Онлайн чтение книги Комната Room: A Novel
Глава 2. Правдивый рассказ

Утром, поедая подушечки, я замечаю на шее у Ма темные пятна.

– У тебя на шее грязь.

Ма в это время пьет воду, и, когда она глотает, ее кожа двигается.

Но ведь это совсем не грязь, думаю я. Я зачерпываю подушечки, но они слишком горячие, и я выплевываю их обратно в оплавленную ложку. Мне кажется, это Старый Ник оставил на ее шее следы. Я хочу что-то сказать, но у меня не получается. Я делаю еще одну попытку.

– Извини, это из-за меня джип свалился ночью с полки.

Я встаю со стула, и Ма обнимает меня.

– Чего ты хотел этим добиться? – спрашивает она. Голос у нее по-прежнему хриплый.

– Показать ему.

– Что?

– Я был, я был, я был…

– Все хорошо, Джек. Успокойся.

– Но дисташка сломалась, и вы все на меня злитесь.

– Послушай, – говорит Ма. – Мне совершенно безразличен твой джип.

Я удивленно мигаю:

– Это был подарок.

– Я сержусь из-за того, – ее голос становится все более громким и скрипучим, – что ты его разбудил.

– Кого – джипа?

– Нет, Старого Ника. – Она так громко произносит это имя, что я вздрагиваю. – Ты его напугал.

– Он испугался меня ?

– Он не знал, что это сделал ты, – говорит Ма. – Он подумал, что я решила его убить, сбросив тяжелый предмет на голову.

Я зажимаю рот и нос, но мой смех все равно просачивается наружу.

– Здесь нет ничего смешного.

Я снова смотрю на ее шею, на следы, оставленные на ней пальцами Старого Ника, и больше уже не смеюсь.

Подушечки все еще слишком горячие, и мы ложимся в постель и крепко прижимаемся друг к другу.

Сегодня утром показывают мультфильм про Дору. Ура! Она плывет на лодке, которая вот-вот столкнется с большим кораблем. Мы должны махать руками и кричать: «Смотри, корабль!» – но мама не кричит. Корабли существуют только в телевизоре. Леса тоже существуют только в телевизоре, и еще джунгли, пустыни, улицы, небоскребы и машины. Животные – в телевизоре, за исключением муравьев, паука и мышонка, но от нас ушел. Микробы настоящие, и кровь тоже. Мальчики в телевизоре – настоящие, но они похожи на меня, на того, который отражается в зеркале. Этот мальчик тоже ненастоящий, он всего лишь картинка. Иногда я развязываю свой хвост, и волосы падают мне на спину, плечи и лицо, и я высовываю язык, а потом выскакиваю из волос и кричу бу-бу.

Сегодня среда – мы моем голову, делая себе из мыльной пены тюрбаны. Я гляжу на Ма, стараясь не попасть взглядом на ее шею.

Она рисует мне пеной усы, но они слишком липкие, и я их стираю.

– Хочешь, я сделаю тебе бороду? – спрашивает Ма. Она прикрепляет комок пены к моему подбородку.

– Хо-хо-хо. А Санта-Клаус великан?

– Да, я думаю, он довольно большой, – отвечает Ма.

– Я буду Джеком – Победителем великанов. Я буду добрым великаном, буду находить злых и рубить им головы!

Мы делаем барабаны, наливая в стеклянные банки разное количество воды или отливая ее. Я превращаю одну из банок в реактивный морской мегатронный трансформер с помощью антигравитационного бомбомета, которым на самом деле служит обыкновенная деревянная ложка.

Я поворачиваюсь, чтобы получше рассмотреть картину «Впечатление: Восход». На ней изображены черная лодка с двумя крошечными человечками и желтое лицо Бога над ними, а еще размытый оранжевый свет на воде и какое-то голубое пятно – я думаю, это вторая лодка, но не уверен, правда ли это. Поскольку это искусство, с ним не всегда все понятно.

Для занятий физкультурой Ма предлагает игру в острова. Я стою на кровати, а она кладет подушки, сложенный ковер, ставит кресло-качалку, стулья, стол и мусорное ведро в самые неожиданные места. Я должен пройти так, чтобы не посетить дважды один и тот же остров. Самый коварный остров – это качалка, она всегда пытается меня сбросить. Ма плавает вокруг мебели – изображает лох-несское чудовище, которое хочет откусить мне ногу.

Когда приходит моя очередь выбирать игру, я предлагаю битву подушками, но Ма отвечает, что из моей подушки уже и так вылезает поролон, так что лучше сыграть в карате. Мы всегда кланяемся, демонстрируя противнику свое уважение. Мы с силой кричим ха и ки-я. Один раз я ударяю слишком сильно и случайно попадаю по больному запястью Ма.

Ма устала и выбирает гимнастику для глаз, потому что для этого надо лечь рядышком на ковер, вытянув руки вдоль тела, – так мы оба на нем умещаемся. Сначала надо смотреть на далекий предмет вроде окна на крыше, а потом – на близкий, скажем кончик своего носа, и быстро-быстро переводить взгляд.

Пока Ма разогревает обед, я ношу джип по комнате, воображая, что он летает по воздуху, поскольку уже не может ездить на колесах. Дисташка все замораживает, она заставляет Ма замереть с ложкой в кастрюле.

– Можешь продолжать, – говорю я.

Она снова принимается мешать суп, а потом говорит мне:

– Попробуй.

Овощной суп, брр! Я дую на него, чтобы было веселее есть.

Я не устал и не хочу спать, и снимаю с полки книги. Ма разочарованно произносит:

– Опять этот Дилан! Терпеть его не могу!

Я удивленно гляжу на нее:

– Но ведь это мой друг.

– О Джек! Я терпеть не могу эту книгу, но это вовсе не значит, что я не люблю самого Дилана.

– А почему ты не можешь терпеть книгу про Дилана?

– Мы уже столько раз ее читали!

– Если я чего-нибудь хочу, то хочу этого всегда – например, шоколад. Шоколада много не бывает!

– Ты можешь сам ее почитать, – говорит Ма.

Как глупо, ведь я могу сам почитать все мои книги, даже «Алису» с ее старомодными словами.

– Мне больше нравится, когда читаешь ты.

Глаза Ма блестят, а взгляд становится тяжелым. Она открывает книгу и читает: «Во-о-о-от он, Дилан!»

Видя, что Дилан ее раздражает, я разрешаю ей почитать «Сбежавшего кролика», а потом – немного из «Алисы». Мой самый любимый стих в этой книге – «Вечерний суп», я надеюсь, что он не овощной. Алиса попадает в зал с большим количеством дверей, одна из них – совсем крошечная. Когда Алиса открывает ее золотым ключиком, там оказывается сад с яркими цветами и прохладными фонтанами, но она почему-то все время не того размера, что нужно. Когда же она наконец попадает в этот сад, то обнаруживает, что розы в нем не настоящие, а нарисованные, и ей приходится играть в крикет с фламинго и ежами.

Мы лежим поверх одеяла. Я напиваюсь молоком до отвала. Я думаю: если будет по-настоящему тихо, мышонок к нам вернется, но он не возвращается. Ма, должно быть, заделала в полу все дырки. Она вообще-то не скупая, но иногда начинает жадничать.

Встав, мы кричим, а я еще бью крышками кастрюль, как литаврами. Крик продолжается целую вечность, потому что, когда я замолкаю, Ма снова начинает кричать, чуть было не срывая себе голос. Пятна на ее шее становятся ярко-красными, как тогда, когда я рисую свекольным соком. Я думаю – это следы пальцев Старого Ника.

После этого я играю в телефон с рулоном туалетной бумаги. Мне нравится слушать, как звучат слова, когда я говорю в толстый рулон. Обычно Ма разговаривает со мной разными голосами, но сегодня ей нужно полежать и почитать. Она читает «Код да Винчи», с обложки книжки выглядывают глаза женщины, которая похожа на Мать младенца Иисуса.

Я звоню Бутс, Патрику и младенцу Иисусу и рассказываю им о том, что я научился делать, став пятилетним.

– Я могу стать невидимкой, – шепчу я в свой телефон. – Я могу вывернуть язык наизнанку и взлететь, как ракета, в открытый космос.

Глаза Ма закрыты – как же она читает с закрытыми глазами?

Я играю в клавиатуру, то есть залезаю на стул у двери, и обычно Ма называет номера, но сегодня мне приходится придумывать их самому. Я быстро-быстро, без ошибок нажимаю на кнопки с цифрами. Дверь не открывается, но мне нравится звук «клик», который раздается, когда я нажимаю на кнопки.

Переодевание – тихая игра. Я надеваю королевскую корону, которая сделана из кусочков золота и серебряной фольги, прикрепленных поверх пакета из-под молока. Я делаю для Ма браслет – связываю два ее носка, белый и зеленый.

Я достаю с полки коробку с играми. С помощью нашей линейки я измеряю доминошки и шашки: длина доминошки – почти целый дюйм, а шашки – половина дюйма. Я вставляю пальцы в святого Петра и святого Павла, они кланяются друг другу и после каждого поклона по очереди летают по комнате.

Глаза Ма снова открыты. Я дарю ей браслет из носков, она говорит, что он очень красивый, и тут же надевает его на руку.

– А давай поиграем в моего соседа Попрошайку.

– Дай мне одну секундочку привести себя в порядок, – говорит она, идет к умывальнику и моет лицо.

Я не знаю, зачем она это делает, ведь оно у нее не грязное; может быть, на нем много микробов?

Я дважды выпрашиваю у нее денег, а она у меня – всего один раз; я ненавижу проигрывать. Потом мы играем в Джина-пьяницу и рыболова, в основном выигрываю я. Потом мы просто играем в карты, танцуем, боремся и придумываем всякие истории. Моя самая любимая история – об Алмазном Джеке и его друзьях, тоже Джеках.

– Смотри, – показываю я на часы. – Уже пять ноль одна, можно ужинать.

Мы съедаем по хот-догу, объедение!

Когда мы включаем телевизор, я усаживаюсь в кресло-качалку, но Ма садится на кровать. В руках у нее иголка с ниткой – она пришивает кайму к своему коричневому с розовым платью. Мы смотрим медицинскую планету, где врачи и медсестры делают в людях дырки и вытаскивают оттуда микробов. Люди эти не умерли, а спят. Доктора не откусывают нитку, как Ма, а отрезают ее суперострыми кинжалами. Потом они зашивают людей, как Франкенштейн.

Когда начинается реклама, Ма просит меня встать и выключить звук. На экране в это время человек в желтом шлеме сверлит на улице дырку. Вдруг он хватается за лоб и морщится.

– Ему больно? – спрашиваю я.

Ма поднимает лицо от шитья:

– У него, должно быть, разболелась голова от этого ужасного звука.

Но мы его не слышим, потому что звук у телевизора выключен. На экране телевизора этот человек стоит теперь у раковины и вытаскивает таблетку из бутылочки. В следующем кадре – он улыбается и бросает мальчику мяч.

– Ма, Ма.

– Что? – спрашивает она, завязывая узел.

– Это же наша бутылочка! Ты что, не видела? Ты не смотрела, когда показывали мужчину с головной болью?

– Нет.

– Бутылочка, из которой он вытащил таблетку, точно такая же, как у нас. Ну, та, где лежит обезболивающее.

Ма смотрит на экран, но там уже показывают машину, объезжающую гору.

– Нет, перед этим, – говорю я, – у него была наша бутылочка из-под обезболивающих таблеток.

– Ну наверное, это была такая же, как у нас, но не наша.

– Нет, наша.

– Да таких бутылочек полным-полно.

– Где?

Ма смотрит на меня, потом снова на свое платье и натягивает кайму.

– Наша бутылочка стоит на полке, а другие…

– В телевизоре? – спрашиваю я.

Она смотрит на нитки и наматывает их на маленькие карточки, чтобы убрать в швейный набор.

– Знаешь что? – спрашиваю я. – Знаешь, что это значит? Он уходит в телевизор. – По телевизору снова идет медицинская планета, но я уже не смотрю. – Он – это Старый Ник, – уточняю я, чтобы она не подумала, что я говорю о человеке в желтом шлеме. – Когда его здесь нет, то есть днем; знаешь что? Он находится в телевизоре. Там он покупает в магазине наше обезболивающее и приносить его сюда.

– Приносит, – поправляет меня Ма, вставая. – Надо говорить «приносит», а не «приносить». Пора спать. – Она запевает песню «Укажи мне путь в мою обитель», но я не подхватываю ее.

Мне кажется, она не понимает, как это все удивительно. Я думаю о своем открытии, когда надеваю ночную футболку и чищу зубы, и даже тогда, когда сосу молоко, лежа рядом с мамой в кровати. Я отрываю рот от соска и спрашиваю:

– Как получилось, что мы никогда не видели его по телевизору?

Ма зевает и садится.

– Мы все время смотрим и ни разу его не видели; как так могло получиться?

– Потому что его там нет.

– Но бутылочка, где он ее достал?

– Не знаю. – Она произносит это странным тоном.

Я думаю, она притворяется.

– Ты должна знать. Ты ведь все знаешь.

– Послушай, это совсем не важно.

– Нет, это важно, а мне не безразлично. – Я почти кричу.

– Джек…

Что «Джек»? Что она хочет этим сказать? Ма снова откидывается на подушки.

– Я не могу это объяснить.

Я думаю, она может, но не хочет.

– Ты можешь, потому что мне уже пять.

Ма поворачивает лицо к двери.

– Ты хочешь знать, где покупают бутылочки с таблетками? Ну хорошо, я скажу – в магазине. И он тоже купил их там и принес сюда в качестве воскресного подарка.

– В магазине в телевизоре? – Я смотрю на полку – бутылки по-прежнему стоят там. – Но ведь болеутоляющие таблетки настоящие…

– Он покупает их в настоящем магазине. – Ма трет глаза.

– Как?..

– Ну хорошо, хорошо. Хорошо, я тебе объясню!

Почему она кричит?

– Слушай. То, что мы видим по телевизору, – это картинки реальных вещей.

Это самая удивительная вещь, которую я когда-либо слышал. Ма закрывает себе рот руками.

– И Дора настоящая?

Ма убирает руки.

– Нет, к сожалению. Большинство вещей в телевизоре просто картинки вроде Доры, которую нарисовал художник. Но другие люди, с лицами похожими на наши, настоящие.

– Реальные люди?

Ма кивает.

– И места вроде ферм, лесов, аэропортов и городов тоже реальные?..

– Не-а.

Зачем она мне врет?

– И где же они находятся?

– Везде, – отвечает Ма. – Снаружи. – Она дергает головой назад.

– За кроватной стеной? – Я в изумлении гляжу на нее.

– За стенами нашей комнаты. – Она показывает в другом направлении, на стену, у которой стоит плита, и обводит всю комнату пальцем.

– Значит, магазины и леса летают в открытом космосе?

– Нет. Забудь об этом, Джек. Не надо было мне…

– Нет, надо. – Я с силой трясу ее за коленку и говорю: – Расскажи мне.

– Только не сегодня. Я не могу подобрать правильные слова, чтобы все тебе объяснить.

Алиса говорит, что не может объяснить свое поведение, потому что она не в себе, она знает, кем она была утром, но с тех пор все несколько раз изменилось.

Ма неожиданно встает и берет с полки обезболивающее. Я думаю, она хочет проверить, те ли это таблетки, что и в телевизоре, но она открывает бутылочку и глотает одну таблетку, а за ней – другую.

– А завтра ты сможешь найти слова?

– Сейчас уже восемь часов сорок девять минут, Джек, давай ложись в постель. – Она завязывает пакет с мусором и ставит его у двери.

Я ложусь в свою постель в шкаф, но уснуть не могу.

Сегодня один из тех дней, когда Ма уходит.

Она не встает с постели. Она здесь, и в то же время ее нет. Она лежит, сунув голову под подушку.

Я съедаю свою сотню хлопьев и забираюсь на стул, чтобы помыть тарелку и обожженную ложку. Когда я выключаю воду, в комнате становится очень тихо. Интересно, приходил ли вчера вечером Старый Ник? Наверное, нет, потому что мешок с мусором стоит у двери. Но может быть, он все-таки появлялся, но не забрал с собой мусор? Может, Ма не ушла? Может, он сжал ее шею еще сильнее, и сейчас она…

Я подхожу к ней поближе и прислушиваюсь к ее дыханию. Я стою всего в одном дюйме от нее, мои волосы касаются ее носа, и она закрывает лицо рукой, и я отступаю назад.

Я не моюсь в ванной один, я только одеваюсь. Час тянется за часом. Сотни часов. Ма встает пописать, но ничего не говорит, и ее лицо ничего не выражает. Я уже поставил стакан воды рядом с кроватью, но она, не обращая на него внимания, забирается под одеяло.

Я ненавижу, когда она уходит, но зато я могу целый день смотреть телевизор. Сначала я включаю его совсем тихо, но потом немного прибавляю звук. Если я буду слишком долго смотреть телевизор, то превращусь в зомби, но Ма сама сегодня похожа на зомби и даже не смотрит на экран. Сегодня показывают «Боба-строителя», «Удивительных животных» и «Барни». К каждому я подхожу и дотрагиваюсь, чтобы поздороваться с ними. Барни и его друзья постоянно обнимаются, и я подбегаю, чтобы оказаться между ними, но иногда опаздываю. Сегодняшняя серия посвящена сказке о змее, которая приползает ночью и превращает старые зубы в деньги. Мне хочется увидеть Дору, но ее сегодня нет.

В четверг мы всегда стираем, но я не могу стирать один, а Ма так и не встает с постели.

Я снова хочу есть. Я смотрю на часы, но они показывают 9:47. Мультфильмы закончились, так что я смотрю футбол и планету, где люди выигрывают разные призы. Женщина с пышными волосами, сидя на своем красном диване, разговаривает с мужчиной, который когда-то был чемпионом по боксу. Я переключаюсь на другую планету, где женщины держат в руках ожерелья и рассказывают, какие они изысканные. Ма, попадая на эту планету, называет их «паразитками». Но сегодня она молчит, она даже не замечает, что я смотрю телевизор без перерыва и мои мозги уже начинают пованивать.

Как может телевизор показывать картинки реальных вещей?

Я представляю, как все они летают в открытом космосе за пределами наших стен: диван, и ожерелья, и хлеб, и болеутоляющие таблетки, и самолеты, и все женщины и мужчины, боксеры, и одноногий человек, и женщина с пышными волосами, – и они пролетают мимо нашего окна. Я машу им рукой, но тут же летят и небоскребы, и коровы, и корабли, и грузовики. Там, наверное, страшная толкучка. Я считаю все вещи, которые могут врезаться в нашу комнату. Дыхание у меня сбивается, и мне приходится вместо этого начать считать свои зубы, слева направо вверху, а потом справа налево внизу, потом назад. Всякий раз у меня получается двадцать, но я думаю, что, может быть, ошибся.

Когда часы показывают 12:04, я иду обедать. Я осторожно открываю банку с консервированной фасолью. Интересно, проснулась бы Ма, если бы я порезался и позвал ее на помощь? Я никогда до этого не ел холодную фасоль. Я съедаю девять фасолин и чувствую, что наелся. Я кладу оставшиеся в миску и ставлю в холодильник, чтобы они не испортились. Несколько фасолин прилипло ко дну консервной банки, и я наливаю туда воды. Может, Ма встанет и отскребет их. А может, она будет голодная и скажет:

– О, Джек, какой ты умница, что оставил мне в миске фасоль.

Я измеряю с помощью линейки другие предметы, но мне трудно самому складывать числа. Я переворачиваю линейку, представляя себе, что это акробатка в цирке. Потом я играю с дисташкой. Я направляю ее на Ма и шепчу:

– Проснись, – но она не просыпается.

Шарик уже совсем сдулся, он качается на бутылке из-под сливового сока почти под самым окном на крыше, отчего свет становится коричневым и сверкает. Он боится дисташки, потому что у нее очень острый кончик, поэтому я кладу ее в шкаф и закрываю дверцы. Я говорю всем вещам в комнате, что все будет в порядке – завтра мама вернется. Я читаю все пять книг, только «Алису» – совсем немного.

Сегодня я не кричу, чтобы не мешать Ма. Я думаю, что ничего страшного не будет, если мы один день не покричим.

Потом я снова включаю телевизор и двигаю кроликом, и он делает изображение немного более четким. На экране показывают гонки, я люблю смотреть, как машины носятся с огромной скоростью, но это быстро надоедает, потому что они сотни раз проезжают по одному и тому же кругу. Мне хочется разбудить Ма и спросить у нее, неужели настоящие люди и вещи летают вокруг нас снаружи, но боюсь, что она рассердится. А вдруг она не включится, даже если я начну ее трясти? Поэтому я не трогаю ее. Я подхожу очень близко – из-под подушки виднеется часть ее лица и шея. Следы пальцев Ника стали теперь фиолетовыми.

Эх, попался бы мне этот Старый Ник, я бы пинал его ногами до тех пор, пока не расколол бы ему задницу! Я бы открыл дверь с помощью дисташки, вылетел бы наружу, купил бы все, что нужно, в настоящих магазинах и принес бы Ма!

Я тихонько плачу – так, чтобы Ма не услышала.

Я смотрю передачу о погоде, а потом фильм об осаде замка. Его защитники сооружают баррикаду у двери, чтобы враг не смог ее открыть. Я грызу ногти, и Ма не говорит мне, чтобы я перестал. Интересно, много ли клеток погибло в моем мозгу и сколько еще осталось? Мне кажется, что меня сейчас вырвет, совсем как тогда, когда мне было три года и у меня случилось расстройство желудка. А если меня вырвет на ковер, смогу ли я сам отмыть его?

Я смотрю на пятно, появившееся при моем рождении. Я становлюсь на колени и глажу его – оно теплое и грубое на ощупь, как и весь ковер, никакой разницы.

Ма никогда не уходит больше чем на день. Не знаю, что буду делать, если проснусь завтра утром, а она все еще не вернется.

Почувствовав голод, я съедаю банан, хотя он и немного недозрелый.

Дора – это рисунок в телевизоре, но ведь она – мой настоящий друг. Разве такое бывает? Джип – настоящий, я могу ощупать его пальцами. Супермен существует только в телевизоре. Деревья – тоже, а вот цветок – настоящий, ой, я забыл его полить. Я снимаю с комода цветок, ставлю его в раковину и поливаю. Интересно, съел ли он кусочек рыбы, который оставила для него Ма?

Скейтборд существует только в телевизоре, и девочки с мальчиками – тоже. Правда, Ма говорит, что они настоящие, но как это может быть, если они все такие плоские? Мы с Ма можем соорудить баррикаду, передвинув кровать к двери, чтобы ее нельзя было открыть. Какой это будет сюрприз для Ника! Ха-ха! «Пустите меня, – будет орать он, – или я сделаю пиф-паф, и ваш дом разлетится в щепки!» Трава тоже существует только в телевизоре, и огонь тоже, но он может забраться к нам в комнату, если я разогрею фасоль, и красное пламя прыгнет ко мне на рукав, и я сгорю. Мне хочется посмотреть на это, но совсем не хочется, чтобы это произошло. Воздух настоящий, а вода – только в раковине и в ванне. Реки и озера существуют в телевизоре. Что касается моря, то тут я не уверен: если бы оно было снаружи, все вещи промокли бы насквозь. Мне хочется потрясти Ма и спросить, настоящее ли море. Комната самая что ни на есть настоящая; может, и то, что снаружи, – тоже, только оно надевает на себя шапку-невидимку, как принц Джекер-Джек в сказке? Младенец Иисус тоже живет в телевизоре, за исключением картинки, где Он изображен со своими Ма, двоюродным братом и бабушкой, но Бог – реален, потому что смотрит в наше окно и мы видим Его желтое лицо. Только не сегодня – сегодня за окном все серое.

Мне хочется залезть в постель к Ма. Но я сижу на ковре, положив руки на ее ступни, поднимающиеся под одеялом. Когда руки устают, я ненадолго опускаю их, а потом снова кладу на мамины ноги. Я загибаю край ковра и тут же отпускаю, чтобы он хлопнулся на пол. Я повторяю это бессчетное количество раз.

Когда становится темно, я пытаюсь съесть еще немного фасоли, но не могу – она такая противная! Тогда я намазываю себе хлеб арахисовым маслом и съедаю его. Я открываю морозилку и засовываю голову между пакетами с горохом, шпинатом и этой ужасной зеленой фасолью и держу ее до тех пор, пока все мое лицо, даже веки, не замерзает. Тогда я отскакиваю, закрываю дверцу и начинаю тереть щеки, чтобы они согрелись. Я чувствую их своими ладошками, но сами щеки не ощущают моих ладоней, как странно!

В окне теперь темно, и я надеюсь, что Бог покажет нам свое серебряное лицо.

Я влезаю в ночную футболку. Интересно, грязный ли я, ведь я сегодня не принимал ванны. Я обнюхиваю себя. В шкафу я закрываюсь одеялом, но мне все равно холодно. Я забыл сегодня включить обогреватель, вот почему мне холодно, я только что вспомнил об этом, а включать его ночью нельзя. Мне очень хочется молока, я сегодня совсем его не пил. Я бы пососал даже правую грудь, но левая все-таки лучше. Может быть, залезть к Ма в постель и попробовать пососать, но она может отпихнуть меня, а это еще хуже.

И еще – вдруг я буду лежать с Ма, когда придет Старый Ник? Я не знаю, сколько сейчас времени, – в комнате очень темно, и я не вижу часов.

Я тихонько забираюсь в кровать, так чтобы Ма не услышала. Я просто полежу рядом с ней. Если услышу бип-бип, то быстренько соскочу на пол и заберусь в шкаф.

А что, если он придет, а Ма не проснется; рассердится ли он еще сильнее? Оставит ли на ее шее следы покрупнее? Я не сплю – я должен услышать, когда он придет.

Он не приходит, но я все равно не сплю.

Мусорный пакет по-прежнему стоит у двери. Сегодня утром Ма встала раньше меня, развязала его и выбросила в него фасоль, которую она выскребла из консервной банки. Раз пакет еще здесь, значит он не приходил, догадываюсь я. Ура, его не было уже целых два вечера!

Пятница – день чистки матраса. Мы переворачиваем его вверх ногами и набок, чтобы на нем не было комков. Он такой тяжелый, что мне приходится напрягать все свои силы, а когда он падает, то сталкивает меня на ковер. Я впервые замечаю на матрасе коричневое пятно в том месте, где я вылез из маминого живота. Потом мы скачем по нему, выбивая пыль; пыль – это крошечные невидимые частички нашей кожи, которые нам больше не нужны, потому что у нас, как у змей, вырастают новые. Ма чихает на очень высокой ноте – совсем как оперная звезда, которую мы однажды слышали по телевизору.

Мы составляем список необходимых продуктов, но никак не можем договориться.

– Давай попросим конфет, – говорю я. – Пусть не шоколадных, а таких, которые мы до этого еще ни разу не ели.

– Ты хочешь леденцов, чтобы твои зубы стали такими же, как у меня?

Я не люблю, когда Ма говорит таким язвительным тоном.

Потом мы читаем предложения из книжек без картинок. На этот раз мы выбрали «Хижину», где рассказывается о доме с привидениями, стоящем среди белых снегов.

– «С той поры, – читаю я, – мы с ним, как говорят современные дети, постоянно околачивались там, распивая кофе, впрочем, я чаще пил китайский чай, очень горячий и с соя».

– Отлично, – говорит Ма, – только надо говорить не «с соя», а «с соей».

Люди в книгах и телевизоре всегда хотят пить, они пьют пиво и сок, шампанское и кофе-латте – словом, самые разные жидкости. Иногда, когда им хорошо, они стукают своими бокалами о бокалы других, но не разбивают их. Я перечитываю эту строчку, до сих пор не понимая.

– Кто такие «мы»? Это что, дети? – спрашиваю я.

– Гм… – произносит Ма, заглядывая в книгу через мое плечо. – Я думаю, автор имеет в виду детей в целом.

– А что такое «в целом»?

– Ну, это множество детей.

Я пытаюсь представить себе множество детей, играющих друг с другом.

– А они настоящие, живые люди?

Ма минуту молчит, потом очень тихо произносит:

– Да.

Значит, все, что она вчера говорила, правда.

Следы от пальцев Ника все еще на ее шее; интересно, исчезнут ли они когда-нибудь?

Ночью Ма снова зажигает лампу, и я просыпаюсь от света, лежа в кровати. Лампа горит, я считаю до пяти. Лампа гаснет, но я успеваю сосчитать только до одного. Лампа снова загорается, я считаю до двух. Лампа гаснет, я считаю до двух. Я издаю стон.

– Потерпи еще немного, – говорит мне Ма, глядя на окно в крыше, но оно совсем темное.

У двери нет мусорного пакета, значит, он был здесь, пока я спал.

– Ну пожалуйста, Ма. Я хочу спать.

– Еще минуту.

– У меня глаза болят.

Она наклоняется над кроватью и целует меня около рта, а потом накрывает одеялом с головой. Свет вспыхивает, но теперь уже не так ярко. Через некоторое время Ма ложится в постель и дает мне немного пососать, чтобы я поскорее уснул.

В субботу Ма для разнообразия заплетает мне три косички. Они очень смешные. Я мотаю головой, и они хлопают меня по лицу.

Сегодня утром я не смотрю планету мультфильмов, я выбираю садоводство, фитнес и новости. Обо всем, что я вижу, я спрашиваю:

– Ма, это настоящее?

И она говорит «да»; только когда показывают фильм об оборотнях, в котором одна женщина взрывается, словно воздушный шарик, Ма говорит, что это спецэффекты, которые делают на компьютере.

На обед мы открываем банку цыпленка с горохом, соусом карри и рисом.

Мне хотелось бы покричать сегодня как можно громче, но в выходные мы не кричим.

Большую часть дня мы играли в кошачью колыбель, в алмазы, скорпиона, кормушку и вязальные спицы.

На ужин у нас мини-пицца: каждому по пицце и еще одна на двоих. Потом мы смотрим планету, где люди носят платья со множеством оборок и огромные белые волосы. Ма говорит, что все они настоящие, только изображают людей, которые умерли сотни лет назад. Это что-то вроде игры, только эта игра не кажется мне очень веселой. Ма выключает телевизор и фыркает:

– Я до сих пор чувствую запах карри, оставшийся после обеда.

– Я тоже.

– Этот соус, конечно, очень вкусный, но противно, что его запах так долго не выветривается.

– Мой соус был тоже очень противным, – говорю я.

Ма смеется. Следы пальцев на ее шее уже проходят. Сейчас они зеленовато-желтого цвета.

– Расскажи мне какую-нибудь историю.

– Какую?

– Которую еще никогда не рассказывала.

Ма улыбается:

– Я думаю, на сегодня ты знаешь все, что знаю я. Может, «Графа Монте-Кристо»?

– Я слышал это уже миллион раз.

– Тогда «Нельсона на необитаемом острове»?

– Это как он выбрался с острова, на котором прожил двадцать семь лет, и стал членом правительства?

– Тогда «Златовласку»?

– Она очень страшная.

– Но ведь медведи всего лишь рычали на нее, – говорит Ма.

– Все равно она страшная.

– Может, «Принцессу Диану»?

– Ей надо было пристегнуться.

– Ну вот видишь, ты все уже знаешь. – Ма переводит дыхание. – Послушай, а есть еще сказка о русалке…

– «Русалочка».

– Нет, другая. Эта русалка однажды сидела на камне, расчесывая свои волосы, и тут к ней подобрался рыбак и поймал ее в свою сеть.

– Чтобы зажарить себе на ужин?

– Нет, нет, он принес ее к себе домой и потребовал, чтобы она вышла за него замуж, – говорит Ма. – Он забрал у нее волшебный гребень, чтобы она не могла уплыть от него в море. Через некоторое время у русалки родился сын…

– По имени Джекер-Джек, – подсказываю я.

– Ты прав. Но когда рыбак уходил ловить рыбу, она осматривала дом и в один прекрасный день нашла свой гребень…

– Ха-ха-ха!

– И она убежала на берег и уплыла в море.

– Нет.

Ма пристально смотрит на меня:

– Тебе не нравится эта сказка?

– Русалка не должна была уходить.

– Ну успокойся. – Она пальцем вытирает слезу у меня в глазу. – Я забыла сказать, что она, конечно же, взяла с собой своего сына, Джекер-Джека, обвязав его своими волосами. А когда рыбак пришел домой, то обнаружил, что там никого нет, и никогда уже больше их не видел.

– А он утонул?

– Кто, рыбак?

– Нет. Джекер-Джек, оказавшись под водой.

– О, не волнуйся, – говорит Ма, – он же наполовину рыба, помнишь? Он умеет дышать под водой.

Она встает посмотреть, сколько времени.

Часы показывают 8:27.

Я лежу в шкафу уже долгое время, но сон так и не приходит. Мы поем песни и молимся.

– Прочитай какой-нибудь стишок, – прошу я. – Ну пожалуйста! – Я выбираю «Дом, который построил Джек», потому что он длиннее всех.

Ма читает, постоянно зевая:

Я продолжаю:

И тут раздается бип-бип. Я мгновенно замолкаю.

Первые слова Старого Ника мне не слышны.

– Гм… извини, – отвечает ему Ма, – мы ели на обед карри. И я подумала, есть ли такая возможность… – Ее голос звучит очень высоко. – Есть ли такая возможность поставить нам вытяжку или что-нибудь в этом роде?

Старый Ник ничего не отвечает. Я думаю, они сидят на кровати.

– Ну хотя бы небольшую, – умоляет Ма.

– Здорово ты придумала, – произносит Старый Ник. – Пусть соседи ломают голову, с чего это я вдруг стал готовить себе острую еду в мастерской?

Я думаю, это снова сарказм.

– Ну извини, – отвечает Ма, – я не подумала об этом…

– Может, мне еще установить на крыше сверкающую неоновую стрелку?

Интересно, как светится стрелка?

– Мне правда очень жаль, – говорит Ма, – я не подумала, что запах, то есть вытяжка, может…

– Я думаю, ты просто не понимаешь, как тебе здесь хорошо, – говорит Старый Ник. – Ты живешь не в подвале, имеешь естественное освещение, вентиляцию – в некоторых местах сделаны отверстия, могу тебя заверить. Свежие фрукты, туалетные принадлежности. Тебе нужно только щелкнуть пальцами – и все появится. Многие девушки благодарили бы Небо за такие условия, где так безопасно. Особенно с ребенком.

Это он обо мне?

– Не надо беспокоиться о том, что твой ребенок попадет под машину, за рулем которой сидит пьяный водитель, – продолжает он. – Никаких тебе торговцев наркотиками, никаких извращенцев…

Тут Ма перебивает:

– Не надо было мне заводить этот разговор о вытяжке, это было ужасно глупо, у нас все хорошо.

– Ну вот и ладно.

Некоторое время они молчат.

Я считаю зубы, но все время сбиваюсь – у меня получается то девятнадцать, то двадцать, а потом снова девятнадцать. Я кусаю язык до тех пор, пока не становится больно.

– Конечно, все со временем изнашивается. Это в порядке вещей. – Его голос звучит отдаленно, я думаю, что сейчас он стоит рядом с ванной. – Этот шов на скобе надо будет почистить песком и заделать. И вот еще, смотри – из-под пробкового покрытия на полу видна основа.

– Мы обращаемся со всеми вещами очень бережно, – говорит мама очень тихо.

– Недостаточно бережно. Пробка не предназначена для того, чтобы по ней много ходили. Я планировал, что здесь будет жить один человек, ведущий малоподвижный образ жизни.

– Так ты ложишься или нет? – спрашивает мама каким-то странным высоким голосом.

– Дай мне снять ботинки, – раздается рычание, и я слышу, как на пол что-то падает. – Не успел я войти, как ты набросилась на меня со своими просьбами…

Лампа гаснет. Старый Ник начинает скрипеть кроватью, я считаю до девяноста семи, после чего мне кажется, что я пропустил один раз, и перестаю считать.

Я лежу, прислушиваясь, хотя в комнате стоит тишина.

По воскресеньям мы едим бублики, которые надо усиленно жевать, с желе и арахисовым маслом. Вдруг Ма вытаскивает свой бублик изо рта – в нем торчит какой-то острый предмет.

– Наконец-то, – произносит она.

Я вытаскиваю этот предмет – он весь желтый, с темными коричневыми пятнами.

– Это тот зуб, который болел?

Ма кивает. Она пробует языком дырку во рту. Все это очень странно.

– Мы можем засунуть его назад и приклеить клейстером.

Но Ма качает головой и улыбается.

– Я рада, что он выпал, теперь не будет болеть.

Всего минуту назад этот зуб был частью ее, а теперь уже нет. Ну и дела!

– Знаешь, что надо сделать, – положи его под подушку, ночью прилетит фея-невидимка и превратит его в деньги!

– Здесь это не получится, – говорит Ма.

– Почему?

– Потому что зубная фея не знает, где находится наша комната. – Ма глядит на стену, словно видит сквозь нее.

Снаружи есть все. Когда я теперь думаю о чем-нибудь, например о лыжах, кострах, островах, лифтах или игрушках, я вспоминаю, что все эти вещи – настоящие, они все существуют снаружи. От этой мысли я устаю. И люди тоже – пожарные, учителя, воры, младенцы, святые, футболисты и все остальные, – они все реально существуют. Но меня там нет, меня и Ма, мы единственные, кого там нет. Может быть, мы уже перестали быть настоящими?

После ужина Ма рассказывает мне о Гансе и Гретель, о том, как пала Берлинская стена, и о Рамплстилтскине. Мне нравится, что королева должна отгадать имя этого маленького человечка, чтобы он не забрал у нее ребенка.

– А все эти истории настоящие?

– Какие именно?

– Ну, о русалке, о Гансе и Гретель и все остальные.

– Ну, – говорит Ма, – в буквальном смысле слова – нет.

– А что такое?..

– Это сказки, в которых рассказывается не о реальных людях, которые ходят по улицам в наши дни.

– Значит, все это вранье?

– Нет, нет. Сказки – это просто другой вид правды.

Лицо у меня сморщилось от попыток понять, о чем она говорит.

– А Берлинская стена – настоящая?

– Да, такая стена была, но теперь ее нет.

Я так устал, что, наверное, разорвусь на две половинки, как сделал в конце концов Рамплстилтскин.

– Ночь, скорее засыпай, клоп, малютку не кусай, – говорит Ма, закрывая дверцу шкафа.

Я думал, что отключусь, но вдруг до меня доносится громкий голос Старого Ника.

– Но витамины… – говорит Ма.

– Это грабеж средь бела дня.

– Ты хочешь, чтобы мы заболели?

– Это же все сплошное надувательство, – говорит Старый Ник. – Однажды я смотрел передачу о витаминах – все они в конце концов оказываются в унитазе.

Кто оказывается в унитазе?

– Я хочу сказать, что если бы мы лучше питались…

– А, вот ты о чем. Все хнычешь и хнычешь…

Я вижу его в дверную щель, он сидит на краю ванны.

В голосе Ма звучит ярость:

– Клянусь, наше содержание обходится тебе дешевле, чем содержание собаки. Нам даже обувь не нужна.

– Ты не имеешь никакого представления о том, как сильно изменилась жизнь. Я имею в виду, ты не знаешь, откуда берутся деньги.

Некоторое время он молчал.

Потом Ма спросила:

– Что ты хочешь этим сказать? Деньги вообще или…

– Шесть месяцев.

Его руки сложены на груди, они огромные.

– Вот уже шесть месяцев, как я сижу без работы, а пришлось ли тебе хоть о чем-нибудь побеспокоиться?

Теперь я вижу и Ма, она подходит к нему.

– Что случилось?

– Можно подумать, это кого-то волнует.

Они смотрят друг на друга.

– Ты залез в долги? – спрашивает она. – Как же ты собираешься…

– Заткнись.

Я так испугался, что он ее снова начнет душить, что невольно издал какой-то звук.

Старый Ник смотрит прямо на меня. Он делает шаг, потом еще один и еще – и стучит по щели. Я вижу тень от его руки.

– Эй, ты там! – Это он говорит мне.

В моей груди стучит бам-бам. Я поджимаю ноги и стискиваю зубы. Мне хочется забраться под одеяло, но я не могу. Я не могу сделать ни единого движения.

– Он спит, – говорит Ма.

– Она держит тебя в шкафу не только ночью, но и днем?

Слово «тебя» означает меня. Я жду, что мама скажет «нет», но она молчит.

– Это же противоестественно.

Я вижу его глаза, они бледные. Видит ли он меня? Превращусь ли я в камень от его взгляда? И что мне делать, если он откроет дверцу? Я думаю, что мог бы…

– Мне кажется, ты поступаешь неправильно, – говорит он Ма, – ты ни разу не позволила мне взглянуть на него, с тех пор как он родился. Он что, урод с двумя головами или чем-нибудь в этом роде?

Почему он так говорит? Я чуть было не высунул голову из шкафа, чтобы он увидел, что она у меня одна.

Ма загораживает щель в дверце своим телом, я вижу, как сквозь ткань футболки проступают ее лопатки.

– Он просто очень стеснительный.

– У него нет никаких причин меня стесняться, – говорит Старый Ник. – Я ведь и пальцем его не тронул.

А почему он должен трогать меня пальцем?

– Вот, купил ему этот чудесный джип. Я знаю, о чем мечтают мальчики, сам был когда-то пацаном. Вылезай, Джек. – Он произнес мое имя. – Вылезай и получишь леденец.

Леденец!

– Давай лучше ляжем в постель. – Голос Ма звучит очень странно.

Старый Ник издает короткий смешок.

– Я знаю, что тебе нужно, милочка.

Что нужно Ма? Включила ли она это в список?

– Ну иди же скорее, – снова говорит Ма.

– Разве твоя мама не учила тебя хорошим манерам?

Лампа гаснет.

Кровать громко скрипит – это он укладывается.

Я натягиваю на голову одеяло и зажимаю уши, чтобы ничего не слышать. Я не хочу считать скрипы, но все равно считаю.

Когда я просыпаюсь, то вижу, что все еще лежу в шкафу, а кругом кромешная тьма.

Ушел ли Старый Ник? А где леденец? Правило гласит: оставайся в шкафу, пока за тобой не придет Ма. Интересно, какого цвета этот леденец? Можно ли различать цвета в темноте? Я пытаюсь снова заснуть, но мне это не удается. Высуну-ка я голову, просто чтобы…

Я открываю дверцы шкафа очень медленно и тихо. Слышен только звук работающего холодильника. Я встаю на пол, делаю один шаг, два шага, три. Вдруг моя нога натыкается на что-то. Ой-ой-ой! Я поднимаю этот предмет и вижу, что это ботинок, гигантский ботинок. Я гляжу на кровать – там лежит Старый Ник. Мне кажется, что его лицо сделано из камня. Я протягиваю палец, но не трогаю его, а просто держу палец совсем близко.

Тут его глаза сверкают белым. Я отпрыгиваю назад, роняя ботинок. Сейчас он закричит, думаю я, но он улыбается, показывая большие сверкающие зубы, и говорит:

– Привет, сынок.

Я не знаю, что такое…

Но тут раздается крик Ма. Я никогда еще не слышал, чтобы она так кричала, даже во время наших ежедневных упражнений.

– Беги, беги прочь от него!

Я бросаюсь к шкафу, ударяюсь головой, ой как больно, а она все кричит:

– Беги прочь от него!

– Заткнись, – говорит Старый Ник. – Заткнись. – Он обзывает ее всякими словами, но я не слышу их из-за ее крика. Наконец ее голос звучит тише. – Прекрати! – рявкает он.

Но Ма вместо слов произносит мммммм. Я двумя руками держусь за то место на голове, которым я ударился.

– Ты просто безмозглая дура, вот ты кто.

– Я могу вести себя тихо, – говорит Ма еле слышно. Я слышу ее прерывистое дыхание. – Ты знаешь, как тихо я могу себя вести, если ты его не трогаешь. Это единственное, о чем я тебя прошу.

Старый Ник громко фыркает:

– Ты начинаешь просить о разных вещах. Всякий раз, как только я открываю дверь.

– Это все для Джека.

– Да, но не забывай, откуда он взялся.

Я навостряю уши, но Ма ничего не отвечает.

Раздаются какие-то звуки. Он достает одежду? Нет, наверное, надевает ботинки.

После того как он уходит, я не сплю. Я бодрствую всю ночь. Я жду сотню часов, но Ма так и не забирает меня из шкафа.

Я гляжу на крышу. Неожиданно она поднимается вверх, и в комнату врывается небо. Ракеты, коровы и деревья падают мне на голову…

Нет, я лежу в кровати, в окно просачивается свет, – должно быть, уже утро.

– Это просто кошмарный сон, – говорит мама, гладя меня по щеке.

Я немного пососал, но не много, в левой груди молоко очень вкусное. Тут я вспоминаю вчерашние события и поворачиваюсь к Ма, выискивая новые следы на ее шее, но их нет.

– Мне очень жаль, что я вылез ночью из шкафа.

– Я знаю.

Значит ли это, что она меня прощает? Тут я вспоминаю еще кое о чем.

– А что такое «урод»?

– Не надо об этом, Джек.

– А почему он сказал, что у меня не все в порядке?

Ма издает стон.

– Все у тебя в полном порядке. – Она целует меня в нос.

– Но почему тогда он сказал это?

– Он просто хотел меня разозлить.

– Почему?

– Вспомни, как ты любишь играть с машинками, шариками и другими предметами. Ну а он любит играть у меня на нервах. – И Ма стучит себя по голове. Я не знаю, как это – играть на нервах.

– А почему он сказал, что сидит без работы?

– Наверное, он ее потерял, – говорит Ма.

А я думал, что терять можно вещи – вроде нашей кнопки из набора. Снаружи все устроено совсем по-другому.

– А почему он сказал: «Не забывай, откуда он взялся»?

– Послушай, дай мне передохнуть одну минутку, хорошо?

Я считаю про себя: один бегемот, два бегемота, но все шестьдесят секунд этот вопрос вертится у меня в голове.

Ма наливает себе стакан молока, позабыв налить мне. Она смотрит в холодильник, в котором нет света, это странно. Она закрывает дверцу.

Минута прошла.

– Так почему он сказал: не забывай, откуда я взялся? Разве я не прилетел с небес?

Ма включает лампу, но она тоже не зажигается.

– Он имел в виду, чей ты сын.

– Я – твой сын.

Ма слабо улыбается.

– Может быть, лампочка перегорела?

– Не думаю. – Ма трясется от холода и идет проверить обогреватель.

– А почему он сказал тебе, чтобы ты не забывала об этом?

– Ну, на самом деле он думает, что ты его сын.

– Ха! Вот дурак!

Ма глядит на обогреватель.

– Нам отключили электричество.

– Как это?

– Электрический ток перестал течь по проводам.

Странный сегодня день!

Мы завтракаем, чистим зубы, одеваемся потеплее и поливаем цветок. Мы пытаемся налить в ванну воды, но она просто ледяная, и нам приходится умываться не раздеваясь. Небо в окне светлеет. Но ненадолго. Телевизор тоже не работает, и мне так недостает моих друзей. Я делаю вид, что они появляются на экране, и похлопываю по ним пальцами. Ма предлагает надеть еще одну рубашку и штаны, чтобы согреться, и две пары носков. Мы пробегаем несколько миль по Дорожке, после чего Ма велит мне снять вторую пару носков, поскольку мои пальцы хлюпают в них.

– У меня болят уши, – говорю я ей.

Мамины брови взлетают вверх.

– Слишком тихо вокруг.

– А, это потому, что мы не слышим всех тех звуков, к которым привыкли. Ну, например, тех, которые издает поток теплого воздуха из обогревателя или работающий холодильник.

Я играю с больным зубом, пряча его в разных местах – под комодом, в банке с рисом или за жидкостью для мытья посуды. Я стараюсь забыть, куда спрятал его, а потом радуюсь, находя. Ма режет всю зеленую фасоль, которая была в холодильнике; зачем так много?

И тут я вспоминаю о приятном эпизоде, случившемся ночью.

– Послушай, Ма, а где мой леденец?

Она все режет свою фасоль.

– В мусорном ведре.

Почему он оставил его там? Я подбегаю к ведру, нажимаю на педаль, крышка подскакивает со звуком пинг, но никакого леденца я не вижу. Я роюсь в апельсиновой кожуре, рисе, рагу и пластиковых упаковках. Ма берет меня за плечи:

– Прекрати.

– Он принес мне эту конфету в подарок, – говорю я ей.

– Это мусор.

– Нет, не мусор.

– Да он потратил на этот леденец, наверное, центов пятьдесят. Он хотел над тобой посмеяться.

– Я никогда еще не пробовал леденцов на палочке. – Я сбрасываю ее руки с моих плеч.

На плите нельзя ничего разогреть, потому что нет электричества. На обед мы едим скользкую мороженую фасоль, которая еще противнее вареной. Но мы должны ее съесть, а то она разморозится и пропадет. По мне так пусть пропадает, но еду надо беречь.

– Хочешь, я почитаю тебе «Сбежавшего кролика»? – спрашивает Ма после того, как мы умываемся холодной водой.

– А когда нам включат ток?

– Извини, но я не знаю.