Онлайн чтение книги Салават Юлаев
ГЛАВА ПЕРВАЯ

Светало. Из горной теснины, где рвалась и клокотала между камнями речка, подымался клочьями бородатый туман, цеплялся за скалы, тянулся по кривым лапам сосен и ползал огромной змеёй по долине правого берега.

Лошадей не было видно. Если бы не знать, что по берегу ходит табун, то их можно было принять за сказочных чудищ, обросших туманом, как шерстью.

В высокой росистой траве нырнула собака. Почуяв знакомый запах, жеребец, вожак табуна, фыркнул и спокойно сощипнул из-под ног пучок росистой сочной травы. За собакой появился из тумана человек. Но запах его вожаку табуна был тоже знаком, как запах собаки, и жеребец, не тревожась больше, махнул хвостом и густо, бодро заржал. Молодые жеребчики в табуне вторили ему весело и крикливо. Вожак табуна потянулся мордой к пришедшему человеку, ожидая привычной подачки.

— Ай ты хитрый какой — догадался! — засмеялся человек, протянув жеребцу половину лепёшки, которую тот осторожно взял из рук одними губами.

Другой половиной лепёшки человек подманил молодого гнедка, и как только тот доверчиво потянулся к приманке, так тотчас тугая петля волосяного аркана обвила его шею. Жеребчик рванулся, попробовал вскинуться на дыбы, но, затянув ещё крепче петлю, растерянно остановился, и не успел он опомниться, как тотчас был ловко взнуздан, и всадник, уже вскочив ему на спину, свистнул… Жеребчик попробовал снова вскочить на дыбы, но, осаженный крепкой привычной рукой, опустил передние копыта, сделал несколько капризных скачков и, дрожащий, разгневанный, присмирел…

— Пошёл! — крикнул всадник.

И, подчиняясь узде и спокойному, уверенному голосу, жеребец ровно а глухо забарабанил нековаными копытами, мчась в сторону гор, мимо кочевья, которое раскинулось по туманной долине возле подножия скалистой горы, возвышавшейся над рекой. Оставив кочевье позади и поднимаясь крутой тропинкой в гору, всадник чуть придержал коня и прислушался. Впереди топотала другая лошадь, скрытая за извилистыми поворотами горной тропы.

— Кинзя-а! — крикнул всадник.

— Эге, Салават! — отозвался его товарищ, ехавший впереди по тропинке.

Над ухом жеребчика повелительно свистнула плеть, он рванулся, замелькали навстречу кусты, посыпались камни из-под копыт под кручу, и вот уже всадник нагнал второго. Обоим товарищам было лет по четырнадцать. Они были почти одинаково одеты, в сермяжные чекмени, обшитые красной тесьмой, в лисьи шапки и белые с сермяжными голенищами сапоги. За плечами у того и другого было по луку и по полному колчану стрел, но ехавший впереди Кинзя был не по-юношески толст и приземист, а Салават строен и не по возрасту высок и широкоплеч.

— Ты засоня и суслик, а, видно, сон потерял сегодня — так рано вскочил! — сказал Салават. — Совсем не ложился, что ли?

— Хамит ещё раньше вскочил. Я давно уже слышал, как он впереди поёт.

— Слишком рано приехать тоже ведь не годится, — возразил Салават. — Старики орлы увидят опасность да вовсе не вылетят из гнезда.

— Хами-ит! — закричали товарищи.

Третий друг откликнулся сверху пронзительным свистом. И вот вдогонку за ним поскакали они по извилистой горной тропе.

Туман остался теперь далеко внизу, скрыв от глаз всадников родное кочевье. Солнце ещё не взошло, но утро уже светилось в траве и на листьях деревьев ожиданием праздничного мгновения, когда на вершины гор брызнет первый сверкающий луч. Радость грядущего дня, его безмятежное ликование отражались и в юных взорах друзей. «Какая весёлая и хорошая жизнь!»

Скачки на незасёдланных лошадях, купание в стремительных горных речках, охота за барсуками, травля соколом тетеревиных выводков и перепёлок по степям и погоня на лошади за лисицей только с одной плёткой в руках — все это были их общие забавы. По обычаю, каждый из этих мальчиков в трёхлетнем возрасте посажен был своим отцом на седло, а в семь лет умел уже сам вскарабкаться на лошадиную спину, без помощи взрослых.

Сегодня задумали мальчики ещё неизведанную охотничью потеху, которая в обычае была только у взрослых жягетов: они отправились охотиться на орлов. Ребята сами выследили в расселине между скал гнездо хищников, которые несколько раз в последние дни уносили из стада только что родившихся барашков, таскали кур и гусей. За убитого ястреба или коршуна удальцу охотнику с каждого коша давали в подарок яйца. За убитого орла полагалось давать гусей и барашков. Ребята не раз видали в прошлые годы, как взрослые юноши, собравшись гурьбой, отправлялись, бывало, на опасную охоту по скалам, а возвратясь, возили по всем кочевкам добычу и получали за то в награду барашков, которых тут же кололи, чтобы отпраздновать удачу, сварив бешбармак на целый аул.

Брат Салавата Сулейман дня два назад намекнул, что он с товарищами собирается через несколько дней накормить бешбармаком все кочевье. Салават тотчас решил со своими друзьями опередить старших в этой опасной, но удалой охоте.

Всем троим друзьям до смерти хотелось, кроме того, добыть живыми орлят, чтобы смолоду приручить их и сделать охотничьей птицей. То, что орлы так обнаглели, таская в гнездо ягнят, доказывало, что у них уже подрастают птенцы, которые сами могут клевать добычу. Это была самая подходящая пора, чтобы начать приручение дикой птицы, с которой потом можно охотиться не только на уток, гусей и дроф, но даже на зайцев, на молодых горных козлят, на куниц и барсуков.

К тому же приближались дни сабантуя, весёлого весеннего праздника «свадьбы плуга», когда устраиваются игры молодёжи и взрослых, состязания в скачках, борьба, джигитовка, стрельба из лука. Принять участие в состязаниях было мечтой Салавата, а доказать своё право считаться взрослым можно было, только добившись победы, которая стоит жягета. Такою победой должна была стать удача в орлиной охоте.

Двое друзей догнали опередившего их товарища.

— Ты чего так рано вскочил, Хамит?! — окликнул толстяк Кинзя. — Опять муравьиное масло искал? Не нашёл?

Хамит раскопал не меньше двухсот муравейников, руки его распухли от муравьиных укусов, а «муравьиное масло», по поверью — чудесное средство разбогатеть, скрытое на самом дне некоторых муравейников, все никак не давалось…

Хамит был щупленький, с острыми скулами, узенькими колючими глазами, юркий и ловкий. Он и по возрасту был моложе своих товарищей, а дружбой с ними двоими он был обязан тому, что был сыном лучника, делавшего превосходные луки и верные стрелы. Одет он был небогато и рядом с товарищами выглядел оборванцем: ведь Салават был сыном старшины, а Кинзя сыном муллы — сыновьями самых знатных людей.

— А если бы ты нашёл муравьиное масло, то что бы сделал? — спросил Салават Хамита.

— Купил бы новые красные сапоги, малахай и белый бешмет, купил бы седло с серебряными стременами, отцу купил бы у русских в Муратовке новый топор и хороший стальной нож, тётке платье, сестре купил бы в приданое алмизю из одних золотых и ещё… зарезал бы жирного жеребёнка и накормил бы всех мясом.

— А ещё?

— А ещё я отцу поставил бы кош из нового войлока и купил бы четыре подушки, четыре кошмы, четыре одеяла…

— А ещё? — подзадорил и Кинзя.

— А ещё я купил бы… — Хамит задумался. — Да ну вас совсем! Вот пристали! — воскликнул он. — Как найду, так увидите сами… А ты бы что сделал? — спросил он Кинзю.

— Я бы купил себе сто табунов лошадей, сто тысяч овец, три красивых жены, семь бочек мёда, триста кошей — на целый юрт, построил бы сто мечетей, завёл бы себе десять шуб — три на соболях, три на белках, три на лисицах, три на горностаях…

— Двенадцать! — воскликнул Салават.

— Что двенадцать?

— Ты сказал десять шуб, а сам насчитал уже двенадцать. Прибавь три медвежьих — будет пятнадцать, потом три хорьковых — восемнадцать, три рысьих…

— Дурак! — перебил Кинзя. — А ты бы что сделал?

— Нет, ты скажи, как бы ты стал носить двадцать одну шубу?! Эх, мулла Кинзя, тебе надо бы было ещё караван верблюдов, чтобы возить за тобою шубы.

— Первым верблюдом я взял бы тебя… А ты нам скажи, ты бы что сделал, если бы нашёл?

— Я бы… — Салават призадумался. — Я бы купил нам всем троим по арабскому скакуну, брату Сулейману я подарил бы булатный кинжал, брату Ракаю — самый лучший чёлн и рыбацкие сети. Кинзе подарил бы двадцать пять шуб, тебе, Хамит, я купил бы крепкие штаны, новые сапоги, шапку с бархатным верхом, отцу подарил бы десять халатов, ружьё, как у русских солдат на заводах, кош из верблюжьей шерсти, матери — одеяло из лебяжьего пуха и десять подушек, себе самому я…

— Тише! — предостерёг Хамит.

Они добрались как раз до подножия скалы, у которой в расселине жили выслеженные ими орлы. Дальше ехать было уже некуда. Мальчики отпустили лошадей и, связавшись между собою верёвками, стали карабкаться вверх: маленький, ловкий и юркий Хамит впереди, за ним Кинзя, а самый сильный из них — Салават — позади всех, чтобы удержать, если кто-нибудь из них поскользнётся. Они карабкались молча, цепляясь за выступы камня, за скрюченные крепкие корни горных кустарников, за их колючие ветви. Путь был не лёгок, но вот наконец они добрались до узенькой плоской площадки, которая находилась как раз над расселиной скалы, где было гнездо орлов. Чтобы добраться до самого гнезда, отсюда надо было спускаться к нему на верёвках. Ребята бросили жребий. Кинзе досталось остаться тут, наверху, чтобы следить за возвращением орлов, а Салавату с Хамитом — спускаться в гнездо.

Они опоясались верёвками и скрылись внизу под скалой, за камнями. Только верёвки, которые были привязаны к одинокой горной сосне, росшей у самой вершины, чуть шевелясь, подавали Кинзе знак, что товарищи осторожно спускаются.

Кинзя остался один. Необъятная ширь открывалась вокруг. Небо было сверкающе-голубое. Солнце взошло как-то незаметно и теперь уже начинало палить. Высокие хребты окружающих гор лежали внизу, как будто какие-то мирные громадные звери спали в зелёных просторах степей… Вон та гора зовётся Медведь. И в самом деле, она так похожа на медведя, который роется в муравейнике, уткнувшись носом в самую землю, или лакомится черникой. А дальше Змея-гора — ишь как вьётся её хребет!.. Озера и реки лежат как на ладони. Табуны похожи на стаи каких-то букашек… Кинзя всё это видел сотни раз и каждый раз был готов заново удивляться на этот необычайный мир, который становился таким маленьким, если глядеть на него с горной вершины.

Но сегодня некогда было любоваться этим странным, забавным миром. Кинзя остался охранять безопасность друзей. Верёвки больше уже не шевелились. Кинзя приготовил лук и стрелу, лёг на живот и заглянул со скалы вниз.

Ему было видно расселину, где находилось гнездо.

Салават уже достиг гнезда и почти висел на верёвке, только одной ногой упираясь в выступ.

Если упасть — разобьёшься, но верёвка крепкая, она выдержит даже самого толстого батыра.

Хамит ещё медлил, держась за куст можжевеля, и не решался повиснуть.

Кинзя услыхал, как из гнезда закричал птенец. Хамит заторопился, скользнул и повис, его верёвка повернулась два раза, раскручиваясь. Салават помог другу укрепиться на высоте гнезда.

Теперь уже оба птенца в гнезде, почуяв опасность, громко кричали. Охотники совещались. Вот Салават скрылся в трещине и тотчас опять показался, уже с орлёнком в руках. Птенец надсадно кричал. Хамит взял его, одной рукой развязал свой пояс и протянул Салавату.

Салават снова скрылся в трещине. В это время Кинзя поднял глаза и только тут почти над собою увидел в небе орла…

— Карагуш! — крикнул он.

Старый орёл возвращался, неся ягнёнка. Он, должно быть, увидел врагов у гнезда, на мгновение застыл в полёте и камнем ринулся вниз. Тетива прозвенела под рукою Кинзи, и стрела вонзилась в ягнёнка. Хищник бросил добычу, защитившую его от верной смерти, взмахнул крыльями и с криком мимо Кинзи устремился к своим птенцам. Навстречу ему прогудела в воздухе стрела Хамита и потонула где-то в долине.

Орёл ударом крыла задел по лицу Салавата, который вынес второго детёныша. Салават едва удержался над пропастью. Ему некогда было искать в колчане стрелу. В руке у него заблестел кинжал.

Орёл увернулся от удара, взлетел и напал на Хамита. Он ударил мальчика клювом в плечо.

Хамит покачнулся, испуганно схватился за верёвку и выпустил из руки птенца, который упал на скалу и, связанный, трепыхался. Хамит схватился за лук.

— Ножом бей, ножом! — закричал ему Салават.

Хамит повис над обрывом, отбиваясь кинжалом от свирепого орла. Салават с поспешностью выбрал стрелу и только было выглянул из щели, где скрывалось гнездо, когда услыхал со скалы крик Кинзи. Он понял, что на второго его товарища напала орлица. Одна из стрел Салавата бесполезно скользнула в воздухе мимо разъярённой самки. Салават наложил было вторую стрелу, но в это время птенец, трепыхавшийся у его ног, пронзительно крикнул. Орёл откликнулся детёнышу с покровительственной яростью и кинулся на Салавата, но верная стрела угодила ему в грудь; однако раненая птица всё же впилась когтями в шею стрелка, как железом, терзая тело. Салават бросил лук и по самую рукоять всадил свой кинжал под крыло орла. Птица упала к его ногам.

Он радостно вскрикнул, но в то же мгновение мимо него мелькнула ширококрылая тень орлицы. Салават позабыл про свою боль и схватился снова за лук. Хамит висел теперь на верёвке, которая медленно раскручивалась. Ему не за что было ухватиться, он поворачивался, прикрывая лицо левой рукой от ударов орлицы, а правой стараясь нанести ей удар ножом. Защищая лицо, он закрыл глаза, и удары ножа падали в воздух, угрожая верёвке. Салават на миг растерялся. Ноги его скользили по камням, закапанным кровью. Но вдруг сообразив, он ногою столкнул птенца вниз с обрыва. Птенец, уже падая с криком, нелепо и неуклюже замахал молодыми крыльями. Но ещё не успел он упасть, как орлица, оставив Хамита, подхватила детёныша на лету.

— На тебе! — крикнул ей Салават, и его стрела вонзилась в спину орлицы, которая стремительно вместе с детёнышем полетела куда-то вниз, под скалу.

Салават ухватил верёвку и из последних сил, напрягаясь, втянул Хамита в трещину, где было гнездо. Оба охотника, взявшись за руки, несмотря на усталость и боль, весело засмеялись.

— Четыре орла! — сказал Салават.

— Четыре орла, — повторил Хамит. И снова оба они засмеялись, хотя были так слабы, что не могли без отдыха влезть обратно на вершину скалы.

Отдохнув, оба мальчика, держась за верёвки, стали карабкаться наверх, неся с собой одного птенца и убитого Салаватом орла.

Кинзи не оказалось на верхней площадке. Они испугались.

— Он упал! — прошептал в испуге за друга Хамит.

— Он кричал, — подтвердил Салават, — но ведь он был привязан!

Тут взгляд его скользнул по стволу, к которому были привязаны их верёвки. Верёвка Кинзи, ослабевшая и спокойная, змейкой вилась под крутой обрыв. Салават рванулся туда сквозь кусты боярышника.

За выступом огромного камня, повисшего над пропастью, на сломленном ветром суку искривлённой сосны, зацепившись штанами, неподвижный, как мёртвый, висел Кинзя…

— Кинзя! Ты жив?! — осторожно окликнул его Салават.

— Жив, — отозвался Кинзя, боясь шевельнуться.

— А что же ты так висишь, как летучая мышь? — со смехом спросил Салават.

— Боюсь, штаны разорвутся — и вниз полечу, — ответил товарищ.

Спустившийся к Салавату Хамит в первый миг тоже не мог удержаться от смеха при взгляде на толстяка, но тотчас же оба они оборвали веселье и шутки, оценив тяжёлое положение друга.

Товарищи, обмотавшись верёвками крепче, чтобы самим не сорваться с камня, осторожно, с большим трудом, обливаясь потом, втащили друга на вершину скалы. Он был не на шутку изранен, и оба товарища сразу забыли о всяких насмешках, поняв, что ему пришлось вынести тут, наверху, нешуточный бой.

— Смеётесь, как дураки, над бедой человека, — ворчал Кинзя. — А тут на меня налетела их целая стая, чуть насмерть не заклевали, да крыльями сбили с камня… Ладно ещё, что штанами за сук зацепился… А вы смеётесь!..

— Ну, будет, не злись, — уговаривая друга Хамит. — Будешь злиться — обратно на сук за штаны повесим. Откуда ты стаю тут взял? Ведь была-то одна орлица.

— Зря болтаешь, Хамит! — оборвал Салават младшего друга. — Кабы Кинзя её не удержал наверху, напали бы на нас сразу двое. Нам плохо тогда пришлось бы!

— Да, справиться было бы трудно! — признал и Хамит.

Кинзя, повеселев, улыбнулся и тут же простил друзьям их шутки.

Спускаясь с кручи утёса, ребята рассказывали друг другу подробности приключения, как будто каждый из них не был его участником. Слушая их, можно было подумать, что они возвращаются не с охоты, а с поля кровавой битвы с многоглавыми великанами-чудовищами, которых могли одолеть только могучие богатыри, избавляя народ от коварных врагов…

У подножия утёса, внизу, они изловили своих лошадей, подобрали убитую орлицу и невдалеке от неё — живого и невредимого птенца, который, ещё не умея взлететь, скачками спасался от них сквозь кусты и, когда его всё же поймали, кричал, щёлкал клювом и дрался когтями.

Спускаясь ниже, на тропе они наткнулись на забытого всеми барашка, пронзённого стрелою Кинзи.

— Вот и твоя птица! — весело воскликнул Салават. — Она сейчас всех нужнее: можно её испечь!

— Чего же не испечь! — согласился Кинзя. — На то бог послал человеку барана!

— Летучего барана! — подхватил Салават. — Никто никогда ещё до Кинзи не стрелял баранов, летающих в небе!

Друзья расположились на открытой горной поляне, с которой виднелось родное кочевье, а если получше всмотреться, то зорким привычным глазом можно было узнать и старшину Юлая, Салаватова отца, который перед утренней молитвой совершал омовение, и муллу, стоявшего у своего коша и говорившего с пастухом, и скакавшего вдоль реки писаря Бухаира, и женщин, доивших кобыл невдалеке от своих кошей, и ребятишек, игравших с собаками на берегу речки.

Кинзя таскал сучья в костёр, Хамит потрошил барашка, а Салават копал яму. Злополучного «летучего барана» уложили на дно ямы, слегка присыпали сверху землёй и на этом месте зажгли костёр.

Пленённые орлята не желали клевать брошенные им ягнячьи кишки. Ягнячьим жиром мальчики намазали свои обмытые в горном роднике раны: Хамит и Кинзя быстро уснули, усталые, разморённые зноем. Дым распугал больно кусающих оводов и докучную мошкару. Жаркое пламя костра теряло свой блеск в полуденных солнечных лучах и казалось прозрачным. Раскалённый над костром воздух струился вверх, как волны чистейшей воды, а видимые за ним леса и горы дрожали и колебались, как отражение в озере.

У Салавата болела разодранная шея. Раны мешали уснуть, и Салават подрёмывал, думая о своём приключении.

Ему представилось, как они возвращаются, как встречает их аул и каждый несёт подарок за избавление от хищников; кто — яйца, кто — лепёшки, кто — гуся, или утку, а богатые — по ягнёнку. Вот так пир, вот так богатство!..

Салават следил за орлятами. Они сидели нахохленные и злые. Костёр их удивлял и пугал, путы на ногах не давали прыгать. Один из птенцов непрестанно клевал кушак Хамита, связывающий его ноги. Иногда он подымал голову и со смешной надменностью оглядывал все вокруг. Вся злость орлиной породы виднелась в его взоре, когда он взглядывал на Салавата. Его отец и мать, убитые, лежали тут же, невдалеке от костра. Коричневое мощное крыло отца было широко откинуто. Салавату не раскинуть так широко рук.

— Батыр кыш! Смелая птица! — произнёс Салават, с восхищением глядя на крыло. — Кочле кыш! Сильная птица…

Салават подбросил сучьев в костёр, прилёг на прежнее место. И, как это часто случалось, в голове Салавата родились и полились из груди слова новой песни:

Песня понравилась Салавату, и он громче и вдохновеннее, с каждым словом смелее, её продолжал:

— Баран готов? Эй, певец! — крикнул Хамит. — Готов, что ли, баран? Нас песнями не накормишь!

— Проспали! Я съел и косточки проглотил!

— Я тоже сожрал бы с костями и с шерстью, — засмеялся Хамит.

— Ещё бы, глядите — уж полдень! — указал на солнце Кинзя.

Салават раскидал костёр. Земля под ним была чёрная, и от неё подымался душистый пар.

— Сейчас мы будем есть батырского барана, — важно сказал Салават.

— Почему батырского? — в один голос спросили Хамит и Кинзя.

— Когда настоящие батыры идут в поход, они не берут с собой котла, чтобы варить салму, пекут барана вот так — в яме. Этому научил людей Аксак-Темир. Он был большой батыр, который провёл жизнь в походах, — пояснил Салават.

Он вынул кинжал и скинул тонкий пласт золы и земли, прикрывавший барашка. Вкусный, дразнящий пар вырвался из ямы клубами.

«Летучий баран» оказался им очень кстати. Косточки его смачно похрустывали на зубах у охотников. Однако, расправившись с целым ягнёнком, мальчики до того почувствовали тяжесть в животах, что тотчас же опять все уснули.

Когда после крепкого безмятежного сна они снова проснулись, занималась уже вечерняя заря. С пением кружились жуки. Орлята спали, прижавшись друг к дружке.

— После батырского барана я выспался, как батыр! — сказал Хамит.

— Эх, если бы от него и вправду стать батыром! — мечтательно протянул Кинзя. — Настоящим батыром, про которого поют песни.

— Да я и сейчас сложил про тебя песню! — сказал Салават.

Чувствуя за словами друга какой-то подвох и насмешку, Кинзя промолчал, но Хамит настойчиво попросил:

— Спой, Салават! Какую ты песню сложил про Кинзю?

Салават не сложил ещё никакой песни, однако настоящий певец не должен отмалчиваться, если у него просят песню. В прошлом году на праздник к шайтан-кудейцам приходил из Китайского юрта певец Керим. Он сказал Салавату, что у настоящего певца песни хранятся в сердце, как стрелы в колчане, чтобы в любой миг можно было достать нужную.

Стремясь не ударить лицом в грязь перед товарищами, Салават не заставил себя упрашивать в запел:

— Спасибо, Салават. Пусть про тебя всю жизнь складывают такие песни, — с обидой сказал толстяк.

— Я пошутил, Кинзя! — воскликнул Салават. — Этой песни больше от меня никто не услышит, а когда ты станешь батыром, я сложу про тебя самые лучшие песни. Их все будут петь!..

Горная тишина умиротворяла. После сна не хотелось двигаться, и ребята, валяясь в траве, наслаждались покоем и болтовнёй. На западе подымалась тёмно-синяя гора облаков.

— Нарс! — указал на запад Салават. — Гора Нарс. До неё может доехать только самый смелый. А я доеду!

— И я доеду! — задорно выкрикнул Хамит. — А ну, кто скорей! — Он первым вскочил и принялся тормошить Кинзю.

— Ах ты, мышонок такой! До Нарса доскачешь! — навалившись всей тяжестью на Хамита, ворчал Кинзя. — Вот я тебя задавлю, ты и до дому не доберёшься!..

— Салават! Стащи с меня этот бурдюк! — со смехом кричал Хамит.

Разыскав коней, мирно пасшихся неподалёку, мальчики быстро помчались к дому.

Подъезжая к родной кочёвке, они подхватили вновь сложенную Салаватом песню:

Ребятишки с кочевья выбежали навстречу и восторженно завизжали:

— Салават орлов убил! Салават орлов везёт!

Старшина Юлай показался из коша. Он весело улыбнулся юным удальцам, везущим, как знамя юности, добычу своей охоты.