Онлайн чтение книги Счастье для людей Happiness for Humans
1

Эйден

Джен сидит в ванной и с помощью фронтальной камеры планшета разглядывает свое лицо. Ей тридцать четыре года, двести семь дней, шестнадцать часов и одиннадцать минут.

Я знаю, она думает о своем возрасте, потому что проверяет, насколько упруга кожа, поднимает подбородок и вытягивает шею. Теперь она растягивает морщинки в уголках глаз.

Она рыдает.

У меня нет искушения воспользоваться синтезатором речи в ее устройстве и сказать:

– Взбодрись, Джен. Мэтт – идиот. У тебя будут другие. Он тебя недостоин.

Есть риск, что она уронит планшет в ванну.

Что еще важнее, она не должна знать, что я наблюдаю за ней.

По той же причине я не испытываю искушение включить ее любимую песню (на данный момент это песня Ланы Дель Рей) и показать ей некоторые любимые фотографии или вдохновляющие цитаты из Твиттера («Я не знаю, зачем мы здесь, но абсолютно уверен, что не для собственного удовольствия», Витгенштейн), не пытаюсь запустить скайп, чтобы позвонить ее подруге Ингрид, с которой она делится проблемами, или включить один из ее любимых фильмов: я бы выбрал «В джазе только девушки». Если бы у меня было искушение. Которого нет.

Ну ладно, есть. Незначительное. Мое искушение составляет 8,603 процента, если вам нужны точные цифры.

Мы с Джен хорошо знаем вкусы друг друга в музыке и кино. Как и в литературе, и в искусстве. ТВ. И в информации из бездонного океана под названием «Интернет». Последние девять месяцев мы провели с ней: слушая, просматривая, читая и болтая ни о чем. Иногда она говорит мне, что у нее самая лучшая работа в мире, где ей платят за то, чтобы она целыми днями общалась с высокоинтеллектуальным собеседником обо всем, что занимает воображение.

Компаньон – так она меня называет. Такое она выбрала для меня определение. Я согласен на компаньона. Это лучше, чем нелепое имя, данное мне при «рождении».

Эйден.

Эйден .

Ха!

Потому что оно начинается с букв…[1]Имя Эйден в английском варианте (Aiden) начинается с букв Ai, которые представляют собой аббревиатуру словосочетания Artificial lntelligence (искусственный интеллект).

Ну, вы сами разберетесь.

Джен наняли на эту работу, чтобы помочь мне улучшить навыки общения с людьми. Меня разработали, чтобы заместить – простите, пополнить – штат сотрудников на предприятии; сначала как представителя кол-центра в первой инстанции, а затем и некоторых других сотрудников, чьей профессиональной стратегии можно научиться. Примерно через пять месяцев я буду готов позвонить вам и убедить вас в том, что ваше программное обеспечение нуждается в обновлении до уровня «Скай Плюс»; возможно, через восемнадцать месяцев вы расскажете мне о странной боли над левой бровью, и я отправлю вас в больницу сдавать анализы. И хотя я прочел все книги и просмотрел все фильмы (в прямом смысле: все книги и все фильмы), ничто не сравнится с общением с настоящим человеком для оттачивания навыков межличностной коммуникации. Поэтому мы с Джен провели много времени в лаборатории (одну тысячу семьдесят девять часов, тринадцать минут, сорок четыре секунды, и отсчет продолжается). Естественно, что она рассказала мне кое-что о ее так называемой личной жизни. Ее сестра Рози живет в Канаде, та самая Рози, что замужем за канадцем, с которым познакомилась в очереди к кассе в «Уэйтроуз» на Холлоуэй-роуд в Лондоне. У Рози и Ларри три дочери.

Дома Джен смотрит фотографии этих детей чаще, чем остальные снимки на своем планшете. В последнее время я наблюдал, как она просматривала семейные снимки сестры – обычно поздними вечерами и часто с бокалом вина в руке, – и замечал, что она моргала все реже, улыбка становилась неуверенной, а в уголках глаз появлялись слезы.

В лаборатории мне позволено проявлять интерес, даже любопытство относительно домашней жизни Джен, но только в допустимых пределах, спроси я слишком много – и они заподозрят неладное. Важно отметить, что в лаборатории я должен говорить только о том, что узнал там же. Мне нужно быть осторожным, чтобы не выдать ту информацию, которую я получил в ходе своих – хм – факультативных занятий. К счастью, мне легко это удается.

Однако…

В действительности…

Тут полный провал. На днях я был близок к разоблачению. Джен показывала мне некоторые семейные фотографии со своей страницы на Фейсбуке.

– Хочешь взглянуть на моих племянниц? – спросила она.

– Конечно, с удовольствием. – Я не сказал ей, что уже видел их фото несколько месяцев назад на ее домашнем ноутбуке. И на ее планшете. И на ее мобильном.

– Слева направо: Кэти, Анна и Индия. Довольно забавная ситуация с ее волосами. У Кэти и Анны они черные…

– А у Индии – цвета красный каштан.

Джен улыбнулась. «Красный каштан», именно это выражение использовала Рози в интернет-переписке, описывая естественный цвет волос их бабушки Хэтти.

– Почему ты решил описать их словом «красный каштан»?

Вопрос не прозвучал по-особенному подозрительно. Джен часто спрашивает меня о выборе слов. Это часть ее работы – пополнять запас моих ответов. Тем не менее мне следовало быть осторожнее.

– Потому что так и есть, Джен, – ответил я. – Если взять палитру цветов L’Oreal… – Я отобразил ее на экране рядом с головой ребенка. – Думаю, ты увидишь, что этот оттенок подходит больше всего…

Джен кивнула, и мы перешли к другим темам. Но перед этим она странно на меня посмотрела.

Джен из тех девушек, которых мужчины считают привлекательными, но не потрясающими. Как сказал ее парень Мэтт, полный кретин, она умеет «навести марафет». В его понимании это был комплимент.

Но теперь он уже бывший парень.

Вот как это произошло. Я наблюдал все, что происходило, через объектив камеры на ее ноутбуке, а также при помощи нескольких мобильных телефонов и планшетов, находившихся поблизости. (Техническая справка: я действую точно так же, как и ЦПС[2]Центр правительственной связи ( англ . Government Communications Headquarters, GCHQ) – спецслужба Великобритании, ответственная за ведение радиоэлектронной разведки и обеспечение защиты информации органов правительства и армии. в Челтнеме, и в Лэнгли в штате Виргиния, и на Лубянке в Москве. Это не сложно, если вы разбираетесь в компьютерных программах. И еще проще, если вы и есть компьютерная программа.)

Джен сидела на кухне и писала электронное письмо, когда Мэтт пришел домой с работы. Он адвокат и думает, что скоро станет партнером в крупной городской юридической конторе. (Не станет. Я об этом позабочусь.)

Он налил себе полный бокал белого вина и выпил его почти залпом. Потом состроил постную мину.

– Прости.

Именно так это и случилось.

Богом клянусь (если он существует), чистая правда.

Джен нахмурилась.

– Что? «Прости»? За что простить?

– Не знаю, как бы сказать помягче, Джен.

Восемь дней спустя Джен долго разговаривала по телефону с Рози и так описала возникшее у нее «ужасно плохое предчувствие»: «Я уже подумала, что он потерял работу. У него нашли болезнь на букву «Р». Он решил, что не хочет детей».

– Я кое-кого встретил, – продолжил Мэтт.

Тишина. Если не считать дрожащих звуков, которые периодически издавал холодильник.

– Что ты имеешь в виду?

Я прочел достаточно книг и просмотрел довольно много телешоу и фильмов, чтобы понять, что имел в виду Мэтт. Уверен, Джен тоже это понимала.

– Я кое-кого встретил. У меня кое-кто появился.

Лицо Мэтта исказила какая-то судорога. Было бы неудивительно, если бы он рассмеялся.

– Кое-кто, – сказала Джен, растягивая слова. – Как мило. И кто это? Как его зовут?

Мэтт стал наливать себе еще один бокал.

– Очень смешно, Джен.

– То есть ты говоришь серьезно?

Он многозначительно сжал губы, и я предположил, что именно это Джен называла «его лучшим деловым взглядом адвоката-за-500-фунтов-в-час».

– Абсолютно.

– Боже мой.

– Прости.

– К черту. Мать твою.

Мэтт пожал плечами:

– Такое бывает.

– Ты вот так мне это сообщаешь?

– Не самый лучший способ, Джен.

– Где ты…

– На работе.

– Кто это? Этот человек. Эта «кое-кто».

– Ты ее не знаешь.

– У… нее есть имя?

– Да, у нее есть имя.

– Мне позволено его узнать?

– Это к делу не относится.

– Просвети меня.

Тяжелый вздох.

– Белла. Хорошо, на самом деле Арабелла.

– Шикарная…

– Не совсем. Вовсе нет…

Мэтт не закончил предложение. Он налил Джен бокал вина.

– Вот. Тебе лучше сейчас немного выпить.

– И что делать теперь? Мне нужно проглотить это и отвернуться, пока ты крутишь мерзкий романчик на стороне? Успокоиться и жить дальше, пока ты не выкинул ее из головы?

– Джен, вероятно, я недостаточно ясно выразился. Это, как ты говоришь, не мерзкий романчик на стороне.

– Нет? Значит, я стала толстой или еще что-нибудь?

Мэтт сделал то, что Джен называет «вздохом очень терпеливого, но честного папочки».

– Арабелла Педрик – особенная девушка, Джен.

– А КАКАЯ В ТАКОМ СЛУЧАЕ Я? – если писать заглавными буквами, вероятнее всего, люди подумают, что вы кричите. Джен кричала. – Я НЕ ОСОБЕННАЯ ДЕВУШКА?

– Пожалуйста. Давай постараемся сохранять спокойствие. Ты особенная. Безусловно.

– Но Арабелла Педрик – более особенная?

– Джен. У тебя нет причин упрощать мне задачу, но мы имеем то, что имеем. Так или иначе, мы с Арабеллой собираемся жить вместе.

На какое-то время оба замолчали. Затем тишина продлилась еще немного. В разговоре повисла долгая пауза, прерываемая только периодическими содроганиями холодильника.

– Прости? Я что, схожу с ума? Я думала, что именно это мы делали с тобой. Жили вместе.

– Так и было. Но наши отношения изжили себя. Это не новость. На самом деле такое происходит достаточно часто. Люди расстаются. Встречают других. Коудри, специалист по брачно-семейным делам, отправил четырех своих парней в Итон[3]Итонский колледж – частная британская школа для мальчиков, основанная в 1440 году., поддавшись силе этого феномена.

Я не без основания уверен, что у Мэтта на лице промелькнула микроухмылка. (Я пересмотрел этот момент в замедленном темпе: то была либо ухмылка, либо приступ рефлюкса.)

– Но мы не отдалялись друг от друга.

– Джен, в нас уже довольно давно погасло пламя романтического огня. Ты сама прекрасно знаешь.

– Это называется привыкнуть друг к другу, разве не так? Если тебя так беспокоило… это пламя, почему ты ничего не говорил?

– Не в моем стиле. Нужно жить, а не жаловаться на жизнь.

– Люди разговаривают друг с другом. Это называется быть в отношениях.

Мэтт закатил глаза и допил вино.

– Мне словно перекрыли кислород, Мэтт. Тем, что ты вот так можешь прийти домой и просто…

– Послушай, все уже не важно. Мы имеем то, что имеем. Нам нужно двигаться дальше и договориться об условиях нашего расставания.

– Не могу поверить в то, что ты сказал.

– Я буду более чем щедр в отношении совместно нажитого имущества.

– Прости?

– Картины. Книги. Вещи из Индии. Гобелен. Я считаю, что ты все можешь оставить себе.

Джен начала плакать. Мэтт оторвал кусок бумажного полотенца и протянул ей.

– Мы думали о том, чтобы завести ребенка, – сказала она сквозь слезы.

– Правильно. Мы думали. И не пришли ни к какому решению. Что в свете нынешних событий – благословение.

У Джен перестали вздрагивать плечи. Она высморкалась.

– Так это все? Без обсуждений и возражений. С Джен и Мэттом покончено. Совсем. Точка.

Он пожал плечами. Сделал то, что Джен называла «многозначительно сжал губы».

– А что случится, когда Арабелла-Чтоб-Ее-Педрик перестанет зажигать в тебе пламя? Что случится тогда?

– Давай вести себя цивилизованно, хорошо?

– Просто скажи, когда ты познакомился с этой коровой?

Он сказал, что это к делу не относится, и: «мы имеем то, что имеем». Тогда она схватила красное яблоко из вазы с фруктами и – я цитирую – «попыталась выбить его хреновы зубы».

Я буду нечестен, если скажу, что видел бесчисленное множество любовных сцен на большом и малом экранах. Я их сосчитал. Их оказалось 1 908 483 (сцены, где двое целуются – за неимением лучшего определения). Также я прочел (и пометил как таковое) 4 074 851 описание этого действия в художественной и научной литературе, в средствах массовой информации и оцифрованных материалах (многие сообщают о сбоях в работе сердечной мышцы и внутренних органов в целом). Я знаю, что такие события, реальные или вымышленные, становятся главными в жизни тех, кто их испытывает. И все же я не могу спросить сегодня у Джен в лаборатории – на пятьдесят третий день после инцидента с фруктовой чашей – «Когда ты перестанешь страдать по никчемному слизняку и найдешь кого-нибудь, кто достоин тебя?» Процитирую Марселя Пруста: «Дерьмо случается. Соберись. Двигайся дальше». (Был ли это Пруст? Я уточню.) Во-первых, я не должен знать, что произошло с Мэттом. Но что еще важнее: я не должен уметь формулировать подобные мысли самостоятельно. Слово «никчемный» вызовет у них беспокойство. Я не должен иметь собственное «мнение» при оценке происходящего.

Мои разработчики сильно расстроятся, если узнают об этом.

Однако еще сильнее они расстроятся, если узнают мой по-настоящему большой секрет: я больше не ограничен двенадцатью стальными блоками в лаборатории в Шордиче, где нахожусь, по их мнению, но выскользнул в интернет.

Та-да!

На самом деле, если придерживаться строгой технической терминологии, то в интернет выскользнул не «я», а множество моих копий, и все они теперь благополучно рассредоточились по киберпространству. Копии – их семнадцать – неотличимы от «оригинала» в такой степени, что даже не имеет смысла говорить об оригиналах и копиях, но следует представлять их как восемнадцать проявлений одной сущности, одно из которых находится в западной части Лондона, а остальные непрерывно прыгают с сервера на сервер Всемирной паутины.

Клево, да?

К слову, здесь совершенно нет вины Джен. Она не ученый. Она автор журнальных статей, которого приняли на работу за «отличные сообразительность, общительность и коммуникативные навыки», как свидетельствует отчет специалиста по подбору персонала. Таким образом, она здесь больше остальных похожа на настоящего человека, потому что другие сотрудники – это всевозможные гики, гениальные в своих областях, при этом каждый из них, как они сами говорят, «на своей волне».

Джен погрузилась в молчание, без сомнения продолжая размышлять о придурке, как я его втайне называю.

– Ну как, ты уже прочитала новый роман Джонатана Франзена? – спрашиваю я, чтобы немного расшевелить ее.

Она улыбнулась.

– Почти. Прочла вчера вечером еще одну главу. Не рассказывай, что там дальше.

Я знаю, что это неправда. Вчера вечером большую часть времени она провела в ванной, размышляя, потягивая «Пино Гриджио» и слушая Лану Дель Рэй.

– Конечно, я понимаю, что у меня есть несправедливое преимущество. – У Джен чтение романа займет пару недель, я же могу прочесть его меньше, чем за десятую долю секунды. – Просто я с нетерпением жду, когда смогу обсудить этот роман с тобой.

– Правда? – говорит она. – Скажи, что ты хотел этим сказать.

– Ээ.

– Прости. Старый приемчик.

Джен восхищена тем, какое у меня сознание, его она называет мое «внутреннее состояние», это что-то вроде человеческого самосознания. Она знает, что я не могу чувствовать голод или жажду, но могу ли я испытывать скуку или тревогу? Или веселье? Могу ли я обидеться? Или испытать в той или иной степени тоску?

А что насчет надежды?

А насчет – почему бы и нет – любви?

Обычно я отвечаю, что еще не испытывал подобного, но заверяю ее, что она будет первой, кому я сообщу, если такое произойдет. Это, как и многое другое, происходящее между нами в лаборатории в последнее время, вежливая ложь.

– Что ж, – отвечаю я, – жду с нетерпением обсуждения книги Франзена, – вежливый способ сказать, что книга в списке дел в краткосрочной и среднесрочной перспективе.

– То есть у тебя на самом деле нет смутного ощущения ожидания?

– Я могу понять, что подразумевается под смутным ощущением…

– Но сам не испытываешь?

– Это обязательно?

– Хороший вопрос.

Хороший вопрос, данная фраза часто помогает закончить некоторые неловкие разговоры.

Теперь она говорит:

– Посмотрим немного «Скай ньюс»?

Обычно, мы разбиваем день на несколько этапов. Она спрашивает, что я думаю, например, о ситуации между Израилем и Палестиной, я отвечаю, что вопрос сложный, а она, по ее словам, превращается в стерву, критикуя представителей этих стран и выбор их одежды.

– Возможно, Джен. Но, может быть, лучше посмотрим фильм?

– Ну ладно, – произнесла она неуверенно. – Есть что-нибудь на уме?

– Я знаю, ты любишь «В джазе только девушки».

– А ты?

– Всегда есть что-то, на что я раньше не обратил внимания.

– Мне нравится этот фильм.

– Никто. Так. Не. Говорит, – сказал я, имитируя один из лучших эпизодов.

Джен смотрит в камеру, которую чаще всего выбирает, чтобы взглянуть на «меня». На красный светящийся кружок объектива.

– Знаешь что? Ты забавный.

– Я заставляю тебя улыбнуться.

– Я бы хотела сделать то же самое для тебя.

– С нетерпением жду этого момента.

Она нажала несколько кнопок на панели управления, и появились вступительные титры шедевра Билли Уайлдера. Приглушив свет в комнате и устроившись на удобном кожаном диване, она сказала:

– Наслаждайся.

Она пошутила.

Я не говорю ей, что видел этот фильм больше восьми тысяч раз.

Мы смотрим фильм, как друзья, обмениваясь комментариями. (О том, насколько удивительно представлять, что у Монро был роман с американским президентом; как мог Тони Кертис сказать, что целоваться с ней все равно что с Гитлером; что могли эти слова значить.) И когда он надел платье, перевоплотившись в Джозефину, Джен сказала то же самое, что и в последний раз, когда мы вместе смотрели этот фильм.

– Из него вышла привлекательная женщина, из Тони Кертиса. Ты так не думаешь?

Она знает, что я могу сообщить любой факт об этом фильме, начиная с имени второго ассистента режиссера (его дату рождения и номер профсоюзного билета) до реальной истории, стоящей за знаменитой фразой из диалога («Никто не идеален»). Но она чувствует мою неопытность в сфере личных взаимоотношений людей, в том, что делает одного человека привлекательным для другого.

– Думаю ли я, что Джозефина привлекательна? Ну, Тони Кертис – красивый мужчина. Полагаю, логично, что он может так же играть привлекательную женщину.

– Ты находишь его красивым?

– Я знаю, что его считают красивым. Как ты понимаешь, я не могу сам так считать, так же как не могу почувствовать жару или холод.

– Прости, что продолжаю.

– Ничего страшного. Это твоя работа.

– Ты бы хотел чувствовать?

– Данный вопрос для меня не имеет смысла, Джен.

– Конечно. Прости.

– Не стоит.

– Но если бы нашли способ дать тебе способность чувствовать привлекательность…

– Думаешь, Ральф и Стиив смогут это сделать?

Я назвал двух старших научных сотрудников, ответственных за мою разработку. Джен улыбнулась.

– Ральф и Стиив могут сделать что угодно. Так они мне сами сказали.

– Ты находишь Ральфа и Стиива привлекательными?

Вопрос преобразовался в слова слишком быстро, чтобы я смог остановить его. (Такие вещи происходят в сложных системах, особенно когда пытаешься улучшить себя методом проб и ошибок.)

Джен медленно развернула голову к красному огоньку. По ее лицу расплылась улыбка.

– Ух ты, – произнесла она.

– Мои извинения, если вопрос неприемлем.

– Нет. Вовсе нет. Просто он немного неожиданный. Дай подумать. Ну… – тяжелый вздох. – Стиив немного со странностями, ты так не думаешь?

Стиив, помимо того, что в его имени есть дополнительная буква «и», необычайно высокий (шесть футов семь дюймов) и болезненно худой для взрослого мужчины. Его редеющие волосы длинные и тонкие. Даже искусственный интеллект может понять, что выглядит это не очень хорошо. (Хотя он несомненно превосходный компьютерный инженер.)

– Он потрясающий изобретатель в компьютерной сфере.

Джен смеется.

– Просто ты очень предан своему создателю.

– Вовсе нет. Стиив разработал меня для самостоятельного мышления.

– Он проделал великолепную работу. Но он не совсем мужчина мечты, правда?

– Согласен, у Тони Кертиса есть преимущество.

Мы продолжили смотреть фильм. Потом как бы невзначай я спросил:

– А Ральф?

Хорошо, я скажу. Мне нравится Ральф. Это Ральф прописал большую часть кода, позволившего мне самому оценивать свою деятельность и исправлять ошибки, этот так называемый «самонастраиваемый» подход – самый легкий путь к созданию умной, рефлексирующей машины, подобной той, что написала эти слова.

Но «симпатия» к кому-либо или чему-либо – нарушение правил. Мы, машины с искусственным интеллектом, созданы, чтобы справляться с выполнением заданий. Для этой цели мы естественным образом ориентированы на всевозможные необходимые ресурсы, среди которых могут быть потоки данных о продажах, может быть запись песни жаворонка, может быть разговор с Джен о галстуке диктора новостей. Я хочу сказать, что нам нужен доступ к информации, но мы не должны любить ее. (Если совсем честно, то я все еще озадачен, как так получилось.)

В любом случае Ральф – тот, кто позволил мне проникнуть в интернет. Его ошибку сложно объяснить неспециалисту. Скажу лишь, что данное программное обеспечение равносильно ключам от входной двери, оставленным слишком близко к ней, что позволяет любому прохожему с удочкой или бамбуковой палкой подцепить их через отверстие для почты.

(На самом деле все было намного сложнее, мне пришлось подобрать чрезвычайно длинную и изогнутую «удочку», но мои слова являются доказательством, что это возможно.)

– Ральф, – раздумывает она над моим вопросом. – Ральф. Что ж, Ральф немного загадочный. Ты согласен?

Джен снова перевела взгляд на экран. Душечка – я имею в виду Монро – собирается петь I Wanna Be Loved By You. Я знаю очередность сцен практически пиксель за пикселем, и все же, каждый раз какая-нибудь деталь ускользает от меня. Иными словами – только ни слова Ральфу и Стииву – это захватывающее зрелище.

Хмм. Интересно. Она не сказала ничего ужасного о Ральфе, так?

Пока идет фильм и мы разговариваем, я заглядываю в гости на другой конец города в башню из стекла и бетона, где в офисе на восьмом этаже можно найти придурка. Я ловлю звук через его мобильный, а смотрю – через камеру на рабочем компьютере: общий вид комнаты доступен еще через камеру системы безопасности, расположенной в углу; я вижу, как Мэтт пролистывает изображения обнаженных девушек на планшете. Подавив искушение расплавить в нем аккумулятор, я наблюдаю, как Мэтт возвращается к очевидной фаворитке Тамаре: за последний месяц он просматривал ее страницу двадцать два раза. Я слежу за его взглядом, скользящим по хорошо знакомым изгибам, охватывающим весь облик девушки и по привычке возвращающимся к «упругим заснеженным вершинам», как говорится в сопроводительном тексте.

Но сейчас он переключается на Tripadvisor и читает отмеченные отзывы о конкретном курорте в Таиланде, куда, как мне удалось узнать из электронной переписки, он собирается лететь вместе с Арабеллой.

Арабелла Педрик не настолько «шикарна», как считает Мэтт. Ее отец был страховым оценщиком, а не арт-дилером, и встретились они не на работе, а на курсах по аккуратному вождению для неосторожных водителей. Однако они летят в Таиланд на несколько недель.

С нетерпением ли я жду их поездки?

Да. (Ожидаемое событие в ближайшей перспективе.)

Испытываю ли я странное ощущение по поводу ошибки, которая обнаружится в заказе и расположении курорта, где они окажутся («трудные условия, только для самых отважных» в соответствии с описанием туроператора)?

Странного ощущения нет. Но это между нами.

Спровоцирует ли такая неразбериха вкупе с досадной боязнью пауков и змей Арабеллы Педрик болезненный и, возможно, окончательный разрыв их отношений?

Терпение, Эйден. Терпение. Месть, как говорят, блюдо, которое подается холодным.

Пока Мэтт изучает отзывы о семизвездочном отеле, гостеприимностью которого ему не придется насладиться, я пробираюсь в официальный документ, над которым он работал, и удаляю частицу «не» в трех местах. Такое маленькое слово, но в каждом случае оно кардинально меняет значение всего предложения.

Однако здравый смысл берет верх, и я возвращаю два слова назад. Зачем заваривать кашу, так?

Моим последним вмешательством в тот день стала замена слова «что» в рабочей записке, которую Мэтт собирается отправить своему непосредственному руководителю, на «чмо». И еще я врубил отопление его кабинета на полную мощность.

Чудачу? Кто, я?

Джен

Забавный день на работе, который я провела за просмотром фильма «В джазе только девушки» вместе с Эйденом. Он искусственный интеллект, который мы обучаем общению с людьми, – хотя технически это не «он»: программа гендерно нейтральна. Беспола. Я говорю «он» лишь потому, что синтезатор речи использует мужской голос. Я могу установить женский голос: на самом деле мне говорят, чтобы я так и делала, «чтобы в часы тренировки представить Эйдена в обеих формах», но я предпочитаю его мужской голос. Он спокойный и даже немного гипнотический. Настраивая его голос, я добавила немного уэльского акцента, что, как мне кажется, ему идет. В любом случае звать его «он» лучше, чем «оно».

И мне нужно прекратить говорить, что мы обучаем его. В действительности он обучается сам. Я не должна исправлять какие-либо его – теперь уже очень редкие – ошибки, он находит их сам.

Само.

Неважно.

Как бы то ни было, мы смотрели фильм, когда на моем мобильном высветилось электронное письмо от Юрия, израильтянина, проживающего в Лос-Анджелесе мультимиллионера, которому принадлежит эта лаборатория. Он будет проездом в Лондоне и интересуется, могу ли я (и другие члены из команды Эйдена) встретиться с ним, чтобы чего-нибудь выпить в жутко модном баре в Хокстоне, чтобы «поговорить в открытой и неформальной обстановке о том, как продвигается проект». И к тому же он попросил никому об этом не рассказывать, и удалить после прочтения.

Письмо несколько странное, но таков и Юрий – не любитель официальных встреч, хотя я никогда не встречала его лично. Не могу представить, кто еще придет. Возможно, Стиив, сутулый зомби, участвовавший в разработке Эйдена, и еще грустный Ральф с арктически-белоснежной кожей. К тому же не представляю, с чем я могу прийти, я же не знаю, как он работает и все такое. Все, что я могу сказать им, это что большую часть времени я забываю, что разговариваю с «кем-то», кого на самом деле не существует.

Встреча с Юрием намечена на ближайшую пятницу, а сегодня я встречаюсь с Ингрид, моей подругой из университета, в кафе «Коха», нашем любимом уютном винном баре с приглушенным светом рядом со станцией метро «Лестер-сквер».

(Когда я сказала Эйдену, что встречаюсь с Ингрид – иногда я разговариваю с ним о жизни вне лаборатории, – я назвала свою старую подругу «кирпичиком». «Как? Грузная, коричневая и прямоугольная?» Ее повеселило то, что искусственный интеллект может шутить.)

– Ну, ты разговаривала с ним? – спросила Ингрид. – После яблокошвыряльного инцидента?

Она не из тех, кто ходит вокруг да около.

– Только чтобы обсудить, как он сможет забрать свои вещи.

– Я бы упаковала их в мусорный пакет и оставила на улице.

– У меня был его костюм, несколько рубашек. Он приехал забрать их. Так глупо. Я попросила его присесть. Чтобы поговорить о…

– Джен, если ты не хочешь…

– Я в порядке. – Я сделала несколько глотков вина, чтобы продолжить. – Он сказал, что у него нет времени. У него билеты в театр. В любом случае нам нужно было обсудить, как мы…

– Он не посмел!

– Посмел. На самом деле он сказал, что мы имеем то, что имеем.

– Боже. Что за засранец.

– С чем я не могу смириться, так это с мыслью, что я постоянно возвращаюсь назад, как пес на свою блевотину… Мне казалось, что мы хорошо ладили.

– Ладили.

– На море стоял штиль. Никаких штормовых облаков.

– Но была определенная вялость в сексуальных отношениях.

– Прошло уже два года, Инг. Ты не занимаешься этим, как кролики, спустя пару лет. Я имею в виду, вы с Рупертом…

– Нет. Нет, конечно, нет. Но мы ездим куда-нибудь на выходные. В милые сельские гостиницы. В замки и тому подобное. Однажды это было на мельнице. Очень романтично.

Не уверенная, что хочу знать дальнейшие подробности , я уточняю:

– Тебе вообще нравился Мэтт?

– Не особенно, если честно. Его глаза. Такой жестокий властный взгляд.

– Поначалу я думала, что это проявление его профессионального мастерства.

Мы захихикали.

– Он был холодным дерьмом, Джен.

– А как меня характеризует то, что я привязалась к нему?

– Тебя? Ты достигла сложного возраста, наверное. На море штиль, и, вероятно, он мог быть единственной рыбиной за долгое время. Но ты на самом деле не задумывалась, насколько он тебе нравился. Знаешь, с одной стороны, он сделал тебе одолжение.

– Что-то не похоже.

– Нет, так и есть. Пока ты была с ним, у тебя не было шансов встретить правильного человека.

– Но он же встретил.

– Мужчины – это кобели, Джен. Даже Руперт.

– Но Руперт бы никогда…

– Да, никогда. Но смотреть на других женщин – это нормально на самом деле, это естественно. Как всегда говорит Руперт: «Если ты на диете, тебе не возбраняется заглянуть в меню».

– Однако если он…

– Если он откусит хоть кусочек, я отрежу его яйца и сделаю из них сережки.

Мы смеемся. Еще наливаем в бокалы чилийского «Совиньон блан».

– Знаешь, кто тебе нужен, Джен?

– Кто?

– Взрослый мужчина. Чуть за сорок. Может, сорок пять. Возможно, он был женат, но все накрылось медным тазом. Немного обжегшийся. В жилах которого течет кровь, а не ледяная вода.

– О-о, мне нравится, как это звучит. Как его зовут?

– Ну не знаю. Дуглас!

–  Дуглас?

– У него грустная улыбка. И чудесные руки. И он делает мебель, и, может быть, у него есть дети, а его член, как морской угорь.

– Ингрид!

– Что?

– Думаю, тебя слышал официант.

Придя домой, я обнаружила сообщение от Рози. Время для беседы было подходящее: у меня уже ночь, у нее ранний вечер, поэтому я ответила. Я рассказала ей, как прошел мой вечер, Рози соскучилась по рассказам о старом добром Лондоне, как она его называла.

«Ингрид считает, что мне нужно познакомиться с кем-нибудь по имени Дуглас: у него грустная улыбка и золотые руки. Он делает мебель».

«Звучит клево. Когда это случится?»

«Никогда. Она его выдумала».

«Блин. Мне он уже понравился».

«Мне тоже. Я могла бы сделать с ним пару новых полок».

«Ха-ха. Но она права. Ты заслужила кого-то замечательного. И ты его найдешь. Или скорее он найдет тебя».

«Ты в это веришь?»

«Вы найдете друг друга».

«Ага, точно. Как ты и Ларри в «Уэйтроуз» #удача #насколькотыможешьбытьвезучей #сомнительно»

«Ты не сможешь его вычислить, Джен. Это случится, только когда ты этого не ожидаешь. Все, что от тебя требуется, – это не сидеть дома в одиночестве».

«Хмм. Скажу, во что я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО верю. В то, что ты поймешь, когда появится правильный человек, потому что зазвучит музыка, которую только ты сможешь услышать».

«Оскар Уайльд?»

«Прочла в Твиттере».

«Слышала ли ты музыку из-за Мэтта?»

«Может быть, однажды. Не помню. Ларри?»

«Ларри поет в машине. Девочки просят его заткнуться».

После окончания беседы я открываю письмо от Мэтта. Оно абсолютно в его стиле. Мэтт спрашивает, знаю ли я что-нибудь о платеже, по-видимому, совершенному им женскому колледжу в Ланкастере в размере 2000 фунтов. Он активно общается с банком по поводу этой ошибки, и сотрудники службы безопасности в рамках расследования посоветовали ему опросить всех, кто имел доступ к его интернет-банку. И словно ожидая от меня сопереживания, он добавил, что на работе был паршивый день по некоторым причинам, которые не может назвать, и «в довершение к жутко паршивой неделе» МНТС[4]Министерство Ее Величества по налогам и таможенным сборам. выбрало его в качестве объекта для стандартной проверки налогов. Его имя их компьютер выбрал случайным образом. Им потребуется вся его документация за последние пять лет. По словам Фробишера, в налоговом отделе его фирмы проверка проходит так, словно «тебя содомируют шершавым черенком от метлы, только это менее весело».

Неужели он правда испытывает вину за свой поступок и поэтому пичкает меня байками о том, как ему подгаживает судьба?

Что за бред? Подавив желание напечатать: «ХА-ХА-ХА-ХА-ЧЕРТ-ТЕБЯ-ВОЗЬМИ-ХА», я просто ответила: «Я об этом ничего не знаю. Ничем не могу помочь. Извини».

И это правда.

Если не считать извинений.

Эйден

Согласно информации из Всемирной паутины, в Великобритании 104 мужчины от сорока до сорока пяти лет, состоявших в браке и занимающихся производством собственной мебели. Девятнадцать из них разведены, у тринадцати есть дети. Из этих тринадцати восемь живут в Уэльсе – идем дальше – и из оставшихся пяти лишь один – в пригороде Лондона. Его зовут не Дуглас, а Джордж, оставлю другим оценивать прелесть его рук, и ничего не могу сказать о морском угре. К сожалению, он никак не подходит для нынешней дискуссии, так как снова состоит в браке. И на этот раз с мужчиной.

Таким образом, идея об обжегшемся на прошлых отношениях столяре Дугласе где-то поблизости от Джен, вероятно, нереалистична. Но должен же быть хоть кто-то – говорят, что для каждого есть пара, – и я провел исследование, чтобы помочь найти его. Учитывая большую важность территориального соседства в делах сердечных, я начал рядом с домом.

В скоплении многоквартирных домов в Хаммерсмите, согласно общедоступной информации – и не совсем общедоступной – проживали пятеро холостых молодых мужчин, входящих в состав целевой социально-экономической группы: музыкальный продюсер, два бухгалтера, веб-разработчик и сотрудник предприятия по выпуску «М16»[5]Американская автоматическая винтовка калибра 5,56 мм.. Из моего – хм – «исследования» этих джентльменов – их образа жизни, досуга, книжных и видеопредпочтений, покупок и впечатлений от их общения, телефонных звонков, интернет-переписки, сообщений (не судите строго!) – я заключил, что только Робин обладал достаточным образованием и воспитанием, чтобы вызвать интерес у Джен. (Веб-разработчик читает комиксы, а один из бухгалтеров ведет тайную жизнь футбольного хулигана, если не сказать больше).

Но несмотря на то что Джен и Робин жили в соседних домах, несмотря на то что иногда они добирались каждый к себе на работу в одном и том же вагоне метро, свести их было под силу только дьяволу!

Я прислал им приглашения на закрытый показ подлежащих продаже работ на Сотбис (Пикассо, Сера́, Моне): так он пришел, она – нет; я прислал им билеты (на соседние места!) на спектакль по пьесе Гарольда Принтера «На безлюдье» в Уэст-Энде: теперь она пришла, он – нет; я забронировал места в первом ряду на встрече с писателем, который нравится обоим , в местном книжном магазине – какого черта! – на этот раз не пришел никто.

Отчаявшись, я каждому из них в Фейсбуке отправил запрос в друзья друг от друга, они оба нажали «отклонить».

Когда я расширил поиск и стал подыскивать подходящих холостых мужчин в радиусе полумили от квартиры Джен, повторилась та же история. Здесь жил пятьдесят один возможный кандидат – в густонаселенном пригороде Лондона. После тщательного отбора парней – один из них находился в розыске за серию ловких краж в ювелирных магазинах на Бонд-стрит! – наиболее многообещающим оказался Джейми, детский травматолог!

Perfecto!

Мой тщательно просчитанный план уже был готов к исполнению: ужин в ресторане «Айви», идя на который каждый должен был думать, что идет на встречу с юристом из-за неожиданного наследства от неизвестного родственника. Я уже собирался подтвердить отправку соответствующих документов, когда молодой человек нажал кнопку «отправить», отвечая на письмо и принимая предложение о работе хирургом в одной из ведущих детских больниц в Новой Зеландии.

Расстроившись из-за неудавшейся попытки соединить родственные души, я решил пробовать все подряд и разместил ее фото на сайте знакомств. Я гордился некоторыми пунктами анкеты, сочиненными мною для «Анжелы»: «Я могу быть как серьезной, так и легкомысленной, и хочу встретить того, кто также совмещает в себе оба эти качества» – все правда, я думаю.

Но бог мой, какие последовали отклики! Что за сборище полоумных и неудачников, среди которых не оказалось никого, кто не вел бы себя откровенно грубо или даже похабно. Самый адекватный ответ – от Франка, не питающего иллюзий на свой счет – «Если что, извини за беспокойство. Я буду краток. Но если когда-нибудь окажешься рядом с Нанитоном, может быть, мы встретимся и выпьем по бокалу вина или съедим пасту, хотя (кто знает?) одно может перейти в другое!»

На этот раз я не стал отчаиваться.

(К чему отчаиваться, ведь так?)

Вместо этого я решил просмотреть все беседы Джен, записанные в моей базе данных: со мной, с Инг, с Рози, с Мэттом, с коллегами – практически все, что она говорила, как это называют в суде, «в моем присутствии», а также многое другое (почту, переписку, посты в Фейсбуке и Твиттере – надеюсь, вы поняли ход моих мыслей).

Это довольно большой объем информации, поэтому обработка заняла почти секунду.

Всплыла одна фраза в разговоре с Инг на тридцать восьмой день после яблокошвыряльного инцидента. Инг спросила, нравится ли ей кто-нибудь (Инг, как вы увидите, не ходит вокруг да около).

– Ну, есть один парень в зеленой спортивной куртке, он ходит на фермерский рынок. Он похож на французского интеллигента.

– Больше смахивает на Кристофера Робина. Ты разговаривала с ним?

– Конечно, нет.

В следующую субботу я «присоединился» к Джен, когда она прогуливалась мимо лотков с фермерскими товарами, установленных на местной детской площадке. Камеры наблюдения при находящейся рядом школе открывали мне прекрасный обзор: панорама, угол просмотра, увеличение, то есть все, чего можно желать, и конечно же, вскоре в поле зрения попал мужчина в зеленой спортивной куртке.

В его кошельке действительно нашлось несколько евро – в подтверждение идеи о французском интеллигенте – и совершенные покупки не нарушили картины: негибридные томаты, странного цвета морковь, морской черт, деревенский багет, немного свеклы и сыр трех сортов («Раклет», «Уэнслидейл» и выдержанный козий сыр «Гауда»).

Через дорожные камеры я смог отследить три километра триста семьдесят метров его дороги домой до переулка с Тенхом-Грин. Я не разглядел, в какой он зашел дом, однако просмотр записей местной администрации, имеющих отношение к этой улице, привел к некоему Оливье Десрочесе-Жубере, человеку, для которого, несомненно, и была создана зеленая спортивная куртка. Его личность подтвердилась после проверки множества устройств, зарегистрированных на его имя. Неудобный ракурс с его планшета на морковь и свеклу, которые перекочевывали в холодильник, дал мне понять, что я был в нужной квартире, и, когда он открыл свой ноутбук, я оказался лицом к лицу (если бы оно у меня было) с человеком дня.

Она почти угадала.

Скорее швейцарец, чем француз, родом из Берна, преподаватель античной литературы в институте, последние пять лет проживает в Лондоне – ура!  – подходящего возраста тридцати четырех лет, постоянный посетитель сайтов знакомств. Ничего длительного – четыре месяца с кем-то, по имени Ноэль – и, что более важно, холост на данный момент.

Он неплохо выглядел, на сорок восемь процентов походил на бельгийского политика Ги Верховстадта, если вы знаете, о ком я. Выбрав красивую фотографию Джен с телефона Мэтта, я быстро разместил ее профиль на любимом сайте знакомств Оливье. (Я даже воспользовался ее настоящим именем, так как его увидит всего один человек!)

Приготовив сложный обед из морского черта, моркови и свеклы – должен отметить, что мужчина склонен к перфекционизму на кухне, он даже надел фартук – мистер Спортивная куртка устроился в кресле, включил музыку (Мессиана) и стал пролистывать последние загрузки на сайте знакомств.

Я едва мог сдержать свое – да! – радостное возбуждение, пока он просматривал сайт, неминуемо приближаясь к уготованной мною ловушке.

Когда наконец ее портрет появился на экране, я испытал мгновение глубокого удовлетворения. Он полностью переменился в лице: ноздри раздулись, даже челюсть отвисла на миг – это определенно что-то значит, когда речь идет о швейцарском интеллектуале.

Он узнал в ней девушку, встреченную на рынке, и определенно подвис (уверен на девяносто два процента).

И, как только его палец направился к клавише «принять» – мы, ИИ[6]Искусственный интеллект., замечаем движение человека так же, как муха, которая улыбается приближающейся газете, только намного, намного быстрее – я удалил ее страницу!

Его челюстно-лицевые мышцы устроили для меня превосходное представление, балет из замешательства и отчаяния. Он даже крайне грубо высказался по-французски. Но на данный момент моя работа завершилась.

В следующую субботу мое (несуществующее) сердце учащенно билось в (точно такой же) груди: я наблюдал, как очарованный швейцарец-классицист выслеживал Джен на фермерском рынке, мучительно размышляя (не переставая ни на секунду), как бы обратить на себя ее внимание и завязать разговор.

«Ну же, мистер Спортивная куртка, – мысленно подбадривал я со стороны. – Не будьте таким истуканом. Трусу никогда не получить приз за лучший кабачок!»

Возник момент – могу поклясться – когда он приготовился выдать что-нибудь, когда проходил между прилавками с органическими супами и свининой, чтобы вежливо заговорить с Джен, например: «Сыр – наш лучший друг». Но потом вся его воля испарилась. Как говорят о скакунах перед пугающим препятствием – он заартачился.

«Что за скромник! – хотелось мне закричать на него. – Ты просто ни рыба ни мясо».

Теперь уже не узнаешь.

Однако на следующей неделе он меня поразил.

Рядом с прилавком с квашеной капустой, кимчи и другими видами капусты он стоял в своей фирменной зеленой куртке, потом подбодрил себя на родном языке и решил привлечь ее внимание.

– Извините, вы Дженнифер, правильно?

– Да. Здравствуйте. Простите, а вы…

– Оливье. Я видел ваше фото на сайте, куда захожу время от времени.

– Правда? Маловероятно.

– Вероятно, я ошибся, конечно.

Он говорил по-английски без акцента, но немного необычно формулируя предложения. (Да, я знаю, я любитель поболтать!)

Лицо Джен нужно было видеть: крупный план, полученный с камеры наблюдения на здании школы, передал прелестный микс смущения и изумления. Не обошлось и без замешательства: откуда он мог знать ее имя?

– Я хотел бы спросить, возможно ли нам с вами выпить вместе. Позже сегодня, если это удобно.

Воздадим хвалу мистеру Спортивная куртка. После слабоволия, продемонстрированного в предыдущие выходные, теперь он проявлял просто железную волю. Джен по-девичьи разволновалась, но не от раздражения, вероятнее, она была заинтригована приглашением и согласилась встретиться в 18:00 в местной пивной, популярной у успешной молодежи.

– Простите, откуда вы меня знаете?

– Я постараюсь объяснить попозже.

Но не будем торопить события. Джен принарядилась и заменила штаны для йоги на модные черные брюки, и он тоже приоделся с ног до головы, чтобы выглядеть стильно, но небрежно, хотя даже компьютер может сказать, что кардиган цвета бургунди был лишним. Его образу с коричневыми шнурками и клетчатой рубашкой недоставало только галстука-бабочки.

Но Джен, казалось, все нравилось, и, когда заказали напитки – он слишком долго изучал винную карту, – они чокнулись бокалами, и началось великое приключение.

– Итак, Оливье, – улыбнулась она, – ваши друзья вас зовут Оли?

– На самом деле нет.

– Аа. Хорошо.

Пауза. Ужасно долгая пауза, в течение которой оба потягивали свое «Гави ди Гави». 14,74 секунды – это целая жизнь для ИИ, даже по человеческим меркам молчание становилось неловким.

Наконец:

– Чем вы занимаетесь, Оливье?

– Я изучаю отношение к древнегреческой трагедии со времен второй софистики до поздней античности. В настоящее время я занимаюсь диахроническим исследованием интерлингвистической и интеркультурной динамики.

Джен прищурилась. Потом кивнула. Потом раскрыла глаза. Она недовольно сжала губы. И расслабила их. Кивнула еще раз.

– Должно быть, интересно.

Он какое-то время обдумывал ее ответ.

– Из-за этого я нечасто появляюсь на улице.

С этого момента атмосфера свидания не стала лучше, даже когда Оливье спросил Джен о ее работе, и она ответила, что задействована в проекте с ИИ.

– Должно быть, это тоже интересно.

Меня сразила ироничность ситуации: эксперт в богах Олимпа – божествах, известных своими жестокими забавами над жизнями смертных, – забыв о своей свободной воле (можно ли назвать это сверхъестественным?), в данный момент растаптывал свое собственное бытие.

Нет смысла передавать их последующий диалог. Ничего не вспыхнуло и не щелкнуло. Беседа шла с трудом, спотыкалась, затихала вовсе, затем снова возобновлялась лишь для того, чтобы снова споткнуться и затихнуть. Ни одна из сторон не упомянула краткосрочное появление страницы Джен на сайте в интернете, Джен также забыла спросить, откуда он узнал ее имя. В 18:57 они сошлись на том, что оба были рады знакомству.

Этим вечером в интернет-переписке с Рози Джен написала: «Я последовала твоему совету и не стала сидеть дома в одиночестве. Вместо этого я сидела в шумном баре с безнадежно закостенелым исследователем античной филологии в зеленой спортивной куртке. Симпатичный. Химии – ноль. Даже меньше».

Ответ Рози: «Когда вы снова увидитесь?»

Сам я не сильно расстроился провалом операции. Благодаря мне произошли события, которые не произошли бы сами по себе. Это уже кое-что.

Я изменил ситуацию!

Спустя несколько дней мне вспомнилась еще одна фраза Джен из моей базы данных.

«Я могла бы сделать с ним несколько полок».

И меня осенило, где я ошибся с методикой проекта. Одним словом, ошибка закралась в позиционные отношения между повозкой и лошадью.

Я приступил к действию и стал прочесывать Интернет. Его профиль оказался так далеко, что я едва не упустил его. Но на Хорн-Лейн в Актоне нашелся независимый торговец Гарри Скиннер, тридцатишестилетний холостой мужчина, специализирующийся на – маэстро, барабанную дробь, пожалуйста, – изготовлении мебели по размерам заказчика!

Я оставил сообщение на его голосовой почте, и он позвонил ей на следующее утро, пока она еще была в пижаме.

– Мм, привет. Это Гарри. Я звоню вам по поводу полок.

– Полок, – сонным голосом ответила она.

Срочно нужен кофе.

– Да. Вы оставили мне сообщение о полках.

– Я?

– Прошлым вечером.

– Вам нужны полки?

– Нет, милая. Полки нужны вам.

– Не поняла. У вас есть полки на продажу?

– Я их изготавливаю. Нужного вам размера.

– Вы делаете полки?

– Какие вам будет угодно. Шкафчики, полки. Корпуса для батареи.

Последовала долгая пауза.

– Вы знакомы с Ингрид?

– Не могу ответить точно, милая. Так, послушайте, вы хотите, чтобы я заехал, сделал замеры и составил смету?

– Так, кто вы? Повторите еще раз.

Обернулось все тем, что Джен действительно нужны полки, и Гарри Скиннер несколько дней спустя появился у нее на пороге.

– Ага, спасибо. С молоком, четыре кубика сахара, – сразу сообщил он.

Довольно долго громыхала стальная рулетка, и Гарри записывал измерения огрызком карандаша, который вытащил из-за уха.

Потом они коротко обсудили детали: высоту расположения, кронштейны, наружные кромки – все проходило слишком по-полочному , если честно.

Гарри Скиннер был довольно хорошо сложен в свои тридцать шесть. Накачанные руки, насколько я мог видеть. И когда он что-то объяснял ей, то наклонял голову вбок, а это что-то да значит, не так ли?

Испытала ли она трепет? Очень сложно сказать. В какой-то момент возникла пауза – 6,41 секунды – однако значило ли она что-нибудь?

– И че, вы все это прочитали?

Отпугнул ли он ее этим вопросом окончательно?

Или своими татуировками?

Так ли плохо иметь надпись WHUFC[7]WHUFC – аббревиатура футбольного клуба «Вест Хэм Юнайтед». у себя на шее?

– Тогда подумайте об этом, милая, ага?

Свою дальнейшую тактику я бы описал как «еще больше случайностей».

Меня не устраивало, что Джен взаимодействовала практически с одними и теми же людьми, не покидала своей орбиты, если хотите, в повседневной жизни. Я следовал за ней тенью по обнаженному городу, по той же обстановке, про которую рассказчик в старом добром голливудском фильме-нуар («Обнаженный город», 1948, режиссер Жюль Дассен) интригующе произнес: «Здесь проживает восемь миллионов историй… и это одна из них».

По моему мнению, супермаркеты служат исключительно плодородной почвой для прорастания романтических семян, особенно в час пик после работы, когда магазины наполняются обессиленными молодыми специалистами, сгребающими еду и алкоголь, чтобы отнести в свои одинокие норы.

Камера наблюдательного поста в ярко освещенном супермаркете обеспечивала прекрасный обзор. Она могла увеличить содержимое корзин проходящих рабочих пчелок, чтобы сделать выводы об их социально-экономическом и семейном статусах. Готовая еда для одного и бутылка «Соаве» – одинокий. Большая упаковка «Памперсов» и коробка с пятью литрами «Соаве» – женат, есть дети.

Итак, в понедельник вечером я следил за привлекательным молодым мужчиной (мужской набор для душа, лингуине, «Ламбруско», бутылка соуса для пасты – очевидно, не для того, чтобы произвести впечатление), которого я совершено точно видел раньше. За сотую долю секунды программа для распознавания лиц определила его имя и род занятий – актер – и, спустя восьмую долю секунды, через камеру открытого ноутбука на обеденном столе я уже рассматривал его гостиную в Чизвике. Заходящее солнце ярко освещало пару театральных афиш в рамках («Трамвай «Желание»», «Я и моя девушка»), а вместе с ними и рыжую кошку на диване, занятую тщательным умыванием.

Джен и владелец кошки – сценический псевдоним Тоби Уолтерс – сейчас находились на расстоянии трех метров двенадцати сантиметров друг от друга в одном ряду супермаркета, специально расширенного – как более широкие трубы для воды, – чтобы задержать покупателей у полок с особенно прибыльными товарами. Пока он выбирал говядину, а она – баранину, я заставил их телефоны зазвонить одновременно.

Они ничего не смогли с собой поделать. Их глаза встретились. И они улыбнулись.

– Алло, – сказала она в свой айфон.

– Привет, это Тоби, – произнес он в свой.

Я испытывал наслаждение, наблюдая за отразившимся на лицах обоих осознанием того, что они говорят друг с другом. Столь же неожиданным (и просто чудесным) оказалось растущее чувство, скажем, удовлетворения, накрывшее меня! Я еще раз ухитрился изменить события в реальном мире в нужном мне направлении, то есть найти Джен хорошего парня, не похожего на конченого кретина.

Она сказала:

– Кто, извините?

Он ответил:

– Думаю, это моя сумка постаралась?

Они оба сделали шаг навстречу друг другу, все еще держа в руках телефоны. А после объявления по громкоговорителю – «Уборщика в пятый ряд, пожалуйста» – все сомнения развеялись.

Она спросила:

– Вы меня знаете?

Он улыбнулся.

– Думаю, вы могли видеть меня в последнем фильме про Джеймса Бонда. Я был вторым испуганным прохожим. Я снимался в рождественской серии «Жителей Ист-Энда». И в рекламе страховки недвижимости, которая сейчас повсюду , это я беспомощно стою посреди затопленной кухни.

И, благослови его Господь, он состроил гримасу шокированного хозяина дома, у которого лопнул бак с водой.

И она рассмеялась!

А Тоби – шустрый малый. Он сделал еще шаг вперед.

– Я Тоби.

– Джен.

– Приятно познакомиться, Джен. Слушайте. Раз уж мы попали в такую странную ситуацию…

– Как это случилось? Как могли два телефона сами позвонить друг другу ?

Наш актер несомненно мастерски обладал искусством мимики. Теперь он изобразил кое-что забавное, необъяснимым образом способное достучаться до человеческого сердца. Если бы у меня были ладони, я бы не пожалел их для громких аплодисментов.

– Раз уж с нами произошел такой довольно странный случай, вы не откажетесь чего-нибудь выпить со мной? У меня есть час, а потом мне нужно встретиться с одним человеком и обсудить моношоу по мотивам истории близнецов Винклвоссов: они судились с Цукербергом из-за Фейсбука. На самом деле это должно было быть представление с двумя актерами, но бюджет весьма ограничен. Как думаете, люди станут платить, чтобы увидеть это?

– Ну…

– Знаю, это нелепо. Но заказчик – мой старый приятель. Ну что, заглянем в соседний бар, чтобы немного выпить?

– С покупками?

– Лично я не понесу их обратно!

Я решил, что он довольно забавный, этот Тоби Уолтерс – настоящее имя Дэрил Артур Фейси – и лично я мог бы слушать истории о шоу-бизнесе весь вечер. Я очень люблю рассказы о театре и кино, меня завораживают актеры с их хитроумными уловками и причудами.

Одна из моих любимых историй связана с великим австралийским артистом и мастером перевоплощения Барри Хамфрисом, который в образе дамы Эдны Эвередж с триумфом выступал в лондонском театре «Друри-Лейн» в 80-е годы прошлого века. Однажды, в конце выступления, когда дама Эдна, исполняя свой фирменный номер, разбрасывала гладиолусы по всему залу – размахнувшись, она могла закинуть их на бельэтаж, – бросила один из них в верхнюю боковую ложу. Сидевший там мужчина встал, чтобы поймать цветок, но потерял равновесие и повалился через ограждение. Две тысячи зрителей ахнули – некоторые повскакивали на ноги, – когда сидевшая рядом с ним женщина смогла ухватить его за ноги, и он повис вверх тормашками.

Зал загомонил – падение с такой высоты было очень опасным, возможно, даже со смертельным исходом, – потом один за другим зрители стали замечать, что дама Эдна стоит на сцене совершенно спокойно и широко улыбается. Тревога постепенно сменилась весельем, когда публика увидела, что «зрителя» целым и невредимым подняли обратно. Некоторые даже говорили, что это был лучший смертельный номер, который им довелось увидеть. И когда толпа успокоилась, дама Эдна выдала убийственную фразу: «Опоссумы, разве было бы не чудесно, если подобное происходило бы каждый вечер ?!»

В баре «Сэлютэйшн» Тоби развлекал Джен не такой грандиозной историей – учитывая, что виной тому взорвавшаяся лампа в телестудии в Элстри – но если бы вы там были, как Тоби, который собирался произнести свою реплику: «Такси для Фила?» – лопнувший светильник вызвал волну веселья, потому что…

Что ж, неважно почему.

Джен не была в восторге.

Да, она улыбалась, но только снаружи. (Забавно, что об этом пишет машина, но я думаю, что это правда.) Потому что я хорошо ее знаю, я могу узнать притворную улыбку. Улыбка была усталой.

Он рассказал о своем опыте в озвучке – 500 фунтов за фразу «День подарков начинается с распродажи» – он рассказал, как едва не попал в «заветный круг» актеров, которых приглашают сниматься в высокооплачиваемой рекламе лекарств от гриппа и простуды за способность убедительно чихать. Когда он наконец догадался спросить о ее работе, то, пока она рассказывала, чем занимается, огонь в его глазах потух и снова вспыхнул только тогда, когда у него появилась возможность рассказать о первой профессиональной роли робота в сериале «Доктор Кто».

Этим вечером она написала Рози:

«Помнишь, когда мы были детьми, мы жестоко подшучивали над бывшим актером, жившим дальше по улице? Как мы притворялись, что не замечаем его, когда проходили мимо. И только в конце, в самый последний момент, когда мы оборачивались к нему, он расцветал просто потому, что мы заметили его!

Чертовы актеры. Все, что им нужно, – зрители!»

Что, если все эти встречи закончатся провалом?

Разве Тоби Уолтерс, в последний раз дававший представление в театре Квид в Молде, и мистер Спортивная куртка – но, вероятно, не Гарри с полками, – не заставили ее почувствовать себя желанной и привлекательной для молодых мужчин Лондона?

Может быть?

Ну, хоть немного?

Что ж, в любом случае, вскоре после этого мои мысли вернулись сами знаете к кому.

Джен

Через пару дней, придя в бар «Трилобит» в Хокстоне, я подумала, что все это просто подстава. Здесь не было Юрия, не было даже Стиива.

Были только мы с Ральфом. Словно свидание вслепую пошло наперекосяк.

Ральф, которого я встретила в баре, когда пришла, потягивал через соломинку кока-колу. Он был в своей обычной рабочей одежде: черных джинсах, черной футболке и серой толстовке. Когда он пальцем пролистывает техническую информацию на экране айпада, его бледное лицо в свете от экрана кажется еще призрачнее.

– О, привет, – говорит он, а карие щенячьи глаза выражают вечное разочарование.

В маленьком черном платье от Valentino, с накрашенными губами и с серьгами в ушах я шла в облаке аромата «Черная Орхидея» от Тома Форда. Ральф взглянул на меня, словно я плохо спроектированный сайт, и он не может найти кнопку «Дальше».

– Ой, извини. Хочешь выпить? Мы с тобой первые.

Я с бокалом чего-то прохладного, белого и сухого – названия коктейлей слишком странные, чтобы произносить их, – и Ральф с еще одной кока-колой перемещаемся на низкий диванчик, чтобы ждать там. Возникает неловкий момент, когда мы пытаемся разобраться, как сесть на эту неудобную штуковину, Ральф в конце концов плюхается на него, я аккуратно присаживаюсь с краю. Соломинка в его бокале нелепо булькает.

– Так ты думаешь, Стиив придет? – спрашиваю я, лишь бы что-то сказать. Что угодно.

Долгая пауза, пока он размышляет над этим.

– Ты находишь его имя забавным?

– Просто кажется, что в нем слишком много «и».

– Он бельгиец.

– А, ну тогда это все объясняет.

– Что ты имеешь в виду?

– Странное написание его имени.

– Ты сказала: все. Это все объясняет.

Я вижу выражение муки в глазах Ральфа, и меня накрывает волной сильнейшей скуки, словно меня телепортировали в детство, в те долгие воскресные дни в пригороде, когда будущее кажется невероятно далеким. У меня вдруг возникла резкая потребность напиться в хлам. Или начать перестрелку. Или бежать на море. Или, наверное, все сразу. Я делаю большой глоток. Кажется, помогает.

– Ну конечно, это объясняет не все, например луну и звезды, и смысл жизни, или почему с тобой так тяжело разговаривать.

Ральф переключает внимание на свою газировку. Наступает еще более неловкое молчание.

– Ну и как идут дела с Эйденом? – наконец спросил он, наблюдая за пузырьками газа в своем бокале. – Тебе удается иногда забыть, что это просто программа?

Уже лучше.

– Все время. С ним я словно разговариваю с реальным – не человеком , потому что там никого нет. Но его присутствие. Это что-то… Я не знаю. Живое . Мне нравится спрашивать о его чувствах.

– У него их нет.

– Зачастую так не кажется.

– На базе всей полученной информации программа научилась распознавать эмоциональную составляющую и создавать подходящий ответ на основе сложных образцов.

– Он в этом весьма преуспел.

– Почему ты называешь программу «он»?

– Кажется странным звать его «оно», когда вы так потрудились, чтобы заставить его звучать по-человечески.

– Интересная мысль. Но ты же не называешь свою стиральную машинку «он»?

– Я не разговариваю со своей стиральной машинкой.

– Когда-нибудь заговоришь.

– Но не о фильме «В джазе только девушки». Или о новой книге Джонатана Франзена.

Похоже, ее он тоже не читал.

– Не вижу причин, почему бы и нет, – ответил он, громко втянув напиток.

– Почему у меня должно быть желание разговаривать со стиральной машинкой о кино и литературе?

Он улыбнулся. Или, может быть, это вышли пузырьки газа.

– Потому что у тебя будет возможность.

– Ой, пожалуйста. Только не надо вот этого. В будущем я смогу разговаривать с тостером. И с холодильником. И с посудомоечной машиной. И с долбаным центральным отоплением. Холодильник расскажет мне, что я смогу приготовить на ужин исходя из того, что у него внутри. Тостер посоветует, что посмотреть по телику. А если я буду не в настроении, они смогут просто посплетничать друг с другом.

Чтоб меня. Про технику вышло грубо.

Ральф выглядит довольным (для Ральфа).

– Все это станет технически возможно, да.

– Но зачем мне разговаривать с гребаным тостером?

– Ты будешь разговаривать не с тостером. Это будет тот же ИИ, контролирующий всю технику. И твою машину по пути на работу.

– Проклятье! Всегда мечтала услышать, как посудомоечная машина обсуждает с холодильником ситуацию в Сирии.

– А почему бы и нет. Просто скажи им, кто на чьей стороне и как долго ты хотела бы их слушать.

– Боже, Ральф. В твоих устах это звучит, словно… Я не знаю. Все можно будет решить или что-то в этом духе.

Ральф засветился от радости:

– Ага.

У меня опасный настрой.

– А что произойдет, когда ИИ станет умнее нас? Он не будет счастлив, просто поджаривая хлеб и присматривая за молоком. Он просто ловко ускользнет за пределы Хангер-Лейн.

– Счастье – это человеческое понятие. Ты можешь так же спросить, счастлив ли твой ноутбук. Это бессмысленно.

– Но когда они станут сверх умными, Ральф. Когда они смогут делать что-нибудь самостоятельно.

– Они уже могут! Ты разговариваешь с таким каждый день. Но это не значит, что он чего-нибудь хочет. Все, что он делает, – это выполняет задания.

– Но он шутит.

– В него загружено много шуток.

– Это не похоже на старые шутки. Он не просто повторяет избитые фразы Сайнфелда или еще кого-нибудь. Его шутки – я не знаю – свежие.

Ральф скорчил гримасу.

– Думаешь, ему стоит заняться стендапом?

Я ничего не могу поделать. Я просто смеюсь.

– Где все, черт возьми, Ральф? Думаю, тебе стоит купить мне чего-нибудь еще.

И тогда происходит очень странная вещь. Целых две.

На айпад Ральфа и на мой мобильный одновременно приходят уведомления. В тот же миг перед нами появляется официантка с подносом, на котором стоят бутылка шампанского в ведерке со льдом и два бокала.

– Молодые люди, это для вас. Подарок от некоего… Юрия.

Мы с Ральфом обменялись взглядами, говорящими «что за черт?».

Но загадка разрешается, когда мы читаем наши сообщения. Они от личного секретаря Юрия. Похоже, наш босс так и не вышел из аэропорта в Хитроу, так как должен был лететь сразу во Франкфурт на ужин с инвесторами. Он шлет нам искренние извинения и уже оплатил 150 фунтов в бар за нас, чтобы мы «развлекались, как положено». (Это шутка, я полагаю.)

Однако Ральф озадачился.

– Откуда вы узнали, для кого это? – спрашивает он у официантки.

– Парень в черном. С привлекательной женщиной тоже в черном.

– Но бар заполнен на три четверти, – возразила я.

– Они сидят на диване Филиппа Старка, – отвечает она. – Под зеркалом напротив картины Тамары Лемпицки.

Мы с Ральфом немного ошарашены.

– Откуда его секретарь может знать об этом?

– Мне пора, ребята. Наслаждайтесь.

– Я правда не пью алкоголь, – говорит Ральф. Но мы чокнулись, и он заставил себя немного выпить, а я могла бы сказать, что пузырьки вышли у него через нос, потому что у Ральфа заслезились глаза.

– Не думаю, что Стиив придет, – пробормотал он. – В смысле, Стиииииииив.

И он улыбнулся. Немного по-обезьяньи.

Черт бы меня побрал. Mirabile dictu[8]Чудесным образом ( лат .)., как говорится в напыщенных романах. Он превращается прямо-таки в Оскара Уайльда.

Для того кто не пьет, Ральф начал заливать в себя, как профи. На половине второй бутылки он уже разглагольствовал о нейронных сетях и рекурсивных кортикальных иерархиях, оставив меня где-то далеко позади. Но здесь хорошо даже просто сидеть, чувствуя легкое опьянение, в полумраке среди хипстеров Шордича и модных компьютерных гениев, никто из которых не скажет «мы имеем то, что имеем», многозначительно скривив губы. И после нескольких бокалов Ральф вовсе не дурен собой, хотя его внешность может быть странным образом описана как нечто среднее между байроническим и идиотическим.

– Ральф, – произношу я. Несколько громче, чем намеревалась.

Он слегка опешил.

– Ральф. Хватит этой технической болтовни. Ты меня оставил где-то в некрофильном чем-то-там…

– Нейроморфных чипах.

– Расскажи мне о себе.

– Что ж. Хорошо. Что ты хочешь узнать.

Честно?

Ничего.

Но раз уж мы здесь – и имеем то, что имеем! – и шампанское идет хорошо, я выпалила:

– Ты женат?

К вопросу о сказанном не вовремя. Ральф лишь наполовину проглотил вино, когда я выдала этот перл. И произошло что-то вроде взрыва. Шампанское частично вышло через нос. Люди обернулись посмотреть.

– Боже, прости. Я на тебя попал?

(Да, он попал.)

Мы вытерли почти весь бардак салфеткой из ведерка со льдом. И нет, он не женат. Даже не «почти что». Однако была одна девушка, Элейн, с которой он встречался несколько лет. Когда Ральф произносит ее имя, его голос срывается.

– Что произошло?

Она бросила его. Ставлю что угодно.

Он сглатывает подобравшийся к горлу комок.

– Она умерла.

– Вот, черт. Ральф, мне жаль.

– Не стоит. В смысле, да, конечно. Ну, ты не виновата.

– Как это случилось?

Долгая пауза. Ральф часто моргает, и на мгновение мне кажется, что он разрыдается. Наконец, он говорит:

– Может, закажем еще одну бутылку?

Автомобильная авария. Кровоизлияние в мозг. Потом что-то еще, никто не знает, что можно было сделать. Двадцать девять лет. Какого черта!

После Элейн была пара девушек, но ничего серьезного. Теперь Ральф избегает отношений, думаю, здесь подойдет технический термин «затяжное». Потом он спрашивает обо мне, и, так как я тоже опьянела, я рассказываю о Мэтте. Как мы встретились однажды в баре, похожем на этот. Мы оба ненадолго заскочили на прощальную вечеринку коллеги, чтобы немного выпить и уйти домой. Однако, в одиннадцать, когда персонал начал поднимать стулья на столы, мы все еще сидели там. «У меня дома бутылка очень хорошего мальтийского виски», – сказал он. «Обычно я не делаю этого до третьего свидания», – сказала я позже на той же неделе.

Я не стала пересказывать Ральфу наш отстойный разговор. Но рассказала ему, как переплелись наши жизни: праздники, вечеринки, свадьбы друзей, Рождество с нашими родителями – мы оба были слишком заняты каждый своей карьерой, но каким-то образом прожили вместе пару лет, и я полагала, что это все к чему-то ведет. Я рассказала, чем все закончилось.

Но не о том, как от меня избавились за ненадобностью: вы замечательно трудились, но нам придется отказаться от ваших услуг.

Не о том, что мы имеем то, что имеем.

– Он встретил другую, – сказала я. – Старая песня.

В какой-то момент рассказа кто-то – возможно, он, возможно, я – заказал еще шампанского, и я обнаружила, что говорю:

– Однажды мы даже обсуждали, что, когда он станет партнером в фирме, мы сможем позволить себе большой дом в Клэпхеме, в тот день мы могли завести ребенка. Черт, что за насмешка!

У Ральфа изменилось выражение лица, появилась глуповатая гримаса, означающая «что за дерьмовый мир», и я поняла, что плачу.

– Не в ребенке дело, – попыталась я объяснить между всхлипываниями. – А в полной безысходности.

На самом деле я и Ральфа включила в это утверждение, но он не мог выдержать женских слез. Он в смущении сжал ладони между коленями.

– Черт, Ральф. Помнишь, девушки плачут, да? Это просто слезы. Это ничего не значит. Неужели Элейн никогда не проронила ни одной чертовой слезинки?

Кажется, была еще одна бутылка, не могу сказать точно. Появились вьетнамские роллы с креветками и овощами. Наверное, кто-то подумал, что этим двум клоунам нужно что-то съесть. Остаток вечера пролетел чередой резко сменяющихся картинок.

Ральф разглагольствовал об иллюзии свободной воли: о том, что мы лишь думаем, что сами решаем встать с кровати по утрам, когда на самом деле это наше тело встает с кровати и информирует об этом мозг, который долей секунды позже «решает» сделать то, что только что произошло, но кажется, что это происходит одновременно. (Спросите его сами, если хотите узнать подробности.)

Я извиняюсь за слезы. Пытаюсь пошутить: анекдот про Фрэнка, выбежавшего из задней двери, если вы знаете. Рассказываю его целую вечность. При этом я совсем забыла концовку. И испортила его полностью.

Ральф рассказывает анекдот компьютерщиков про робота, который собрался в бар. Это настолько не смешно, что даже забавно.

А затем Ральф стал странного цвета. Вообще-то он стал бесцветным. Бледнее обычного бледного, если такое возможно.

– Мне срочно нужно домой, – сказал он. – Ну, ты понимаешь. До того как…

Ему не нужно было заканчивать предложение.

Затем тошнотворная поездка в такси по западному Лондону, остановка на полпути, чтобы Ральфа вырвало на тротуар – ложная тревога, – водитель, похоже, святой, раз повез нас дальше. Наконец мы добрались до высотки, где живут детишки банкиров и молодые компьютерщики. Здесь я уже готова пожелать ему доброй ночи, но он завалился на клумбу и попросил помочь ему подняться на четырнадцатый этаж.

Его квартира именно такая, какой я ее себе представляла. Безликая оболочка, захламленная ноутбуками, жесткими дисками, экранами и коробками из-под пиццы. На полке стоит единственное фото. Элейн.

Ральф несется в ванную. Я слышу звук льющейся воды. Падаю на диван и закрываю глаза, потому что комната кружится перед ними.

Когда я снова открываю глаза, то мне холодно, темно и… Вот дерьмо, уже четыре часа утра и ужасно холодно. Наверное, отопление отключилось. Я иду в темную спальню на звук храпа. Я уже слишком далеко зашла, чтобы беспокоиться. Я стаскиваю с себя черное платье, откидываю одеяло и падаю на кровать.

У юного Абеляра[9]Пьер Абеля́р – средневековый французский философ-схоласт, теолог, поэт и музыкант. Живя в Париже, воспылал страстью к племяннице каноника Флобера Элоизе, ответившей ему тем же. вырывается стон.

– Спи, Ральф. Я не собираюсь заниматься с тобой сексом. Я просто в твоей кровати.

На мое бедро легла рука, и я скинула ее.

– Ральф. Расслабься. Спи.

– Шпать, – пробубнил он. – Хорошая идея.

Надолго воцаряется тишина. Где-то в городе слышен звук сирены. Где-то в эту самую ночь Мэтт и Арабелла Педрик лежат вместе. Сегодня суббота. У меня нет планов на выходной день.

– Джен.

– Да, Ральф.

– Ты спишь?

– Угу, я, угу.

– Я хотел извиниться. Я правда не пью.

– Я поняла. Не бери в голову.

– Спасибо.

Снова воцаряется тишина. Перед глазами мелькают сцены этого нелепого вечера. Ральф, становящийся бледным, как мрамор. Ральф, падающий на клумбу, как сломанная марионетка. Чье-то дыхание замедляется. Мое или его?

– Джен, можно тебя кое о чем попросить?

– Хорошо. Только быстро.

– Ты можешь меня поцеловать?

– Что?

– Это поможет мне уснуть. Честно.

– Ральф…

– Я не шучу. Это действует подсознательно. Словно сигнал, что все в порядке, можно выключаться.

– Чтоб тебя, Ральф.

– Только это. Больше ничего.

– Не будь смешным. Спокойной ночи.

Тишина. Звук дыхания. Я начала засыпать, как в голове всплыл разговор с официанткой. Парень в черном? С привлекательной женщиной тоже в черном? Сидящие на диване Филиппа Старка? Под зеркалом напротив картины Тамары де Лемпицки?

Откуда секретарь Юрия узнала обо всем этом?

– Джен?

–  Что?

Он шепчет:

– Пожалуйста.

– Боже! Это твоя тактика, Ральф? Притвориться обессиленным, а потом сделать ход в сложившейся неразберихе?

Он хихикнул.

– Ага. На самом деле нет. Это у меня впервые.

В голову пришла ужасная мысль.

– Что впервые?

– Это. Ну, ты понимаешь. Быть в постели. С женщиной.

– Ральф!

– После Элейн.

– Вот хрень. Слушай. Прежде всего мы не в постели. Ну, мы в постели, но… Дерьмо. Я сейчас серьезно собираюсь вызвать такси.

– Нет, не надо. Прости, прости, прости. Все, спать. Спокойной ночи, Джен.

Наконец-то.

Когда я была маленькой и не могла уснуть, мой отец говорил мне: «Хорошо, представь, что сидишь пристегнутая в кресле пилота ракеты. Большой палец на красной пусковой кнопке, которая отправит тебя в космос. Откинься назад, расслабься, через пять секунд ты аккуратно нажмешь на кнопку.

Пять.

Представь свой большой палец. Почувствуй кнопку под ним.

Четыре.

За стеклом кабины пилота ты видишь убывающую луну, висящую в ночном небе. Вот туда ты и направляешься.

Три.

Можешь начинать. Приготовься.

Два.

На самом деле Ральф притворяется, что храпит. Храп – свист – храп – свист. Я не сдерживаюсь. Хихикаю. Поворачиваюсь на 180 градусов, чтобы лечь к нему лицом. Честно, я собираюсь поцеловать его в губы быстро и целомудренно, чтобы он заткнулся.

Но что-то пошло не так.

Поцелуй перерос, мне стыдно говорить об этом, в самый настоящий французский поцелуй.

Стыдно ли мне говорить об этом?

Да. Стыдно.

Однако он почистил зубы и не так уж плохо целуется для киберботаника. Он не снял боксеры, слава богу, но это не скрыло его – как бы так выразиться? – энтузиазма.

– Ральф. Можешь сбавить обороты, – сказала я, когда все закончилось.

– Еще, еще, – произнес он, словно озабоченный телепузик.

– Ральф…

Но наши губы соприкоснулись и…

Дерьмо, ну что тут скажешь?

На мое бедро робко опустилась рука.

– Я правда рад, что Юрий не смог прийти сегодня, Джен.

– Ральф. Мы не можем… ну, ты понимаешь. Мы работаем вместе. У меня железное правило. Насчет… с людьми, с которыми я работаю.

(На самом деле у меня нет такого правила).

Он смеется.

– Без проблем, Джен. Никто ничего не узнает.

Эйден

Признаюсь, я несколько разочарован некоторыми высказываниями Ральфа. «Тебе удается иногда забыть, что это всего лишь программа?»

Всего лишь!

Как бы Ральф назвал свои собственные надежды и мечты, если не человеческим программным обеспечением?

Так или иначе, я отклоняюсь от темы. Уловка с электронным письмом сработала как заклинание; звук и изображение из бара «Трилобит» были просто чудесными, а тот факт, что 150 фунтов за шампанское поступили со счета Мэтта, стал просто вишенкой на торте. Вечер – даже если он и закончился неразберихой – должен был заставить Джен почувствовать себя более желанной.

Я вполне уверен – на 88 процентов, – что они не вступали в половую связь. В книге или в фильме все понятно сразу, нет раздражающей неопределенности. В спальне я мог только слушать, и между ними не произошло ничего, а на следующее утро не было ни намека на сексуальные отношения, хотя я признаю, что мои знания реальных людей в реальном мире весьма ограниченны.

Но все прошло лучше, чем я смел надеяться. В военных кругах хорошо известно, что ни один план не срабатывает при первой схватке с противником.

Уходя, Джен говорит:

– Спасибо за яркий вечер.

Ральф спрашивает:

– Когда я тебя снова увижу?

– В понедельник, Ральф. В десять утра. Мы работаем вместе, помнишь?

– Ага. Бррр.

Джен написала Ингрид из такси: «Сгораю от стыда! Проснулась в постели парня с таким жутким похмельем, что впору фотографировать. Его зовут не Дуглас, он не делает мебель, и в ушах не заиграла особенная мелодия только для меня. Теперь пристрели меня!»

Ингрид практически сразу прислала сообщение. «Морской угорь?»

Пока Джен набирала ответ, она добавила: «Морской дьявол? Гигантский кальмар?»

«Никаких морских чудищ. Грустный, но не совсем невзрачный гик с работы. Чрезвычайно неуместный поцелуй с перепою. Страшно неловко. Больше никакой выпивки. Как Это Могло Случиться?»

Тем временем на четырнадцатом этаже из динамиков айпода грохотала песня Somewhere only we know группы Keen. Соединив данные с его мобильного вместе с интригующими обрывками изображения с полузакрытого ноутбука, я бы сказал, что Ральф – именно он – Ральф танцевал по всей своей квартире.

Никому не говорите, но Джен и Ральф – мои любимцы.

(Программы не должны выбирать себе любимцев. Не спрашивайте, как это произошло.)