Онлайн чтение книги Россия, общий вагон
22

С каждой минутой надежда доехать до населенного пункта Данилово, откуда ходили электрички, становилась все более размытой. Как дорога, съедаемая дождем. Наконец деревенский автобус окончательно увяз, дернулся несколько раз и надорвался. В салоне тут же погас свет, и пассажиров обступила дремучая хмурая родина.

- Все, шабаш! - устало и как-то по-родственному сказал водитель. - Кто в силах, до Крестов шагайте, там еще в девять автобус на Кинешму поедет, а кто не может - тут Горки рядом. Километра два. Там в школе заночевать можно.

В окна с удвоенной силой забил ливень.

- Ишь, как из брамс бойта поливат! - вполголоса проговорила толстая женщина с корзиной антоновки, прижимаясь лбом к плывущему стеклу.

Все фразы в темноте звучали значительно и правильно, словно попадали в центр души, в яблочко, и касались самых главных в жизни вещей.

- Да, разверзлись хляби небесные, разверзлись… - вздохнула маленькая старушка, мелкими движениями поправляя платок.

Черный ветер скулил, обвивая обездвиженное тело автобуса. Водитель тянул вонючую папироску, слушал речитатив воды и тоже, казалось, думал о важном. Некоторое время все заворожено молчали.

- Вот ехали в автобусе и вдруг попали в Ноев ковчег, а Горки - это гора Арарат, - сказал паренек лет десяти, сидевший рядом с маленькой старушкой. Старушка завздыхала еще громче и стала креститься.

- Баб Поль, какой у вас Ваня-то не по годам смышленый, - подала голос еще одна, смутно различимая в сумерках обитательница ковчега.

- Ой, не говори, Катерина, не говори! Не знаю, что с ним и делать! Иногда такое скажет, будто не дитя, а старец бородатый! Как в академиях учился! Страшну мне с него, Катерина, ой как страшну! Бабы говорят: не жилец ваш Ваня, нет, не жилец! - слова из крохотного рта старушки вылетали врассыпную: маленькие, круглые и прыгучие, как горох.

- Сами вы, бабы, бородатые. Ни одного умного слова за всю жизнь не сказали, - обиделся Ваня и отвернулся к окну, с какой-то, на самом деле, недетской печалью.

Никита подышал на стекло и нарисовал Ване ухмыляющуюся рожицу. Ваня мрачно глянул на рисунок и пожал плечами. Потом осмотрел Никиту с ног до головы и сказал с вызовом:

- А тебя-то сюда каким ветром занесло? Присматриваешь деревеньку, где душу спасать на старости лет будешь? А зря! До старости тянуть нечего, вдруг помрешь раньше срока. С неспасенной-то душой? К Богу в рай не пустят!

Баба Поля набросилась на Ваню:

- Ты что, ты что! Зачем к людям пристаешь со своими проповедями! Дождешься у меня, дождешься, скажу отцу, он тебя научит старших уважать! Вы уж простите его, простите, он у нас чудной малость.

Старушка виновато одергивала Ванину курточку и заискивающе улыбалась Никите. Ваня вырвался из бабкиных рук и упрямо договорил:

- Да и кто тебя, старого, в деревне кормить будет? За скотиной ходить, дрова колоть? Думаешь, корова сама себя подоит и тебе на стол крынку молока принесет, как официантка в передничке? Э-э, нет, за скотиной уход нужен, как и за душой, а для этого силы должны быть не старческие.

- То есть прямо сейчас надо начинать? - совершенно серьезно спросил Никита.

Ваня посмотрел исподлобья, как бы определяя: смеется - не смеется, и вдруг разулыбался:

- Чем раньше, тем лучше! - и добавил уже мирным тоном. - Пойдем, что ли, в Горки, я туда в школу езжу. Недавно там один такой завелся. Спасающийся. И смех и грех: то ведро в колодце утопит, то сапог в грязи потеряет. Одно слово: городской!

По дороге в Горки Ваня уже совсем освоился, держал Никиту за руку и болтал без умолку, перекрикивая ветер, уносивший все его слова куда-то назад, где по грязи брели «бородатые бабы». Водитель вместе с корзиной антоновских яблок остался ночевать в автобусе.

Десятилетний Ваня торопливо излагал Никите свою биографию и взгляды на мир:

- Я все время думаю. Не могу остановиться. Целыми днями. На уроках думаю. Огород поливаю - думаю. Телят пою - думаю. Даже во сне думаю. А рассказать некому. Одни бабы кругом. Как начнут выть: «не жилец, не жилец». Пугаются, что я больно умный. А я считаю, что если бы люди не давали мозгам на холостом ходу ехать, то и все тоже были бы умные. Это как мышцы качать. Мне иногда ведь тоже совсем не хочется думать, а хочется в спячку впасть, как они, над Петросяном ржать в телевизоре. Но я не поддаюсь. Силком заставляю себя думать. Тем и спасаюсь.

- А о чем ты все время думаешь? - крикнул Никита в тугую стену ветра.

- О разном. О том, как мир устроен. О том, зачем люди живут. Но чаще всего о Боге, конечно. О том, например, зачем он устраивает всякие катастрофы, где много людей погибает. Не все же они грешники, как в Содоме, среди них и совсем маленькие дети есть, грудные, у которых еще душа чистая.

- И зачем? - спросил Никита, который тоже часто об этом думал.

Ваня молчал, пережидая особо сильный порыв ветра. Никите вдруг стало не по себе. Он поймал себя на том, что ждет от этого ребенка ответа на свои сомнения и вопросы.

- Этого я еще не понял, - степенно ответил Ваня. - Но то, что я не могу этого понять, вовсе не значит, что смысла нет.

До Горок они добрались в кромешной тьме. Расположились в школе. Ваня тут же уснул на парте под едва различимым портретом Пушкина. Никита вышел побродить. В окне совхозной конторы горел свет. И какая-то смутно знакомая, но никак не вязавшаяся с этим местом фигура курила, высунувшись в форточку. Силуэт повернул голову в сторону Никиты, и вдруг издал приглушенный крик, скатился с подоконника и исчез из освещенного квадрата. По деревянной лестнице загремели поспешные шаги, и на Никиту обрушилась матушка.

Минут пять Гриша просто висел у него на шее, издавал радостные звуки и мотал головой из стороны в сторону, как щенок, которому в ухо залетел шмель. Никита от неожиданности тоже потерял дар речи и только смущенно улыбался в темноту.

Рассмотреть Гришу Никита смог уже в конторе, куда они поднялись по деревянной лестнице, зиявшей выпавшими ступенями. Выглядела бывшая «королева панели» забавно: резиновые сапоги, облепленные пудами грязи, ватные штаны, а поверх всего этого - пальто от Yoshi Yamomoto, купленное в одном из самых дорогих бутиков Москвы. На Гришином лице, раньше мертвенно бледном из-за пластов пудры, играл здоровый деревенский румянец. Пирсинг из губы исчез.

Гриша, закончивший платный вуз по модной специальности «маркетинг и реклама», теперь работал экономистом в загибающемся совхозе «Колос». Вставал в шесть утра и кричал в разбитую телефонную трубку, перевязанную бинтом:

«Дядь Петь! У нас тут вчера телята копыта откинули, мясо вам не нужно?»

А еще матушка, всегда тянувшаяся к духовности, служила алтарником в сельском храме. В Горки Гришу зазвал местный батюшка, отец Андрей.

- Не подумай ничего плохого, - спохватившись, затараторил Гриша. - Раньше, да, было дело, но с отцом Андреем это исключено! Даже представить такое рука не поднимается! Я теперь раскаялся во всем. Скоро, вообще, жениться придется. Меня уже здесь во все семьи просватали. Им же не объяснишь никак, почему мне девушка не нужна. Буду переучиваться!

С отцом Андреем Гриша познакомился по Интернету, когда после свидания с ФСБ выспрашивал у публики пути эмиграции «хоть куда-нибудь». В норвежской визе матушке уже отказали. Кто-то посоветовал «закосить под паломника», так, вроде, с посольствами меньше мороки, Гриша сунулся на какой-то православный форум, где и возник отец Андрей, написавший заблудшему отроку: «Зачем тебе бежать за границу, приезжай к нам в Горки, здесь тебя точно никто не найдет».

Читатель глянцевых журналов и постоянный посетитель показов мод посмеялся над предложением эмигрировать в «Жопу Мира» и благополучно о нем забыл.

Но однажды у Гриши выдался крайне неудачный день. Он перессорился со всеми «подругами», сбежал от своего батюшки, который за очередную измену побил его табуреткой, и отправился развеяться в гей-клуб. Куда его внезапно не пустили незнакомые охранники. А когда матушка попыталась доказать свое право войти в сие заведение для избранных, весьма жестко окунули головой в сугроб.

Гриша плелся по ночной Москве, вытирал снег с лица, всхлипывал и хотел сотворить с собой «что-нибудь такое, чтобы все стали жалеть, а было бы уже поздно». Но умирать молоденькому Грише совсем не хотелось.

И тут он вспомнил об отце Андрее. И решил всем назло отправиться в «Жопу Мира». Долго пребывать в ссылке Гриша, конечно же, не планировал. А готовился, после многократных слезных уговоров, вернуться обратно в Москву.

Но в Москву Гриша не вернулся. И за границу уезжать раздумал. Какими словами отец Андрей убедил завсегдатая ночных клубов остаться в глухом селе, одному Богу ведомо. Сам Гриша про это свое перерождение говорил уклончиво и не очень охотно.

- Там всем на меня плевать, а отец Андрей во мне первый человека увидел. И жизнь тут спокойнее. Да и взрослеть пора. Мне уже двадцать три, а я живу, то есть жил, совсем по-детски, безответственно. Я когда сюда приехал, вдруг почувствовал, насколько мне пусто внутри. Ну и раздумал возвращаться. Чего я там, спрашивается, не видел? Мужиков накрашенных? В общем, прискучило «жить по беспределу», решил «жить по понятиям». Это в Крестах алтарник так выражается, бандит бывший. У него тоже история интересная, попроси, тебе отец Андрей расскажет.

Отца Андрея они нашли на ферме. Подобрав рясу, он ходил между рядами коров и уговаривал их давать побольше молока.

- Его недавно председателем колхоза выбрали, - объяснил Гриша. - А он человек городской, как и я, не знает, с какого боку подступиться. Пытается, вот, надои проповедями повысить!

Председатель колхоза засмеялся и пошел к ним, перепрыгивая через лужи. Крыша на ферме местами обвалилась, и сквозь дыры на колхозное стадо смотрели далекие галактики.

- Да, недавно моя паства увеличилась на двести голов крупного рогатого скота! - сказал веселый батюшка, протягивая Никите руку. - Журналист? Нет? Странно! А то, когда меня избрали, тут журналистское паломничество началось. Каждый день ездили: сенсация! Поп - председатель колхоза! Благодаря журналистам, постигал азы крестьянской премудрости. Приехали с телевидения. Стали придумывать разные мизансцены: в коровник загнали, в поле вывели… А потом оператора осенило: «Поп на тракторе! Такого я еще никогда не снимал!» Посадили меня за руль, а я - первый раз в жизни! Ну, что было делать? Перекрестился и поехал…

Отец Андрей был совсем не похож на священника: щупленький, смешливый, угловатый, он то и дело смущался и говорил не густым басом, а с какими-то мальчишескими интонациями. Да и лет ему, судя по всему, было немного.

- Пойдемте скорее домой, курить хочется, страсть! А на улице нельзя, по сану не положено небо коптить! - отец Андрей направлял Никиту с Гришей к выходу той же хворостиной, с помощью которой только что общался с коровами.

Дома, в маленькой скособоченной избушке на самом краю Горок («Зимой зайцы в окна заглядывают» - сказал Гриша), за стаканом дешевого красного вина, Никита услышал обещанный рассказ про обращенного бандита. Это была его первая хорошая, как хотела Аля, русская история.

- Знаешь, есть такая категория бомжей - бомжи-священники. Они где-то достают облачение и собирают деньги якобы на строительство храма.

И вот однажды стоит один такой ряженый проходимец у Киевского вокзала, на груди коробка для пожертвований, в руках иконка бумажная - все как полагается.

Вдруг подъезжает крутая тачка, из нее выскакивает парень в черной рубашке. И со словами: «Ну, святой отец, молись за меня!» - швыряет под ноги этому лжепопу пачку денег. И уезжает.

Бомж, понятное дело, обрадовался: загулял, запил, веселился как мог. А потом с ним случилось странное. То ли похмелье так скрутило. То ли что другое. Только вспомнил он вдруг того молоденького братка, вспомнил, что так и не помолился за него, да и вообще молиться не умеет… и стало ему стыдно. Впервые в жизни. А на людей непривычных это чувство производит сногсшибательный эффект.

Бросил он все, остатки денег соратникам своим по Киевскому вокзалу раздал и подался, куда глаза глядят. Долго его носило по городам и весям, нигде он не задерживался. Одичал совсем, зарос, на человека перестал походить.

Заснул он как-то раз на ступенях одного сельского храма. А наутро его обнаружил тамошний батюшка. Разбудил, накормил, одел, поговорил. И так вышло, что бывший бомж при храме остался. Сначала свечки догоревшие вынимал да кадило чистил, потом алтарником стал, а потом и духовную семинарию по настоянию батюшки окончил. И сделался настоящим священником.

И вот однажды после службы подходит к нему молодой человек, бледный весь, глаза горят, лицо неспокойное и на колени падает: «Отче, говорит, узнаешь? Нет? А ведь ты мне жизнь спас!»

И оказывается, что это и есть тот самый бандит, после которого судьба нашего бомжа так круто переменилась. И рассказывает он батюшке свою историю. Тогда он ехал на крупную стрелку, где всех его друзей постреляли. Сам он чудом в какую-то канаву закатился и остался жив. Как он думал - благодаря молитвам «священника». После этого бросил бандитствовать, стал по церквам ездить…

В общем, остался бывший бандит тоже при том храме. В алтарниках у бывшего бомжа. А дело было в наших Крестах. Так что, если не веришь, можешь завтра до них дойти и сам расспросить. А теперь спать, завтра опять подниматься с петухами!

Перед сном Никита вышел покурить на улицу. Темные и будто неживые избы смотрели на мир провалами окон. Горки казались пейзажем чужой планеты. После дождя небо очистилось, и Никите в глаза светили яркие деревенские звезды. А где-то там, в необитаемой темноте, спал под портретом Пушкина маленький Ваня, даже во сне продолжая думать о месте человека в мире.

Тут Никиту осенило. Он бегом вернулся в избу, сбив в темноте пустое ведро. Гриша шумно гнездился на печке, а отец Андрей сидел у стола и листал какую-то церковную книгу.

- В богадельнях при монастырях документы спрашивают с человека? - выпалил Никита с порога.

Гриша прыснул, а смешливый батюшка посмотрел на Никиту без улыбки:

- Богу паспорт не нужен. Но богадельня богадельне рознь. Иногда порядки заведут прямо средневековые. Чуть не вериги носить заставляют. У нас ведь не умеют без перегибов… Знаю одно хорошее место. Но далеко. На Урале. Я там раньше служил. В чистом поле монастырь стоит. Начали строить в новогоднюю ночь, в самый первый час третьего тысячелетия. Тамошний духовник, отец Борис, через год собственноручно срубил избу и поселил туда нескольких беспризорников. Потом и старушки появились. Так и живут вместе, стар и млад. Хорошо там. Леса кругом, дали необитаемые. Стен у обители еще нет, всем ветрам открыта. Дети колокольчики на березах развесили. И постоянно этот звон тихий. Отец Борис говорит, так звучат детские души…

Никита зачарованно слушал. Гриша мерно посапывал, выставив из-под рваного тулупа кончик носа.

- Но только довезем ли мы туда твою бабушку? Она у тебя в Москве, небось?

- В Москве, - шепотом ответил Никита. - Моет шестнадцать этажей элитного дома, из Грозного беженка, восемьдесят лет ей. А вы как догадались, что бабушка?

- Потому что дедушки, как правило, до такого возраста не доживают, когда их в богадельню пора отдавать, - улыбнулся отец Андрей. - Знаешь что? Вези-ка ты ее лучше сюда. У нас, вон, половина избы пустует.

Будет нам с Гришкой вместо матери. А то два мужика в доме - это жуть! Занавесочки какие-нибудь повесить - и то соображения не хватает! А с остальным хозяйством мы неплохо управляемся, хоть и городские! Привози, не пропадет она тут, не дадим!