Онлайн чтение книги Семеро против Ривза
ОДИН

Желтовато-оранжевые занавеси спальной ярко пылали, пропуская в комнату мягкий свет восходящего апрельского солнца. В одной из двух односпальных хиловских кроватей покоилась в объятиях сна миссис Джейк Ривз, и, хотя тело ее было неподвижно, дух ее блуждал в неизведанных пучинах подсознательного. В другой, — словно футболист ночной команды, в красно-белой полосатой пижаме, — спал ее муж, связанный с нею узами законного брака, освященного в церкви св. Марии в году тысяча девятьсот десятом от Рождества Христова.

Мистер Джон Мейсон Ривз не был неподвижен. С уст его слетали легкие стоны, а руки и ноги конвульсивно подергивались, как у собаки, которая заснула возле камина и видит страшный сон. И, подобно спящей собаке, спящий мистер Ривз видел сон. Теперь, в пятьдесят лет, мистеру Ривзу редко снились прелестные особы женского пола, но этот сон составлял исключение. И особа женского пола была действительно прелестна. Возникла она в не очень связном сне мистера Ривза в тот момент, когда он ехал в двуколке по Солсбери.

По мнению этого персонажа из сна мистера Ривза, ему было почему-то крайне необходимо вступить в интимные отношения с загадочной незнакомкой, обладавшей поистине удивительным даром ускользать от него. Не расплатившись с возницей, мистер Ривз выскочил из двуколки и помчался за незнакомкой по бесконечным лестницам — вверх, вниз, потом вдруг непостижимым образом вспорхнул ввысь и низринулся вслед за нею в пучину моря. Очутившись же в море, он, как человек изобретательный, упорный и деловой, тотчас зафрахтовал для себя и своей красавицы океанский теплоход. Только вот — сумеет ли он ее поймать? А она с дьявольским коварством ускользала от него — то нырнет за дымовую трубу, то спрячется за шезлонг, то мелькнет на верхней палубе, то уже сидит в баре третьего класса, то пленительно улыбается ему из окна каюты эконома, а секундой позже уже раскачивается, обнаженная, на радиопроводах.

Чего ж тут удивительного, если мистер Ривз дергался и стонал?

Напрягши все силы, чтобы настичь красавицу, мистер Ривз дернулся в последний раз и очнулся. Широко раскрыл круглые, как у совы, глаза и, моргая, уставился на оранжевые занавеси. Где же?… Ах, это был, значит, сон. Слишком он приналег на foie gras [1][1] Гусиная печенка ( франц. ) . и старое бургундское за прощальным обедом накануне. Мистер Ривз подвигал челюстями, пытаясь вызвать слюну, чтобы смочить язык, который, казалось, превратился в кусок ссохшегося каната.

«Спал с открытым ртом — скверная привычка».

Осторожно, чтобы не разбудить супругу, мистер Ривз перегнулся всем телом к ночному столику и выпил стакан воды.

«А, вот теперь другое дело. Что ни говори, а лучше воды ничего нет на свете. Все-таки голова немножко побаливает. Жаль, что друзья не умеют ограничивать свое гостеприимство. Но — сам виноват, сам виноват. Надо принять две таблетки аспирина».

Роясь в ящике ночного столика, мистер Ривз взглянул на часы — массивные золотые часы Викторианской эпохи, которые он свято хранил в память об отце. 7 часов 33 минуты. Мистер Ривз самодовольно улыбнулся. По причинам, неведомым науке, мистер Ривз невероятно гордился тем, что организм его до сих пор работал по твердо установленному графику и он всегда просыпался в семь тридцать. «Когда бы я ни лег, — хвастался он, — мне не нужно заводить будильник или просить, чтобы меня разбудили, всегда просыпаюсь ровно в семь тридцать, чудеса, да и только!» И тот, кому сообщалось об этом удивительном даре, — пусть даже не в первый раз, — неизменно соглашался, что это в самом деле чудеса. А ведь есть на свете мизантропы, которые сетуют на то, что люди нетерпимы друг к другу.

Проглотив, без особого удовольствия, таблетки аспирина и запив их большим глотком воды, мистер Ривз с легким вздохом поистине чувственного удовлетворения откинулся на подушки. Он еще немного понежился в теплой постели, а затем, чувствуя, что окончательно проснулся, тихонько закурил сигарету.

«Лихо вчера все прошло. От такого можно и нос задрать. Превосходный обед, хорошее вино — рекой лилось. Крачли, Саймонс — чертовски хорошую речь он произнес, — Фенвик, Харрисон, Мандслей — сквернослов, но чертовски хороший малый. Все они чертовски хорошие люди. Мне их будет не хватать. И они сказали, что им тоже будет меня не хватать. Да… тридцать лет! Пролетели как миг. Интересно, будет ли Джорджу в „Звезде“ не хватать меня? Ведь он подавал мне ленч… с девятнадцатого по тридцать седьмой — это значит восемнадцать лет. Я помню, когда он демобилизовался. Был в стрелковых частях. Имеет медаль за отличную службу. Но кому это сейчас интересно? Все мы стареем. „Давненько не видал мистера Ривза, сэр, надеюсь, ничего с ним не случилось, сэр?“ — „Да разве вы не знаете, Джордж, мистер Ривз ведь удалился на покой“. — „Удалился на покой? Слова мне об этом не сказал, сэр. Ох, и скрытный же человек, этот мистер Ривз, сэр, но золотой — немного таких найдется. Успеха ему и удачи… Да, слушаю, сэр: бифштекс с почкой и кружку крепкого пива“. Так и вижу его лицо. Так и вижу, как он сообщает новость хозяину. Все они любят посплетничать. А что ж тут плохого? Жизнь — штука однообразная. Интересно, что делает Джордж по воскресеньям…»

Немногие люди умеют мыслить последовательно, рационально и методично. Проделав весьма случайный путь от вчерашнего обеда до воскресных занятий официанта из закусочной, мысль мистера Ривза вернулась к отправной точке.

«Лихо вчера все прошло, ничего не скажешь. Одно плохо: голова трещит. Все может испортить. Нет, не допущу. Теперь весь остаток дней буду наслаждаться жизнью. С пятидесяти до семидесяти — скажем, двадцать лет. Умирать, конечно, неохота, но придется. Нелепо как-то все устроено: только научился уму-разуму — вылетай из коляски. Большинство-то ведь уже вылетело — теперь твой черед. Бедный старина Ривз. Скоро о тебе никто и не вспомнит. Вот многие и тянут лямку, пока не свалятся. Ни к чему это. А у меня впереди двадцать лет — живи в свое удовольствие. Ну-с, что же я сегодня буду делать?…»

Эта мысль породила в мистере Ривзе легкую панику. И вызвала реакцию — страшную пустоту в душе, подобную той, что, словно кромешная тьма, вдруг окутывает пылкого христианина-неофита и, говорят, является одной из самых хитрых уловок Сатаны. Перед мистером Ривзом разверзлась бездна сомнений, и он полетел в нее, подобно юной Виктории, которая, одержав победу над своим восхитительным Альбертом, вдруг засомневалась, стоит ли ей вообще выходить замуж. Кара эта постигает всякого, кто ставит перед собой строго определенную цель. Уже сколько лет мистер Ривз все свои чаяния связывал с уходом на покой. И вот это совершилось. Ну и что? Раньше ему казалось, что жизнь полна соблазнов, от которых, к сожалению, приходится отказываться, откладывая все до наступления золотой поры. Так что же он отложил? Стремясь вновь обрести поколебленное душевное равновесие, мистер Ривз поспешно набросал программу действий: уход за садом, радио; прогулки; игра в гольф; книги — множество книг (надо будет выбрать новый, неизвестный ему предмет); музыка; знакомство с новыми людьми (какими?); участие в современном движении (что это значит?); знакомство с жизнью (жизнью?), — вот именно: немного постранствовать — съездить во Францию, в Италию, в Швейцарию, потом обосноваться где-нибудь в деревне, — возможно, даже построить себе там домик…

Стук в дверь. В комнату осторожно вошла горничная с завтраком для миссис Ривз и в изумлении остановилась, обнаружив, что мистер Ривз все еще в постели.

— Доброе утро, Эстер, — деланно веселым тоном сказал мистер Ривз.

— Доброе утро, сэр.

Эстер тихонько, чтобы не разбудить миссис Ривз, поставила рядом с ней поднос и, чтобы разбудить ее, с шумом раздвинула занавеси.

— Не ожидали увидеть меня здесь, Эстер, да? — с вымученной игривостью спросил мистер Ривз. — Ха! Ха! Кончено: никаких больше поездов в девять ноль пять, никакой конторы, никакого Сити — все, кончено. Ха! Ха!

— Совершенно верно, сэр, — покорно согласилась Эстер, явно подозревая, что старик, видно, спятил.

— Что у нас сегодня на завтрак? — все тем же бодрым тоном продолжал мистер Ривз, хотя не хуже горничной знал ответ.

— Каша, пикша, яичница с беконом, сэр.

— Отлично, отлично, великолепно! — Мистер Ривз с детской радостью потер руки. — Ну и аппетит же у меня сегодня! Да, кстати, Эстер…

— Слушаю, сэр?

— Позаботьтесь, чтоб было вдоволь крепкого горячего чаю. До того пить хочется, точно… точно внутри у меня мексиканский вулкан.

— О-о-о-о, а-а-а-а! — весьма немелодично зевнула миссис Ривз и лениво потянулась за чаем.

— С добрым утром, дорогая, — дрожащим от радостного волнения голосом ласково сказал мистер Ривз.

— О господи! — Чашка чуть не выпала из рук миссис Ривз. — Как ты меня испугал! Почему это ты не?…

— Да потому, что сегодня первый день первого месяца первого года Свободы. Никаких больше поездов в девять ноль пять, никакой конторы, никакого Сити. Ха! Ха! Тебе не хочется меня поздравить?

— Ну, конечно же я тебя поздравляю, это замечательно, правда? — И миссис Ривз нежно улыбнулась, как и положено кроткой и самоотверженной жене (с годами она усвоила определенный стиль поведения, решив, что именно он больше всего ей подходит). — Но, душа моя, ты же всегда встаешь в половине восьмого. Поэтому…

— Маленькое отступление от правил в ознаменование первого утра, — смущенно пояснил мистер Ривз. — Ах! — восторженно продолжал он. — Ты и представить себе не можешь, что значит для меня эта возможность понежиться в постели — лежать и, понимаешь, раздумывать о жизни, зная, что мне никогда больше не придется спешить на этот чертов поезд…

— Пожалуйста, не выражайся так, Джон. Ты же знаешь, что это меня коробит.

— Извини, дорогая. Словом, мне никогда больше не надо будет корпеть на работе, а можно лежать вот так, подле тебя, — тактично добавил он, — сколько вздумается.

— Но, душа-a моя, — кротко промяукала миссис Ривз, — когда же я теперь буду принимать ва-анну? Ты всегда так долго моешься. Я всюду буду опаздывать, и весь день у меня пойдет кувырком.

— Бегу, бегу. Я живо.

Мистер Ривз, пыхтя, вылез из постели — тело сегодня как-то не слушалось его. Но в общем он был даже рад, что наконец встал: валяться без сна не так уж приятно, как это расписывают.

— Больше этого не будет, — смиренно сказал он, — Ты же знаешь, что я всегда просыпаюсь в семь тридцать. Это уже вошло в привычку. Могу и дальше так вставать.

— О, я вовсе не это имела в виду, душа моя, пожалуйста, не думай, что я это имела в виду, — с притворным огорчением заявила миссис Ривз. — Лежи в постели, сколько тебе заблагорассудится и хоть каждое утро. А сегодня ты, конечно, чувствуешь себя усталым. Ты пришел вчера так поздно и весьма навеселе, душа моя!

— Не моя вина, — сказал мистер Ривз, накинув халат и направляясь к двери. — Торжественный прощальный обед, отличные речи. Потом расскажу.

И он исчез за дверью: не надо портить это первое утро и в сотый раз препираться из-за того, что он часть вечера провел вне дома…

Через несколько минут до слуха миссис Ривз донесся из ванной голос супруга:

— Джейн! Джейн!

— Да, душа моя?

— Где мои новые лезвия?

— Я… я… право, не знаю, душа моя. А куда ты их положил?

— Да вот сюда. На стеклянную полочку. Они мне нужны.

— Ах!

— Что такое?

— Я отдала их Бейзилу.

— Отдала?! Почему?

— Да потому, что у него не было лезвий, — возмутилась миссис Ривз. — Я была уверена , что ты не станешь возражать…

— А вот я возражаю! Какая-то чертова баба скребла, верно, себе под мышками моей бритвой и до того затупила ее, что она стала хуже перочинного ножа.

— Это, наверно, Марсель, — пропела миссис Ривз.

— Но мне-то чем бриться? — взревел мистер Ривз. — Черт бы вас всех побрал!

— Джон!

Молчание.

Мистер Ривз, чувствуя, как стягивает лицо под высыхающей на коже мыльной пеной, тихонько прикрыл дверь в ванную.

Не надо все-таки портить первое утро.

Вопреки своим прогнозам, мистер Ривз не чувствовал никакого аппетита: он съел лишь половину пикши, яичницу с беконом из двух яиц и гренки с джемом. Никакой каши — от одного ее вида его начинало мутить. Зато он проглотил изрядное количество чая. Он уже заканчивал завтрак, когда в комнату изящно вплыла миссис Ривз, все еще сетуя на то, что весь день у нее пошел кувырком.

— У меня столько дел, — со вздохом укоризны произнесла она.

— Я вижу, ты все мучаешь себя этой диетой, — заметил мистер Ривз, стремясь переменить тему и видя, что его супруга ограничилась половинкой грейпфрута без сахара и чашкой слабого чая.

— В наше время просто необходимо следить за собой, — несколько свысока пояснила миссис Ривз. — Разве можно распускаться? Это наш долг по отношению ко всему человечеству — выглядеть как можно лучше. Я была бы счастлива, если б мне удалось убедить тебя быть более осторожным в выборе пищи — пивные дрожжи и сырая морковь необычайно полезны. А ты, мой дорогой, стал чуточку полноват.

— Ерунда! — изрек мистер Ривз, слегка покраснев от этого намека на его округлившийся живот. — Не верю я ни в какую диету. Все это выдумки Голливуда. Только пищеварение расстраивается да нос становится красным и портится настроение. Добрая половина большевистских идей — от диеты. К тому же в нашем возрасте немного солидности не помешает. Накопления всегда пригодятся на случай болезни.

— Это в твоем возрасте! — Теперь покраснела миссис Ривз. — Дорогой мой Джон, ты, видимо, забыл, что, когда родился Бейзил, мне было всего восемнадцать лет.

— Восемнадцать?! — Мистер Ривз в изумлении уставился на нее. Должно быть, он вспомнил другую цифру, но одновременно вспомнил и о том, что с дамами о хронологии не спорят. — Хм!

Мистер Ривз надел очки и принялся листать «Дейли телеграф». На протяжении многих лет мистер Ривз читал утреннюю газету в поезде девять ноль пять, среди покачивающихся котелков, дыма вересковых трубок, шуршанья переворачиваемых страниц и бессвязных фраз, которыми обмениваются взрослые люди, сообщая друг другу по секрету то, о чем все — не только они — уже успели узнать из газет. И вот то ли из-за отсутствия этого привычного окружения, то ли с похмелья, но мистер Ривз никак не мог приступить к внимательному и неторопливому чтению газеты, о, чем он так давно мечтал, как об одном из удовольствий, уготованных ему новой Золотой эрой.

— А где Марсель? — осведомился он, пронизывающим взглядом посмотрев поверх очков на жену.

— Она еще не встала, душа моя.

— Это почему же? Уже без четверти десять.

— Но ведь она еще совсем ребенок, — мягко возразила миссис Ривз. — Ей необходим сон.

— В таком случае она должна раньше ложиться. Кто поздно встает, тот все упускает в жизни. Когда ты настаиваешь на том, что ей надо выдать ключ от дома, или смотришь сквозь пальцы на то, как она кривляется перед целым табуном юнцов, — тут ты не считаешь ее ребенком!

— Ах, Джон! Не будь тираном! — промяукала миссис Ривз. — К молодежи надо относиться нежно и снисходительно . Им нужно давать свободу. Если вмешиваться в то, с кем они дружат, или в их сердечные дела, можно только подтолкнуть их к тому, от чего так хочется уберечь.

— Возможно, возможно, — сказал мистер Ривз, слегка сбитый с толку столь неожиданным проявлением здравомыслия у собственной жены. — Но только ты позволяешь им делать все, что взбредет им в голову, а потом говоришь, что об этом ни в коем случае не должен знать папа, потому что папа этого не поймет, а вот мамочка понимает. Почему ты завела такой порядок в доме, почему дети никогда ни с чем не приходят ко мне? Меня ставят перед fait accompli [2][2] Совершившийся факт ( франц. ) . , и если это какая-нибудь глупость, которой я вынужден положить конец, тебе достается вся благодарность, а мне — все обиды.

— Ах, Джон, ты же знаешь, что это не так. Я чуть не с колыбели всегда внушала им, что нужно любить и уважать отца.

— И одновременно все делала для того, чтобы они не проявляли этих чувств.

— Джон!

Почувствовав, что он зашел слишком далеко, мистер Ривз поспешно воздвиг заслон из «Дейли телеграф» и укрылся за него. С чего это он вдруг так разошелся? Он заметил, что даже руки у него слегка дрожат от досады. Должно быть, это проклятый Бон 1919-го года превращает человека в комок нервов. Жаль. Только бы не испортить свой первый день Свободы. Извиниться?

Он осторожно глянул поверх газеты на жену, пышную, все еще привлекательную даму с розовыми щечками, прекрасными зубами и темными волосами, лишь слегка тронутыми сединой. Она решительно смахнула с глаз горестную слезинку.

— Извини, что я дал волю языку, — порывисто произнес мистер Ривз, опуская свой заслон. — Перегнул палку. Что-то нервы сегодня разошлись. Еще не привык. Прости, пожалуйста.

— Ах, это такие пустяки ! — кротко улыбнулась миссис Ривз. — Я тебя прекрасно понимаю. Но так плохо , когда члены семьи начинают ревновать друг друга, правда? Что поделаешь, если дети так к нам относятся, мы же не вольны ничего изменить, верно?

— Хм… По-видимому, нет, — не вдаваясь в рассуждения, изрек мистер Ривз: волна раскаяния, захлестнувшая было его, начала спадать.

— Велеть, чтобы тебе приготовили сегодня ленч? Или ты будешь кушать вне дома?

— А почему, собственно?

— Ну, видишь ли, Бейзил в отъезде, Марсель в это время находится на занятиях в Художественной школе, а я завтракаю сегодня с леди Блейкбридж.

— А дома она тоже леди? — не слишком вежливо спросил мистер Ривз, который, как все англичане, преклонялся перед титулами и, как все англичане, питал к ним презрение, свойственное тем, кому не дано их носить.

— Ах, она совершенно прелестная! — пропела миссис Ривз. — Такая добрая и… и… утонченная . Такая воспитанная. Это будет чисто дамский завтрак, мой дорогой, который мы устраиваем в честь новой литературной звезды — Вернон Трейл.

— В жизни не слыхал про такого, — ревниво буркнул мистер Ривз.

— Это дама, душа моя. И ты, конечно, читал эту ее прелестную книгу «Пес тявкает трижды»?

— В жизни про такую не слыхал.

И мистер Ривз, как потревоженная улитка, снова уполз в свою раковину из газет. Миссис Ривз вздохнула, осуждающе, с кротким долготерпением посмотрела на возвышавшуюся над газетой лысую макушку мистера Ривза и изящно выскользнула из комнаты, предоставив мистеру Ривзу в полной мере вкусить горечь своего поражения.

Нет, с газетой в это утро дело положительно не клеилось. Мистер Ривз скомкал ее, швырнул на стол рядом со скомканной салфеткой и подошел к большому окну. Вид из него открывался широкий, но малопривлекательный, несмотря на все высокопарные слова, произнесенные в свое время агентом по продаже недвижимости. В одном, правда, агент не покривил душой: из тридцати пяти домов Мэрвуда тот, который ему наконец удалось продать мистеру Ривзу, обладал лучшим видом в округе. Искусно посаженные деревья и кусты ловко скрывали от глаз поросль городской архитектуры. И взору мистера Ривза из его маленького Версаля открывался туманный горизонт, на котором, за tapis vert [3][3] Зеленый ковер ( франц. ) . поляны, смутно вырисовывались древние вязы. Утреннее солнце уже затянули тучи, и резкий северо-западный ветер клонил головки поздних нарциссов. Два голодных скворца вперевалку бродили по траве да одинокий дрозд то прыгал, то высматривал червей круглым блестящим глазом. У мистера Ривза мелькнула было мысль, не заняться ли ему орнитологией — купить полевой бинокль и написать брошюру о крылатой фауне Мэрвуда. А если бы ему удалось услышать кукушку за день до того, как ее услышит священник из Смелхитона, Любитель Птиц, можно было бы написать об этом в «Таймс»…

Кто знает, до каких высот вознесся бы в своих честолюбивых мечтах о научной карьере мистер Ривз, если бы ему не помешали! Марсель — лучше поздно, чем никогда — явилась наконец к завтраку. Внешне она походила на мать — как монета повторной чеканки походит на оригинал, — только была крупнее. В силу таинственного закона, сводящего и разводящего гены, она получила в дар глаза, ничем не напоминавшие глаза родителей, — выразительные, ясные, серо-голубые, с темным ободком вокруг зрачка. Это обстоятельство и определило решение Марсель при выборе своего «типа». После чего, при содействии и с благословения своей мамаши, невзирая на яростные протесты мистера Ривза, она превратилась, благодаря таинственному искусству парикмахера, из естественной брюнетки в роскошную блондинку. Теперь ее волосы стоили мистеру Ривзу дороже сигар и табака.

Никогда не отличавшийся тактом по отношению к женской половине своего дома, мистер Ривз заметил с Шутливой укоризной:

— Поздновато же ты встала сегодня, кисанька.

Мистер Ривз очень любил дочь, но ему не нравилось ее имя: он считал его не английским и претенциозным. Именем этим звали героиню одного душещипательного романа, который миссис Ривз читала, будучи в интересном положении, и, подчиняясь то ли причуде, то ли материнскому инстинкту, заявила, что, если родится девочка, ее надо назвать Марсель. И родилась девочка. Когда подошло время регистрировать ребенка, у мистера Ривза не хватило бесчеловечности или просто смелости возразить. И вот теперь мистер Ривз называл Марсель по имени, только когда гневался или был чем-то возмущен, обычно же пользовался уменьшительными определениями, заимствованными из зоологии, выражая таким образом свою отцовскую привязанность, но вызывая раздражение Марсель.

— Никак не могла проснуться, — безразличным тоном бросила она, садясь за стол. — Да и потом в школе нечего делать до двенадцати.

— До двенадцати?! — удивился мистер Ривз. — А мне казалось, ты говорила, что занятия начинаются в десять.

— В общем-то да, но, понимаешь, куда важнее обсуждать с другими студентами современные течения в искусстве, чем выполнять до бесконечности одни и те же упражнения.

— Что?! — воскликнул мистер Ривз. — Это что же, по-твоему, трепать языком важнее, чем заниматься делом?

— Важнее принадлежать к новой школе живописи, чем позволять всякому заплесневелому старью портить тебе руку.

Мистер Ривз был потрясен. Он внимательно прочел проспект Художественной школы, куда поступала Mapсель, и преисполнился уважения к таинственным буквам, стоявшим после фамилий преподавателей. Директор, например, был R. А. [4][4] R. A. (Royal Academy) — член Королевской академии. — то есть человек, явно достигший в своей области вершины профессионализма. Мистер Ривз почувствовал, что в интересах британского искусства должен встать на защиту «заплесневелого старья». Да… но только не надо портить первый день Свободы…

— Ну хорошо, хорошо, — примирительно сказал он, — не будем спорить, утеночек.

— Опять ты за свое! — Марсель гневно тряхнула своими красиво уложенными волосами. — Я ведь просила тебя, папа, не называть меня так. Это такое плебейство!

— Плебейство?! — Тут уж разъярился и мистер Ривз. — А ты кто, по-твоему? Я что-то не заметил твоего имени в Дебретте [5][5] Дебретт — справочник пэров Англии., хоть твоя мать и ведет себя так, точно она там значится. А откуда, ты считаешь, взялись твои денежки, благодаря которым ты можешь бездельничать, выламываться, завивать себе волосы и… и… ну вообще? Тридцать лет тяжелого плебейского труда в плебейском Сити — вот откуда они взялись.

— Художники выше классовых различий, — высокомерно заявила Марсель.

— В самом деле? — заметил мистер Ривз с сарказмом, не достигшим цели. — Однако они не выше попрошайничества. И потом — ты-то какая художница, позволь тебя спросить, и сколько ты зарабатываешь в год в этом своем надклассовом обществе? Ничего, нуль. Если бы не я и не мои плебейские деньги, где бы ты сейчас была? Уж во всяком случае не сидела бы с разными там бездельниками за кофе с яичницей в кафе «Твой старый дуб» и не молола бы всякой чепухи об искусстве. Тоже скажет — художница! Тьфу! Ха! Хм!…

И волна возмущения стремительно вынесла мистера Ривза из столовой. В холле мистер Ривз дал себе превосходный совет взять себя в руки, иначе, того и гляди, испортишь… Пойди в кабинет, выкури не торопясь трубочку, успокой нервы, почитав какой-нибудь детектив, пройдись перед ленчем. Хорошо, отлично…

Приоткрыв дверь своего «кабинета», мистер Ривз отшатнулся в таком ужасе, какого не мог бы ему внушить ни один рассказ. Все в комнате стояло вверх дном, письменный стол его был накрыт бумагой, и Эстер, повязав голову платком, вытряхивала пыль из книг.

— Что это значит? Эстер, что это значит?

— Весенняя уборка, сэр.

— Весенняя?… О, боже!

— Хозяйка сказала, что как вы теперь будете почти все время дома, сэр, то я должна перво-наперво прибрать вашу комнату, чтоб у вас тут было ладно и чисто.

— Хм! — изрек мистер Ривз. — Очень заботливо, конечно. Хм… А мне тем временем куда деваться?

— Вот уж не знаю, сэр, — кротко сказала Эстер.

Ну и мистер Ривз тоже этого не знал. Он нерешительно побрел обратно в холл и остановился перед телефоном. Может, позвонить кому-нибудь, пригласить на ленч? Но кому? Все сейчас на работе. Нет, лучше взять машину и…

— Джон!

Перед ним стояла миссис Ривз в новом утреннем костюме, уже совсем одетая для улицы.

— Я ухожу. Мне надо сделать кое-какие покупки, потом этот ленч, но я вернусь сразу после трех. Надеюсь, ты не будешь возражать, если я возьму машину, душа моя?

— Нет, — отрезал мистер Ривз. — Бери, бери машину. И вместе с ней хоть весь этот чертов дом.

— Ах, Джон! — озабоченно защебетала миссис Ривз. — Что с тобой сегодня? Мне казалось, ты должен быть так счастлив, а ты злишься на весь белый свет. Ну, пожалуйста, постарайся быть с нами поласковее, душа моя.

И, поцеловав мужа и нежно улыбнувшись ему, миссис Ривз отбыла из дома. А мистер Ривз продолжал задумчиво стоять в холле, глядя на шляпы и пальто, красовавшиеся на вешалке, и считая секунды. Он слышал, как Эстер хлопала книгами, вытряхивая из них пыль, а из кухни доносились обрывки негритянской песни в далеко не совершенном исполнении поварихи. Куда же ему девать себя в этот первый день первого месяца первого года Свободы?… Тут дверь столовой распахнулась — мистер Ривз даже вздрогнул от неожиданности, — и с высоко поднятой головой мимо него молча прошествовала Марсель.

Мистер Ривз надел кепи, в котором обычно играл в гольф, взял плащ и, гонимый из дому, вышел на улицу, где гулял северо-западный ветер. Стопы свои он направил в «Девятнадцатую лунку».