Онлайн чтение книги Матрос с «Бремена» Sailor off the Bremen
«Мой бутончик!»

Моллой, открыв ключом дверь своего дома, неслышно вошел в гостиную. Осторожно положил сверток на библиотечный столик из пожелтевшего дуба, рядом с аккуратной пачкой старых журналов «Католическая стража». Полюбовавшись свертком, улыбнулся, и улыбка осветила его задубевшее от сурового климата старческое лицо. Сняв шляпу, как и полагается воспитанному человеку, заорал:

— Бесси! Бесси!

Голос его зазвенел, как трамвайный звонок, по всем пяти комнатам квартиры.

Бесси впопыхах выскочила из спальни и стремительно вбежала в гостиную. Седые волосы развевались за спиной, а ее не спрятанная в корсет богатая плоть колыхалась под домашним халатом.

— Что стряслось? — крикнула она, еще даже не видя Моллоя. — Ты в своем уме, Винсент?

— Моя дорогая Бесси! — Моллой подошел к ней и крепко обнял. — Мой бутончик! — И неловко поцеловал ее, попав в правый глаз — она в этот момент, дернув головой, отстранилась от него.

— Ну и запашок! — констатировала она холодно, отбиваясь от его объятий. — Ничего не скажешь!

— Ты знаешь, какой сегодня день? — Моллой снова схватил ее в охапку.

— Суббота. — Бесси заталкивала его всем телом на стул. — Да от тебя и разит так, как должно разить в субботу.

— Сегодня, — вещал Моллой со стула, глубоко в него провалившись, — в этот день мы с тобой поженились! Четырнадцатое марта, такой счастливый день! Ну-ка, поцелуй меня, Бесси, мой бутончик! Это произошло ровно двадцать шесть лет назад, четырнадцатого марта. Моя дорогая девственница невеста. Неужели не помнишь, Бесси?

— Конечно, помню, — строго ответила Бесси; потом словно оттаяла: — Кто может тебя забыть, Винсент! — нежно произнесла она, целуя его в лысину и приглаживая оставшиеся редкие седые волоски. — Это был великий день! — И снова поцеловала его в лысину.

Винсент ласково держал ее за руку.

— Ну-ка, посмотри на столик, Бесси! Что там так и глядит тебе в глаза? — Свободной рукой он махал широко и вальяжно в сторону библиотечного столика. — Двадцать шесть лет! Ну, давай, не стесняйся, вскрывай!

Поцеловав его еще раз в ту же точку, Бесси подошла к столику и разорвала бумагу на свертке.

— Боже, «Четыре розы»! — радостно воскликнула она, поднимая бутылку. — Какой ты все же предупредительный, внимательный муж, Винсент!

Винсент сиял от ее похвалы.

— Целая четверть! — сообщил он. — Самый лучший сорт, какой только можно купить за деньги. Купаж неразбавленного виски!

Бесси уже проворно открывала большую бутылку.

— Знаешь, лежала я на спине в своей спальне, и меня вдруг охватила такая мрачная меланхолия. Ведь годы-то бегут, просто летят. — Она с трудом отворачивала винтовую «шлюпку». — С этим — горя как не бывало! — И с наслаждением, закрыв глаза, понюхала бутылку. — Странно: какой приятный запах у горлышка и каким ужасным он становится, когда им разит от мужчины! Винсент, очень приятно, что ты все же вспомнил обо мне!

Как и полагается настоящему мужу, Моллой подошел к ней и обнял одной рукой. Пальцы его провалились в мякоть ее большого, дряблого бедра.

— Сегодня, моя старая леди, — объявил он, — мы станем самой счастливой парой во всем Бруклине! — И взял в руки бутылку.

— Ах, Винсент, — прошептала Бесси, — ведь все было не так плохо, а, — что скажешь? Умоляю тебя, только не из горлышка! Это неприлично. Пойдем посидим на кухне, там довольно светло.

Взяв друг друга под руку, отправились на кухню. Моллой не расставался с бутылкой. Бесси принесла два стакана, для воды и вина, и устроилась за кухонным столом, напротив Моллоя, улыбаясь мужу. А тот со знанием дела разливал виски по стаканам. Наконец они подняли их.

— За неумирающую любовь! — негромко провозгласил Моллой, с глазами на мокром месте.

— За твою и мою любовь, — откликнулась Бесси, тоже растроганно заморгав.

Осушили по стакану, улыбнулись друг другу. Моллой, не теряя времени даром, вновь их наполнил.

— Вот это — настоящее виски, — объяснил он. — Виски для торжественных случаев, для годовщин. В день нашей свадьбы шампанское текло рекой. В шесть утра торжество еще было в самом разгаре. — И покачал, довольный, головой, вспоминая о прошлом; затем снова разлил виски по стаканам.

— Да-а, — задумчиво произнесла Бесси, — милая компания тогда подобралась… Ты помнишь? Пятеро из приглашенных когда-то просили моей руки; все пели, танцевали, дурачились…

— В то время, — согласился с ней Моллой, — ты в Бруклине была баба первый сорт, ничего не скажешь. Мой бутончик! — И, закинув голову, опорожнил очередной стакан. — Да уж, кое-что мне досталось, — кое-что стоящее…

Моллой громко хохотал, наливая себе и Бесси снова.

— Боже мой, как все же приятно быть двадцатилетним парнем! Господи, какое счастье!

— Я помню тебя… — начала Бесси, держа руку на фарфоровой крышке кухонного стола. — С этими рыжими усами, лицо моложавое… готов выпить с любым желающим… обожаешь похохотать с девицами, шлепнуть по заднице… красив как король… А в голове бурлит столько мыслей, — как уничтожить весь мир, постепенно, по частям. Ах, что это был за день! — И, то и дело вздыхая, подносила ко рту стакан.

— Но, мир, увы, до сих пор стоит на прежнем месте, — отметил Моллой, трезвея. — Винсент Моллой за последние двадцать шесть лет не причинил ему заметного вреда. Помнишь, я говорил тебе, что стану мэром Нью-Йорка?

— Конечно, — тихо подтвердила Бесси, медленно потягивая виски. — И я верила тебе, каждому твоему слову.

— И вот я стал семейным человеком, — Моллой мрачно глядел в стакан, медленно разгоняя его содержимое, — почтовым служащим. И это тот, кто в молодости обладал таким несокрушимым темпераментом! — Горечь прозвучала в его голосе.

— Истина заключается в том, — подхватила Бесси, — что, независимо от того, семейный ты человек или несемейный, — все равно стал бы почтовым служащим.

— Это с твоей стороны горький упрек, — отвечал Моллой с чувством собственного достоинства. — Очень горький упрек. От собственной жены! Кто заставлял меня сидеть по вечерам дома, развлекать тебя и детишек? А мне тогда требовалось проводить все свободное время в барах, в клубах демократов, заводить полезные знакомства.

— Ты якшался со всякими подонками. — Бесси выпрямилась на стуле. — Самые для тебя подходящие друзья.

— Нет, ты так со мной не разговаривай! — уже возмущался Моллой. — Тем более в годовщину свадьбы! Нам бы радоваться, праздновать, веселиться…

— Ну-ка, передай мне бутылку! — потребовала Бесси.

Моллой пододвинул к ней бутылку, и теперь она разлила виски по стаканам.

— Ты был в молодости таким, что с тебя и на минуту глаз нельзя было спускать.

— Как ты со мной разговариваешь, Бесси! Так нельзя…

— Мэр города Нью-Йорка… Избранный женским электоратом.

— Ты несправедлива ко мне, Бесси! — жалобно запротестовал Моллой, вытирая виски с подбородка. — Несправедливая женщина! Винсент Моллой всегда хранил супружескую верность, все равно что отлитый в бронзе святой, — все двадцать шесть лет семейной жизни. И вот вам, пожалуйста, награда! Да еще в день годовщины свадьбы. Господи, прости мою грешную душу!

— Ну, так расскажи мне о Розе Бауэн, — не унималась Бесси, — о миссис Слоан, о жене Джона Галахера в двадцать втором году…

Моллой вдруг покраснел до корней редких волосков. Лысый его скальп тоже залился краской.

— Ложь! — возопил он. — Ты еще пожалеешь об этом! Я брошу тебе в лицо свое алиби! Обычные грязные сплетни богомольных баб! Все ложь!

— Ну, тогда — миссис Павловски. Ее ты тоже будешь отрицать? Когда я проводила лето одна в Нью-Джерси… — Бесси дрожащей рукой поднесла к губам свой стакан и одним махом его опорожнила. — Что, где твое алиби?

— Только подумать! — забормотал Моллой со слезами на глазах. — Вот сижу я здесь, перед тобой, сердце мое изнывает от любви к тебе после прожитых двадцати шести лет, — сижу и распиваю с тобой бутылку самого лучшего виски, которую только можно купить за деньги! А ты мне рассказываешь свои непристойные байки… Неужели тебе не стыдно? Нет, тебе должно быть стыдно!

Помолчал, потягивая из стакана виски, затем, подавшись всем телом к столу, заговорил, призвав на помощь все свои способности к логическому убеждению, чтобы яснее донести до ее сознания свою точку зрения.

— Почему же ты молчала в двадцать втором году? Почему ни словом не обмолвилась, когда вернулась из Нью-Джерси, если вдруг почувствовала — здесь что-то нечисто? Ну-ка, отвечай мне на эти вопросы! — прогремел он.

— Только ради детей, — тихо ответила Бесси. — Ради этих милых, невинных крошек, у которых такой непутевый отец. — И заплакала, вытирая нос концом фартука.

— Заткнись! — приказал ей Моллой. — И больше не смей раскрывать рта, когда говорит твой муж!

— Ах, милые мои детки! — При этой мысли она уронила голову на стол и еще пуще заревела. — Эти чистые ангелочки с крылышками! Им приходилось жить в атмосфере, пропитанной похотью и развратом…

— Это ты обо мне?! — заорал во все горло, не щадя голосовых связок, Моллой, угрожающе поднимаясь с места; шея его у воротника побагровела. — Я спрашиваю: ты говоришь это обо мне?

— У них, несчастных, отец и носа не казал в церковь со времен Первой мировой войны. Богоненавистник, неверующий — великий грешник!

Моллой допил свое виски и снова сел, пребывая в какой-то неуверенности.

— Ты старая женщина с острым язычком. Ты погубила всю мою жизнь. Так дай же мне прожить последние несколько лет спокойно, прошу тебя!

— Какой же ты можешь подать пример своим детям? Чему ты можешь научить их? Да ничему, кроме дурного. Испорченный человек с головы до пят! — Бесси завывала, качаясь всем телом взад и вперед. — Потешаешься над предписаниями Бога и человека, развращаешь умы молодых своими дикими, греховными мыслями!

— Ну-ка, назови хотя бы одну мою дикую мысль! — орал Моллой. — Хотя бы одну греховную, которую я внушаю своим детям! Приведи примеры!

— Ты отвращаешь наших юных, чудных, самых дорогих созданий от Бога, ты учишь их презирать Его…

— Да как ты смеешь обвинять меня в этом?! — взревел Моллой. — Ты и эту вину взваливаешь на меня? Отвечай! — Он встал — его сильно шатало.

— Наша маленькая Катрин! Ее обманули, заставили любить отца…

— «Обманули»? Предупреждаю тебя, злобная ты женщина, что не посмотрю, годовщина у нас сегодня или не годовщина…

— Дорогую Катрин, самую красивую, самую симпатичную из всех! Ребенка, на которого я могу положиться в старости. Как она могла выйти за протестанта1?! — Бесси, утратив самообладание, горько плакала, все качаясь пышным телом взад и вперед.

Моллой стоял перед ней, утратив дар речи. Его все сильнее охватывал приступ гнева, он шевелил губами, пытаясь отыскать нужные, разящие наповал слова.

— Ты что, считаешь, это я заставил ее выйти замуж за лютеранина? Говори, не таись, ты, пьяная бабка! Выходит, по-твоему, я бросил ее в объятия протестанта?

— Да, ты! — закричала Бесси. — Я не отказываюсь от своих слов! Ты всегда потешался, насмешничал над истинной верой! Ноги твоей не бывало в церкви! И обувь не снимал, когда к нам в дом приходил священник…

— Ты что это, серьезно? — тихо проговорил Моллой. — Ты отдаешь себе отчет, что говоришь?

— Катрин, бедная моя доченька! Пусть сегодня благодарит отца, — Бесси патетически вскинула голову, — что замужем за протестантом, и это — на всю жизнь!

Моллой, тряхнув бутылкой, чтобы убедиться, что она пуста, с размаху ударил ею Бесси по голове. Кровь, с остатками виски, заструилась по ее лицу. Медленно, качнувшись раз-другой, она, не произнеся ни звука, свалилась на пол.

— Так тебе и надо!

Довольный Моллой уселся на свое место, с отбитым горлышком в руках. Сразу отрезвев, он разглядывал жену: казалось, она так удобно, свернувшись калачиком, устроилась на линолеуме… Кровь медленно сочится из-под затылка, образуя темную лужицу.

Поразмыслив, Моллой встал и пошел к телефону.

— Пришлите срочно «скорую»! — И тут же положил трубку.

Вернулся на кухню, снова сел за стол и, положив голову на руки, заснул.

Когда вошел врач, Моллой тут же проснулся; с интересом смотрел, как он перевязывает голову жены. Бесси пришла в сознание; веки ее сильно опухли; она безмолвно сидела на полу.

Наблюдая за работой врача, Моллой объяснял любопытным соседям, сгрудившимся у двери:

— Нечаянно упала бутылка — прямо на голову. Такая женщина! Не повезло ей — бутылка в голову угодила…

Молодой доктор, закончив с ней возиться, привычно, внимательно вгляделся в свою пациентку, потом — в ее мужа.

— Лучше доставить ее в больницу, — бросил он водителю. — Давай уложим на носилки.

Водитель начал было разматывать носилки, но Моллой широким жестом остановил его:

— Нет, дорогой, ничего такого не требуется. Не вижу никакой необходимости увозить мою жену из дома.

— Да вы только посмотрите на нее! — возразил доктор.

— Ничего из вашей затеи не выйдет, молодой человек! — стоял на своем Моллой. — Она чувствует себя неплохо и никуда отсюда не поедет. Не к чему устраивать зрелище для соседей. — И позвал ее: — Бесси! Бесси! Ну-ка, вставай, покажи им, что можешь стоять на ногах!

Она не двигалась. Просунув руки ей под мышки, он поднял ее. Она стояла, покачиваясь, в полубессознательном состоянии.

— Вот так, моя старая леди! — произнес Моллой. — Запомните: все члены нашей семьи — люди стойкие, выносливые. Какая женщина, а? Пример для всех! Ладно, увозите ее, доктор!

Врач «скорой», недоуменно покачав головой, повел Бесси к выходу; потом, осторожно поддерживая, вниз, по трем лестничным пролетам. Моллой наблюдал за ними с верхней площадки. А когда они скрылись за тяжелой входной дверью, повернулся к соседям.

— Какая женщина! Сколько в ней благородства! Бабушка уже! Сегодня годовщина нашей свадьбы, — хотите верьте, хотите нет. Двадцать шесть лет прошло с того дня… Невероятно! И гордая какая! Двадцать шесть лет назад во всем Бруклине красивее ее женщины не было. Годовщина у нас сегодня, да… Вот что: приглашаю вас всех пропустить по такому торжественному случаю по рюмочке! Только… эту бутылку не вернешь — разбилась… Подумать только — целая кварта!

И Моллой с самым серьезным видом вошел к себе, захлопнув дверь перед носом соседей. Поместился за кухонным столом, положил голову на руки и заснул безмятежным сном.