Онлайн чтение книги Рыба-одеяло
«Гуси-лебеди»

1. Первая разведка

Когда по осеннему небу с криком летят дикие гуси, я невольно вспоминаю грозные дни войны и своих эпроновских друзей водолазов-разведчиков.

Разведчиками мы стали осенью 1941 года, когда над Ленинградом сгустились черные тучи блокады. Враг окружал город. Ну, и понятно, готовили нас в спешном порядке. На Смоленском кладбище, в могильных склепах, сидели мы с наушниками на голове, с рациями и обуча­лись радиосвязи. Тренировались стрелять без промаха и ловко ползать по-пластунски.

20 сентября 1941 года наш отряд направили к Петрокрепости. Надо было выбить оттуда гитлеровцев, и советские войска начали наступле­ние. А мы должны были пробраться в расположение врага, чтобы от­влечь его силы.

Пошли мы к Петрокрепости на катерах со стороны Ладожского озера. А к берегу стали добираться вплавь на «гусях-лебедях». Так звали в те дни изобретенный для переправы по воде костюм: резиновый комбинезон вместе с сапогами. Поверх костюма пловец натягивал и пристегивал ремешками спасательный круг, набитый соломой или сеном. От резиновых сапог плавники шли, как перепончатые гусиные лапы. Они то складывались, то разворачивались – грести можно.

На тихой-то воде в них легко плыть, а здесь волна катит. Кое-кого перевернуло вниз головой. Воздух из костюма перешел в сапоги, плав­ники надулись, и боец торчит, как поплавок, так что без посторонней помощи не обойтись. А неприятельские самолеты коршунами на нас кидаются. Катера сгрудились, ветром их наносит друг на друга. Ни за что не пробиться к берегу. Сильный заградительный огонь мешает. Гитлеровцы уже успели сосредоточить в Петрокрепости свои главные ударные силы.

После неудачной попытки овладеть берегом мы навсегда отказались от изобретенного приспособления. Но с этого дня нас прозвали «гуси-лебеди», и это прозвище костюма так за нами и осталось.

Отошли наши катера на Осиновецкий маяк. А там приказ: зарядить­ся горючим и снова идти на прорыв.

Командир разведотряда – Батей мы его звали – отобрал среди нас двенадцать человек и говорит: «Слушайте! Во что бы то ни стало надо зацепиться за берег! И без единого выстрела!»

В три часа дня двинулись. Теперь уже у нас легководолазное снаря­жение ИСАМ-48 – индивидуальный спасательный аппарат марки 48. До войны он только вошел в употребление. А применяли его для спасе­ния экипажей подводных лодок. Люди в таком приборе самостоятельно могли выходить через торпедный аппарат.

Среди водолазов прибор называли «мартышкой». Действительно, маска со смешным носом и глазами напоминала обезьянку. Зато сна­ряжение это было легким.

Тогда еще не существовало аквалангов, и для работ на небольшой глубине или в очень тесном месте ИСАМ был находкой.

Обычно же работали в тяжелом снаряжении, которое водолазы ласково называли «чулан». У него громадные преимущества перед ИСАМом и современным аквалангом, но вес на суше вместе с водола­зом сто девяносто два килограмма. Недалеко уйдешь в таком костюме.

Надели мы на себя ИСАМ-48, когда до берега оставалось уже мет­ров триста. Смотрим – там будто коричневая стена, стоят гитлеровские автоматчики, один к одному. Увидели нас и открыли огонь.

– «Гуси-лебеди», за мной, серый волк под горой! – скомандовал Батя и первым прыгнул с катера в воду. Нырнули и мы вслед за ним.

На дне увидели затонувшую баржу и укрылись за ней. Пули и шрапнель над баржей рвутся. Наши самолеты прилетели, рассеяли автоматчиков. Две канонерские лодки по ним ударили.

Долго сидели мы под водой. Запасные баллоны с кислородом по­зволяли дышать продолжительное время. Когда затишье наступило, покинули укрытие и осторожно вынырнули у берега.

За кустами часовой ходит. Батя, человек необыкновенной физиче­ской силы, бесшумно вышел из воды, подкрался к часовому, когда тот спиной повернулся, и кулаком, точно кувалдой, стукнул по каске фрица. Тот упал как сноп.

Мы быстро переползли в кусты. Слышим, рядом разговаривают.

Это гитлеровцы возле дымящейся кухни сидят, человек тридцать. Они-то думают, что всех нас перестреляли. Сидят себе спокойно, обе­дают. Автоматы у них на траве положены.

Тут мы, как зеленые черти, появились перед ними и устроили такое «кушайте на здоровье!», что они ложки выронили от неожиданности. Застыли с набитыми ртами, будто кто пригвоздил к земле, и глаза вытаращили... Повар с перепугу свалился прямо в котел с горячей похлебкой.

Не давая опомниться, накинулись на гитлеровцев. Батя вскинул оглушенного часового над головой, как дубинку, да и давай им колошма­тить обедающих направо и налево...

Без единого выстрела обошлось.

2. Город фонтанов

Можно ли не любить жемчужину ленинградских пригородов – Петродворец (Петергоф), город фонтанов, целиком сотканный из воды и света? Невозможно!

В июне 1942 года командира одной из групп нашего разведотряда Николая Кадурина вызвали в штаб.

– Петергоф хорошо знаете?

– Знаю...

– Известно вам, как враг оттуда жестоко обстреливает Ленинград?

– Известно.

– Даем вам задание: обследовать всю прибрежную линию от Ста­рого Петергофа до Стрельны. Идти только ночью, днем прятаться. В бой не вступать и без крайней нужды не выходить на берег. Никаких записей не производить, но, точно определив, запомнить места располо­жения противодесантных заграждений и огневых точек противника, чтобы при обстреле их наша артиллерия не повредила драгоценных дворцов и фонтанов. У Стрельны вас ровно через трое суток в услов­ленном месте встретит наш катер.

Конечно, с картой побережья дали ознакомиться и напомнили о маскировке противника.

– Задание ясно?

– Да.

– Выполняйте!

– Есть!

Отправились в разведку Кадурин, молодой водолаз Тимофей Забейко и я. Погрузили на катер все наше снаряжение: резиновую шлюпку, гидрокомбинезоны с маской. Кислородный аппарат не дали – тащить тяжело, путь дальний. В нагрудные карманы комбинезонов положили пистолеты и запас патронов. Наше оружие было надежным, не раз про­ходило «закалку» под водой. Продуктов взяли на три дня.

Ночью высадили нас недалеко от петергофского пляжа. «Ну, ни пуха ни пера вам, «гуси-лебеди», теперь плывите сами!» – пожелали провожающие, и катер мигом умчался обратно.

Штормило. Летел косой дождь. Мрачные тучи цеплялись за гребни волн. Маячили желтые огоньки «фонарей» – ракет, которые гитлеровцы запускали над Финским заливом. В хорошую погоду эти ракеты ярко освещают все водное пространство, и скрытно не подойдешь.

Лежа в резиновой шлюпке, мы стали пробираться вдоль берега. Грести легко, попутный ветер помогает. Смотрим, сильно гитлеровцы против наших десантников загородились: широкий ров прорыт, в три кола колючая проволока у воды и высокие завалы из срубленных деревьев. Кадурин, как увидел изуродованные стволы, даже затрясся от ярости и шепчет: «Негодяи! Варвары! Такие-то деревья погубить!»

Мы отплыли дальше, а он все успокоиться не может: «Драгоценные породы! С разных стран свозили и высаживали здесь. Ухаживали, будто за детьми. Погибнет, снова сажают. Климат суровый, почва болотистая. Лучшие земли отовсюду на телегах и баржах доставляли, а мужики в подолах рубах разносили по петергофскому парку...»

– Вот гады, – вздохнул Забейко и вытащил из резинового кармана маленькую книжечку, чтобы оторвать от нее листок для цигарки. – Покурю в рукав, потихоньку.

– Нельзя, – шепчет Кадурин, – дым поднимется, демаскирует нас. Что за книжка?

– Старый путеводитель по Петергофу.

– Прочитал бы сначала, а ты рвать... Ведь и города, наверно, как следует не знаешь?

Действительно, Тимофей не бывал в Петергофе, а я, признаться, приезжал только в праздники открытия фонтанов.

Держа в руке путеводитель, Кадурин рассказал нам историю этой приморской жемчужины, захваченной теперь врагами. Никогда не забуду, как, тесно прижавшись друг к другу, мы слушали взволнован­ный шепот Кадурина. Забейко даже про курево забыл.

Закончил Кадурин стихами поэта Державина:

– А Эдем – это рай, – пояснил Кадурин.

– Значит, гады в рай забрались! – сказал Забейко, бережно пряча маленькую книжечку. – А как по-древнему ад?

– Тартар!

– Правильно назвали. В тартарары их...

– Начинается самый трудный путь, ребята, – сказал Кадурин. – Сюда гитлеровцы не доходят, только укрепления выставили. А дальше сплошные вражеские посты в темноте, в каждую щепочку на воде стреляют.

Молча миновали петергофскую пристань. Прошли Монплезир, о ко­тором нам рассказывал Кадурин. Со всего света люди приезжали, чтобы посмотреть на это чудо старинного русского искусства. Что-то теперь с ним?

Скоро рассвет. Надо укрытие искать.

В полутьме береговые очертания обманчивы. Гребем, думаем – вот камыш. Подошли, а это голый берег. Набежавшая волна обнажила скрытые под водой заграждения, на которых висели маленькие бом­бочки.

Острый кол, вбитый в грунт, распорол резиновый борт шлюпки. Теперь она не годится, но не кинешь. Выбросит на берег волной, и гитлеровцы сразу начнут искать нас. Бредем в гидрокомбинезонах и свернутую шлюпку за собой тянем.

Уже совсем рассвело, когда, наконец, наткнулись на камыши. Не поставлены ли здесь вражеские «секреты»? На всякий случай вытащили пистолеты и осторожно, без единого всплеска, вошли. Спрятались в са­мой гуще. Изрезали лодку в лапшу и утопили. Только трос с нее сняли да резиновый карман с продуктами вырезали.

Прислушиваемся к каждому звуку. То выстрел раздастся, то голоса доносятся. Весь день так и просидели в воде, почти не двигаясь.

Снова целую ночь воду ногами месили, осматривая побережье. Вода уже чертом пахнет. Гидрокомбинезоны воздуха не пропускают, резина же на тебе. Сырость внутри скапливается, жарища. Тело совсем не дышит. Просто пытка. Не только в воде, в сухой комнате посиди закупоренный в этом мешке – взвоешь! А мы вторые сутки уже не сни­маем, негде. Чувствую, что не выдержу больше. Захотелось на сушу. Забейко говорит:

– Помню, в детстве слышал: мальчика покрыли бронзовой крас­кой для красоты, чтобы людям показывать. А он и умер. Все поры на коже оказались закрытыми...

– Отставить! – строго сказал Кадурин. – Терпи!

Он сам чуть не падает от усталости. Вскоре заметили заросли, прямо в воду спускаются. Заграждений никаких нет.

– А ну, «гуси-лебеди», выйдем здесь, – говорит Кадурин. – Это Александрия. Передохнем.

Прокрались сквозь кусты на крошечную полянку и сразу оттянули воротники костюмов, хоть немножко воздуха впустить, охладить раз­горяченное тело. Спать потянуло, но опасно. Кто знает, куда забрались.

Светает. Забейко толкнул меня в бок: «Гляди!» Поднял голову: батюшки, у самого носа замаскированные орудия: одно, другое, третье! Сверху сетка протянута, а на ней пучки мочала, раскрашенные в раз­ные цвета, чтобы наши самолеты не разглядели неприятельскую батарею.

Кадурин у куста лежит. И за ним тоже ствол торчит, ветками завален.

Ну и попали!

Какой-то стук раздался. Оглянулись – землянка рядом. Дверь от­крывается, и оттуда выходит громадный рыжий фриц с заспанной мор­дой. В руке котелок держит. Направился прямо к Кадурину. Стал мыть над ним котелок, старательно трет. Мы так и замерли: вдруг догадается, что у его ног не камень, а человек лежит? Забейко сделался белее по­лотна. Выхватил пистолет и навел на фрица. А тот кончил мыть и вы­плеснул грязную воду на Кадурина. Выстрелил бы Забейко, едва успел его за руку схватить. Он только зубами заскрипел.

Еще двое в касках вышли из землянки, тоже с котелками, по тро­пинке побежали. Рыжий что-то крикнул им и кинулся догонять.

Тут Кадурин переполз к нам, и мы, как ящерицы, юркнули в гущу зелени. Теперь ни назад ни вперед. Хорошо, что костюмы зеленые, с ли­стьями сливаются. Пистолеты на курке держим, сквозь ветки на дорож­ку поглядываем. Фрицы вернулись в землянку. Напряжение у нас спало.

– Ох, что со мной было, – говорит Кадурин, – когда он подошел, я будто окаменел и даже дышать перестал.

– Так и хочется заложить гранату в их берлогу, – сказал Забей­ко, – да в каждый ствол по парочке закатить! Эх, и рвануло бы их во все стороны!

– Петергоф оберегаем, давно бы Кронштадт из всех орудий ударил.

– Ничего, теперь-то уж точно наши артиллеристы в этом месте их кокнут и Петергоф не испортят!

Неприятельский лагерь проснулся. Неподалеку запиликали на губ­ной гармошке. «Возле Нижнего дворца играют, – говорит Кадурин. – Развлекаются!»

Запах душистых сигарет донесся и обеда. Вспомнили, что голодны. Осторожно вскрыли ножом консервы. Одной рукой едим, а во второй пистолет зажат. Вдруг какой-нибудь фриц вздумает в кусты сунуться? Сейчас бы и рады в воду, да не выбраться отсюда. По тропинке гитле­ровцы снуют. Рассматриваем орудия, что вокруг нас стоят, даже солдат пересчитали, которые мимо проходят...

С наступлением темноты сползли в воду. Шли очень тихо, чтобы не нарваться на вражеские «секреты». В одном месте Кадурин стал пристально разглядывать кусты. И говорит: «Определенно, здесь они ни­когда не росли». Вдруг послышался негромкий разговор. По берегу замелькали тени. Мы сразу же опустились на дно и дышим через ка­мышинки, которые несли с собой на всякий случай.

Через некоторое время поднялись. Голоса замерли вдали. Забейко подплыл к берегу. У него зрение острое, видит – земля свежая, гитле­ровцы недавно вкопали здесь кустики, чтобы прикрыть свое пулеметное гнездо. Кадурин сверился по компасу и точно засек эту вражескую точку.

Прошли еще с полкилометра. У берега громадный валун лежит. Посмотрели на карту побережья – не было раньше этого камня. За ним могли укрываться вражеские дозоры. Забейко хотел идти пощупать подозрительный валун, не из фанеры ли сделан, но Кадурин не раз­решил. Стрелка на голубоватом циферблате компаса бешено вращалась, чувствуя поблизости металл.

– Заминировано! – сказал нам командир.

Пришлось проползти под водой опять с тростинками во рту.

Под утро оказались у Стрельнинской пристани. Старинный синий домик на берегу, двухэтажный, с балконами, и там гитлеровских сол­дат битком набито. После завтрака бегают посуду мыть. Через несколь­ко дней наша разведгруппа связками гранат уничтожила их всех до единого.

* * *

В условленном месте целый день прождали свой катер. Запас продовольствия кончился. Хватились НЗ – шоколада, а он весь растаял в гидрокомбинезонах. Ягод в парке нет, все оборваны. Грызем кору и еловую хвою. Забейко путеводитель читает. «Петергоф-то, оказывается, – говорит он нам, – Петр намеревался сперва здесь, в Стрельне, построить. И каскады такие же сделать. Смотрите, канал тут есть и дворец на горе. Вот вернусь с разведки, обязательно все-все прочитаю о Петер­гофе!»

Нет и нет катера. Сутки прошли. Что-то там случилось. Самим надо выбираться. А путь нам преграждает открытая врагу стрельнинская бухта. У нас ни кислородных костюмов, ни шлюпки.

В парке множество деревьев срублено гитлеровцами для дзотов. Поленницы дров высятся. «Ну, разве не варвары? – с укоризной говорит Забейко. – Сколько леса уничтожить!»

Стали плот сооружать. Трос у нас остался от резиновой шлюпки. Связали им несколько бревен.

Ночью отвалили от берега. Вдруг кричат: «Иван!»

А мы вперед продвигаемся. Снова окрик: «Плыви сюда, стрелять буду!» А мы дальше продвигаемся. Тихо стало. Еще прокричали два раза и выпустили ракету, вторую, третью. Скорей свернули в камыши. Они давай туда палить. А мы все дальше от этого места к берегу от­ходим. Скрылись, как гуси, в самых густых зарослях...

Страшно есть хочется! Стали выдергивать камышинки. Сам корешок беленький, мягкий, правда, безвкусный, но, наверное, питательные веще­ства имеет. Подкрепились и снова стали уходить.

Разгребаем камыши – тучи мошкары поднимаются. Мелкие-мелкие мошки нависли над головами. Сроду такой твари не видел! Водой обли­ваемся, ныряем в воду. Только вылезем, а их опять полчища. Смот­рим друг на друга и не узнаем. Все лица распухшие, глаза ничего не видят.

Решили выйти из этого болота и пробиваться к нейтральной зоне. Пристань огибать долго, она далеко в море уходит, сразу нас увидят.

Только показались из зарослей, опять ракетами все осветили. Сна­ряд рядом упал, воздушной волной плот раскидало по бревнышку. Осколок пробил мой комбинезон и застрял в мякоти ноги. Вода заливать начала, на грунт потянуло. Кадурин говорит Забейко: «Тимофей, плыви скорее вокруг пристани, посмотри, не встречают ли там?»

Ушел он, а мы с Колей зацепились за бревно и поплыли. Боль в ноге страшная. Хотели рану перевязать в воде – никак не удается, бревно скользкое. А гитлеровцы бьют по зарослям, думают, что мы на прежнем месте.

Выбрались наконец на берег. Кадурин меня поддерживает. Смо­трим, Забейко сидит в воде. «Свои не подпускают, – говорит, – за не­приятеля приняли». И действительно, только мы вышли к нашим окопам на передовой, как врежут из станкового пулемета – головы не дают поднять.

Обычно, когда разведчики уходят, все воинские части и дозоры пре­дупреждаются: на таком-то участке действуют разведчики. А мы обя­заны были вернуться на катере совсем в другом месте. Здесь нас не ждали, потому и встретили так неприветливо.

Кадурин и Забейко перетащили меня в рыбачий канальчик, встали во весь рост и подняли руки вверх. Тут нас и взяли в плен наши сол­даты. Повели на командный пункт. А навстречу начальник опергруппы дорогу переходит. «Вот, – говорим, – наш капитан».

– Товарищ капитан, это ваши люди?

А нас разве узнаешь. Смотреть страшно: гидрокомбинезоны разо­драны, гимнастерки без рукавов, мокрые, распухшие.

Капитан пригляделся к нам:

– Это же «гуси-лебеди»! Но что за вид?

Он сразу посадил нас в машину и отправил в штаб. Доложили мы там обстоятельно о прибрежной разведке, и наши батареи точно ударили по гитлеровским укреплениям: за оскверненный Петергоф! За срублен­ные рощи! За умолкнувшие фонтаны!

3. Снегурочки

А с наступлением зимы «гуси-лебеди» превратились в «снегурочек». Высматривали движение неприятельских частей по линии Володарка – Стрельна – Петергоф. С ночи ложились в мешки на лед, метрах в трех­стах от вражеского берега. Надевали белые халаты с блестками. Сверху подзасыплют еще снежком, чтобы слиться с местностью. Белая марлечка на лице. Утром летит самолет и совсем не замечает нас. Питание с со­бой, тут и ели в мешке. Целый день наблюдали, что творится во враже­ском стане, и сообщали обо всем в штаб.

Помню, однажды выскакивают с криком немецкие солдаты на лед, рубят воронки и ставят в них щиты-мишени. Прямо против нас готовятся стрелять. А из мешка сразу не вылезешь. Если покажешься, то как чер­ный жук на белой бумаге. Солдат целая рота. Ну думаем, пропали! Кричать друг другу – далеко лежим, да и шевелиться опасно. Дело табак!

А наши дальномерщики наблюдали. Видят, нам угрожает опасность. С ближней батареи нашим стрелять нельзя. Как только она своими хо­ботками-стволами пошевелит, вся немецкая артиллерия на нее обру­шится

Сообщили на дальнюю батарею в Лисий Нос. Оттуда из трех ору­дий и ударили по фашистам! Паника, крики, раненых хватают, убитых тащат. Еще, еще ударили! Снаряды прямо через наши головы свистят.

Мы вжались поглубже в снег. А фашисты врассыпную. И щиты оста­вили. Сами стали мишенью для наших снарядов. Мало, кто убежал. А мы продолжали наблюдение до вечера, пока смена не пришла.

Так зимой и летом в годы жестокой блокады обороняли город Ленина наши водолазы-разведчики.