Входит Хор.
Былая страсть поглощена могилой —
Страсть новая ее наследства ждет,
И та померкла пред Джульеттой милой,
Кто ранее была венцом красот.
Ромео любит и любим прекрасной.
В обоих красота рождает страсть.
Врага он молит; с удочки опасной
Она должна любви приманку красть.
Как враг семьи заклятый, он не смеет
Ей нежных слов и клятв любви шепнуть.
Настолько же надежды не имеет
Она его увидеть где-нибудь.
Но страсть даст силы, время даст свиданье
И сладостью смягчит все их страданья.
(Уходит.)
Переулок, стена перед садом Капулетти.
Входит Ромео.
Могу ль уйти, когда все сердце здесь?
За ним ты, прах земной! Найди свой центр!
(Перелезает через стену и исчезает за ней.)
Входят Бенволио и Меркуцио.
Ромео! Брат Ромео!
Он разумен
И, верно, уж давно лежит в постели.
Нет, нет, сюда он прыгнул, через стену.
Позвать его?
Да, вызвать заклинаньем!
Ромео, страсть, любовь, безумец пылкий,
Причудник! Появись хоть в виде вздоха!
Одну лишь рифму — и с меня довольно.
Воскликни: "ах"; вздохни: "любовь" и "вновь".
Скажи словечко кумушке Венере,
Посмейся над слепым ее сынком,
Над Купидоном, целившим так метко,
Когда влюбился в нищую король
Кофетуа16. Ни отклика, ни вздоха?
Плут умер. Я прибегну к заклинанью.
Тебя я заклинаю ясным взором
Прекрасной Розалины, благородным
Ее челом, пунцовыми устами,
Ногою стройной, трепетным бедром
И прелестями прочими ее, —
Явись, явись нам в образе своем!
Коль слышит он, рассердится, наверно.
Не думаю. Он мог бы рассердиться,
Когда б к его возлюбленной я вызвал
Другого духа, предоставив ей
И победить и вновь заклясть его:
Вот это было б для него обидно.
Но заклинание мое невинно.
Ведь именем возлюбленной я только
Его явиться заклинаю к нам.
Он, верно, спрятался в тени деревьев,
Чтоб слиться воедино с влажной ночью:
Любовь его слепа — ей мрак подходит.
Но будь любовь слепа, она так метко
Не попадала б в цель. Теперь сидит
Он где-нибудь под деревом плодовым,
Мечтая, чтоб любимая его,
Как спелый плод, ему свалилась в руки.
О, будь она, о, будь она, Ромео,
От спелости растрескавшейся грушей!
Прощай, Ромео, я иду в постель.
Мне под открытым небом спать прохладно.
Пойдем.
Пойдем — искать того напрасно,
Кто не желает, чтоб его нашли.
Уходят.
Сад Капулетти.
Входит Ромео.
Над шрамом шутит тот, кто не был ранен.
Джульетта появляется на балконе.
Но тише! Что за свет блеснул в окне?
О, там восток! Джульетта — это солнце.
Встань, солнце ясное, убей луну —
Завистницу: она и без того
Совсем больна, бледна от огорченья,
Что, ей служа, ты все ж ее прекрасней.
Не будь служанкою луны ревнивой!
Цвет девственных одежд зелено-бледный
Одни шуты лишь носят: брось его.
О, вот моя любовь, моя царица!
Ах, знай она, что это так!
Она заговорила? Нет, молчит.
Взор говорит. Я на него отвечу!
Я слишком дерзок: эта речь — не мне.
Прекраснейшие в небе две звезды,
Принуждены на время отлучиться,
Глазам ее свое моленье шлют —
Сиять за них, пока они вернутся.
Но будь ее глаза на небесах,
А звезды на ее лице останься, —
Затмил бы звезды блеск ее ланит,
Как свет дневной лампаду затмевает;
Глаза ж ее с небес струили б в воздух
Такие лучезарные потоки,
Что птицы бы запели, в ночь не веря.
Вот подперла рукой прекрасной щеку.
О, если бы я был ее перчаткой,
Чтобы коснуться мне ее щеки!
О, горе мне!
Она сказала что-то.
О, говори, мой светозарный ангел!
Ты надо мной сияешь в мраке ночи,
Как легкокрылый посланец небес
Пред изумленными глазами смертных,
Глядящих, головы закинув ввысь,
Как в медленных парит он облаках
И плавает по воздуху.
Ромео!
Ромео, о зачем же ты Ромео!
Покинь отца и отрекись навеки
От имени родного, а не хочешь —
Так поклянись, что любишь ты меня, —
И больше я не буду Капулетти.
Ждать мне еще иль сразу ей ответить?
Одно ведь имя лишь твое — мне враг,
А ты — ведь это ты, а не Монтекки.
Монтекки — что такое это значит?
Ведь это не рука, и не нога,
И не лицо твое, и не любая
Часть тела. О, возьми другое имя!
Что в имени? То, что зовем мы розой, —
И под другим названьем сохраняло б
Свой сладкий запах! Так, когда Ромео
Не звался бы Ромео, он хранил бы
Все милые достоинства свои
Без имени. Так сбрось же это имя!
Оно ведь даже и не часть тебя.
Взамен его меня возьми ты всю!
Ловлю тебя на слове: назови
Меня любовью — вновь меня окрестишь,
И с той поры не буду я Ромео.
Ах, кто же ты, что под покровом ночи
Подслушал тайну сердца?
Я не знаю,
Как мне себя по имени назвать.
Мне это имя стало ненавистно,
Моя святыня: ведь оно — твой враг.
Когда б его написанным я видел,
Я б это слово тотчас разорвал.
Мой слух еще и сотни слов твоих
Не уловил, а я узнала голос:
Ведь ты Ромео? Правда? Ты Монтекки?
Не то и не другое, о святая,
Когда тебе не нравятся они.
Как ты попал сюда? Скажи, зачем?
Ведь стены высоки и неприступны.
Смерть ждет тебя, когда хоть кто-нибудь
Тебя здесь встретит из моих родных.
Я перенесся на крылах любви:
Ей не преграда — каменные стены.
Любовь на все дерзает, что возможно,
И не помеха мне твои родные.
Но, встретив здесь, они тебя убьют.
В твоих глазах страшнее мне опасность,
Чем в двадцати мечах. Взгляни лишь нежно —
И перед их враждой я устою.
О, только бы тебя не увидали!
Меня укроет ночь своим плащом.
Но коль не любишь — пусть меня увидят.
Мне легче жизнь от их вражды окончить,
Чем смерть отсрочить без твоей любви.
Кто указал тебе сюда дорогу?
Любовь! Она к расспросам понудила,
Совет дала, а я ей дал глаза.
Не кормчий я, но будь ты так далеко,
Как самый дальний берег океана, —
Я б за такой отважился добычей.
Мое лицо под маской ночи скрыто,
Но все оно пылает от стыда
За то, что ты подслушал нынче ночью.
Хотела б я приличья соблюсти,
От слов своих хотела б отказаться,
Хотела бы… но нет, прочь лицемерье!
Меня ты любишь? Знаю, скажешь: "Да".
Тебе я верю. Но, хоть и поклявшись,
Ты можешь обмануть: ведь сам Юпитер
Над клятвами любовников смеется.
О милый мой Ромео, если любишь —
Скажи мне честно. Если ж ты находишь,
Что слишком быстро победил меня, —
Нахмурюсь я, скажу капризно: "Нет",
Чтоб ты молил. Иначе — ни за что!
Да, мой Монтекки, да, я безрассудна,
И ветреной меня ты вправе счесть.
Но верь мне, друг, — и буду я верней
Всех, кто себя вести хитро умеет.
И я могла б казаться равнодушной,
Когда б ты не застал меня врасплох
И не подслушал бы моих признаний.
Прости ж меня, прошу, и не считай
За легкомыслие порыв мой страстный,
Который ночи мрак тебе открыл.
Клянусь тебе священною луной,
Что серебрит цветущие деревья…
О, не клянись луной непостоянной,
Луной, свой вид меняющей так часто.
Чтоб и твоя любовь не изменилась.
Так чем поклясться?
Вовсе не клянись;
Иль, если хочешь, поклянись собою,
Самим собой — души моей кумиром, —
И я поверю.
Если чувство сердца…
Нет, не клянись! Хоть радость ты моя,
Но сговор наш ночной мне не на радость.
Он слишком скор, внезапен, необдуман —
Как молния, что исчезает раньше,
Чем скажем мы: "Вот молния". О милый,
Спокойной ночи! Пусть росток любви
В дыханье теплом лета расцветает
Цветком прекрасным в миг, когда мы снова
Увидимся. Друг, доброй, доброй ночи!
В своей душе покой и мир найди,
Какой сейчас царит в моей груди.
Ужель, не уплатив, меня покинешь?
Какой же платы хочешь ты сегодня?
Любовной клятвы за мою в обмен.
Ее дала я раньше, чем просил ты,
Но хорошо б ее обратно взять.
Обратно взять! Зачем, любовь моя?
Чтоб искренне опять отдать тебе.
Но я хочу того, чем я владею:
Моя, как море, безгранична нежность
И глубока любовь. Чем больше я
Тебе даю, тем больше остается:
Ведь обе — бесконечны.
Кормилица зовет за сценой.
В доме шум!
Прости, мой друг. — Кормилица, иду! —
Прекрасный мой Монтекки, будь мне верен.
Но подожди немного, — я вернусь.
(Уходит.)
Счастливая, счастливейшая ночь!
Но, если ночь — боюсь, не сон ли это?
Сон, слишком для действительности сладкой!
Входит снова Джульетта.
Три слова, мой Ромео, и тогда уж
Простимся. Если искренне ты любишь
И думаешь о браке — завтра утром
Ты с посланной моею дай мне знать,
Где и когда обряд свершить ты хочешь, —
И я сложу всю жизнь к твоим ногам
И за тобой пойду на край вселенной.
Голос кормилицы за сценой: "Синьора!"
Сейчас иду! — Но если ты замыслил
Дурное, то молю…
Голос кормилицы за сценой: "Синьора!"
Иду, иду! —
Тогда, молю, оставь свои исканья
И предоставь меня моей тоске.
Так завтра я пришлю.
Души спасеньем…
Желаю доброй ночи сотню раз.
(Уходит.)
Ночь не добра без света милых глаз.
Как школьники от книг, спешим мы к милой;
Как в школу, от нее бредем уныло.
(Делает несколько шагов, чтобы уйти.)
(выходит снова на балкон)
Ромео, тcс… Ромео!… Если бы мне
Сокольничего голос, чтобы снова
Мне сокола-красавца приманить!
Неволя громко говорить не смеет, —
Не то б я потрясла пещеру Эхо17
И сделался б ее воздушный голос
Слабее моего от повторенья
Возлюбленного имени Ромео.
Любимая опять меня зовет!
Речь милой серебром звучит в ночи,
Нежнейшею гармонией для слуха.
Ромео!
Милая!
Когда мне завтра
Прислать к тебе с утра?
Пришли в девятом.
Пришлю я. Двадцать лет до той минуты!
Забыла я, зачем тебя звала…
Позволь остаться мне, пока не вспомнишь.
Не стану вспоминать, чтоб ты остался;
Лишь буду помнить, как с тобой мне сладко.
А я останусь, чтоб ты все забыла,
И сам я все забуду, что не здесь.
Светает. Я б хотела, чтоб ушел ты
Не дальше птицы, что порой шалунья
На ниточке спускает полетать,
Как пленницу, закованную в цепи,
И вновь к себе за шелковинку тянет,
Ее к свободе от любви ревнуя.
Хотел бы я твоею птицей быть.
И я, мой милый, этого б хотела;
Но заласкала б до смерти тебя.
Прости, прости. Прощанье в час разлуки
Несет с собою столько сладкой муки,
Что до утра могла б прощаться я.
Спокойный сон очам твоим, мир — сердцу.
О, будь я сном и миром, чтобы тут
Найти подобный сладостный приют.
Теперь к отцу духовному, чтоб это
Все рассказать и попросить совета.
(Уходит.)
Келья брата Лоренцо.
Входит брат Лоренцо с корзиной.
Рассвет уж улыбнулся сероокий,
Пятная светом облака востока.
Как пьяница, неверною стопой
С дороги дня, шатаясь, мрак ночной
Бежит от огненных колес Титана.
Пока не вышло солнце из тумана,
Чтоб жгучий взор веселье дню принес
И осушил ночную влагу рос,
Наполню всю корзину я, набрав
Цветов целебных, ядовитых трав.
Земля, природы мать, — ее ж могила:
Что породила, то и схоронила.
Припав к ее груди, мы целый ряд
Найдем рожденных ею разных чад.
Все — свойства превосходные хранят;
Различно каждый чем-нибудь богат.
Великие в себе благословенья
Таят цветы, и травы, и каменья.
Нет в мире самой гнусной из вещей,
Чтоб не могли найти мы пользы в ней.
Но лучшее возьмем мы вещество,
И, если только отвратим его
От верного его предназначенья, —
В нем будут лишь обман и обольщенья:
И добродетель стать пороком может,
Когда ее неправильно приложат.
Наоборот, деянием иным
Порок мы в добродетель обратим.
Вот так и в этом маленьком цветочке:
Яд и лекарство — в нежной оболочке;
Его понюхать — и прибудет сил,
Но стоит проглотить, чтоб он убил.
Вот так добро и зло между собой
И в людях, как в цветах, вступают в бой;
И если победить добро не сможет,
То скоро смерть, как червь, растенье сгложет.
Входит Ромео.
Отец мой, добрый день!
Господь да будет
Благословен! Но кто же слух мой будит
Приветом нежным в ранний час такой?
О сын мой, должен быть гоним тоской
Тот, кто так рано расстается с ложем.
Мы, старики, спать от забот не можем.
Где сторожем забота — нету сна;
Но юность беззаботна и ясна,
Сон золотой ее лелеет ложе, —
И твой приход меня смущает. Что же?
Иль ты в беде? Иль можно угадать,
Что вовсе не ложился ты в кровать?
Ты прав. Мой отдых слаще был сегодня.
Ты с Розалиной был? О, власть господня!
Я — с Розалиной? Нет! Забыты мной
И это имя и весь бред былой.
Хвалю, мой сын. Но где ж ночной порою
Ты нынче был?
Я все тебе открою:
Я пировал всю ночь с врагом моим,
И невзначай — смертельно ранен им,
И ранил сам его, а исцеленья
Мы оба ждем от твоего уменья.
Как видишь, ненавидеть не могу —
Помочь прошу и моему врагу.
Ясней, мой сын! Играть не надо в прятки,
Чтобы в ответ не получить загадки.
Я буду ясен: сердцу дорога
Дочь Капулетти, нашего врага.
Мы с ней друг другу отдались всецело;
Все решено, и за тобою дело.
Отец, ты должен освятить наш брак,
Навек связать нас. Где, когда и как
Мы встретились, друг друга полюбили —
Тебе дорогой рассказать успею.
Но об одном молю тебя, отец, —
Сегодня ж возложи на нас венец.
Святой Франциск! Какое превращенье!
А твой предмет любви и восхищенья,
А Розалина! Ты ее забыл?
В глазах у вас — не в сердце страсти пыл.
Из-за нее какие слез потоки
На бледные твои струились щеки!
Воды извел соленой сколько ты,
Чтобы любви прибавить остроты?
Еще кругом от вздохов все в тумане,
Еще я слышу скорбь твоих стенаний;
Я вижу — на щеке твоей блестит
След от былой слезы, еще не смыт.
Но это ведь был ты, и вся причина
Твоей тоски была ведь Розалина!
Так измениться! Где ж былая страсть?
Нет, женщине простительней упасть,
Когда так мало силы у мужчины.
Но ты ж сердился из-за Розалины,
Бранил меня, что я ее любил.
Не за любовь, мой сын, — за глупый пыл.
Убить любовь найти велел мне силы.
Но не за тем, чтоб из ее могилы
Любовь иную к жизни вызвать вновь.
О, не сердись, теперь моя любовь
За чувство чувством платит мне сердечно —
Не то, что та.
Та видела, конечно,
Что вызубрил любовь ты наизусть,
Не зная букв. Но, юный флюгер, пусть
Все будет так; пойдем теперь со мною.
Все, что возможно, я для вас устрою:
От этого союза — счастья жду,
В любовь он может превратить вражду.
Идем же, я горю от нетерпенья.
Будь мудр: тем, кто спешит, грозит паденье.
Уходят.
Улица.
Входят Бенволио и Меркуцио.
Куда ж, черт побери, Ромео делся?
Он так и не был дома?
Нет, я с его слугою говорил.
Все это из-за бледной Розалины;
Его жестокосердная девчонка
Так мучает, что он с ума сойдет.
Ему Тибальт, племянник Капулетти,
Прислал какую-то записку на дом.
Клянусь душою, вызов!
Наш друг ответить на него сумеет.
Любой грамотный человек сумеет ответить на письмо.
Нет, он ответит писавшему письмо, показав, как он поступает, когда на него наступают.
О бедный Ромео, он и так уж убит: насмерть поражен черными глазами белолицой девчонки. Любовная песенка попала ему прямо в ухо. Стрела слепого мальчишки угодила в самую середку его сердца. Как же ему теперь справиться с Тибальтом?
Да что особенного представляет собой этот Тибальт?
Он почище кошачьего царя Тиберта18. Настоящий мастер всяких церемоний! Фехтует он — вот как ты песенку поешь: соблюдает такт, время и дистанцию; даст тебе минутку передохнуть — раз, два и на третий ты готов. Он настоящий губитель шелковых пуговиц, дуэлянт, дуэлянт; дворянин с ног до головы, знаток первых и вторых поводов к дуэли. Ах, бессмертное passado! punto revesso! hai…19
Что это такое?
Чума на всех этих сюсюкающих, жеманных, нелепых ломак, настройщиков речи на новый лад! "Клянусь Иисусом, весьма хороший клинок! Весьма высокий мужчина! Весьма прелестная шлюха!" Ну не ужасно ли, сударь мой, что нас так одолели эти иностранные мухи, эти заграничные модники, эти pardonnez-moi20, которые так любят новые манеры, что не могут даже сесть попросту на старую скамью. Ох уж эти их "bon, bon!21"
Входит Ромео.
А вот и Ромео, вот и Ромео!
Совсем вяленая селедка без молок. Эх, мясо, мясо, ты совсем стало рыбой! Теперь у него в голове только стихи, вроде тех, какие сочинял Петрарка. По сравнению с его возлюбленной Лаура — судомойка (правду сказать, ее любовник лучше ее воспевал), Дидона — неряха, Клеопатра — цыганка, Елена и Геро — негодные развратницы, а Фисба, хоть у нее и были хорошенькие глазки, все же не выдерживает с нею сравнения. Синьор Ромео, bonjour22! Вот вам французское приветствие в честь ваших французских штанов. Хорошую штуку ты с нами вчера сыграл!
Доброе утро вам обоим. Какую штуку?
Сбежал от нас, сбежал! Хорошо это?
Прости, милый Меркуцио, у меня было очень важное дело. В таких случаях, как мой, дозволительно проститься с учтивостью.
Это все равно, что сказать — проститься учтиво.
Ударение на проститься , а не на учтивости .
Этим ударением ты ударил в самую цель.
Как ты учтиво выражаешься!
О, я — цвет учтивости.
Цвет — в смысле "цветок"?
Именно.
Я признаю цветы только на розетках бальных туфель.
Прекрасно сказано. Продолжай шутить в таком же роде, пока не износишь своих туфель. Если хоть одна подошва уцелеет, шутка может пригодиться, хоть и сильно изношенная.
О бедная шутка об одной подошве, — как ей не износиться!
На помощь, друг Бенволио, мое остроумие ослабевает.
Подхлестни-ка его да пришпорь, подхлестни да пришпорь, а то я крикну: "Выиграл!"
Ну, если твои остроты полетят, как на охоте за дикими гусями, я сдаюсь, потому что у тебя в каждом из твоих пяти чувств больше дичи, чем у меня во всех зараз. Не принимаешь ли ты и меня за гуся?
Да ты никогда ничем другим и не был.
За эту шутку я тебя ущипну за ухо.
Нет, добрый гусь, не надо щипаться.
У твоих шуток едкий вкус: они похожи на острый соус.
А разве острый соус не хорош для такого жирного гуся?
Однако твое остроумие — точно из лайки, которую легко растянуть и в длину и в ширину.
Я растяну слово "гусь" в длину и в ширину — и ты окажешься величайшим гусем во всей округе.
Ну вот, разве это не лучше, чем стонать от любви? Теперь с тобой можно разговаривать, ты прежний Ромео; ты то, чем сделали тебя природа и воспитание. А эта дурацкая любовь похожа на шута, который бегает взад и вперед, не зная, куда ему сунуть свою погремушку.
Ну-ну, довольно.
Ты хочешь, чтобы я обрубил моему красноречию хвост?
Да, иначе ты его слишком растянешь.
Ошибаешься, я хотел сократить свою речь; я уже дошел до конца и продолжать не собирался.
Входят кормилица и Пьетро.
Вот замечательный наряд!
Парус, парус!
Два: юбка и штаны.
Пьетро!
Что угодно?
Мой веер, Пьетро.
Любезный Пьетро, закрой ей лицо: ее веер красивее.
Пошли вам бог доброе утро, синьоры.
Пошли вам бог прекрасный вечер, прекрасная синьора.
Да разве сейчас вечер?
Дело идет к вечеру: шаловливая стрелка часов уже указывает на полдень.
Ну вас! Что вы за человек?
Человек, синьора, которого бог создал во вред самому себе.
Честное слово, хорошо сказано: "Во вред самому себе". Синьоры, не скажет ли мне кто-нибудь из вас, где мне найти молодого Ромео?
Я могу сказать, хотя молодой Ромео станет старше, когда вы найдете его, чем он был в ту минуту, когда вы начали искать его. Из всех людей, носящих это имя, я — младший, если не худший.
Хорошо сказано.
Разве худший может быть хорошим? Нечего сказать, умно сказано!
Если вы Ромео, синьор, мне надо поговорить с вами наедине.
Она его заманит на какой-нибудь ужин.
Сводня, сводня, сводня! Ату ее!
Кого ты травишь?
Не зайца, синьор; разве что этот заяц из постного пирога, который успел засохнуть и зачерстветь раньше, чем его съели.
(Поет.)
Старый заяц-русак,
Старый заяц-беляк,
Для поста ведь и он пригодится.
Но не съесть натощак,
Если заяц-беляк
Поседел до того, как свариться.
Ну, Ромео, идешь ты домой? Мы ведь у вас обедаем.
Сейчас приду.
Прощайте, древняя синьора. Прощайте!
(Поет.)
Синьора, синьора, синьора!…
Бенволио и Меркуцио уходят.
Ладно, ладно, прощайте! — Скажите, пожалуйста, синьор, что это за дерзкий молодчик, — все время так нагло издевается!
Это человек, кормилица, который любит слушать самого себя. Он в одну минуту больше наговорит, чем за месяц выслушает.
А пусть-ка попробует со мной поговорить. Я ему покажу. Да я не только с ним справлюсь, а с двадцатью такими молодчиками, как он. А если бы я сама с ним не справилась — не бойтесь, найдется кому за меня постоять. Ах он, нахал этакий! Что я ему — милашка, что ли, или его собутыльник? (К Пьетро.) А ты тут стоишь, развеся уши, и позволяешь всякому нахалу тешиться надо мной как угодно?
Я не видел, чтобы тут кто-нибудь тешился над вами как угодно, а то бы мигом выхватил меч, ручаюсь вам. Я не хуже кого другого умею выхватить вовремя меч, если случится хорошая ссора и закон будет на моей стороне.
Бог свидетель, я так расстроена, что во мне каждая жилка трясется. Гнусный негодяй! Ну, синьор, на два слова. Я уже вам сказала, что моя молодая синьора приказала мне разыскать вас; а что она мне велела передать вам — это я пока оставлю при себе. Позвольте мне сначала сказать вам, что если вы собираетесь с ней только поиграть, то это будет очень бесчестно с вашей стороны. Синьора — такая молоденькая; если вы хотите, как говорится, оплести ее, то это будет очень нехорошо по отношению к такой благородной девице, будет очень неблагородным поступком.
Передай от меня привет своей синьоре и госпоже; клянусь тебе, что…
Ох, голубчик ты мой, — так я ей и скажу. Господи, господи, то-то она обрадуется!
Что же ты ей скажешь, кормилица? Ты ведь не дослушала меня.
Скажу, синьор, что вы клянетесь, — а это, как я понимаю, означает благородное предложение.
Скажи ей, чтобы под вечер она
На исповедь пошла, — и брат Лоренцо
Нас исповедует и обвенчает.
Вот за труды тебе.
Нет, ни за что!
Возьми, возьми!
Так нынче под вечер? Придет, придет!
Ты у ворот монастыря постой,
И мой слуга придет к тебе туда
С веревочною лестницей: сегодня
По ней на мачту счастья моего
Взберусь я смело под покровом ночи.
Прошу, будь нам верна. Вознагражу я.
Прощай; привет мой госпоже твоей.
Дай бог вам счастья. Но, синьор…
Что скажешь?
Надежен ли слуга ваш? Говорят —
Тогда лишь двое тайну соблюдают,
Когда один из них ее не знает.
Ручаюсь за него — он тверд как сталь.
Прекрасно, синьор. Моя синьора — прелестнейшая девица. Господи, господи, когда она была еще малюткой несмышленой… Да, есть в городе один дворянин, некий Парис: он охотно бы подцепил ее, да она-то, голубушка моя, — ей приятнее жабу, настоящую жабу увидеть, чем его. Я иной раз подразню ее — скажу, что, мол, граф Парис — как раз для нее жених; так, верите ли, она, как услышит, так белей полотна станет. А что — "розмарин"23 и "Ромео" с одной буквы начинаются?
Да, кормилица, с одной и той же буквы Р.
Ох, шутник! Рррр — это собачья буква… Нет, нет, я наверно знаю, что они с другой буквы начинаются, потому что она такие нежные стишки сочиняет про вас и про розмарин, что вам бы любо было послушать.
Кланяйся же своей госпоже.
Тысячу раз поклонюсь.
Ромео уходит.
Пьетро!
Что угодно?
Пьетро, бери мой веер и ступай вперед.
Уходят.
Сад Капулетти.
Входит Джульетта.
Послала я кормилицу, как только
Пробило девять. Через полчаса
Она мне обещала возвратиться.
Быть может, не нашла его? Но нет!
Она хромая, а любви послами
Должны бы мысли быть, что в десять раз
Летят скорее солнечных лучей,
Когда они с холмов сгоняют сумрак.
Недаром быстролетные голубки
Всегда несут Венеры колесницу,
А крылья Купидона — легче ветра.
Достигло солнце самой высшей точки
В дневном пути; и с девяти до полдня
Три долгие часа прошли — ее ж
Все нет. О, если б знала страсть она
И молодая кровь бы в ней кипела,
Тогда она летала б точно мячик:
Мои слова к нему ее бросали б,
Его слова — ко мне.
Но старый человек — почти мертвец:
Тяжел, недвижен, бледен, как свинец.
Ах, вот она!
Входят кормилица и Пьетро.
Кормилица, голубка!
Ну что, видала? Отошли слугу.
Пьетро, жди у ворот.
Пьетро уходит.
Ну, дорогая, милая!… О боже!
Что ты глядишь так строго? Все равно,
Коль весть плоха, скажи ее с улыбкой;
Коль хороша, то музыки отрадной
Не порти мне, играя с мрачным видом.
Устала я, дай мне передохнуть.
Ох, косточки болят! Ну и прогулка!
Ах, отдала б тебе свои все кости
Охотно я за новости твои.
Но говори — скорей, прошу, скорее!
Куда спешить? Не можешь подождать?
Ты видишь — дух едва перевожу я?
Однако у тебя хватает духу,
Чтоб мне сказать, что ты дышать не можешь.
Ведь объяснения твои длиннее,
Чем весть сама, с которой ты так медлишь.
Хорошая ль, дурная ль весть — ответь.
Скажи хоть это — и согласна ждать я.
Одно скажи — дурна иль хороша.
Нельзя сказать, чтобы выбор твой был удачен; не умеешь ты разбираться в людях. Ромео… Нет, я бы его не выбрала… Правда, лицом он красивей любого мужчины, а уж ноги — других таких не найти. А плечи, стан — хоть об этом говорить не полагается, но они выше всяких сравнений. Нельзя сказать, что он образец учтивости… но ручаюсь — кроток, как ягненочек. Ну, иди своей дорогой, девушка, и бойся бога. А что — у нас уж пообедали?
Нет, нет, — но это все давно я знаю…
А что про нашу свадьбу он сказал?
О господи! Вот голова болит!
Трещит, как будто хочет разломиться.
А уж спина моя, а поясница…
Не грех тебе кормилицу гонять?
Ведь так меня ты насмерть загоняешь!
Как жаль мне, что неможется тебе.
Но, милая, голубушка, родная,
Скажи — что мой возлюбленный сказал?
Ну, вот что ваш возлюбленный сказал…
Как человек учтивый, благородный
И честный, поручусь… Где ваша мать?
Где мать моя? Как — где? Конечно, дома.
Да где ж ей быть? И что ты отвечаешь
Так странно: "Ваш возлюбленный сказал,
Как честный человек, — где ваша мать?"
Ах, матерь божия, что за горячка!
Так вот моим больным костям припарка?
Ну что же, делай все сама вперед.
Уж рассердилась! Что сказал Ромео?
На исповедь ты отпросилась нынче?
Да.
Ступай же ты на исповедь: у брата
Лоренцо в келье будет ждать жених,
Чтобы тебя своей женою сделать.
А, кровь так и прихлынула к щекам!
Ступай же в церковь. Я — другой дорогой
Пойду за лестницей; по ней твой милый
В гнездо взберется к пташечке впотьмах.
Из-за тебя несу хлопот я бремя:
Но и тебе хлопот настанет время!
Ну, мне обедать, а тебе — идти.
Идти к блаженству. Добрый друг, прости!
Уходят.
Келья брата Лоренцо.
Входят брат Лоренцо и Ромео.
Пусть небо этот брак благословит,
Чтоб горе нас потом не покарало.
Аминь, аминь! Но пусть приходит горе:
Оно не сможет радости превысить,
Что мне дает одно мгновенье с ней.
Соедини лишь нас святым обрядом,
И пусть любви убийца — смерть — придет:
Успеть бы мне назвать ее своею!
Таких страстей конец бывает страшен,
И смерть их ждет в разгаре торжества.
Так пламя с порохом в лобзанье жгучем
Взаимно гибнут, и сладчайший мед
Нам от избытка сладости противен:
Излишеством он портит аппетит.
Люби умеренней — и будет длиться
Твоя любовь. Кто слишком поспешает —
Опаздывает, как и тот, кто медлит.
Входит Джульетта.
Вот и она. Подобной легкой ножке
Не вытоптать вовеки прочных плит.
Любовники пройдут по паутинке,
Что в легком летнем воздухе летает, —
И не сорвутся. Суета легка!
О мой отец духовный, добрый вечер.
За нас обоих поблагодарит
Тебя Ромео.
И ему привет мой,
Чтобы не даром он благодарил.
О, если мера счастья моего
Равняется твоей, моя Джульетта,
Но больше у тебя искусства есть,
Чтоб выразить ее, — то услади
Окрестный воздух нежными речами.
Пусть слов твоих мелодия живая
Опишет несказанное блаженство,
Что чувствуем мы оба в этот миг.
Любовь богаче делом, чем словами:
Не украшеньем — сущностью гордится.
Лишь нищий может счесть свое именье;
Моя ж любовь так возросла безмерно,
Что половины мне ее не счесть.
Идем, идем, терять не будем время,
Вдвоем вас не оставлю все равно,
Пока не свяжет церковь вас в одно.
Уходят.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления