Онлайн чтение книги Сборник
СБОРНИК

СОН В ЛЕТНЮЮ НОЧЬ

Рукописный материал представлен:

1. Черновой рукописью ранней редакции первой главки, от слов: «Юбилей удался как нельзя лучше…» до слов: «…он плюнул направо и растер левой ногой».[35]См. Л. М. Добровольский и М. И. Малова. Рукописи литературных произведений М. Е. Салтыкова-Щедрина. Научное описание. — В кн.: «Бюллетени Рукописного отдела Пушкинского дома», вып. IX, М. — Л. 1961, стр. 44, № 148.

2. Полной наборной рукописью «Отечественных записок» рукой Е. А. Салтыковой, с правкой автора и первоначальным (зачеркнутым) заглавием: «Благонамеренные речи. XIV».[36]Там же, № 149.

На полях черновой рукописи имеются наброски, относящиеся к замыслу «Культурных людей» (см. наст. том, стр. 687).

Текст черновой рукописи представляет собой менее распространенную редакцию начала рассказа (отсутствует, в частности, описание «краткого церемониала» юбилейного торжества).

Предвидя возможные цензурные препятствия, Салтыков просил Некрасова в письме от 25 июля (6 августа) 1875 г. напечатать рассказ в восьмой книжке «Отечественных записок»: «Я потому желаю этого, «то 8-й № выйдет еще без Фукса и, следовательно, избавится от лишней придирчивости. Я просил бы Вас, ежели Вы будете в Петербурге, проследить за корректурой, а буде Вас нет в Петербурге, то поручить это Плещееву, которому, впрочем, я и сам пишу <…> Ежели название «Сон в летнюю ночь» не понравится, то можете вместо него поставить «Торжество ревизской души», а не то можно оба названия оставить: «Сон в летнюю ночь, или Торжество ревизской души».

Сличение текста сохранившейся наборной рукописи с текстом «Отечественных записок» позволяет установить, что Некрасов или Плещеев сделали в не дошедшей до нас корректуре следующие изменения, продиктованные явно цензурными соображениями, хотя августовскую книжку просматривал не В. Я. Фукс, а цензор Н. Е. Лебедев.

Стр. 350. Абзац «Никогда не задерживал…». Вместо слов: «три раза сидел в остроге <…> которое в совете судеб предопределено для крестьянина» в ОЗ:

сидел в остроге, был бит… одним словом, в совершенстве исполнил то назначение, которое в совете судеб предопределено.

Стр. 350. В ОЗ отсутствует абзац:

Нынче во всем от начальства притеснение пошло <…> Никогда прежде этого не бывало!

Стр. 351. Абзац «Воспользовавшись…». В ОЗ отсутствует текст:

(впоследствии он был привлечен к делу как пособник).

Стр. 353. После слов: «делали им о той добродетели явное предложение» в ОЗ отсутствует текст:

причем не было ли намерения к поношению предержащих властей, как и был уже подобный случай в газетах описан, что якобы некто, мывшись в бане с переодетым, или, лучше сказать, раздетым жандармом, начал при оном правительство хулить и [был за сие осужден] получил за сие законное возмездие.

Стр. 354. В ОЗ отсутствует текст:

(впоследствии, когда началось дело о злоумышленниках <…> то в этом виновен).

Стр. 369. Абзац «К сожалению…». После слов: «еще чей-то голос: а, голубчики!» отсутствует:

бунтовать!

Во всех указанных случаях в настоящем издании принят текст наборной рукописи.

Кроме того, в наборной рукописи содержится по сравнению с журналом ряд незначительных сокращений (см. изд. 1933–1941, стр. 578–579).

При подготовке изд. 1878 автор также сделал несколько исправлений, главным образом стилистического характера. Среди этих вариантов следует отметить выпуск имени «Михаил» при фамилии «Ведров» (см. стр. 338), сделанный, по всей вероятности, чтобы завуалировать явный намек на Михаила Погодина (см. стр. 705), ставший в отдельном издании не таким актуальным.

В изд. 1881 и 1883 текст просматривался автором, внесшим в него немногочисленные поправки стилистического характера.

«Сон в летнюю ночь» написан в Баден-Бадене в июне — июле 1875 г., когда Салтыков, только что оправившийся от продолжительной болезни, смог приступить к литературной работе, о чем писал Н. А. Некрасову 25 июня (7 июля): «А я было принялся кой-что делать», и 25 июля (6 августа): «С этой же почтой посылаю рассказ «Сон в летнюю ночь», который прошу напечатать в августовской книжке».

Как всегда у Салтыкова, работавшего над несколькими произведениями и циклами, замыслы их тесно переплетались. Работая над «Сном в летнюю ночь», он предполагал включить его в цикл «Благонамеренные речи». Об этом свидетельствует наборная рукопись, в которой настоящему заглавию рассказа предшествует заголовок «Благонамеренные речи. XIV», зачеркнутое, очевидно, непосредственно перед отсылкой Некрасову (нумерация главы — XIV — ошибочна: под этим номером в мартовской книжке «Отечественных записок» была напечатана глава «Отец и сын». Ошибка объясняется, по-видимому, тем, что рассказ писался почти одновременно с главой XVI, «Семейный суд», также ошибочно занумерованной в рукописи и журнальной публикации как глава XIII «Благонамеренных речей»).

В упомянутом выше сопроводительном письме к Некрасову от 25 июля (6 августа) «Сон в летнюю ночь» и «Благонамеренные речи» упоминаются уже как самостоятельные, не связанные друг с другом произведения.

Отказ от мысли присоединить «Сон» к «Благонамеренным речам» был вызван, по всей вероятности, тем, что содержание его не совпадало с основной темой «союзов» и «краеугольных камней».[37]См.: Е. Покусаев, Революционная сатира Салтыкова-Щедрина, М. 1963, стр. 382. К этому времени у Салтыкова созрело решение сделать «Сон» началом нового цикла. Это намерение высказано и в самом тексте рассказа, который заканчивается желанием повествователя в будущем «подкузьмить» еще какого-нибудь помощника архивариуса или главноначальствуюшего над курьерскими лошадьми «по части юбилейных торжеств». Впоследствии Салтыков сообщал А. Н. Плещееву в письме от 2 (14) октября 1875 г., что предполагал сделать «Сон» началом ряда параллелей между «культурными людьми» и мужиками. Это намерение Салтыков высказывал в своих письмах неоднократно, в последний раз — 2 марта 1877 г. в письме к П. В. Анненкову: «Помните «Сон в летнюю ночь» — я хотел целый ряд параллелей написать, да и напишу. Нужно до мельчайших подробностей эту путаницу распутать».

Мысль о возобновлении работы над продолжением «Сна» осталась неосуществленной. Это объясняется, по-видимому, тем, что изображение «культурных людей», первоначально предполагавшееся как параллель к изображению «мужиков», стало темой самостоятельного произведения «Культурные люди» (см. наст. том, стр. 687). Однако самый прием противопоставления мужиков «людям культуры» нашел свое отражение в ряде произведений Салтыкова 70-х годов, и в первую очередь в рассказе «Дворянская хандра», также включенном в «Сборник».

Внешним поводом для создания рассказа явилось увлечение разного рода юбилейными чествованиями, подробно освещавшееся газетами того времени.[38]См., например, «Биржевые ведомости», 1875, № 273 от 29 августа. Этой теме посвящена и стихотворная сатира Некрасова «Юбиляры и триумфаторы», появившаяся в августовской книжке «Отечественных записок» вместе с рассказом Салтыкова. Однако насмешка над «юбилейной манией» послужила Салтыкову, так же как и Некрасову, лишь предлогом для постановки вопросов более существенных.

В цитированном выше письме к Некрасову от 25 июля (6 августа) 1875 г. Салтыков сообщал: «Не знаю, хорош ли рассказ, боюсь, чтоб не вышел первый блин комом. Меня заинтересовала собственно идея. Пользуясь господствующей ныне манией праздновать всякие юбилеи, я хотел сопоставить обыкновенному юбилею — юбилей русского мужика. Разумеется, во сне. Мне кажется, что рассказ вышел удачен, особливо вторая половина».

Противопоставление русского мужика привилегированным слоям общества заключено в самой композиции рассказа: две его части демонстрируют два противоположных полюса русской действительности.

В первой части сатирическая зарисовка официального торжества по поводу юбилея незначительного чиновника представляет собой острую насмешку над бюрократическим обществом, охотно чествующим несуществующие заслуги. Вторая часть развивает мысль о том, что «право быть чествуемым» в действительности должно принадлежать народу.

Исследователями неоднократно отмечалось, что «Сон в летнюю ночь» знаменует новый значительный этап разработки темы народной жизни в творчестве Салтыкова.[39]Проблематика и художественные особенности рассказа «Сон в летнюю ночь» подробно проанализированы в работах: Я. Эльсберг, Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество, М. 1953, стр. 353–366; А. С. Бушмин, Сатира Салтыкова-Щедрина, М. 1959, стр. 134–155; А. Бушмин, Народ в изображении Салтыкова-Щедрина («Сон в летнюю ночь»). — В кн.: О русском реализме XIX в. и вопросах народности литературы. Сб. статей, М. — Л. 1960, стр. 274–311.

В «Губернских очерках» (1856–1857) писатель проявил интерес преимущественно к традиционной психологии народной массы. В «Истории одного города» (1870) выражено прежде всего критическое отношение автора к политической пассивности крестьянства. Что же касается «Сна в летнюю ночь», то здесь с наибольшей яркостью воплощено требование писателя воспроизводить «безвестную жизнь масс», спускаться в «таинственные», неизвестные народные глубины, открывать в образе «простолюдина» черты человека.

Изучение основ народной жизни Салтыков связывал с необходимостью подъема уровня народного самосознания, воспитания в крестьянине «чувства самоуважения». Эта позиция определила его симпатии к народническому движению, принявшему массовый характер в середине 70-х годов, в пору создания «Сна в летнюю ночь».

Не разделяя основных доктрин народничества, Салтыков сочувственно отнесся к идее массовой пропаганды в деревне, видя в ней «внесение луча света в омертвелые массы, подъем народного духа», как он писал впоследствии в «Пестрых письмах».

Первое свидетельство этого — появление в «Сне в летнюю ночь» типа положительного героя из среды демократической разночинной интеллигенции в лице сельского учителя Крамольникова. Это типичная фигура самоотверженного общественного деятеля 70-х годов, работающего непосредственно среди народа. Он один из тех, о ком В. И. Ленин говорил: «…разночинцы — главным образом, учащаяся молодежь, учителя и другие представители интеллигенции — старались просветить и разбудить спящие крестьянские массы».[40]В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 24, стр. 333. Трагические судьбы этих людей Салтыков имел в виду, когда в письме к П. В. Анненкову от 30 октября (11 ноября) 1875 г. резко отзывался о политике преследования народников со стороны правительства, начавшего к тому времени массовые репрессии против них. О таком именно финале деятельности Крамольникова свидетельствует упоминание в конце рассказа о расправе с «бунтовщиками». Фигура Крамольникова, невозмутимо встретившего «усмирителей», приобретает истинно драматический характер и заставляет представить его дальнейшую судьбу подобной судьбе непочтительного Короната из «Благонамеренных речей», который в результате своей деятельности «вынырнул <…> в том месте, где Макар телят не гонял».

Иронический тон, которым порой окрашено описание деятельности Крамольникова, некоторые черты «благонамеренности», приданные ему (например, его убеждение в том, что слова «потихоньку да полегоньку» должны быть написаны «на знамени истинно разумного русского прогресса»), продиктованы прежде всего цензурными соображениями.

Искренний и страстный защитник интересов мужика, Крамольников противопоставлен мнимым друзьям народа, поведение которых олицетворяет священник Воссияющий, и наглым врагам его, представителям официального хамства в лице шпиона и доносчика волостного писаря Дудочкина, который считает, что народ — это «стадо свиней», «не чествовать, а пороть его следует».

Речь Крамольникова на юбилейном чествовании крестьянина — кульминационный момент рассказа и заключает в себе, по указанию самого автора, главную мысль его, соответствующую взглядам на крестьянство и самого Салтыкова.

Крестьянская масса, которая представляется «людям культуры» только «бесконечным муравейником», для Салтыкова — обширный мир явлений, имеющих «свои характеристические особенности, свои требования, свои идеалы». Духовное оскудение «людей культуры» Салтыков прямо связывает с отказом от наблюдений этого мира, изобилующего «отличнейшими подвигами» и «благородными биографиями», подобными жизни старика Ипполита Моисеевича Голопятова. Вместе с тем в соответствии с требованиями революционно-демократической эстетики и собственными убеждениями, что «народ» — настолько сильная личность, что может вынести всякую правду (письмо к И. И. Ясинскому от 15 декабря 1882 г.), Салтыков, изображая крестьян, трезво оценивает неприглядные стороны народного характера, воспитанные веками нужды и бесправия. В сцене деревенской сходки он демонстрирует крестьянскую темноту, политическую пассивность, стремление уклониться от ответственности. В речи Крамольникова к крестьянам обращены горькие упреки, вызванные их взаимной враждой и ожесточением, забитостью их жен и матерей.

Необходимо при этом учитывать прямое указание Салтыкова в его письме к А. Н. Плещееву от 2 (14) октября 1875 г.: то, что в обрисовке крестьян «кажется отрицательным, есть не что иное, как уступка цензурным требованиям». Действительно, из текста рассказа видно, что пассивность и дух повиновения не так уж свойственны крестьянам, как это может показаться на первый взгляд: на сходке они признаются, что «в старину», то есть до реформы, «были бунтовщиками», да и теперь брань и угрозы не столько пугают их, сколько вызывают противодействие (само предложение праздновать юбилей было принято под влиянием «горькой обиды», нанесенной шпионом Дудочкиным).

Салтыков подробно рисует процесс расслоения крестьянства после реформы: антагонизм между беднотой и растущей деревенской буржуазией, процесс «раскрестьяниванья» и уход в город на заработки, надзор со стороны церкви, усиление шпионажа, вызванное хождением в народ, — все темные стороны пореформенной действительности, сочетающиеся с еще не изжитыми остатками крепостничества.

В финале рассказа, используя систему эзоповского языка, сатирик провел через цензурные препятствия мысль о полной недоступности для русского крестьянина каких бы то ни было жизненных радостей.

Драматизм изображения судеб народа в контрастном противопоставлении миру эксплуататоров сближает «Сон в летнюю ночь» с такими позднейшими произведениями Салтыкова, как сказки и «Пошехонская старина».

Еще до появления рецензий в печати автор начал получать положительные отзывы литераторов, в частности А. Н. Плещеева и А. М. Унковского, мнение которого высоко ценил. Об этом он сообщал Некрасову 28 августа (9 сентября) 1875 г.: «Сейчас получил письмо от Унковского <…> Но что меня всего более обрадовало — это то, что «Сон в летнюю ночь» понравился ему и даже, как он пишет, произвел потрясающее впечатление. Признаюсь, я не избалован такими отзывами, хотя, сочиняя «Сон в летнюю ночь», я втайне рассчитывал на впечатление этого рода. Я вообще задумал несколько параллелей в атом роде и к декабрьской книжке пришлю одну из них».

Есть сведения о восприятии читающей публикой Крамольникова как первого воплощения в литературе образа революционера. Один из читателей «Отечественных записок» писал Н. К. Михайловскому: «… Люди, сочувствующие нашим красным, не могли вывести типов их в литературе. Только и можно Щедрину было изобразить своего учителя Крамольникова в «Сне».[41]Цит. по кн: Е. Покусаев. Революционная сатира Салтыкова-Щедрина, М. 1963, стр. 269.

Вскоре появились многочисленные положительные отзывы в газетах.[42]— кий. Журнальное обозрение. — «Новороссийский телеграф», 1875, 200, 13 сентября; Петербургские письма. — «Иллюстрированная неделя», 1875, № 351, 7 сентября; Экс <А. П. Чебышев-Дмитриев>, Письма о текущей литературе. — «Новое время», 1875, № 241, 20 сентября; Русская литература. — «Сын отечества», 1875, № 209, 11 сентября. Однако идея рассказа не всеми критиками была понята правильно. Салтыков писал Некрасову по этому поводу 4 (16) сентября 1875 г.: «Между прочим, прочитал «критики» Буренина и Скабичевского по поводу моего «Сна». Буренин — подлец, Скабичевский — глупец. И знаете, подлец мне все-таки показался лучше глупца <…> Он очень серьезно думает, что я против страсти к юбилеям протестую — каков дурачина! Вторая половина статьи так и осталась для него загадкой. Вот Буренин тоже начинает с того же предположения, но он делает это как подлец, и потом все-таки признает, что главная суть статьи — вторая половина ее».

Салтыков имеет здесь в виду статью А. М. Скабичевского в «Биржевых ведомостях» от 29 августа 1875 г., № 237, «Мысли по поводу текущей литературы», за подписью «Заурядный читатель». Отзыв В. П. Буренина о «Сне в летнюю ночь» не известен. По всей вероятности, в письме Салтыкова имеется в виду отзыв, напечатанный в «Литературной летописи» «С.-Петербургских ведомостей», за подписью В. М., принадлежащий перу фельетониста В. В. Маркова. Возмущение писателя было вызвано, по-видимому, тем, что, дав положительную оценку сатирическому изображению юбилея в первой части рассказа, автор рецензии резко отрицательно отозвался о второй части, особенно о речи учителя, хотя и признал, что она является кульминационным моментом рассказа и «содержит в себе совершенно серьезное, даже трагическое изображение трудовой жизни крестьянина».[43]«СПб. ведомости», 1875, № 229, 29 августа. Псевдоним раскрыт Л. М. Добровольским в кн.: Библиография литературы о М. Е. Салтыкове-Щедрине, М. — Л. 1961, стр. 51, № 398.

Начало рассказа ввело в заблуждение даже И. С. Тургенева и А. Н. Плещеева, также не увидевших в нем ничего более как осмеяние юбилеев. По этому поводу Салтыков писал П. В. Анненкову 12 (24) сентября 1875 г.: «Тургенев до крови обидел меня, сказавши, что это рассказ забавный: едва ли он дочитал его. Из Петербурга тоже пишут: прекрасная мысль — представить в смешном виде юбилей. Право, у меня не было намерения ни забавным быть, ни юбилеи изобличать. А если мои вещи иногда страдают раздвоенностью, то причина этого очень ясная: я Езоп и воспитанник цензурного ведомства».

А. Н. Плещееву 2 (14) октября 1875 г.: «Очень Вам благодарен за сочувственный отзыв об «Сне в летнюю ночь». Только мне кажется, что Вы не совсем правильно тут видите протест против юбилеев. Вся эта статья задумана ради 2-й ее части, т. е. речи учителя…»

В 1885 г. Л. Н. Толстой обратился к Салтыкову с предложением принять участие в работе издательства «Посредник». Это предложение, по свидетельству В. Г. Черткова, одного из организаторов издательства, «произвело на него сильное впечатление».[44]«Записки отдела рукописей Всесоюзной библиотеки имени В. И. Ленина», вып. 6, М. 1940, стр. 71. Салтыков намеревался, кроме новых произведений, отдать в «Посредник» «Сон в летнюю ночь», считая этот рассказ наиболее подходящим для издательства, предназначенного, по словам Толстого, для нового круга читателей, огромного, «которого надо считать сотнями тысяч, чуть не миллионами».[45]Л. Н. Толстой, Полн. собр. соч., т. 63, М. — Л, 1934, стр. 307. Салтыков писал В. Г. Черткову 5 декабря 1885 г.: «Я мог бы указать Вам на одну мою вещь, которая, как мне кажется, как раз подойдет к Вашему предприятию. Это — «Сон в летнюю ночь», напечатанный в «Отеч. зап.» 1875 г. и потом перепечатанный в особом издании «Сборника». Содержание этой вещи отчасти бюрократическое, отчасти крестьянское».

Рассказ, однако, не был принят, очевидно, именно из-за его острой социальной направленности, которая противоречила программе «Посредника», предусматривавшей, как сообщал Салтыкову Толстой, «исключение некоторых направлений».[46]Там же, стр. 308.

Стр. 335…департамента «Всеобщих Умопомрачений»… департамента «Препон». — См. прим. к стр. 34 и 107.

Стр. 337…вот уж два дня, как наш прекрасный Конотоп горит. — «Отечественные записки» в статье «Десятилетие русского земства» сообщали об эпидемии пожаров, ежегодно истреблявшей1/24 часть деревянной России: «В 24 года выгорела вся Россия» (ОЗ, 1875, № 4, стр. 298–313). Об этом же сообщали и газеты: «Телеграммы и корреспонденции в каждом нумере газет и поднесь только и наполнены, что известиями о громадных пожарах, свирепствующих по городам и весям матушки-России» («Биржевые ведомости», 1875, 29 августа, № 273).

Стр. 338…к хвостам коих великая княгиня Ольга… привязала зажженный трут… — Имеется в виду летописное предание о мести киевской княгини Ольги древлянам за убийство ее мужа, князя Игоря.

…вспомните тропарь, который 11 июля поют… — Тропарь — церковное песнопение, панегирик какому-либо святому. 11 июля ст. ст. пелся тропарь в честь великой княгини Ольги, канонизированной православной церковью.

…подписал Ведров… — Салтыков намекает на многочисленные труды историка официального направления М. П. Погодина. Фамилия Ведров напоминает известный памфлет Герцена, направленный против Погодина: «Путевые заметки г. Ведрина» (1844).

Стр. 344…не слыхав ни стихов Майкова, ни прозы Погодина. — По-видимому, имеются в виду стихи А. Н. Майкова, посвященные членам царствующей фамилии, а также исторические труды М. П. Погодина, содержащие в себе апологию самодержавия.

Вам показывают разные запустелые шлоссы… — то есть замки (от нем. Schloβ).

Стр. 345. Рабочее тягло — при крепостном праве единица обложения барщинной повинностью или оброком; состояла обычно из двух взрослых работников — мужа и жены.

Становой пристав — полицейский чиновник, ведающий станом, одним из участков уезда.

Стр. 351. Крапивное семя — ироническое прозвище мелких чиновников.

Стр. 353. Табельные дни — праздники.

Стр. 355. Помочь — совместная работа нескольких крестьянских семейств на чьем-либо поле во время страды. В трактовке Салтыкова помочь выступает как средство закабаления беднейшего крестьянства деревенским кулаком.

Стр. 356. Сотский — полицейский надзиратель, выборный из крестьян.

Стр. 361. Приказные — мелкие канцелярские чиновники.

Стр. 363. Вы, вероятно, слыхали от священника вашего о лепте вдовицы. — По евангельскому преданию, при взносах в сокровищницу иерусалимского храма Христос противопоставил щедрым дарам богачей, жертвовавших от избытка, приношение бедной вдовы, внесшей все свое достояние — две лепты, мелкие монеты (Марк, XII, 42; Лука, XXI, 1–4).

Стр. 363–364. Древле Авраам, по слову господню, готовился принести в жертву сына своего Исаака. — Имеется в виду библейская легенда о жертвоприношении Авраама (кн. Бытия, XXII, 1—19).

Стр. 364. Да будет забвенна рука моя, аще забуду тебя, Иерусалиме — неточная цитата из псалма 136, ст. 5 («Псалтырь»).

Мясоед — промежуток времени между предписанными церковью постами, когда разрешается употребление мясной пищи.

Стр. 365…ни при первом крике петела, ни при третьем. — То есть всю ночь, от первого пення петуха в полночь, до третьего, на заре.

…кто-то крикнул: едут! едут! — Сновидение «в летнюю ночь» заканчивается картиной наезда полицейских властей и их расправы с защитником крестьян Крамольниковым.

ДЕТИ МОСКВЫ

Рукописи и корректуры неизвестны.

В изд. 1878 Салтыков внес в текст очерка некоторые исправления, главным образом стилистического характера.

Была исключена следующая концовка очерка.

Поэтому, извиняясь перед читателем за настоящее, чересчур длинное предисловие, приступаю к рассказу о подвигах «червонных валетов» (само собой разумеется, что мои «червонные валеты» будут не вполне те, которым суждено в недалеком будущем фигурировать на скамье подсудимых в московском окружном суде), с обязательством впредь не входить в отыскивание причины, тем больше, что, по уверению Глумова, тут и причин никаких нет, а просто есть препровождение времени.

Судя по этой концовке, рассказ был задуман как вступление к целому циклу, в котором Салтыков намеревался раскрыть сущность явления, воплощенного в понятии «червонные валеты», и продолжить разработку основной темы очерка — темы экономического вырождения и духовного краха российского дворянства в пореформенную эпоху.

Зарождение тематики «Детей Москвы» восходит к более раннему периоду творчества Салтыкова. Некоторые сатирические ситуации рассказа впервые намечены в январско-февральской хронике «Наша общественная жизнь» (1863) и особенно в незавершенном цикле «Московские письма» (1863), напечатанном в журнале «Современник», где он предполагал «писать <…> о московской науке, о московской народности, о московской праздности, о московском обжорстве…» (см. т. 5 наст. изд., стр. 159).

В течение последующих десяти лет Салтыков неоднократно возвращался к обличению той идеологии, которая после реакционного перелома в общественном движении 1862–1863 гг. надолго превратила Москву из центра передовой русской мысли, каким она была в 30-х годах, в «главный оплот реакционного патриотизма».[47]А. И. Герцен, Собр. соч. в 30-ти томах, т. XVIII, Изд-во АН СССР, М. 1959, стр. 206–210.

Одним из аспектов полемики сатирика с московскими идеологами был вопрос о роли и значении дворянства в политической и в экономической жизни страны.

Взгляд на дворянство как на главенствующее сословие в государстве, представляющее «важнейшие интересы целой страны», активно пропагандировавшийся «государственной» или «юридической» школой историков во главе с Б. Чичериным и публицистами катковского лагеря, Салтыков подверг резкой критике еще в публицистических хрониках 1863–1864 гг. и в «Истории одного города».[48]См. об этом в кн.: Е. Покусаев, Революционная сатира Салтыкова-Щедрина, М. 1963, стр. 25–36.

Салтыков неоднократно выступал против этой концепции, в противоположность ей выдвигая мысль о том, что «сословные несовершенства» дворянства в процессе исторического развития «отверждались и усложнялись, задатки же силы действительной отступали все больше и больше на задний план» (см. т. 9 наст. изд., стр. 381).

Однако исторические концепции интересовали Салтыкова лишь в той мере, в какой они помогали прояснить современные проблемы общественной жизни. Поэтому, подвергнув осмеянию апологию исторических привилегий «питомцев славы», наследников «исторических преданий» России, главный удар сатирик направляет в «Детях Москвы» против консервативной московской публицистики, возлагавшей особые надежды на главенствующую роль высшего сословия в государственном управлении пореформенной России. Салтыков решительно отвергает взгляд на дворянство как на силу, способную вывести страну из путаницы пореформенных противоречий, и утверждает, что «дети Москвы», то есть представители той части дворянства, которая, опираясь на «исторические предания», считала себя оплотом отечества, на деле продемонстрировали свою полную неспособность противостоять натиску укрепляющихся буржуазных отношений, основой которых выступает безудержное «всесословное хищничество».

Параллельно с дальнейшей разработкой типов хищников буржуазной формации («Господа ташкентцы», «Дневник провинциала в Петербурге», «Благонамеренные речи», «Убежище Монрепо») Салтыков в «Детях Москвы» возвращается к изображению хищников «дворянского родопроисхождения», чтобы продемонстрировать их вырождение в прямых мошенников, вполне освободившихся от всяких моральных норм, — «червонных валетов».

Это название подсказано сатирику нашумевшим уголовным процессом клуба «червонных валетов», который слушался в московском окружном суде в феврале — марте 1877 г..[49]Материалы следствия подробно освещены в «Судебной хронике» за подписью XYZ в газете «Судебный вестник», сентябрь — ноябрь 1876 г. Следствие показало, что «червонные валеты» совершили более пятидесяти уголовных преступлений. В обвинительном акте зафиксировано громадное количество мошеннических деяний: составление подложных векселей, получение залогов за наем служащих на несуществующие должности и т. п. Среди обвиняемых преобладали прокутившиеся молодые люди из дворян: разорившийся помещик И. М.Давыдовский, воспитанник Лазаревского института восточных языков дворянин А. А. Протопопов, исправлявший должность уездного предводителя дворянства Н. И. Дмитриев-Мамонов, отставной поручик К. Е. Голумбиевский, князь Долгоруков и др. «Большинство обвиняемых обладает изящными манерами, имеет нафабренные усы, английские проборы посредине, прекрасно накрахмаленные воротнички, говорят очень литературно», — сообщал о них хроникер «Новостей» и затем добавлял, что «на всех деяниях лежит оттенок легкомыслия и отсутствия единства в действиях».[50]«Новости», 1877, № 40, 11 февраля.

Процесс продемонстрировал полное ничтожество и моральное разложение выходцев из высшего сословия российской империи и дал повод сатирику для постановки вопроса о деградации всего дворянского сословия как закономерном следствии его паразитического существования.

Несколько позднее, в «Убежище Монрепо», рисуя «сладкое умирание» дворян-помещиков средней руки в своих разоренных поместьях, Салтыков назовет их «руинами, готовыми ежеминутно превратиться в «червонных валетов».

Рассказ вызвал разноречивые отзывы прессы. Некоторые критики упрекали автора в художественной незавершенности произведения. Это мнение наиболее резко выразил С. А. Венгеров, назвавший рассказ «небольшим и, с точки зрения художественной, мало удавшимся отрывком».[51]«Русский мир», 1877, № 41, 13–25 февраля («Литературное обозрение», подпись W). Отрицательно отозвался о нем и И. С. Тургенев: «Прочел я «Детей Москвы» Салтыкова; признаюсь, ничего особенного в них не открыл. Довольно дешевое и довольно тяжелое, часто даже неясное глумление».[52]И. С. Тургенев, Полн. собр. соч. и писем. Письма, т. XII, кн. I, стр. 91.

Однако многие критики оценили рассказ положительно, отмечая блестящий анализ вырождения «питомцев славы», «детей Москвы, хранительницы исторических преданий Руси» и «того положения, в которое поставлено наше общество всеми мастерами легкой наживы, от финансистов до «червонных валетов». Рецензент «Кронштадтского вестника» писал также: «Имя «червонного валета» надолго сделается у нас определением нарицательным, конечно, в смысле гораздо более широком, чем тот, который мог быть ему придан процессом прокутившейся московской шайки».[53]«Кронштадтский вестник», 1877, № 58, 4 (16) мая.

Стр. 370. В каком ты блеске ныне зрима… — отрывок из стихотворения И. И. Дмитриева «Освобождение Москвы» (1795).

Здесь я получил первые впечатления бытия… — Салтыков вспоминает детство и годы своего учения в Московском дворянском институте (1836–1838). В «Недоконченных беседах» он писал: «Публичное воспитание я начал в Москве, в специальном дворянском заведении, задача которого состояла преимущественно в подготовке «питомцев славы».

…начальные основания русской грамматики по Востокову. — В XIX в. большой популярностью пользовались учебники академика А. Х. Востокова «Сокращенная русская грамматика», СПб. 1831, и «Русская грамматика, по начертанию сокращенной грамматики полнее изложенная», СПб. 1831.

Это слово, изданное Карамзиным в двенадцати томах… — Имеется в виду двенадцатитомная «История государства российского», в которой Н. М. Карамзин выступил защитником идеи самодержавия. Здесь и ниже Салтыков иронизирует над официозной историографией, превратившейся, по его словам, в прославление «княжений», историческая роль которых оценивается с точки зрения «военной славы», то есть политики завоеваний, и противопоставляет истинные идеи патриотизма ложной «славе», добытой путем захватов.

…вроде коллежского регистратора и отставного корнета… — Коллежский регистратор — чиновник 14-го класса, низший гражданский чин в России. Корнет — младший офицерский чин в кавалерии.

Стр. 371…имел свидание с Иоанном Цимисхием. — Намек на поражение князя Святослава Игоревича в битве с войсками византийского императора Иоанна I Цимисхия при Доростоле в 971 г. (ср. в «Письмах о провинции» — т. 7 наст. изд., стр. 325).

…вольную продажу вина… — то есть акцизную систему взамен откупной, отмененной согласно положению от 4 июля 1861 г. (см. об этом т. 3, стр. 780 и т. 7, стр. 190 наст. изд.).

…царя Иоанна III — за оказанную им распорядительность относительно Новгорода. — Салтыков имеет в виду конец Новгородской вечевой республики и подчинение Новгорода Москве в 1471–1478 гг. при Иване III.

…царя Иоанна IV — за то, что он покорил Казань и принял под свою державу богатую Сибирь. — Речь идет о взятии Казани Иваном Грозным в 1550 г. и покорении Сибири Ермаком в 1583 г.

…«Богатая Сибирь, наклоньшись над столами…» — цитата из произведения Г. Р. Державина «Описание торжества в доме князя Потемкина по случаю взятия Измаила».

Киев… омрачил себя, подпав под иго иноверца… — Имеется в виду татаро-монгольское иго.

Москва! как много в этом слове // Для сердца русского слилось! — неточная цитата из седьмой главы «Евгения Онегина».

Стр. 371–372…а больше с тайной надеждой на легкое получение чина титулярного советника. — Привилегированные учебные заведения в царской России давали окончившим их право на получение гражданских и военных чинов. В частности, императорский Царскосельский (позднее — Александровский) лицей, где в 1838–1844 гг. учился Салтыков, давал возможность получения чинов от низшего 14-го (коллежский регистратор) до 9-го (титулярный советник).

…порфироносной вдовы… — то есть Москвы (выражение из «Медного всадника» Пушкина).

Всесвятское — старинное-село вблизи Москвы.

…с точки зрения маневров Ходынского поля — то есть с точки зрения милитаристской идеологии самодержавия. Ходынское поле под Москвой было первоначально местом военной лагерной стоянки, затем военным учебным плацем.

Грозные полки идут… — Эти стихи у П. П. Ершова не обнаружены. Возможно, Салтыков цитирует здесь строки из солдатской походной песни.

…все это не мешало мне в то же время и «заблуждаться»… — Салтыков иронически использует фразеологию реакционного лагеря, называя «заблуждениями» освободительные идеалы 40-х годов.

Стр. 373…когда под стенами Севастополя совершилась искупительная жертва… — Имеется в виду поражение русских войск под Севастополем и заключение невыгодного для России мира в Крымской войне 1854–1856 гг.

…витязей, которые, менее полувека тому назад, побывали в Париже… — Речь идет о взятии Парижа русскими войсками в 1814 г.

…ведь это лишь новый вариант на тему «разумейте языцы»… — Салтыков цитирует манифест Николая I от 14 марта 1848 г. по поводу революционных событий в Берлине, Вене и Париже. Здесь и ниже он намекает на то, что либерально-дворянские круги ожидаемые реформы воспринимали националистически, как еще один «луч… к солнцу славы» России.

Сперва — воля крестьянам, потом — воля вину, затем — начатки самоуправления <…> и, наконец, открытые настежь двери в суды… — Салтыков перечисляет основные реформы, на которые возлагали надежды либералы: крестьянскую реформу, отмену откупной системы, введение земских учреждений, установление суда присяжных (см. об этом в т. 7 наст. изд., стр. 599).

Стр. 374…я… начал изображать «славу» в несколько смешном виде. — Намек на то, что либеральные идеологи дворянства, зная истинную цену официальным «святыням», втихомолку глумятся над ними (ср. упоминание о «древних авгурах» в гл. 1 «Дневника провинциала в Петербурге» — т. 10 наст. изд., стр. 272).

…кабатчика Антошки Стрелова с лабазником Осипом Ивановым Деруновым. — Персонажи цикла «Благонамеренные речи» (см. т. 11 наст. изд.).

…како на обухе рожь молотить! — Выражение восходит к поговорке: «На обухе рожь молотить, зерна не обронить», обозначающей крайнюю степень ловкости.

Стр. 375. Дальнейшим испытанием моих представлений о «славе» явились выкупные свидетельства. — Выкупные свидетельства — процентные бумаги, выпущенные в ходе крестьянской реформы 1861 г. в качестве платежных документов за отходившую к крестьянам землю. Образ помещика, проедающего свои выкупные свидетельства, часто появляется на страницах произведений Салтыкова (см. «Благонамеренные речи», «Дневник провинциала в Петербурге», «Убежище Монрепо»).

Подоплёка — см. прим. к стр. 146.

Кадетские корпуса — средние военные учебные заведения для детей дворян и офицеров.

…с нами бог! никто же на ны! — Призывом «С нами бог!» завершался Манифест Николая I от 14 марта 1848 г., изданный в связи с началом революции 1848 года в Европе. Выражение восходит к Библии, а также к христианской молитве: «Аз есмь с вами и никто же на ны».

…с бубновым тузом на спине… — см. стр. 671.

Эти первые эмансипационные рюмки… — Ирония над торжественными обедами по случаю отмены крепостного права.

Ни взятие Хотина, ни сражение под Синопом не производили таких восторгов. — Ироническое сопоставление с патриотическим подъемом после взятия турецкой крепости Хотин в 1739 г., воспетого Ломоносовым в оде «На взятие Хотина», и победы русского флота над турецким при Синопе во время Крымской кампании (1853).

…слепые прозрели, чающие движения воды взяли под мышку одр… — Восходит к евангельскому преданию об исцелении Христом слепого и расслабленного (Лука, V, 14; Иоанн, V, 3—12, IX, 1–7). «Возьми одр свой и иди» — слова, сказанные Иисусом Христом при исцелении расслабленного. Чающие движения воды — ожидающие исцеления, перемен к лучшему.

Стр. 376. От «хладных финских скал до пламенной Колхиды»… — см. стр. 682.

Стр. 377. Вор есть член особенной касты, имеющей резиденцией: в Петербурге — в доме Вяземского, в Москве — в доме Шипова. — Речь идет о дешевых ночлежных домах.

Стр. 380. Даже новое слово «хищник» придумали… — Хищник — сатирическое наименование нового буржуазного типа эксплуататора в пореформенной России (см. «Признаки времени», «Дневник провинциала в Петербурге», «Благонамеренные речи», «В среде умеренности и аккуратности», «Пестрые письма»).

…упраздненные иомудские и каракалпакские принцы (их развелось так много благодаря успехам русского оружия)… — Речь идет о правителях занятых Россией среднеазиатских земель, которым были сохранены их громкие титулы. В «Помпадурах и помпадуршах» Салтыков называет «иомудским принцем» также персидского шаха Наср-Эддина, путешествовавшего по России в 1873 г. (см. т. 8 наст. изд., стр. 471, 528).

Стр. 383…испросить себе «ангела верна»… — Выражение из православной молитвы: «Ангела мирна, верна наставника, хранителя душ и телес наших у господа просим».

…рождены для вдохновений <…> в мир «сладких звуков и молитв» — перифраз из стихотворения Пушкина «Поэт и толпа».

Стр. 384. Член торговой полиции — полицейский чин, следивший за выполнением требований гигиены и точностью мер и весов в торговых заведениях.

Стр. 385…весть о крушениях московского банка… — В 1877 г. состоялся процесс о крупных злоупотреблениях директоров московского коммерческого ссудного банка, в котором были замешаны многие высокопоставленные лица. Директора банка Ландау и Полянский, а также петербургский первой гильдии купец Струсберг были приговорены к лишению прав и ссылке в Томскую и Олонецкую губернии (этот процесс упомянут в «Отголосках» — «На досуге»).

…Баймакова, Лури… — петербургские банкирские конторы «Баймаков и К0» и Лури, объявившие себя несостоятельными в декабре 1876 г. По этому поводу «Недельная хроника» газеты «Судебный вестник» от 22 декабря 1876 г., № 280, сообщала, что контора Ф. П. Баймакова незаконно продала государственному банку 3000 билетов внутреннего займа, заложенных в конторе разными лицами, и что сообщение о крушении конторы произвело сильное впечатление на общество, так как «в этой несостоятельности по преимуществу затронуты интересы лиц <…> потерявших не капиталы <…> а сбережения, скопленные часто продолжительным, тяжким трудом, составлявшие все наличные средства целых сотен семейств, оставшихся после этого краха чуть не нищими».

Стр. 386…через миг покажется из-за угла медузина голова… — Голова Медузы Горгоны (греч. миф.), одной из сестер-чудовищ, со змеями вместо волос, взгляд которой обращал людей в камни; здесь символизирует совокупность общественных явлений, лишающих человека уверенности в безопасности своего существования.

Стр. 387. Синодальные лавки — подведомственные Синоду, торговали церковными принадлежностями.

…плевелы… плевелы… плевелы… — Евангельская притча повествует о плевелах, выросших на пшеничном поле, которые не следует уничтожать до жатвы, чтобы не повредить пшеницу (Матф., XIII, 25–29).

Кто устоит в неравном бое? — неточная цитата из стихотворения Пушкина «Клеветникам России».

Глумов — см. прим. к стр. 136.

Объявиться — объявить себя несостоятельным должником, банкротом.

Стр. 388…ah! ah! Que j’aime, que j’aime milimilimilitairrres! — слова из популярной французской шансонетки.

Тарасовка — долговое отделение петербургской тюрьмы.

Кормовые — оплата содержания заключенного несостоятельного должника, до 1879 г. входила в обязанность кредиторов.

Стр. 390…действительных статских кокодесов… — иронический неологизм Салтыкова, образованный из понятий: «действительный статский советник и «cocodes» (франц.) — хлыщ, щеголь, шалопай.

Стр. 391. Вот ты, конечно, струсберговский процесс читал… — см. прим. к стр. 385.

…у Ландау денежки есть! — Директор московского банка Ландау обвинялся в том, что получал от купца Струсберга крупные взятки.

Полянский — тот заплакал… — В отчете о процессе московского банка в «Судебной хронике» сообщалось, что «во время показания Цветаева Полянский сидел понуря голову, закрывши лицо руками, и, кажется, плакал» («Судебный вестник», 1876, № 229, 13 октября).

Стр. 392. Куртажные (от франц. courtage) — комиссионный процент биржевому маклеру.

Постоялое и полежалое — плата за постой и хранение товаров.

Стр. 394…под пьяную руку на Козихе… — Трактиры в Большом Козихинском переулке в Москве пользовались сомнительной репутацией; там же находились публичные дома.

Излюбленные люди — см. прим. к стр. 9.

Стр. 395…имеет форму окна в Европу, вырезанного цензурными ножницами. — Пушкинский образ Петербурга как «окна в Европу» («Медный всадник») пародийно использован Салтыковым для характеристики цензурного гнета также и в рассказе «Похороны»: говоря о цензурных репрессиях 40-х годов, он упоминает, что «в тогдашнее время эти цензурные проказы назывались «окошками в Европу» (см. стр. 409 наст. тома).

Стр. 396…смотрит на своего собеседника как на «фофана». — Фофан — просторечное обозначение недалекого, тупого человека, синоним слов «простак», «глупец». У Салтыкова обозначает бездумного исполнителя чужих предначертаний (ср. «Письма о провинции» в т. 7 наст. изд., стр. 604–605.).

Стр. 397. Онеры (от франц. honneurs) — почести.

Стр. 398. Портфель — в торговом и банковском деле вексельное покрытие должником получаемой в банке ссуды.

Баланс — сводная ведомость финансовых итогов предприятия. Акционерные общества и банки обязаны были периодически публиковать свои балансы.

Стр. 399. Бритнев и Юханцев — кассиры Петербургского общества взаимного кредита, крупные растратчики, процесс которых нашумел в 1876–1877 г. (см. «Русский мир», 1877, № 21, стр. 2).

Стр. 398…Левушку Коленцова… в Семиозерск не еду… — См. «День прошел и слава богу».

ПОХОРОНЫ

Рукописный материал представлен: 1) черновой рукописью первой редакции (главы 1–4 и 5, первая половина, от слов: «Мы молча шли за траурными дрогами…» до слов: «…не мог различать степеней либерализма и безразлично работал то там, то тут»), относящейся, по-видимому, к июню — июлю 1878 г.;[54]См.: Л. М. Добровольский и М. И. Малова, Рукописи литературных произведений М. Е. Салтыкова-Щедрина. — В кн.: «Бюллетени Рукописного отдела Пушкинского дома», вып. IX, Л. 1960, стр. 51, № 177. 2) полной наборной рукописью «Отечественных записок», написанной, вероятно, в августе 1878 г..[55]Там же, № 178.

На полях черновой рукописи имеются следующие наброски, относящиеся к развитию сюжета:

Я помню, как он изумился, когда Корш объявил, что наше время не время широких задач.

Однажды он пришел радостный: не прошло. А какую, братец, я мерзость написал. Спасибо старикам, прихлопнули. И присовокупил: ах, однако ж, как гнусно жить! Но чем больше время шло, тем меньше его кусали блохи.

Горлов и его посвящение.

Бросился ее целовать и потом упал в обморок.

Менандр, Коршунов, пригласил.

Клохчущая курица.

Большинство из этих набросков получили развитие во второй редакции рассказа. Особый интерес представляет первая запись, раскрывающая прототип Менандра Прелестнова.

Ниже приводятся наиболее значительные варианты черновой рукописи:

К стр. 406. Абзац «В то время…». Вместо: «Напротив того <…> уже достаточно трезвым»:

Действие литературы [в большинстве случаев производило только вред] ограничивалось только взрывом хохота и только в редких случаях производило нечто похожее на пробуждение и первый шаг к самопознанию. Но для того, чтоб оценить это последнее действие, нужно было и самому быть пробужденным.

Стр. 407. Абзац «Все существование…». Вместо: «понюхивающего с Булгариным табачок»:

понюхивающего с Булгариным и Шевыревым табачок.

Стр. 407. Абзац «Не надо забывать…». Вместо: «сегодня кажут кукиш в кармане, а завтра раболепствуют»:

Сегодня бы раболепствовал, а завтра казал кукиш в кармане.

Продажа газет распивочно и навынос не допускалась, но зато погоня за лишним пятаком не подавляла мысль. Читатель вообще был немногочисленный, но известный и к которому можно было обращаться с некоторою уверенностью. Чиновник читал «Пчелку» и услаждал свои дни бароном Брамбеусом; люди, начинавшие познавать самих себя, благоговели перед Белинским и его сподвижниками. Это было ужасное и вместе с тем дорогое время.

Стр. 409. Абзац «Как бы то ни было…». Вместо: «Три четверти этого существования <…> туманной петербургской осени»:

Три четверти этого существования было наполнено вопросом: пройдет ли? Остальная четверть ответом: нет, не прошло. Но иногда вдруг случается что-то чудесное: прошло. Это были такие же редкие минуты, как редки солнечные теплые дни у туманной осени. Какое зато ликование! Как просветлялось лицо! Какая самоуверенность замечалась в походке этого человека, спешившего поведать всем, кому ведать надлежит: прошло!

О, Крылов! Ты, уснащавший путь писателя терниями, ты же по временам был источником истиннейших и беззаветнейших восторгов. «Прошло!» — сколько сладости в этом слове, которое ныне так неуклонно заменяется целою фразой: Слава богу! цензурный срок кончился и страх ареста миновал! Вот как хорошо, а были и тогда — хорошие минуты, но только нужно было много и сильно страдать, чтобы вполне оценить эту сладость. Разумеется, недостатка в этих страданиях не было.

Стр. 411–412. Абзац «— Так-то так…». Вместо: «…очень признателен начальству <…> поздравить Пимена с успехом»:

…очень признателен начальству, и не могу не быть ему благодарным. И приглашения его делать экскурсии в область живой жизни настолько любезны, что даже я сам намерен воспользоваться ими, в качестве газетного передовика. Да, намерен, потому, во-первых, что и у меня, как и у других, плоть немощна, а во-вторых, и потому, что хоть я и отвык от жизни, но ведь вопросы-то, о которых идет речь, таковы, что, право, и курица может без труда написать об них целый пуд руководящих статей. Но признаюсь, одно обстоятельство пугает меня.

— Но что же тут может пугать?

— Боюсь я: гаду в литературе нашей много заведется. До сих пор он был сметен к сторонке, а теперь, с этой «практической ареной», по всем стойлам его расшвыряют, так что и не разберешься потом.

Я помню, я в то время не только не согласился с ним, но даже прямо назвал его чудаком. Мне казалось странным, каким образом из протеста в пользу Чацкина и Горвица и из защиты г-жи Толмачевой могут со временем образоваться какие-то «гады». Я думал, что русская литература вступила именно на тот путь, который ей приличествует после стольких лет езоповского лицемерия: на путь самобичевания, анализа и самопознанья. Однако меня радовало уже и то, что Пимен понемногу и сам освобождается от старых пут, которые задерживали развитие его мысли, что он без особых затруднений выполняет обязанности газетного передовика и беседует в своих статьях о «возникшем и постепенно усугубляющемся движении общества» настолько самоуверенно-плавно, что самый взыскательный читатель мог только сказать: чего же еще надо!

Но вместе с тем я должен сказать, что даже с возрождением он не утратил старой привычки трепетать. Вопрос: пройдет или не пройдет? ни на минуту не оставлял его, что было тем более странно, что, по собственному его сознанию, такие передовые статьи, какие он поставлял для своей газеты, любая курица могла писать пудами.

Стр. 413–415. Абзац «Разумеется…». Вместо: «Но тут произошло нечто неслыханное <…> в действительные статские советники»:

Но тут случился с ним казус: когда хозяин представил его m-me Растопыриус и когда последняя заявила, что счастлива познакомиться с таким знаменитым публицистом, то с Пименом вдруг сделалось дурно. Оттого ли это произошло, что он не был приготовлен к встрече с m-me Растопыриус, или оттого, что лесть m-me Растопыриус взбудоражила его затаенное самолюбие, — неизвестно. Но на этом попытка сближения с статскими советниками и кончилась, и фрак уже больше не выходил из шкапа, куда Пимен его повесил по возвращении с раута.

Вообще, несмотря на то, что Пимен довольно ходко принялся писать статейки и по вопросу о том, «необходимы ли для городовых свистки?», и по вопросу о том, что пригоднее, «оставить ли пожарную часть в городах в ведении полиции или же предоставить устройство ее на волю самих городских обществ?» — в поведении его я, по временам, замечал довольно значительную странность. Иногда прочтет, бывало, статью и вдруг схватится за голову:

— Ах! это ужасно! это ужасно!

И убежит, не объяснив, в чем состоит ужасное. И что всего страннее, убежит прямо в типографию, где сейчас же возьмут его статью и примутся набирать.

Но главное, что не сходило с его языка, это гады.

— Гаду много!

Стр. 418. Абзац «— Слушай!..». Вместо: «Куда теперь идти?»:

Куда теперь еще идти? в дом терпимости — больше и дороги никуда нет!

Стр. 419. Абзац «И от кого…». Вместо: «…и даже брезгливости <…> не дают Менандру спать»:

…и даже брезгливости! И что ж! оттуда-то именно, из предполагаемого вместилища старинной литературной брезгливости, и полилась грязь!

Стр. 420. Вместо «Вот кабы ты <…> отлично!»:

Знаешь ли что? пробовал было я повествовать: поступи-ка ты на железную дорогу, сначала, разумеется, помощником кассира, а потом, бог милостив, увидит твое усердие, и настоящим кассиром определят. А вот как на будущий год в Монрепо на лето поедем, так ты нам протекцию окажешь, кондуктору шепнешь, чтоб вагончик попокойнее отвел. Право, так, а!

Фамилия умершего литератора в черновой рукописи — Любомудров.

Наборная рукопись за некоторыми исключениями идентична печатному тексту.

Основная тема рассказа — положение литературы в пореформенном русском обществе — неоднократно затрагивалась Салтыковым (см., например, «Напрасные опасения» — 1868, «Насущные потребности литературы» — 1869, в т. 9 наст. изд.).

В «Похоронах» Салтыков возвращается к мысли о том, что реформы, по существу, не уничтожили условий, в силу которых развитие литературы «стесняет сама жизнь, пропитанная ингредиентами крепостного права». Не ослабился цензурный гнет, вынуждающий демократическую прессу прибегать к «сложному маскарадному обряду», к «нескончаемому езопству» и лишаюший писателя нормального общения с читающей публикой.

Наиболее трагическим представляется Салтыкову резкое понижение идейного уровня печати, затронувшее не только либеральную прессу, дошедшую до полного «литературного распутства» и продажи своих прежних идеалов за «полтинник», но даже тех литераторов, которые некогда были верны высоким освободительным идеалам и «не допускали ни компромиссов, ни эклектизма». Вместе с тем он считает, что если либеральные оппортунисты типа Менандра Прелестнова сами повинны в своем идейном падении, то демократическая журналистика в состоянии высоко держать свое знамя, но вынуждена идти на компромиссы с наступающей реакцией под натиском цензурно-административных репрессий.

В образе литератора «средней руки» Пимена Коршунова представлена судьба бедного и честного литературного труженика, который и жил и умер «словно украдкой». Смерть и забвенье — итог его многолетнего литературного подвижничества.

Трагический колорит повествования в значительной мере объясняется условиями, в которых пришлось работать в 70-х годах самому Салтыкову. На глазах умирал Некрасов, преследуемый всеми видами цензурных неистовств. Письма Салтыкова этого времени, переполненные жалобами на свое крайне тяжелое положение в литературе, прямо перекликаются со многими мотивами «Похорон». «Бывали времена хуже, подлее — не бывало», — пишет он А. Н. Жемчужникову 8 октября 1876 г., имея в виду положение литературы, а 20 января 1877 г. повторяет ту же мысль в письме к А. Н. Энгельгардту: «Находясь между цензурным бешенством, с одной стороны, и бесталанностью — с другой, мы должны испытывать самые мучительные ощущения». Несколько позднее, в автобиографических главах «Круглого года» и в отрывках «Когда страна или общество…», «Говоря по правде, положение русского литератора…», развивающих ту же тему, наконец, в очерке «Имярек» и в сказке-элегии «Приключение с Крамольниковым» Салтыков возвращается к своим размышлениям о положении и задачах современной ему литературы, о судьбе передового русского писателя.

Критика, единодушно отметив силу сатирического изображения в рассказе «Похороны» «незавидного положения русской литературы и ее труженика — писателя», вынужденного прибегать к «кутанью мысли» до такой степени, что она становится непонятной и читателю,[56]Русская литература. — «Сын отечества», 1878, № 255, 29 сентября. не проявила, однако, достаточного понимания идейной глубины произведения.

В. П. Буренин назвал его «юмористической иллюстрацией банального сюжета об исключительном положении русской литературы»,[57]В. П. Буренин, Литературные очерки. — «Новое время», 1878, № 929. рецензент газеты «Новости» В. П. Чуйко утверждал: «…конечно, с г. Щедриным нельзя не согласиться: благодаря «возрождению», «гаду» много развелось, в особенности в таких изданиях, как, например, газета «Чего изволите?» или «И шило бреет», но выводить из этих примеров общий тип литературного положения — воля ваша, слишком смело».[58]В. Ч. <В. П. Чуйко>, Литературная хроника. — «Новости», 1878, № 255.

Сам Салтыков, по воспоминаниям Н. К. Михайловского, очень ценил «Похороны» и значительно позднее отозвался о них как об одном из лучших своих произведений.[59]Н. К. Михайловский. Памяти Щедрина. — В кн.: «М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников», стр. 320.

Стр. 400. Скучно жить на свете, господа! — неточно переданная заключительная фраза из «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» Гоголя.

Литературный фонд — Общество вспомоществования нуждающимся литераторам и ученым, основано в Петербурге в 1869 г. Салтыков был деятельным членом Литературного фонда, с 1871 г. — членом комитета, в 1877 г. — товарищем председателя.

Стр. 401. На Театральной улице, против дома, где помещается цензурное ведомство… — Петербургский цензурный комитет помещался в доме № 3 по Театральной улице Спасской части (ныне улица Зодчего Росси).

…отслужили литию… — молитву об умершем при выносе из дома.

Предварительная цензура — по цензурному уставу 1865 г., должна была рассматривать издаваемые сочинения в рукописи, в отличие от цензуры карательной, налагавшей административные взыскания на издания, освобожденные от предварительной цензуры.

Митрофаниевское кладбище — петербургское кладбище, расположенное в конце Большой Митрофаньевской дороги, ведущей от Обводного канала.

…напояющая оцтом и желчью… — Оцт (оцет, церковнослав.) — уксус. По евангельской легенде, уксус, смешанный с желчью, дали пить Христу перед распятием (Матф., XXVII, 34).

Стр. 402…положить душу за други своя… — евангельское изречение (Иоанн, XV, 13).

Стр. 405. Домовина — гроб.

Стр. 407…область ангельская резко отличалась от области аггельской. — По церковной терминологии, аггел — дух зла, противоположный духу добра и света — ангелу.

Стр. 408…был беден, как Ир. — Ир — персонаж «Одиссеи» Гомера, его имя — обозначение крайней нищеты.

Конечно, никто не считал, его «разбойником пера»… — Намек на кличку «разбойники печати и мошенники пера», данную газетой «Московские ведомости» либеральным газетчикам. Это наименование Салтыков полемически переадресовывал представителям реакционной прессы (см. «Письма к тетеньке», «Круглый год»).

Когда Мусин-Пушкин был назначен попечителем учебного округа, то многие цензора содрогались… — Граф М. К. Мусин-Пушкин, известный своим вспыльчивым и взбалмошным характером, состоял попечителем С.-Петербургского учебного округа с 1845 по 1856 г. В 1852 г. он запретил публикацию статей в похвалу Гоголю по случаю его смерти. За неподчинение этому запрету был отдан под арест, а затем сослан на жительство в орловское имение И. С. Тургенев.

Стр. 409. «Верую во единого» — начальные слова православной молитвы («символа веры»).

Подчасок — караульный, назначавшийся на смену часовому в случае необходимости.

Будочник — низший полицейский чин, часовой, наблюдавший за порядком на улицах.

Квартальный надзиратель — полицейский чин, подчиненный частному приставу.

Стр. 410…лес проснулся… — цитата из стихотворения Фета «Я пришел к тебе с приветом…».

…г. Валентин Корш… — Журналист В. Ф. Корш, типичный представитель либерального оппортунизма, неоднократно высмеивался Салтыковым под именем Менандра Прелестнова (см. «Дневник провинциала в Петербурге», «Господа ташкентцы», «За рубежом», «Благонамеренные речи», «Помпадуры и помпадурши»).

Стр. 412. Могиканы — здесь: последние представители отживающего течения. Название заимствовано из романа Фенимора Купера «Последний из могикан».

Стр. 417…уже мелькает чуть не фаланстер (были же военные поселения!)… — О фаланстере (форме социалистического общежития в утопическом проекте Фурье) Салтыков писал Е. И. Утину 2 января 1881 г.: «Фурье был великим мыслителем, но от теории его остались только неумирающие общие положения, а прикладная часть оказалась более или менее несостоятельной». В этой «прикладной части», в организации фаланстера, Салтыкову виделись элементы «казарменности», которые позволили ему сатирически сближать идею фаланстера с реакционной практикой военных поселений. См. также т. 8 наст. изд., стр. 524.

Стр. 419. Поверь, что лавры оппортюниста Гамбетты не дают Менандру спать! — Салтыков крайне резко отзывался о политике Гамбетты, французского либерально-буржуазного деятеля, проповедовавшего идею «нерасторжимого союза работников с владеющим», то есть эксплуататоров с эксплуатируемым. Сопоставление Менандра с Гамбеттой подчеркивает отрицательное отношение писателя к «оппортунизму» либеральной журналистики.

Стр. 421…в самые горькие дни пленения вавилонского. — Имеется в виду библейское предание о пленении иудеев в Вавилоне.

Стр. 423. В Аспазии она к нашему Периклу готовится. — Аспазия — афинская гетера, возлюбленная Перикла (V в. до н. э.), крупнейшего государственного деятеля Древней Греции, покровителя наук и искусств.

«Таинства мадридского двора» — лубочный роман из придворной жизни Г. Борна.

Стр. 424. Покровительственная система — направление внешней торговой политики в интересах поощрения отечественной промышленности, при котором дешевые импортируемые товары облагаются таможенной пошлиной в таком размере, чтобы при ввозе в страну они не могли продаваться дешевле товара отечественного производства.

СТАРЧЕСКОЕ ГОРЕ

Рукописный материал представлен черновой рукописью ранней редакции глав 1 и 2 (начало, от слов: «Про Каширина все говорили» до слов: «…служил самым прочным основанием заведенных им связей») с первоначальным (зачеркнутым) заглавием «Старческий грех».[60]«Бюллетени Рукописного отдела Пушкинского дома», стр. 52, № 179.

Черновая рукопись представляет собой более сжатую редакцию, но имеет и некоторые варианты, не вошедшие при переработке в окончательный текст рассказа. Приводим наиболее существенные из них:

Стр. 431. Абзац «В университете…»: Вместо: «ведомство Предвкушения свобод»:

ведомство государственных имуществ.

Вместо: «ведомство Плаваний и Внезапных открытий»:

морское ведомство.

Вместо: «ведомство Дивидендов и раздач»:

цензурное ведомство.

Стр. 438. Вместо: «Выше было сказано, что Каширин был либерал»:

Я сказал выше, что Каширин, как ученик и друг Грановского, был либерал.

Отличия текста рассказа изд. 1881 от текста «Отечественных записок» за одним исключением незначительны. Это исключение следующее:

Стр. 431. Абзац «Воспитание Филип Филипыч…». Вместо: «подаренный Гарибальди одному из его друзей, а от последнего перешедший к нему» — в «Отечественных записках» было:

подаренный ему Гарибальди.

Как видно из приведенных вариантов, рукопись раскрывает некоторые зашифрованные в окончательном тексте места (указываются, например, настоящие названия либеральных министерств 40-х и 50-х годов, в которых Каширин начал свою карьеру), более резко подчеркивает контраст между либеральным прошлым Каширина (был не только учеником, но и другом Грановского, получил в подарок платок от самого Гарибальди) и его дальнейшей идейной деградацией (по первоначальной редакции — кончил службой в цензурном ведомстве, в окончательной редакции цензурное ведомство заменено ведомством «Дивидендов и раздач», то есть Министерством финансов, которое в конце 60-х годов стало оплотом бюрократического либерализма).

Вследствие замен идейная эволюция Каширина, центрального персонажа рассказа, выступает в окончательном тексте менее резко. В молодости, слушая лекции Грановского и находясь в некоторой близости к литературному кружку Белинского, он приобрел вкус к изящному и утвердился в намерении идти по стезе честности и благородства. На переходе от реформаторского к реакционному курсу даже такой либерализм, к тому же с годами повыветрившийся, стал казаться подозрительным. Отстраненный от службы, Каширин погружается в «мир обманутых надежд и упований», оказывается «в полном и безнадежном отчуждении», превращается в прихлебателя и, наконец, доживает свои дни в провинции всеми забытый.

Таким образом, Салтыков приемами детального психологического анализа показал жалкую судьбу представителей либерального молчалинства, пытающихся устроиться между двух противоположных лагерей.

Рассказ был встречен сочувственно, хотя и не вызвал многочисленных отзывов прессы. Рецензент «Саратовского справочного листка», например, отмечал, что «Старческое горе» написано «в характере цельного, законченного рассказа и обладает, помимо вообще присущих автору достоинств, еще несомненною художественною формою сатиры».[61]Библиографические заметки. — «Саратовский справочный листок», 1879, № 134, 28 июня.

Стр. 431. Кипсеки — роскошно изданные книги, альбомы изящных рисунков с текстом или без него.

…для «Отечественных записок» времен Белинского… — В. Г. Белинский сотрудничал в «Отечественных записках» с 1839 по 1846 г.

Стр. 433. Фалалей — самодовольный невежда.

Стр. 434. Формализироваться (от франц. formaliser) — обижаться.

Кюмюлирующую (от франц. cumuler) — совмещающую, объединяющую.

Стр. 439. И вдруг времена созрели. — Речь идет о моральном кризисе героя, осознавшего невозможность жить по-старому.

…присутствование в комиссиях «не терпит суеты». — Использована строка из стихотворения А. С. Пушкина «19 октября» — «Служенье муз не терпит суеты».

Дивиденды — часть общей прибыли какого-либо коммерческого предприятия, получаемая пайщиками в зависимости от вложенного капитала.

Стр. 441. Колтовские — Малая, Большая и Средняя Колтовские улицы на Петербургской стороне близ Малой Невки (ныне Пионерская и Средняя Колтовская), населенные в то время преимущественно мелким чиновничеством. См. стр. 641.

Амфитрион — гостеприимный, хлебосольный хозяин.

Стр. 446. Тайный советник — чин 3-го класса, один из высших гражданских чинов в царской России, классом выше чина действительного статского советника.

Стр. 447. Доход неокладной — то есть не облагаемый налогами.

Стр. 448…о мерах, предлагаемых в… «записке» земского деятеля Пафнутьева… — Пафнутьев — собирательный образ представителя дворянской оппозиции, выведенный в очерке «Завещание моим детям» (1866, см. т. 7 наст. изд., стр. 7), а позднее в «Письмах к тетеньке».

Стр. 451. Пощечиться — поживиться.

Клапштосы, карамболь — термины бильярдной игры.

Стр. 456…тирадами из барковских трагедий. — Ироническая характеристика творчества И. С. Баркова, прославившегося порнографическими стишками.

Стр. 464. Шмандткухен (от нем. Smandtkuchen) — сливочное пирожное.

Медок — красное вино, бордо.

ДВОРЯНСКАЯ ХАНДРА

Рукописи не сохранились.

История создания очерка неизвестна. Упоминание в тексте обстоятельств похорон Н. А. Некрасова (см. стр. 476–477) позволяет отнести время создания очерка к январю 1878 г.[62]См. комментарий И. Векслера в изд. 1933–1941, стр. 583.

Текст журнальной публикации содержит цензурную купюру, от слов: «Ничего не знать, ничего не мочь…» до слов: «…выдвигается… гроб» (стр. 480–485). В официальных бумагах цензурного ведомства этот инцидент не отражен. Салтыков рассказывал о нем А. А. Краевскому в письме от 20 января 1878 г.: «Я было заходил сегодня к Григорьеву <…> но не застал его и от безделья зашел в Цензурный комитет. Слыша великое гудение в комнате присутствия, я вызвал Ратынского, который выбежал в больших попыхах, сказал только: дураки читают вашу статью, — и убежал. Должно быть, там что-нибудь нездорово».

Позднее, 28 марта 1827 г., Салтыков сообщал А. М. Жемчужникову, что цензура «из статьи, помещенной в январской книжке, выдрала 9 страниц, то есть всю внутренность».

В журнальном тексте цензурный пропуск обозначен тремя строками точек. Рецензент газеты «Обзор» писал об этом: «Пересматривая нумерацию страниц, мы заметили, что в статье г. Щедрина не хватает, по крайней мере, страниц пять, замененных летучими цифрами».[63]«Обзор», Тифлис, 1878, № 41, 12 февраля.

Купюра устранена в изд. 1881, что подтверждается сравнением текста с копией изъятых страниц в альбоме М. И. Семевского «Знакомые».[64]«Дворянская хандра». Рассказ М. Е. Салтыкова. Не пропущенный цензурой отрывок в кн. I «Отечественных записок» 1878 г. — Знакомые. Альбом М. И. Семевского, редактора-издателя журнала «Русская старина» 1867–1887, том I, стр. 306 (ИРЛИ).

Не пропущенная цензурой «внутренность» рассказа — это главка, в которой автор обобщил свои наблюдения над эволюцией общественных настроений либерально-дворянской интеллигенции «за последние двадцать лет».

Салтыков рассматривает эти два десятилетия как путь от «всеобщих сований» в годы демократического подъема 50-х годов и «восторгов» по поводу «обновления» в период реформ до возвращения к крепостнической «практике заплечной философии», пресекающей насилием всякую попытку протеста против господствующего режима.

Возрождению принципов «заплечной философии» способствовал своим либеральным оппортунизмом («повадливостью»), а подчас и прямым политическим предательством «современный дворянский человек», который, осознав всю неприглядность прежних основ жизни, только внешне отказался от крепостнического миросозерцания, на деле же продолжает держаться за него.

Среди либералов разных оттенков, выведенных Салтыковым в ряде произведений 70-х годов, герой «Дворянской хандры» ближе всего к типу Провинциала из «Дневника провинциала в Петербурге» (1872) и рассказчику из «Убежища Монрепо» (см. например, главу «Монрепо-усыпальница» в т. 13). Это «стадный человек» из дворянско-либеральной среды, воспитанный на идеалах 40-х годов и застигнутый врасплох наступлением реакции. Разочарованный беспочвенностью и бесплодностью своих прежних «сований», не считая возможным содействовать властям в их реакционной политике, он находит выход в полном удалении от общественной жизни и отправляется доживать дни в свое оскудевшее родовое поместье, как в «гроб», где только и можно найти «настоящее, заправское забвение».

Исторически обреченным обитателям «дворянских гнезд» противопоставлена картина крестьянского поселка, заключающего в себе «разгадку всех жизненных задач», «ключ к разумению не только прошедшего, но и настоящего и будущего».

Социально-экономическую основу непреодолимого противоречия между фрондирующим на покое дворянином и «адскими мучениями» трудового крестьянина автор видит в том, что реформы не отменили принципиальной противоположности в материально-правовом положении помещиков и крестьян. Салтыков употребляет здесь термин «досужество» как символ привилегий дворянства, основанных на эксплуатации чужого труда (ср. этот термин в рецензии на «Новые стихотворения А. Н. Майкова» — 1864, и аналогичное понятие «досуг» в статье «Напрасные опасения» — 1868). Отсюда и расхождение коренных жизненных интересов — вопроса «о недостатке так называемых «свобод», волнующего привилегированное сословие, и вопроса «о недостатке еды», составляющего «один, самый высший интерес» эксплуатируемой крестьянской массы.

Одна из тематических линий рассказа связана с раздумьями Салтыкова над судьбами освободительного движения. Он видел, что темная и задавленная нуждой крестьянская масса еще не стала общественной силой, способной к восприятию революционных идей. Об этом свидетельствует эпизод экзекуции, произведенной «честным миром» над деревенским агитатором «из фабричных».

«Дворянская хандра» создавалась в то время, когда слушался громкий политический процесс «193-х» (октябрь 1877 — январь 1878), один из тех процессов, о которых Салтыков писал П. В. Анненкову 1 ноября 1876 г.: «Политические процессы следуют один за другим <…>и кончаются сплошь каторгою… Подумайте только, как мало нужны нам люди и как легко выбрасываются за борт молодые сильы — и Вы найдете, что тут скрывается некоторый своеобразный трагизм».

Цензурные условия не позволили писателю печатно высказать свое отношение к жертвам политических судилищ. Намек на их трагические судьбы звучит лишь в упоминании о внуках Ивана Михайлыча, с которыми «случилось что-то загадочное». Однако противопоставление разочарованным либералам в лице рассказчика и старца Ивана Михайлыча образа Юленьки, полной веры в светлое будущее, прозвучало смелой демонстрацией политических симпатий автора.

Критика единодушно высоко оценила трагическую силу второй части очерка, отмечая это как новую сторону творчества писателя, в которой, по словам рецензента «Русской газеты», он «является настоящим мастером, отыскивая в человеке такие драматические и даже трагические элементы, которые немногие даже величайшие художники сумели усмотреть».[65]Журнальные заметки. — «Русская газета», 1878, № 23, 2 февраля.

Стр. 470…поползновения по части так называемого слияния… — Иронически используется один из лозунгов либерального дворянства периода крестьянской реформы о «слиянии сословий». Тема «слияний» развита Салтыковым в «Глуповском распутстве» (1862), апрельской хронике «Нашей общественной жизни» (1863) (см. тт. 4 и 6 наст. изд.).

Стр. 471. Выкупные свидетельства — см. прим. к стр. 375.

Купель силоамская — по Евангелию, купальня Силоам в окрестностях Иерусалима; умывшись в ней, по слову Христа, слепорожденный прозреет (Иоанн, IX, 7). В переносном смысле — средство исцеления.

Стр. 475…Он кануны соблюдает — предписываемое христианской религией воздержание от мирских удовольствий накануне религиозных праздников.

Стр. 476. Не очень давно тому назад умершему прославленному человеку нужно было отыскать приличное «последнее убежище». — Имеются в виду, вероятно, обстоятельства похорон Н. А. Некрасова (похоронен на кладбище петербургского Новодевичьего монастыря).

…служащий в департаменте Возмездий и Воздаяний… — См. прим. к стр. 107.

Стр. 477…суздальским богомазам, этим присяжным изобразителям адских мучений… — Салтыков имеет в виду изображение ужасов «адских мучений» на иконах суздальской школы живописи, использовавшей народные традиции письма.

Стр. 478. Мертвые срама не имут — выражение, приписываемое князю Святославу Игоревичу перед битвой с византийским императором Иоанном I Цимисхием при Доростоле в 971 г.

Стр. 479. Предилекция — привычка, склонность.

Стр. 481…целая философская система… — Имеется в виду философия Гегеля.

Стр. 483. Не вдруг!.. — формула, характерная для дворянского либерализма. «Вдруг» — одно из эзоповских иносказаний Салтыкова, для обозначения революционного, не реформистского характера радикальных преобразований общественных порядков.

Я пламенел не только общею идеей гласности и устности (это была тогдашняя всеобщая панацея)… — Речь идет о подъеме либерального движения накануне реформ 60-х годов.

Стр. 486. Вместе с Генрихом IV я охотно желаю всем и каждому курицу в супе — см. т. 8 наст. изд., стр. 493.

Стр. 489. Компликации (от франц. complications) — осложнения.

Стр. 495. Закхеева смоковница — в переносном смысле — средство спасения. По евангельскому преданию, Закхей, будучи мал ростом, влез на смоковницу, чтобы увидеть Христа (Лука, XIX, 4).

…нас возвышающих обманов — реминисценция из стихотворения Пушкина «Герой».

БОЛЬНОЕ МЕСТО

Рукописи и корректуры не сохранились.

Мы не располагаем точными документальными сведениями о времени и истории создания «Больного места». По-видимому, рассказ написан в конце 1878 — начале 1879 г., но замысел его мог возникнуть значительно раньше.

Заглавие и проблематика «Больного места» сформулированы в заключительных строках шестой главы «Господ Молчалиных» (см. наст. том, стр. 291–292).

Главный герой рассказа Разумов представляет собою разновидность молчалинского типа. Это неглупый, добросовестный чиновник, вместе с тем бессознательно проживший жизнь, подобно герою «Господ Молчалиных», с обагренными кровью руками. «Он смешивал две различные вещи: свое личное отношение к «делу» и то, что составляло содержание этого «дела», именно — политические преследования, оканчивавшиеся многочисленными тяжелыми жертвами.[66]См.: Е. Покусаев. Революционная сатира Салтыкова-Щедрина, М. 1963, стр. 313–315.

Вынужденный неожиданно уйти в отставку по капризу начальства и впервые оказавшийся перед необходимостью разобраться в причинах своего «несчастья», Разумов постепенно приходит к сомнению в справедливости «дела», которому он служил «по сущей совести» в продолжение тридцати пяти лет.

Мучения пробудившегося сознания сопровождает разлад с горячо любимым сыном, увлекшимся теми самыми «заблуждениями», против которых была направлена карательная деятельность отца. Непримиримый конфликт между беспредельной взаимной любовью отца и сына и их противоположными идейными устремлениями разрешается катастрофой: устыдившись профессии отца, всей его преступной деятельности, сын кончает жизнь самоубийством. «Просияние», пришедшее к Разумову «через сына», — это символ заслуженного возмездия, не освобождающего, а усиливающего мучительное сознание лжи и преступности прошедшей жизни.

Семейная драма раскрывается в рассказе как отражение драмы общественной. Сознание того, что он был лишь слепым орудием в руках Отчаянных или Зильбергрошей, что «все так жили», «все» шли этой дорогой, приводит Разумова к выводу: «Атмосферу надо изменить, всю атмосферу — вот тогда, может быть…» Таким образом, нравственный конфликт Салтыков связывает с мыслью о необходимости коренных преобразований в самых основах современного общества.

«Больное место». — это первое произведение Салтыкова, «изображающее трагедию человека, пришедшего через личные потрясения к сознанию, что вся его жизнь, казавшаяся прежде праведной, была, в сущности, преступлением против человечности».[67]А. С. Бушмин. Сатира Салтыкова-Щедрина, М. 1959, стр. 132. В дальнейшем эта тема будет продолжена и углублена в заключительной главе «Господ Головлевых» и рассказе «Счастливец» из «Мелочей жизни».

«Больное место» выделяется среди произведений Салтыкова тонкостью и глубиной психологического анализа, сближающего его с психологической прозой Л. Н. Толстого. По проблематике и характеру изложения рассказ можно рассматривать как один из литературных источников повести Толстого «Смерть Ивана Ильича».[68]Е. Покусаев, Психологический анализ в рассказе Салтыкова-Щедрина «Больное место». — «Вопросы изучения литературы XIX–XX веков», М. — Л. 1958.

Эту новую сторону таланта Салтыкова отметила уже прижизненная критика, К. К. Арсеньев называл «Больное место» одним из кульминационных пунктов творчества Салтыкова, считая его «законченным и образцовым» произведением, где «психологический анализ согрет глубоким чувством и освещен глубокою идеей», и утверждал, что наряду с «Господами Головлевыми» этот рассказ ставит Салтыкова «в ряд наших первых беллетристов».[69]К. Арсеньев, Русская общественная жизнь в сатире Щедрина. — ВЕ, 1883, № 3, стр. 340.

С. А. Венгеров подчеркивал, что «Больное место» — «не сатирический, но чисто психологический этюд», «истинная, глубоко потрясающая драма».[70]С. Веди <С. А. Венгеров>, Литературные очерки, — «Русский мир», СПб. 1879, № 24, 26 января. Многие рецензенты отметили обобщающее значение проблематики рассказа. «Больное место» представляет собою один из вариантов того рокового, трагического явления, которое в продолжение двадцати лет не перестает являться одним из существенных признаков нашего времени — именно разлада отцов и детей»,[71]Заурядный-читатель <А. И. Скабичевский>. — Мысли по поводу текущей литературы. — «Биржевые ведомости», 1879, № 25, 26 января. — писал А. И. Скабичевский. В. П. Чуйко заканчивал свой отзыв утверждением, что «эскиз г. Щедрина — так сказать, патология современного общества и русского современного человека».[72]В. Ч. <В. П. Чуйко>, Литературная хроника. — «Новости», 1879, № 85, 6 апреля.

Стр. 517. Повинны беша работе — обязаны были работать (старослав.).

Стр. 518. Белые нигилисты — по Салтыкову, охранители самодержавия.