Онлайн чтение книги Роза Rosa
XIX

Я нарочно держусь подальше от дома Розы, да, я сам себя обрёк на тяжкое наказание. О, я его заслужил! Я поклялся сам себе, что вернусь к порядку и долгу и впредь уж не переступлю порога Розы с постыдными задними мыслями.

Я встретил Хартвигсена, он шёл домой и пригласил меня с собой — я поблагодарил и отказался.

— Как насчёт вашего друга, будет он учителем у меня в доме? — спросил он.

— А сами вы его спрашивали?

— Спрашивал. Нет, он не пожелал.

— Ну, а что говорит по этому поводу ваша супруга? — спрашиваю я.

— Моя супруга? — повторяет Хартвигсен, как будто хочет усвоить этот оборот. И в самом деле, впредь он говорит только «моя супруга, моя супруга», он больше не говорит «Роза». — Моя супруга ни о чём таком не помышляет. У ней теперь разные страхи, заботы на уме, — говорит Хартвигсен. — Всё-всё надо решать самому. Нет, моей супруге не до того.

— Я переговорю с Мункеном Вендтом, — сказал я. Но Мункена Вендта не переубедить. Он не в шутку здесь истомился, его тянет домой. Я и радуюсь его решению, но мне и невыносимо грустно. Он всё настаивает, чтобы и я ушёл вместе с ним, я мучаюсь дни и ночи. Я только благодарю Бога, что язвы у него на руках почти совсем зажили.

Да, Мункен Вендт попросил прощения у баронессы, но после этого он ещё больше затосковал, он ведь так постыдно ошибся, ему очень не по себе. Правда, он радуется, что руки у него теперь зажили и не подведут, когда он встретит лопаря Гилберта. Но лопаря Гилберта нет как нет, Йенс-Детород давным-давно вернулся ни с чем. О, тут, разумеется, не обошлось без баронессы, уж конечно, она посылала Йенса-Деторода вовсе не искать лопаря, а его остеречь. Она боится, что, если лопаря найдут и прижмут, он откроет всё и выдаст её самое! Несчастная, потерянная баронесса Эдварда!

Однажды она вдруг меня спрашивает, скоро ли уедет Мункен Вендт. «Не знаю, — отвечаю я. — Он не хочет ехать без меня». На другой день она выказывает ещё больше беспокойства, ей не терпится, чтобы Мункен Вендт уехал. «С ним просто сладу нет», — говорит она, и хотя его поведение вполне даёт ей повод его выгнать, об этом нет и помину. Воспитанная дама. А ведь она ходит в вечном страхе, что вот-вот объявится лопарь Гилберт и Мункен Вендт разделается с ним. «Ваш друг ни в чём удержу не знает, — сказала она. — Вечно от него ждёшь беды!» — «Я поговорю с Мункеном Вендтом», — сказал я.

И я поговорил с Мункеном Вендтом. Он выслушал меня с большой досадой и огорчился, что ему не придётся наказать лопаря. Он объяснил, как намеревался он с ним разделаться. Я бы держал точило, а Мункен Вендт уж обточил бы до крови руки лопаря, а потом бы его заставил этими самыми руками полчаса целых щупать каменного бога, чтобы каменный Бог всласть натешился его лаской. Я потом свободен, я могу идти на все четыре стороны. Но Мункен Вендт клятвенно обещал укрыть лопаря своей курткой, когда оставит его в ивняке.

— Баронесса не хочет, чтобы ты трогал лопаря, — только и отвечал я на все эти речи.

И вот однажды Мункен Вендт идёт в лес и берёт с собою топор. Я иду за ним следом, и скоро я слышу, как он рубит ивовые заросли. Он разбил бедного каменного бога, осколки побросал в прудок, теперь он валит ивняк и расчищает путь к священной роще. Вот так-то!

— Если и ты со мной, мы идём завтра утром! — сказал на возвратном пути Мункен Вендт.

— Я не могу, — сказал я.

— Ну, так я один уйду!

Мункен Вендт не скрывал, что наутро он собрался уйти, баронесса, кажется, радовалась, она провела вечер с нами и была сама любезность. И — о, загадочная женская душа! Теперь, когда Мункен Вендт нас покидал, ей ни в коем случае не хотелось, чтобы он унёс впечатление о ней как о даме холодной и скучной, нет-нет, ни за что! Я думал: кажется, сейчас её вовсе не тяготит странный, горящий взгляд Мункена Вендта.

Она выгибала руки над головой и выглядывала, как из-под арки. Юбка на ней уж до того была узкая, что словно приклеилась к бёдрам. «Ай-ай!» — сказал Мункен Вендт. Баронесса назвала Финляндию местом своего рождения: там она занималась рождением своих многочисленных дочек и потому называет её местом своего рождения! «Человека, которого я люблю, я бы до смерти измучила лаской», — сказала она. «Ай-ай!» — сказал Мункен Вендт.

О, но я-то уверен, что всё это она плела просто на радостях, что она спасена: Мункен Вендт разбил каменного бога, осколки побросал в прудок, он даже ивняк повалил. И вот теперь он уходит, уходит, она в жизни своей больше его не увидит. С ним столько хлопот, слава Богу, что он наконец-то уходит!

Она потчует нас вином, приносит извинения за отца который, по занятости, не может провести с нами вечер. Мункену Вендту она набивает длинную трубку, а меня угощает печеньем, ведь я не курю.

— А теперь послушайте! — сказала баронесса и вынула из кармана листок бумаги. — Это финские стихи, я их перевела как умела. Они такие странные.

Да, странные это были стихи! И баронесса читала бархатным своим голосом, выделяя каждое слово, порой она почти пела:

«Всё-всё, что на свете, всё-всё...

Помоги, подними меня, помоги!

Весна так тиха, так тихо она затаилась в ночи, и ничего не готовит, не замышляет, только мне расставляет силки. Ах, она не крадётся, нет, и не обрушивается весна, просто — вот её не было, и вот уже здесь, и я во власти весны.

Вот что такое весна.

Всё-всё на свете, всё-всё!

Если б слёзы мои могли веселить твоё сердце, мой милый, далёкий! Ведь ты подарил мне два мгновения счастья, когда я была молода! Всё богатство ты расточил за три драгоценные слова! Но слёз у меня уже нет. Помнишь, я тогда пришла к тебе, и поцеловала тебя, и хотела уйти? А ты оглянулся, ты долго-долго смотрел на меня, я ведь так любила тебя.

Вот что такое — я.

Топор — он нежен и добр, в нём нет яда. Топор не оружие для самоубийц, он не губит, он только целует. И топором поцелованный рот краснеет, и губы раскрываются от его поцелуя.

Вот что такое топор.

И сердце моё я отдаю топору.

Ах, но жизнь — вот она что такое:

Это вечное расставанье с тобой. Вот что такое жизнь. И её не прожить никому, никому, разве найдётся такой, кто зажжёт в голове у себя светоч глупости, чтобы ничего уже не понимать, кроме загадок. О, приди по весне, великий возлюбленный мой, и возьми с собою топор! А я буду стоять под звёздами, и я исцелую топор.

Вот что такое жизнь».

Пока баронесса читала, она всё больше краснела и сбивалась на пение. Она протянула листок Мункену Вендту. Он сказал:

— Фокусы и вздор один!

И листок перекочевал ко мне.

Баронесса совсем смешалась и потерялась от слов Мункена Вендта, словно чтение её было каким-то ужасным промахом, а может быть, ей стыдно стало, что она так выпевала иные слова?

— Поблагодарите же меня за декламацию! — сказала она, чтобы как-то спасти положение. И оба мы её поблагодарили.

— Может быть, его лучше исполнять под музыку? — сказал я.

— Вот-вот! — тотчас подхватил Мункен Вендт. — Ведь эдак ещё хуже будет. Эдак и моя Блисс вам его пропоёт, ха-ха-ха!

Но раз уж Мункен Вендт собирался в путь, баронесса первейшим своим долгом считала его ублажать, и она подлила ему вина.

— Смотритель маяка как-то рассказывал мне о странах, где производят вино. Только вот из паломничества нашего ничего не вышло, а то бы мы сами там побывали.

Мункен Вендт ответил:

— Но и здесь неплохо, сосны, скалы, северное сияние. Есть у меня дома одна нора — вот где хорошо!

Видно, Мункена Вендта уже разбирало вино, он воодушевился, расчувствовался, и лицо у него было такое доброе, прекрасное, и он даже несколько задыхался.

— Да, но зимой у нас снег, вот что плохо. И воды все замерзают, у-у! А в других странах солнце и дождь, дождь и солнце, так говорит смотритель. И люди все в шелках, девушки в юбках и блузах.

— Ай-ай, — сказал Мункен Вендт.

Скоро он осушает свой стакан, благодарит и выходит из комнаты. Вечер, в лавке уже тушат свет, окошко внизу, где винная стойка, ещё тускло светится, но вот и оно гаснет.

Мункен Вендт приходит ко мне в комнату, он заходил в лавку и ещё подкрепился, он в страшном возбуждении.

— Ну, зачем ты это, — говорю я ему.

— Помалкивай, — отвечает он. — Ты, как красная девица, себя блюдёшь, а в результате у тебя прыщи по физиономии. Ты их смажешь, тебе полегчает, а рядом другие прыщи выскакивают, и снова тебе их смазывать. Смиренник.

— Иди, ложись спать, завтра тебе отправляться, — сказал я на это.

Мункен Вендт ответил:

— Никуда я не отправляюсь. А права, видно, баронесса. Ты и не мужчина вовсе. На фортепиано играет, ну, совершенная барышня, так она говорит.

Слова его больно задели меня. Я столько сил положил на то, чтобы научиться фортепианной игре, а теперь выходило, что и это не к чести моей, а, наоборот, к посрамлению даже. Да, да, я способненький, тихий, благовоспитанный мальчик, таким меня создало Провидение, а Мункен Вендт — он мужчина.

— Значит, ты не уходишь завтра? — спросил я.

— Нет. И послезавтра не ухожу. Нет, видишь ли, уж я подожду лопаря. Вдобавок она сейчас, на лестнице, мне сказала, что я сегодня был такой красивый, у меня так горели глаза, ха-ха-ха!

— Кто это сказал?

— Кто? Баронесса!

— Ну, а ты? Что ты сказал?

— Я-то? Я сказал: «Ай-ай». Ты лучше спроси, что я сделал! Постой, сколько я тут у тебя пробыл, а?

— С четверть часа, — сказал я. — Даже меньше.

— Ну, я пошёл, — сказал он. О, верно, это неспроста он спросил у меня о времени.

Я слышал, как он тихонько спускался по лестнице. Я не лёг спать, нет, я даже, напротив, потеплее оделся и хотел уже выйти, но тут возвращается Мункен Вендт.

— Ну, что я говорил про этих благородных дамочек? Одна комедия! — выпалил он в раздражении. — Молчи, тебе говорят. Я имел право поступить так, как поступил. Но ведь всё комедия, одна комедия! Тьфу ты, чёрт! Ты выходишь?

— Да.

— Да! Он думает, ему прогулки помогут! Мажь свои прыщики, мажь. А когда выскочат новые...

Я рывком открываю дверь, распахиваю настежь. Мункен Вендт смотрит на меня, и хоть он готов был расхохотаться мне в лицо и уже уселся на стул, он вдруг делается серьёзен и говорит:

— Да, правда твоя. Пойду-ка я лягу. Но вообрази — дверь была заперта.

— Если она и пообещала тебе оставить её открытой, так только чтоб от тебя отделаться, — сказал я. — Ты просто зверь!

Мункен Вендт раздумывает над моими словами.

— Ты полагаешь? Но она разрешила мне её поцеловать! Ну, всё равно что разрешила. Тоже, по-твоему, чтоб от меня отделаться?

— Да.

— Что ж. Очень может быть. Я в таких людях не разбираюсь. Пойду-ка я лягу.

Я спустился к пристани. Я поглядел на светящиеся окна у Хартвигсена, но прошёл мимо. На возвратном пути я ненадолго остановился, я стоял и смотрел на звёзды, как раз у поворота к Хартвигсену. Но я и шагу в ту сторону не ступил, нет, просто я стоял и смотрел на звёзды.