Онлайн чтение книги Рони, дочь разбойника Ronja rövardotter
6

В ту ночь над Маттисборгеном и окрестными лесами падал такой густой снег, что даже Пер Лысуха не мог припомнить ничего подобного, ничего более страшного. Четверо людей Маттиса вышли из замка, надеясь отворить тяжелые крепостные ворота хотя бы настолько, чтобы можно было протиснуться наружу и убрать самые большие сугробы. Пер Лысуха тоже высунул нос за ворота и увидел белый пустынный ландшафт, где все теперь было укрыто и спрятано под снегом. Волчье ущелье было совершенно замуровано. «Через эту теснину, если все будет продолжаться так, как началось, вряд ли пройдешь, пока не начнется весна», — подумал Пер Лысуха.

— Эй ты, Фьосок, — сказал он, — если ты и вправду любишь разгребать снег, у тебя всю зиму будет веселая жизнь.

Предсказания Пера Лысухи большей частью сбывались, не ошибся он и на сей раз. Долгое время снег валил днем и ночью. Разбойники с проклятиями убирали снег. Зато им не надо было стоять на страже, опасаясь прихвостней Борки, возле Волчьего ущелья или Адского провала.

— Правда, Борка глупее поросенка, — сказал однажды Маттис, — но не до того же, чтобы биться с нами, когда снегу намело по самые подмышки.

Маттис тоже был не так глуп, чтобы барахтаться в снегу, да и не до Борки ему было сейчас. У него были более важные дела. Впервые в жизни захворала Ронья. На другое утро после дня, проведенного в зимнем лесу, дня, который чуть не стал для нее последним, она проснулась в страшном ознобе и почувствовала, к своему удивлению, что ей даже не хочется вставать и бежать в лес.

— Что с тобой? — закричал Маттис и кинулся на колени перед ее постелью. — Что ты говоришь? У тебя жар! Уж не захворала ли ты?

Он взял ее за руку и почувствовал, какая она горячая. Увидев, что девочка вся просто горит, он испугался. Никогда прежде он ее такой не видел. Всю свою жизнь она была цветущей и здоровой. А теперь его дочь, которую он безумно любил, тяжко занемогла! Он сразу понял, что ее ждет! Ронью у него отнимут, она умрет, он чувствовал это так отчетливо! У него страшно заболело сердце! И он не понимал, что ему делать со своим горем. Ему хотелось биться головой о стену и, по своему обыкновению, вопить. Но нельзя было пугать несчастного ребенка, это он все же понимал! Поэтому он положил лишь руку на ее пылающий лоб и пробормотал:

— Хорошо, что ты лежишь в тепле, моя Ронья! Так и надо, когда болеешь.

Но Ронья знала своего отца и, несмотря на снедавшую ее лихорадку, попыталась утешить его:

— Не говори глупостей, Маттис! Все это пустяки. Могло быть гораздо хуже.

«Могло бы быть так, что до самой весны пролежала бы я под снежным покровом, в лесу, — подумала она. — Бедный Маттис».

Она снова представила себе, как это могло бы сокрушить его, и слезы снова выступили у нее на глазах. Маттис увидел это и подумал: горюет оттого, что ей, такой юной, придется умереть.

— Милое дитя, ты снова выздоровеешь, не плачь, — сказал он, сдерживая рыдания. — Но где же твоя мама? — тут же зарычал он и, плача, побежал к дверям.

Ему очень хотелось бы знать, где же Лувис, почему она не стоит наготове рядом, со своими волшебными, утоляющими жар, целебными травами, когда жизнь Роньи висит на волоске!

Он искал ее в овчарне, но там ее не было. Овцы блеяли от голода в своем загоне. Но вскоре они поняли, что пришел вовсе не тот человек, который им нужен. Потому что этот прислонился головой к краю загона и так отчаянно плакал, что они насмерть испугались.

Маттис продолжал горько плакать до тех пор, пока Лувис, управившись с курами и козами, не появилась в дверях. И тут он зарычал:

— Женщина, почему ты не возле своего больного ребенка?

— А разве мой ребенок болен? — спокойно спросила Лувис. — Я этого не знала. Но как только я задам овцам корм, который они…

— Это я и сам могу сделать! Иди к Ронье! — закричал он, а потом чуть слышно пробормотал: — Если она еще жива!

Он начал вываливать в кормушки охапки запасенных веток осины, а когда Лувис ушла, накормил овец и выплакал им свое горе:

— Вы не знаете, что значит иметь ребенка! Вы не знаете, каково терять своего самого любимого ягненочка!

Но тут внезапно осекся, потому что вспомнил: весной все овцы принесли ягнят. А что сталось с ними… почти все превратились в баранье рагу.

Лувис дала дочери питье из целебных трав, унимающее лихорадку, и через три дня Ронья была здорова. К удивлению и радости Маттиса, Ронья была такая же, как всегда, только немного более задумчива. За три дня, проведенных в постели, она столько всего передумала. Что теперь будет? Что будет с Бирком? У нее появился брат, но когда она сможет бывать с ним вместе? Они должны встречаться тайком. Не может она сказать Маттису, что подружилась с одним из разбойников Борки. Это все равно что ударить Маттиса кузнечным молотом по голове, только еще хуже, и он будет еще более сокрушен и придет в еще большее бешенство, чем когда-либо. Ронья вздохнула. Почему ее отец всегда так неистов во всем? Был ли он весел, или зол, или чем-то опечален, все равно он вел себя так буйно, что этого хватило бы на целую разбойничью шайку.

Ронья обычно не лгала отцу. Она только умалчивала о том, что, по ее мнению, может огорчить или разозлить его. Или же и огорчить, и разозлить, что непременно будет, если она расскажет ему о Бирке. Но теперь уже ничем не поможешь. Раз у нее появился брат, пусть он будет рядом, даже если встречаться с ним ей придется тайком. Хотя как и где она может тайком встречаться с ним, когда всюду лежит такой глубокий снег? В лес ей не выйти, поскольку Волчье ущелье наглухо заперто снегом и недоступно. Да и вообще этот зимний лес чуточку пугал ее. На некоторое время хватит с нее, она уже достаточно натерпелась от леса Маттиса.

Снежные бури продолжали свирепствовать вокруг Маттисборгена. Они ярились все сильнее и сильнее, и Ронья в конце концов поняла, как это ужасно: ведь теперь ей не увидеться с Бирком до самой весны. Он был так далеко от нее, словно они жили на расстоянии тысячи миль[9]Миля — шведская миля равна примерно 10 км. друг от друга.

А виноват во всем снег. С каждым днем Ронья все сильнее и сильнее злилась на него. Да и разбойникам он до смерти надоел. Некоторым из них приходилось расчищать тропу к роднику, из которого они брали воду. И разбойники каждый день спорили о том, чей черед разгребать снег на тропе. Родник был на полпути к Волчьему ущелью, и расчищать тропу, когда вокруг пела и бесновалась вьюга, а потом тащить в замок тяжелые ведра с водой, да так, чтобы хватило и людям и животным, было делом нелегким.

— Вы ленивые, как волы, — говорила разбойникам Лувис. — Вам бы только драться да разбойничать. Тут уж вы трудитесь на совесть!

И ленивые разбойники мечтали о весне, когда снова начнется славная разбойничья жизнь. Долгие дни ожидания они проводили, все чаще и чаще расчищая тропинки и вырезая из дерева лыжи, осматривая свое оружие и чистя лошадей или играя в кости; еще они, как всегда, плясали разбойничьи пляски и распевали перед очагом разбойничьи песни.

Ронья играла с ними в кости, пела и плясала, но она точь-в-точь как разбойники страшно тосковала по весне и весеннему лесу. Тогда она наконец-то снова сможет увидеть Бирка, сможет поговорить с ним и узнать, в самом ли деле он хочет быть ее братом, как обещал во время снежной бури.

Но ждать было трудно, к тому же Ронья ненавидела жизнь взаперти. Она просто не знала, чем заняться, да и время тянулось так медленно. Поэтому однажды она спустилась вниз, в подземелье, подвал под сводами, где так давно не была. Ей были не по душе старые пещеры, в которых прежде томились узники. Там, внизу, пещер было несколько, и они были выбиты в скале. Правда, Пер Лысуха уверял, что никто не сидел там в заточении с тех самых незапамятных времен, когда знатные вельможи и мелкие короли правили Маттисборгеном еще задолго до того, как замок стал разбойничьим. Но все-таки Ронья, спускаясь вниз в этот затхлый холод, чувствовала, как будто отзвуки рыданий и вздохов давным-давно умерших узников застряли в этих каменных стенах, и на душе у нее становилось жутко. Она осветила роговым фонариком темноту пещер, где несчастные узники сидели безо всякой надежды когда-либо увидеть свет божий. Некоторое время она постояла молча, опечаленная всеми жестокими преступлениями, совершавшимися в Маттисборгене. Затем, дрожа от ужаса, плотнее завернулась в волчью шкуру и поплелась дальше через подземный ход, который тянулся мимо пещер узников, простираясь подо всем замком. Здесь она ходила когда-то вместе с Пером Лысухой. Это он показал ей, что натворила гроза в ту ночь, когда она родилась. Мало того, что молния разрушила замок, образовав Адский провал. Прямо под этим провалом она расколола и гору, и поэтому подземный ход был перегорожен каменной осыпью ровно посредине и битком набит осколками камней.

— Стой, остановись здесь! — велела самой себе Ронья, точь-в-точь как приказал ей Пер Лысуха, когда она была здесь вместе с ним.

Но затем она начала размышлять. Ведь по другую сторону каменного обвала тоже продолжается подземный ход, это она знала, и об этом тоже говорил Пер Лысуха. Ее всегда раздражало, что она не могла пройти дальше, а теперь — больше чем когда-либо. Потому что, кто знает, быть может, за всеми этими каменными осколками именно сейчас скрывается Бирк.

Она задумчиво постояла, глядя на кучи обвалившихся камней. И под конец поняла, что ей надо делать.

Во все дни, последовавшие за этим ее походом, Ронью не очень часто видели в каменном зале. Каждое утро она исчезала, и никто не знал куда; и ни Маттис, ни Лувис даже и не подозревали, где она. Они думали, что она, как и все остальные, расчищает тропинку. А вообще они привыкли, что она приходит и уходит, когда ей вздумается.

Но Ронья не расчищала снег, она собирала осколки камней, так что ее руки и спина болели. А когда она, совершенно изможденная, валилась по вечерам в постель, она точно, раз и навсегда, знала одно: никогда больше в этой жизни она не сдвинет с места ни одного камня, ни большого, ни маленького. Но едва наставало утро, как она уже снова была в подземелье. И там, как одержимая, принималась заполнять одно ведро за другим каменными осколками. Она ненавидела ее, всю эту громаду каменных осколков, так, что гора могла бы просто растаять от ее ненависти. Но громада камней не растаяла, она по-прежнему лежала на том же месте, и Ронье самой пришлось уносить одно ведро за другим и высыпать его в ближайшую темницу.

Но настал день, когда темница доверху заполнилась камнями, а гора камней у осыпи к тому времени так растаяла, что, приложив некоторые усилия, можно было бы, пожалуй, перелезть через нее на другую сторону. Если только осмелиться на такое! Ронья понимала, что теперь ей нужно как следует обо всем подумать! Посмеет ли она отправиться прямиком в крепость Борки? И что с ней там будет? Этого она не знала. Зато точно знала, что она — на опасном пути. Хотя на свете, верно, не существовало преград настолько опасных, чтобы ей не хотелось преодолеть их на пути к Бирку. Она тосковала о нем! Как это получилось, она не понимала! Ведь раньше она презирала его и желала, чтобы он и все разбойники Борки убрались подальше. И вот теперь она больше всего на свете желает наконец-то перебраться через груду камней и попытаться отыскать Бирка.

Тут до ее слуха донеслись какие-то звуки. Кто-то появился на другой стороне каменной осыпи. Она услыхала чьи-то шаги. Кто бы это мог быть? Может, один из разбойников Борки? Затаив дыхание, она не смела пошевелиться; она замерла и стала прислушиваться. Ей хотелось уйти, прежде чем человек по ту сторону осыпи заметит, что она здесь.

И тут разбойник из шайки Борки начал насвистывать незатейливую песенку, которую она уже когда-то раньше слышала. Да, конечно же, она слышала ее раньше! Бирк насвистывал ее, когда надрывался, стараясь изо всех сил освободить ее от ниссе-толстогузок. Так, может, это сам Бирк так близко от нее? А может, все разбойники Борки насвистывают именно эту мелодию?

Ей до смерти хотелось узнать, как все на самом деле, но спрашивать она не могла, это было опасно. Все-таки ей во что бы то ни стало нужно было выведать, кто этот свистун. И она тоже принялась насвистывать. Очень тихо и ту же самую мелодию. Тогда по другую сторону каменной осыпи все смолкло, и долгое время было так отвратительно тихо, что она уже приготовилась удрать, если вдруг незнакомый ей разбойник Борки начнет перелезать через груду камней, чтобы запустить в нее когти.

Но тут она услыхала голос Бирка. Голос тихий и неуверенный, словно Бирк не знал, что ему и думать.

— Ронья?

— Бирк! — воскликнула она, обезумев от радости так, что у нее почти перехватило дыхание.

— Бирк, о, Бирк!

Потом она замолчала, а затем спросила:

— Правда, что ты хочешь быть моим братом?

Она услыхала, как он смеется за каменной осыпью.

— Сестренка, — сказал он. — Я рад слышать твой голос, но мне хотелось бы и видеть тебя тоже. Ты все такая же черноглазая, как и прежде?

— Приди и посмотри! — ответила Ронья.

Больше она не успела произнести ни слова. Потому что вдруг услыхала нечто, от чего у нее снова перехватило дыхание. Она услыхала, как тяжелая дверь подземелья далеко-далеко за ее спиной отворилась, а потом с шумом захлопнулась. И вот теперь кто-то уже спускается по лестнице. Да, кто-то идет, и если она сейчас же не придумает, что ей делать, она погибла! И Бирк тоже! Она слышала шаги, все ближе и ближе. Кто-то медленно и неотвратимо шел по длинной галерее. Она слышала шаги, она знала, что они означают, и все же стояла, застыв на месте, словно неподвижное, парализованное страхом животное. Но в последний момент она все же пришла в себя, к ней вернулась жизнь, и она быстро прошептала Бирку:

— До завтра!

Затем ринулась навстречу тому, кто шел по галерее. Кто бы это ни был, нужно во что бы то ни стало помешать ему увидеть, что она натворила с каменной осыпью.

Это был Пер Лысуха, и при виде Роньи лицо его просветлело.

— Как я искал тебя! — сказал он. — Ради всех диких виттр, умоляю, скажи мне, что ты здесь делаешь?

Она быстро взяла его за руку и заставила повернуть назад, пока не было еще непоправимо поздно.

— Нельзя же вечно расчищать снег, — сказала она. — Идем, теперь я хочу выбраться отсюда.

И вправду ей этого хотелось! Лишь сию минуту дошло до нее, что она натворила. Ведь она открыла путь в крепость Борки! И Маттис непременно об этом узнает! И узнает не потому, что хитер, как старый лис. Ведь просто нельзя не понять, что отсюда наконец-то можно проникнуть в крепость Борки. Об этом он и сам мог бы давным-давно догадаться, думала Ронья. Счастье, что он так и не догадался. Как это было ни удивительно, но ей больше не хотелось, чтобы кого-либо из разбойников Борки выгнали из Маттисборгена. Они должны были остаться здесь, ради Бирка. Бирка нельзя было выгонять отсюда, и если она только сможет помешать этому, никто не посмеет проникнуть в крепость Борки тем путем, который она открыла. Потому ей нужно позаботиться о том, чтобы Пер Лысуха ни о чем не догадался. Он шел рядом с ней, и вид у него был, как всегда, хитрый и таинственный. Можно было подумать, что он знает все тайны, какие только есть на свете. Но как он ни был хитер, Ронья на этот раз его перехитрила. Ее тайну он не открыл. По крайней мере, не открыл до сих пор.

— Ну, нельзя же вечно расчищать снег, — в этом Пер Лысуха был с ней согласен. — Но играть в кости можно день и ночь. Или нет? Как по-твоему, Ронья?

— Играть в кости можно день и ночь. А особенно сейчас, — ответила Ронья и быстренько потащила его за собой по крутой подземной лестнице подземелья.

Она играла в кости с Пером Лысухой до тех пор, пока Лувис не запела Волчью песнь. Но мысли о Бирке не выходили у Роньи из головы.

«Завтра! — Это была ее последняя мысль перед тем, как заснуть в ту ночь. — Завтра!»