часов утра я забрела в какое-то бистро выпить чашку кофе. Мне стоило неимоверных усилий побороть желание закурить сигарету. Примерно час я мучилась, размышляя над тем, что мне делать дальше, – и внезапно нашла решение. Это был трусливый выбор: тайком пробраться обратно на Белл-стрит, собрать вещи и дать деру. Лишь бы Проктора не было дома, молила я небеса, – это облегчило бы мою задачу. Затем я могла бы оставить свои ключи рядом с короткой запиской – мол, прости, ухожу. Еще месяц назад его отсутствие стало бы приглашением очистить квартиру от ценных вещей. Но не сейчас. Я в долгу перед Проктором. Он – единственный за последние два года, кто проявил ко мне доброту. И чем я отплатила ему за это? Порезала его ножом…

Я отказываюсь поверить, в какого безжалостного, хладнокровного монстра превратилась.

* * *

В коридоре девственно-чистой квартиры Проктора повсюду были разбросаны бумаги. Это было первое, что увидела Стефани. Жалость к себе и стыд мгновенно испарились. По рукам пробежали мурашки, в горле пересохло. Широко распахнув дверь, она на мгновение застыла на месте, прислушиваясь, не раздастся ли какой-нибудь шорох. Ничего. Тогда Стефани вошла внутрь и бесшумно закрыла за собой дверь.

Дорожка из бумаг, которыми был усеян пол, вела направо, в рабочий кабинет Проктора. Из короткого коридора ей были видны валявшиеся на полу пустые ящики стола, опрокинутый на бок вертящийся стул, светящийся экран компьютера. Она посмотрела налево. В кухне все шкафчики открыты, все полки и выдвижные ящики обысканы. Холодильник был пуст. Его дверца распахнута настежь, продукты разбросаны по всему полу. Чистые столовые приборы свалены в мойку.

Спальня Проктора сейчас походила на спальню обычного школьника, хотя, как правило, была стерильно чистой и аккуратной. Матрас сброшен с кровати и вспорот. Простыни скомканы и брошены в угол. Шкафы обысканы, их дверцы открыты. В ванной комнате в ванну вывалено все, чему полагалось находиться внутри шкафчика-аптечки и тумбочки под раковиной.

Проктор лежал в гостиной – островок в алом океане.

Стефани безмолвно застыла над ним, не в силах позвать на помощь, ахнуть от ужаса или пролить слезу. Это не Проктор. Это лишь его тело. Так же, как она не была Стефани, когда ее имел какой-нибудь незнакомец. Его дух испарился, и все же сердце Стефани сжалось от этого зрелища.

Проктора убили выстрелом в лоб. Пуля также прошила левую ладонь. Кроме того, на его рубашке и брюках виднелись темные глянцевые пятна – одно на левом бедре и еще по одному на каждом колене. Повязка, которую ему ночью наложили на правую руку, валялась мятым комком на диване. Швы на порезе были вспороты, а сама рана углублена и расширена. На той же ладони Стефани заметила четыре поперечных разреза, а также то, что мизинец, указательный и большой пальцы сломаны. Широко открытые глаза Проктора остекленели. На левом зрачке застыла крупная капля крови.

Ей было страшно представить себе, что он пережил в последние минуты жизни. Кстати, странно, каким образом его мучителю удалось не дать ему закричать – ведь вопли и стоны наверняка услышали бы другие жители дома. Тот факт, что квартиру перевернули вверх дном, говорил о том, что убийца искал что-то конкретное. Из того же, что Проктора пытали, напрашивался вывод: искомого убийца так и не нашел. Интересно, подумала Стефани, уцелело ли то, что было спрятано в тайнике в ванной? Панель на месте – похоже, ее никто не сдвигал. Или, может быть, убийце было нужно что-то другое, и это нечто ему удалось заполучить? Например, некую информацию? Секрет, спрятанный в голове Проктора? Выдал ли он его? Ведь наверняка знал, что умрет. Пытался ли Проктор унести свою тайну в могилу? Как ему удавалось выдержать боль? Как она повела бы себя на его месте?

Стефани сняла телефонную трубку. Нажала цифру девять, затем еще раз и еще. Сосредоточься . Рука с трубкой замерла в воздухе, а затем вернула трубку на место. Что она может сделать для Проктора? Ведь теперь она одна, совсем одна. Что, если ей самой тоже грозит опасность? Вдруг злоумышленник рассчитывал застать в квартире их обоих? Или же Проктор был единственной его целью? И кто он такой, этот убийца? Брэдфилд? Его подручный? Или кто-то еще, совершенно ей не знакомый?

Нужно время, чтобы все обдумать. И какое-то безопасное место.

Временно отключив эмоции, Стефани на автопилоте проскользнула в квартиру. Ее рюкзачок валялся в углу гостиной, содержимое разбросано по всему столу. Деньги, которые она украла у своих клиентов с Кингс-кросс, исчезли, все остальное – бесполезные вещи – осталось. Стефани тотчас охватила паника, но ей удалось мгновенно подавить ее. Запихнув вещи в рюкзак, она поискала пальто Проктора. Он был в нем, когда она видела его выходящим из клиники Святой Марии в Паддингтоне. Пальто нашлось в спальне, среди кучи сваленной на пол одежды. Бумажник лежал рядом, но деньги исчезли. Остались только карточки – «Барклайз коннект» и «Виза». Порывшись в собственных карманах, Стефани нашла шесть фунтов семьдесят пенсов.

Сунув бумажник в рюкзак, она отправилась в кабинет Проктора. Здесь заглянула в компьютер. Там было открыто письмо редактору одного из журналов, о котором она раньше даже не слышала. Стефани прокрутила страницу вниз. Содержание письма было вполне безобидным. Тогда она вспомнила, что, по словам Проктора, тот не держал ничего ценного в стационарном компьютере. Теперь понятно, почему убийца пытал его.

Похоже, Проктор держал шкаф для хранения документов запертым и отказывался сказать, где находится ключ. Шкаф был открыт с помощью молотка и отвертки, которые были оставлены там же, на шкафу; папки с документами просмотрены и брошены на пол. Стефани опустилась на колени и начала перебирать бумаги.

У нее ушло около получаса на то, чтобы найти бумажку с пин-кодом для его карты «Виза». Пин-кода для карты «Коннект» она не нашла, но на всякий случай записала дату рождения Проктора, номера его телефонов, номер факса, номер медицинской страховки и паспорта. Согласно трехмесячной давности банковской выписке, на текущем счету у Проктора лежало девятьсот восемьдесят фунтов. Стефани надеялась, что на карте «Виза» тоже есть какие-то деньги.

Взяв со шкафа отвертку, она отправилась в ванную комнату, где сняла панель и достала ноутбук и пластиковый пакет с семью флоппи-дисками. С трудом втиснув их в рюкзак, нашла на полу спальни еще одну сумку, размером поменьше. Первым туда перекочевал старый ирландский рыбацкий свитер, реликвия давно ушедшей эпохи личных модных пристрастий Проктора. За свитером последовали толстые носки, три футболки и темно-синий шелковый шарф, который Стефани тотчас намотала на шею. На столе, рядом со своим рюкзаком она заметила сотовый телефон Проктора, подключенный к зарядному устройству. Взяла и его.

Разжившись трофеями, она решила, что должна сделать что-то для Проктора – прикрыть его или хотя бы придать его телу более удобную, естественную позу, а затем предупредить кого-то. Но ничего из этого не сделала. Вместо этого собрала свои сумки и вышла из квартиры, на два замка заперев парадную дверь, на чем он всегда настаивал.

Пока Стефани была в квартире Проктора, начался дождь. Выйдя на Белл-стрит, она посмотрела налево, затем направо, ожидая, что в любой момент к ней приблизится незнакомец или рядом с ней, взвизгнув шинами, резко затормозит машина с затемненными окнами. Или ожидая того мгновения, когда невидимая рука вонзит ей между ребер закаленную сталь ножа. Но ничего из этого не случилось. Она повернула направо и зашагала в сторону Эджвер-роуд. Ее первой мыслью было снять в банкомате наличные деньги.

Стефани попробовала карту «Коннект» в первых двух банкоматах, которые попались ей на пути, используя в качестве пин-кода вариации месяца и года рождения Проктора и последние четыре цифры номера его телефона. Безрезультатно. В банке «Галифакс», на стыке Эджвер-роуд и Олд-Мэрилебон, Стефани не стала рисковать и вставила в банкомат карту «Виза», пин-код которой у нее был. Сняв двести фунтов, сосредоточила внимание на достижении следующей цели – найти крышу над головой.

В Сассекс-Гарденс было множество дешевого жилья для тех, кто желал анонимности, – грязноватые отельчики, отгороженные от дороги перилами и живыми изгородями. Она могла бы поселиться в любом из двух десятков таких отелей, но остановила свой выбор на гостиничке «Шербурн-Хауз», причем по самой странной причине: ее названию. Шербурн – так называлась деревушка неподалеку от Дарема, где она провела ночь, когда самолет рейса NE027 упал в Атлантический океан.

Стефани расплатилась наличными и зарегистрировалась под фальшивым именем, которое почти мгновенно забыла. Ее комната находилась на третьем этаже. На односпальной кровати оранжевое покрывало, на окне темно-бордовые шторы. На стене – однокамерный электрический нагреватель. Обои когда-то были ярко-желтыми – первоначальный цвет сохранился лишь там, где в течение многих лет висела какая-то картина, – но теперь стали кремовыми, а в самых сырых местах покрылись коричневыми пятнами плесени. В углу раковина, под ней маленькое зеленое ведерко, куда падали капли, просачивающиеся из колена сливной трубы.

Стефани бросила сумки на пол и села на кровать. Пружины заскрипели, а сама она, словно в зыбучий песок, погрузилась в матрас и зарылась лицом в ладони.

Что ей теперь делать?

Сигарета. Сейчас я все на свете отдала бы за сигарету. И за глоток спиртного. А лучше два глотка. Мне бы сейчас стакан водки, желательно двойную порцию. Первую из нескольких последующих за ней. А потом – что-нибудь покрепче, чтобы забрало наверняка.

Я стою на перекрестке. В очередной раз.

Я уже была здесь раньше. Из доступных мне вариантов один я знаю хорошо и чувствую, как меня неукротимо тянет к нему. Это верный способ заглушить боль. Он позволяет остаться в блаженном неведении. Это путь, который я выбрала в прошлый раз.

* * *

В ноутбуке Проктора была установлена операционная система «Уиндоуз 98». Когда Стефани, еще будучи студенткой, пользовалась компьютером в последний раз, самой последней новинкой была «Уиндоуз 95». Компьютеры никогда ее не интересовали, равно как и те странные души не от мира сего, что были на них помешаны, но основы компьютерной техники она все-таки освоила. И даже удивилась, с какой легкостью и быстротой. Теперь, два тяжелых года спустя, уверенности у нее поубавилось.

Ей потребовалось около двух часов осторожной работы, чтобы освежить память до того уровня, который позволил ей войти в систему.

Вскоре Стефани попался список материалов, которые Проктор хранил в памяти рабочего компьютера: главным образом, файлы с информацией, полученной в ходе первоначального расследования – интервью с семьями и друзьями тех, кто погиб на борту рейса NE027. Она предположила, что там есть и его разговор с Кристофером. Интересно, что брат сказал Проктору? Как он справлялся с этой трагедией последние два года? Лично она делала все возможное, чтобы заглушить память, но брат был не таким. Он привык держать эмоции в себе, и то, что скрывалось в его душе, всегда оставалось для всех загадкой.

На второй из семи дискет, которую Стефани вставила в дисковод компьютера, обнаружился своего рода хронологический отчет Проктора о ходе расследования. Точнее, очередность его встреч с родственниками погибших и их реакция на его просьбу поговорить с ними. Там, где ему отвечали согласием, имелись ссылки на файлы с интервью, сохраненные в главном компьютере. С большинством он говорил только раз, по телефону или лично, однако некоторые люди были опрошены дважды или даже трижды. Хронология также показывала график поездок Проктора и даты встреч. Из отчета следовало, что Кристофера он расспрашивал только раз.

Как оказалось, компьютерный архив также содержал информацию о контакте Проктора в MI-5. Сначала Стефани решила, что Смит был частью первоначального расследования, что он – кто-то из близких одного из трехсот восьмидесяти восьми погибших. Но его имя возникало чаще, чем любое другое. Она была вынуждена пересмотреть свое первоначальное мнение, когда добралась до следующих записей.

10 декабря. Пытался дозвониться до Смита. Телефон отключен.

15 декабря. Позвонил Смит. С этого момента использую внешние телефоны.

6 января. Звонил Смит. Наблюдаю и нахожусь под наблюдением.

Наблюдаю и нахожусь под наблюдением?

Прокручивая скроллом страницы дневника, Стефани перенеслась во времени – и в результате нашла первое упоминание о Смите.

22 июля. Говорил с Бет Марриот, вдовой капитана воздушного судна NE027 – отклонила мою просьбу об интервью. Позвонил некий «друг», сказал, что готов помочь. Будет снабжать информацией.

25 июля. Сегодня утром «друг» от 22 июля подкинул пакет с документами. Невероятно – похоже, что чокнутый! Подписался именем Смит. Вопрос: как он меня нашел? Как узнал обо мне?

Стефани медленно двинулась дальше, собирая воедино обглоданные косточки полученной Проктором информации. Из сокращенных записей в дневнике было видно, как его первоначальное мнение о Смите постепенно менялось. Похоже, что с каждой новой записью Проктор все дальше продвигался по указанному Смитом пути. Другие контакты – родственники и друзья погибших – стали встречаться все реже и реже, пока наконец 30 ноября их имена исчезли полностью, за исключением первого контакта Проктора со Стефани, который состоялся в середине декабря. Вскоре она наткнулась на два знакомых имени, – Брэдфилд и Кадик. Это тотчас вернуло ее к главным вопросам: кто убил Проктора? Зачем? А что будет с ней? Если квартира Проктора была под наблюдением, то убийца наверняка знал, что она там живет. Вдруг Проктор был убит сгоряча?

На этикетке одной из дискет зеленым фломастером было написано «Смит». Стефани вставила ее в дисковод компьютера. На дискете оказались всего три файла. В одном из них подробно излагалась версия событий, которую Проктору рассказал Смит.

Благодаря доступу к информации о наблюдении MI-5 за предполагаемыми террористами, Смиту стало известно о некоем Цезаре – этим именем он, или же кто-то еще, называл того, кто предположительно подложил бомбу на борт NE027. Было непонятно, входил ли Смит в состав группы наблюдения, которой было поручено следить за Цезарем, или он руководил операцией, или же вообще никак не участвовал в ней, но каким-то образом он о ней узнал. Стефани решила, что такая дымовая завеса была намеренной. Было ясно, что Смит усомнился в уместности такой операции, но начальство к нему не прислушалось. Он утверждал, что и в разведке, и в Скотленд-Ярде знали о пребывании Цезаря в Лондоне. Он также утверждал, что Цезарь – это законспирированный студент Имперского колледжа Лондонского университета, и даже указал специальность, которую тот изучал: аспирантура по химическому машиностроению и химическим технологиям.

Гнев Смита, как отметил Проктор, был неподдельным. И оправданным. Человек, подложивший в самолет бомбу, что повлекло за собой гибель почти четырехсот невинных людей, свободно разгуливает по Лондону, о чем прекрасно знают сотрудники тех учреждений, чья работа состоит в том, чтобы охотиться на террористов и привлекать их к ответственности. Что еще хуже, он выдает себя за студента, проживая за счет правительственных грантов, оплачиваемых британскими налогоплательщиками. Проктор, похоже, был убежден в честности Смита просто по тону его голоса, так как лично они ни разу не встречались.

Во время другого их разговора Смит предупредил Проктора, что тому следует быть осторожным с теми, с кем он говорит. Вопросы к полиции, например, неизбежно передаются наверх, и рано или поздно кто-то внутри спецслужб заметит его имя. Прямой выход на MI-5 или MI-6 исключается сразу – кто знает, каковы будут долгосрочные последствия такого шага? Вывод был ясен. Шагать осторожно, оставаться в тени, шептать тихо .

* * *

Я лежу в постели, полностью одетая, под простыней, одеялом и оранжевым покрывалом. Настенный нагреватель включен, но дает лишь скудное количество тепла. Я дрожу, но это никак не связано с тем, что я замерзла.

Сейчас без десяти минут полночь. Комнату слева занимает какая-то проститутка. С половины девятого вечера она с перерывами занята – принимает клиентов. Изголовье ее кровати придвинуто вплотную к стене, разделяющей наши комнатки, и бьется об нее, когда она зарабатывает деньги. Просто удивительно, что она еще не сломала стену – перегородка настолько тонкая, что мне слышны почти все ее разговоры с клиентами. Это натужный обмен репликами; неискреннее поддразнивание и ложь. Шепот, кряхтенье, наигранные стоны поддельных оргазмов… ее лексикон хорошо мне знаком во всей его удручающей полноте. Я – это она.

Меня по-прежнему трясет; кто скажет, из-за чего? Похоже, это шок. Рано или поздно он должен был взять надо мной верх. Честно говоря, я удивлена, что продержалась еще так долго. Но что, если причина в чем-то другом?

Каждый раз, когда закрываю глаза, я вижу Проктора, изуродованного и истерзанного, буквально лишенного последних соков жизни. Или же доброго, отзывчивого человека, который не заслужил смерти, ибо был моей полной противоположностью. Весь день мной управлял разум, защищал от эмоций. Но теперь я слишком устала, чтобы сопротивляться. Во мне, грозя утопить меня в своих волнах, поднимается вал непреодолимой печали. Я думаю о его ранах, об ужасных пытках, которым его подвергли. О том, что если б не жестокое совпадение – совпадение, порожденное моей безобразной вспышкой ярости, – я могла быть там, когда туда пришел убийца. И либо мы оба остались бы живы – еще один бесценный алмаз в мою сокровищницу раскаяния и вины, – или же меня убили бы вместе с ним.

Так что же теперь со мной будет? Своей добротой Проктор подарил мне шанс. Всего шесть недель назад моя судьба была ясна и понятна, как и в течение последних двух лет. Постепенное скатывание к неизбежному печальному концу – или в результате передоза, или от рук какого-нибудь клиента-психопата, или самоубийство. Проктор же изменил мою жизнь, предложил мне альтернативу. Его отношение ко мне было чем-то вроде буфера между тем, кем я была и кем я стала. Он показал мне, что в жизни всегда есть выбор. Он был надежным и честным человеком. Похоже, я привыкла полагаться на него даже больше, чем отдавала себе в том отчет, и теперь, когда его больше нет, вновь теряю контроль над собой.

Лишь сейчас я начинаю по-настоящему понимать, что случилось. Его уже не вернуть. Надежной скалы поддержки больше нет, я осталась одна. Даже если не принимать во внимание пережитый мной шок, я скована ужасом. Вот почему меня сейчас бьет дрожь. Я в ужасе от самой себя, потому что знаю, что могу сделать с собой; рядом же больше нет никого, кто мог бы меня остановить. Я – свой собственный враг.

И все же, несмотря на страх, я чувствую что-то еще. Это нечто затаилось в дальнем темном углу в глубинах моей души. Оно гложет меня, питается мной, оно ждет.

Это ярость.

9

Новое утро, новое настроение. Стефани не была уверена, во сколько наконец уснула, но это было точно после четырех. В конце концов усталость переборола шок. Теперь, спустя три часа, она снова проснулась. Страх по-прежнему никуда не делся, затаившись где-то под поверхностью, но впервые после злосчастного поцелуя Проктора Стефани почувствовала, что вновь способна контролировать себя.

Она провела три часа, проверяя оставшиеся файлы дискет. Затем, собрав две сумки, вышла из отеля «Шербурн-Хауз» и съела несколько тостов и выпила кофе в соседнем кафе. После чего нашла ближайший банкомат, сняла с прокторовской «Визы» еще двести фунтов и купила упаковку дискет, чтобы сделать для собственной защиты копии оригиналов. Ей требовалось безопасное место, где можно надежно спрятать информацию, что было серьезной проблемой: любое место, где потребуется подтверждение ее личности, полностью исключалось. На ум пришло одно место, но оно влекло куда более серьезные риски. В конце концов Стефани решила, что выбора у нее нет, и поэтому купила небольшой фонарик.

Она поселилась в другом отеле, недалеко от вокзала Ватерлоо. Он был не намного лучше отеля «Шербурн-Хауз» и в равной степени позволял сохранять анонимность. Остаток дня Стефани посвятила просмотру дискет, выбирая файлы, которые хотела скопировать, и в результате заполнила ими две новые дискеты. Ближе к вечеру она была готова спрятать ноутбук и семь дискет-оригиналов.

Решив, что горячая ванна поможет ей успокоить нервы, Стефани в течение получаса нежилась в горячей воде, пока кожа не порозовела. Как только ванна начала остывать, она добавила кипятка. От поверхности воды, окутывая ей голову, поднимался пар. Лицо покрылось каплями пота. Когда наконец Стефани вылезла из ванны, то вытерла с зеркала конденсат и придирчиво посмотрела на себя. Пышными ее формы никак нельзя было бы назвать, но теперь она заметно поправилась по сравнению с тем, какой была последние два года. Ее груди округлились, бедра стали мускулистее, ребра менее заметны. Даже лицо стало другим, не таким осунувшимся. Исчезли темные полукружья под глазами, кожа выглядела несравненно здоровее. По всем меркам, изменения, произошедшие с ней за последние шесть недель, поражали. Но даже их было недостаточно. Она все еще была Стефани. Вернее, она все еще была Лизой.

Перспектива возвращения на Брюэр-стрит заставила ее понервничать.

В принципе, можно дождаться наступления темноты – меньше шансов, что ее узнают. Для большей надежности Стефани купила у уличного торговца на Нью-Ковентри-стрит черную бейсболку с надписью «Ньюкасл Юнайтед», отпечатанной серебряными буквами, и натянула ее низко на глаза, так чтобы лицо оставалось в тени. Надев вместо своей обычной толстовки рыбацкий свитер Проктора и его голубой шелковый шарф, вдобавок попыталась немного изменить походку. Слыша, как колотится ее сердце, Стефани зашагала по знакомым улицам к тому месту, которое ранее поклялась избегать всю оставшуюся жизнь.

Однако теперь темнота была для нее помехой. Она стояла на пожарной лестнице на задней стене здания рядом с тем домом, в котором раньше работала. Наверное, будет безопаснее не пользоваться фонариком, который она купила этим утром, – не стоит лишний раз привлекать к себе внимание. Единственным источником света служили щели между неплотно задвинутыми шторами и плохо закрытыми жалюзи.

Пожарная лестница была крутой и узкой. Подниматься по ней было страшно. Стефани казалось, что она колышется под ее весом, угрожая вырваться из осыпающихся кирпичей. Неужели и раньше она была такой хлипкой и шаткой? Наконец Стефани вскарабкалась на самый верх, маленькую квадратную площадку, ведущую к двери с навесным замком. Правда, у задвижки больше не было паза – дверной косяк давно прогнил. Три толчка плечом – и дверь открылась, проскрежетав нижним краем по голым доскам.

Лишь шагнув внутрь и закрыв за собой дверь, Стефани решилась включить фонарик. Чердак был таким же, что и чердак соседнего дома. Первоначально оба здания составляли единое целое. Когда же их продали по отдельности, новые владельцы соседнего дома превратили свой чердак в небольшую мансардную квартиру, а владельцы чердака, в котором она стояла сейчас, оставили его пустым. В стене между ними имелась дверь.

Стефани зажгла фонарик и провела его лучом по двери. В том, что в другом здании никто о ней не знал, не было ничего неожиданного. Дверь находилась за огромным шкафом, который годами не сдвигался с места. Да и вообще таким людям, как Дин Уэст, было несвойственно перестраивать принадлежащие им дома. Их интересовали в первую очередь деньги, которые эти дома приносили. В свое время Стефани случайно обнаружила дверь, пытаясь отыскать потерявшуюся серьгу, которая закатилась под шкаф. Позднее она увидела с Брюэр-стрит, что чердачные окна соседнего дома заколочены. Исследуя дом со стороны переулка, Стефани поднялась по пожарной лестнице. Так она узнала, что дверь наверху не заперта, а значит, войти в нее мог любой, кто удосужится хорошенько ее толкнуть.

Внутри было темно, затхло и в целом пусто. Как и всегда. Похоже, она единственная, кто поднялся сюда, по крайней мере, за последние лет десять. Здесь имелся старый водяной бак, который вынесли на чердак за ненадобностью, были свалены ненужные картонные коробки и несколько плотно связанных пачек газет и журналов 1970-х годов. Стефани давно было известно, что этажом ниже располагался частный кинотеатр, где крутили порнофильмы, и когда строители устанавливали звукоизоляцию, они наглухо запечатали и замаскировали доступ на чердак.

Побывав здесь в первый раз, Стефани начала использовать чердак как временное пристанище, причем всегда старалась убедиться в том, что никто не видел, как она приходила и уходила. Довольно часто он служил ей местом ночлега, хотя и малоприятным. Здесь было холодно, полно крыс и вовсю гуляли сквозняки. Но уж лучше спать здесь, чем на улице под дождем. Теперь же, послужив когда-то ночным пристанищем, чердак должен стать своего рода сейфом для хранения информации.

Положив ноутбук в пустой ржавый бак для воды, она сняла одну из отошедших половиц и, скотчем приклеив к нижней стороне соседней половицы полиэтиленовый пакет с семью дискетами, вернула вынутую доску на прежнее место. Затем пересчитала половицы до самой двери, ведущей к пожарной лестнице, отметив при этом, как далеко влево отошла от нее.

* * *

Помню Рождество, когда мой отец сломал лодыжку. Он поскользнулся на льду и неловко упал. Помню костыли, с которыми ему пришлось ходить, и огоньки дешевой гирлянды на нашей елке. Помню снег, который выпал в том году, помню, как наши швейцарские бабушка и дед приехали погостить у нас в Фолстоне. Это мои первые воспоминания. По крайней мере, мне так кажется. Но, возможно, все это лишь плод моего воображения. Я не первая, кому хочется заново переписать историю.

Сейчас, когда я совсем одна, моя память вырывается на волю. Воспоминания всплывают из глубин и буквально захлестывают меня. Жевательная резинка, прилепленная снизу к крышке моей школьной парты. Я дразню Давида, а затем чувствую себя виноватой; эта вина в конечном итоге выливается в гнев, который направлен на него же, поскольку он – ее источник. Зимняя ночь, когда Джимми Крейг, местный фермер, продававший нам баранину и говядину, утонул в Северном Тайне. Наш первый семейный отдых за границей, в Швейцарии. Сара укусила меня, потому что я дразнила ее за прыщи. «Трансформер» Лу Рида – первый альбом, который я купила сама.

«Идеальный день» – первая песня, которая вызвала во мне дрожь. Мои родители спорят на кухне о том, можно ли Кристоферу в его шестнадцать лет провести выходные в Лондоне в обществе его друга. Мое первое исключение из школы за употребление алкоголя. Смерть Матильды, нашей первой собаки боксерихи, – я целую неделю ревела по ночам. У нас у всех ветрянка, мы заразились друг от друга. Я впервые потягиваю красное вино и морщусь, находя его мерзкой кислятиной. Первая подружка Кристофера, Лора, пухленькая блондинка с брекетами на зубах.

Жаркий день. Мы на машине возвращаемся с побережья. Меня укачивает от езды. Меня тошнит. Мы делаем покупки в универмаге «Фенвик» в Ньюкасле – характер моей матери лучше всего проявляется в переполненном людьми магазине. Моя первая сигарета марки «Бенсон энд Хеджес», которой в обмен на поцелуй меня угостил Майкл Картер, мой тринадцатилетний одноклассник. Он первым коснулся языком моего языка. Запах воскресного обеда, долетающий из кухни до всех уголков нашего дома. Праздник летнего солнцестояния. Я стою под сапфировым ночным небом. Мой первый урок вождения: я сижу за рулем «Форда Фиесты» рядом с инструктором. Тот почти не отрывает глаз от моей груди и почти не смотрит на дорогу. Крестины Полли – мне с трудом верится, что Кристофер стал отцом, а я – тетей. Мой первый минет за деньги – я получила тогда двадцать фунтов.

Сейчас четыре часа утра. В этот ранний час мы наиболее уязвимы и больше всего хотим переписать наше прошлое и обезопасить наше будущее.

* * *

Утром Стефани сменила отель. Доехав до Куинс-уэй и сняв из банкомата «Барклайс» на перекрестке Куинс-уэй и Москоу-роуд еще пару сотен фунтов, она нашла новый отель, «Кингс-Корт», на Инвернесс-террас. С его крыши, раскачиваясь на сильном ветру в пятнадцати футах от земли, свисал длинный черный телевизионный кабель. Французские окна второго этажа выходили на осыпающиеся от ветхости балконы. В трещинах штукатурки проросли сорняки. К узорному стеклу окна передней двери скотчем была прилеплена бумажка со сделанной от руки надписью «Никакой работы, никаких собак».

Позже Стефани добралась по Центральной ветке метро до Тоттенхэм-Корт-роуд, а затем прошла пешком до Шафтсбери-авеню почти до ее пересечения с Уордур-стрит, где располагалось билетное агентство Барри Грина. Офис находился на втором этаже; его вход на первом был зажат между газетным киоском и рестораном.

Еще вчера вечером Стефани ни за что не осмелилась бы вернуться в эту часть Вест-Энда. Теперь ее решимость перевесила страх, и она решила рискнуть.

Агентство было до боли знакомой ей территорией. Именно здесь Грин продавал наркотики клиентам, которых хорошо знал, хотя сам товар держал в другом месте – агентство было слишком полезным прикрытием, чтобы им рисковать. Стефани отлично знала, как это делалось. Клиент заходил в офис, делал Грину заказ, затем звонил и уточнял, где и когда его можно получить. Но деньги должны были перейти в руки Грина прежде, чем клиент выйдет за дверь. Никаких исключений из этого правила не делалось. Тем, кто предпочитал прямой обмен, советовали вести дела в другом месте.

Ощущая легкое волнение, Стефани поднялась по лестнице на второй этаж и вошла в офис. Здесь на окнах золотыми буквами в обратном порядке была выведена надпись, которую можно было прочесть с Шафтсбери- авеню: «БАРРИ ГРИН – билетное агентство лондонских премьер». Стены украшали рекламные плакаты мюзикла «Чикаго» и других хитовых постановок Вест-Энда. На алюминиевом пюпитре стояла доска, в которой перечислялись даты и места проведения концертов поп- и рок-исполнителей и цены на разные места в зале. Табличка рядом с обтянутым коричневой кожей диваном гласила, что здесь вам гарантируют места на любой домашний матч «Арсенала», «Тоттенхэма» или «Челси».

За парой матово-черных столов сидела пара пергидрольных блондинок. Обе с тоннами косметики на лице. Их напудренные персиковые щеки резко контрастировали с ярко-красными губами. Придя к столь скорому и суровому суждению, Стефани внезапно почувствовала себя неловко.

В дальнем углу, делая вид, что остальное его не касается – он читал газету «Сан», – сидел человек; по всей видимости, клиент, ожидавший билеты. На нем были светло-серый костюм, рубашка цвета хаки и тонкий фиолетовый галстук. Стефани узнала в нем вышибалу, которому платили за то, чтобы он не пускал в кабинет Грина нежелательных посетителей или выгонял тех, кому все же удавалось туда проникнуть. Его имени она не помнила. Когда Стефани прошла мимо секретарш на ресепшне и направилась к двери у них за спиной, человек оторвал взгляд от газеты. В обычном случае он перехватил бы ее прежде, чем ее пальцы коснулись ручки, но узнавание, моментально сменившееся удивлением, притупило его реакцию.

Грин стоял у окна, выходившего на Шафтсбери-авеню. Он разговаривал по мобильнику и хрипло смеялся, не иначе как в ответ на шутку собеседника

– Ну ты даешь! – повторил он несколько раз.

Грин был жирным коротышкой с мясистым лицом, тройным подбородком и редеющими черными волосенками, которые он тщательно зачесывал за уши. У него также были густые черные брови, широкий нос, толстые губы и похожий на оладью язык. Одет он был в черные брюки, поддельные мокасины от Гуччи и футболку «Найк» с логотипом «JVC» поперек спины. Толстые пальцы унизаны перстнями: три на левой руке и два на правой. На левом запястье золотой опознавательный браслет позвякивал, ударяясь о часы «Омега» для глубоководного погружения.

Стоило ему обернуться и увидеть Стефани, как он умолк. Улетучилось и его добродушное настроение. Грин опустил мобильник и удивленно уставился на нее. Стефани спиной чувствовала, как охранник вошел следом за ней.

– Извините, босс, но…

Он ничего не сказал, лишь коротким взмахом руки отослал его прочь. Дверь за спиной Стефани закрылась. Грин выключил мобильник и вернулся за стол, явно довольный тем, что между ними есть твердая надежная преграда. Откинув крышку сигаретницы из оникса, достал сигарету «Эмбасси Ригал». Стефани улыбнулась. Это неизменно забавляло ее, даже в самые мрачные моменты. Грин прикурил от золотой зажигалки «Картье», которую Дин Уэст подарил ему в знак благодарности после разборки с Гэри Крутером. Грин тогда помог избавиться от тела, которое выбросили где-то в доках.