Онлайн чтение книги Сэр Найджел Лоринг
Глава XXIII. Как тридцать жосленцев встретились с тридцатью плоэрмельцами

Всю ночь в замке Плоэрмель стоял шум военных приготовлений: кузнецы ковали, подпиливали и скрепляли, подновляя доспехи бойцов. В конюшнях конюхи ощупывали и чистили могучих боевых коней, а в часовне рыцари и оруженосцы на коленях перед стареньким отцом Бенедиктом очищали души исповедью.

Тем временем во дворе собрались жандармы, и добровольцев придирчиво отвергали, пока не были отобраны лучшие из лучших. Среди них оказался Черный Саймон, чье угрюмое лицо, против обыкновения, сияло радостью. Далее в число избранных попали юный Никлас Дагсуорт, племянник прославленного сэра Томаса, немец Вальтер и Юлбите, гигант крестьянин, чье могучее телосложение сулило надежды, которые вялый дух не оправдал, а также Джон Олкок, Робин Эйди и Рауль Провост. Они и еще трое довели число плоэрмельцев до искомых тридцати бойцов. Как ворчали и какими проклятиями сыпали лучники, узнав, что никого из них не возьмут! Но и луки и арбалеты были воспрещены обеим сторонам. Бесспорно, многие из них прекрасно владели и боевым топором и мечом, однако носить тяжелые доспехи они не привыкли, а в рукопашной схватке, которая им предстояла, человек без надежной брони был обречен.

В два часа после третьей молитвы, или за час до полудня, в четвертую среду Великого поста года от Рождества Христова одна тысяча триста пятьдесят первого воины Плоэрмеля выехали из ворот замка и направились к мосту через Дюк во главе с Бамбро и его оруженосцем Крокаром, который на могучем гнедом коне высоко вздымал знамя Плоэрмеля — на горностаевом поле вздыбленный лев на задних лапах, держащий лазурный флаг. Во втором ряду ехали Роберт Ноллес, Найджел Лоринг и жандарм, в чьих руках было копье с рыцарским значком, изображавшим черного ворона. Далее следовали сэр Томас Перси, над головой которого колыхался его лазурный лев, и сэр Хью Калверли с серебряной совой на знамени, а позади них — дюжий Белфорд, с чьего седла свисала железная палица весом в шестьдесят фунтов, и сэр Томас Уолтон, рыцарь из Суррея. За ними двигались четверо отважных англо-бретонцев — Перро де Комлен, ле Гайяр, д'Аспремон и д'Арден, сражавшиеся против своих земляков, потому что поддерживали графиню Монфорскую, чей серебряный крест на лазурном поле вился по ветру впереди них. Замыкали кавалькаду пятеро наемников из Германии и Эно, высокий Юлбите и английские жандармы. В целом среди этих бойцов двадцать по рождению были англичанами, четверо бретонцами и шестеро немцами.

Вот так, сверкая оружием, вздымая гордые знамена, ехали на гарцующих конях к старому дубу плоэрмельские бойцы. За ними поспешали сотни лучников и жандармов, у которых предусмотрительно было отобрано оружие, чтобы рыцарская встреча не превратилась во всеобщую свалку. Их сопровождали горожане и горожанки, а также торговцы вином и провизией, оружейники, конюхи, герольды, лекари, чтобы перевязывать раненых, и священники, чтобы исповедовать и причащать умирающих. Все они валом валили по тропе и рядом с ней — повсюду можно было видеть всадников и пеших, благородных и простолюдинов, мужчин и женщин, которые направлялись к месту встречи.

Путь оказался недлинным: едва они миновали несколько полей, как увидели кряжистый дуб, раскинувший безлистые корявые ветви над краем ровного зеленого луга. Ветви эти были буквально облеплены крестьянами, предвкушавшими редкое зрелище, а вокруг толпились менее удачливые зрители, галдевшие, как грачи на вечерней заре. При приближении англичан они разразились негодующими воплями, потому что Бамбро заслужил в этих краях всеобщую ненависть — собирая деньги для поддержки монфорцев, он накладывал контрибуцию на все приходы и жестоко расправлялся с теми, кто отказывался платить. Все, чему научили Бамбро пограничные войны с шотландцами, находило применение и в Бретани. Бойцы не снизошли до того, чтобы заметить насмешки черни, однако лучники свернули к дубу и кулаками принудили толпу к молчанию.

Бретонские бойцы еще не прибыли, а потому англичане привязали коней с одной стороны луга и собрались вокруг своего вождя. У всех висели на груди щиты, а копья были обрублены до пяти футов — короткое древко позволяло пользоваться копьем и в пешем бою. Кроме того, на поясе каждого висел меч или боевой топор. С ног до головы все были закованы в броню, и гербы на шлемах и плащах помогали отличать своих от врагов в разгаре боя. Но пока они держали забрала открытыми и весело переговаривались друг с другом.

— Клянусь святым Дунстаном! — вскричал Перси, хлопая железными рукавицами и притоптывая обутыми в железо ногами. — Пора бы и за дело, у меня кровь в жилах замерзла!

— Ну, ты еще успеешь порядком согреться, помяни мое слово, — ответил Калверли.

— Или остынуть навеки! Коли я вернусь с этого луга живым, в олнуикской часовне будет звонить колокол и гореть большая свеча. Но так или эдак, благородные господа, а сеча обещает быть изрядной и сулит нам много чести. Уж конечно, те из нас, кто выйдет из нее живым, покроют себя славой.

— Правда твоя, Томас, — ответил Ноллес, подтягивая подпругу. — Сам я не нахожу радости в таких встречах, пока идет война, ибо негоже человеку думать о своей выгоде и славе, а не о деле короля и благе войска. Но во время перемирия нет способа провести день с большей пользой. Почему ты приумолк, Найджел?

— Благородный господин, я все время смотрел в сторону Жослена. Он ведь лежит за тем лесом? И все еще не вижу ни славного рыцаря, ни его бойцов. Какая будет жалость, если что-нибудь им помешает!

Хью Калверли его слова рассмешили.

— Будь спокоен, юноша, — сказал он. — Робер де Бомануар одержим таким воинственным духом, что он и один будет готов вызвать всех нас. Да если бы он лежал сейчас на смертном одре, то, ручаюсь, приказал бы принести себя сюда, дабы отдать душу Богу на зеленом лугу!

Ты верно говоришь, Хью, — вмешался Бамбро. — Я знаю и его самого, и тех, кто с ним. Более отважных и искусных воинов не найти во всем христианском мире.

Ручаюсь, что бы ни готовил нам сей день, славой он нас не обойдет. В ушах у меня отдается стих, который я услышал от жены уэльского лучника, когда после взятия Бержерака позолотил ей ручку браслетом. Она принадлежала к древнему роду, ведущему свое происхождение прямо от Мерлина, и зрела грядущее. А сказала она мне так:

Сдается мне, что вон там дуб, а там река. Уж конечно, это доброе для нас предзнаменование.

Его великан оруженосец нетерпеливо переминался с ноги на ногу, слушая речь своего господина. Хотя ранг его был невысок, никто из присутствующих не мог потягаться с ним военным опытом или репутацией. Затем он не выдержал.

— Лучше бы обсудить, как нам построиться, да обдумать план боя, чем болтать о стишках Мерлина и всяких бабьих сказках, — перебил он. — Не на них надо полагаться, а на наши сильные руки и доброе оружие. И ответь мне, сэр Ричард, какая будет твоя воля, если ты падешь в бою?

Бамбро обернулся к остальным.

— Коли случится так, благородные господа, я желаю, чтобы дальше командовал мой оруженосец Крокар.

Наступило молчание, рыцари сердито переглянулись. Первым его нарушил Ноллес:

— Я исполню твое желание, Ричард, хотя нам, рыцарям, и невместно подчиняться оруженосцу. Но сейчас не время для раздоров между нами, а я слышал, что Крокар достойный и доблестный воин. И потому клянусь тебе спасением души, что подчинюсь ему, если ты падешь.

— И я, Ричард, — промолвил Калверли.

— И я! — воскликнул Белфорд. — Но чу! Слышите трубы? А вон за деревьями мелькают значки.

Все обернулись и, опираясь на укороченные копья, начали следить за приближением жосленцев, чей отряд показался на опушке леса. Впереди ехали трое герольдов в табарах с горностаями Бретани и дули в серебряные трубы. Позади них высокий всадник на белом коне держал знамя Жослена — девять золотых кружков на червленом поле. Далее появились попарно бойцы — пятнадцать рыцарей и пятнадцать оруженосцев, каждый со своим значком. За ними следовал на носилках престарелый епископ Ренна, держа в руках виатикум и елей, дабы не оставить умирающих без утешения и забот церкви. Процессию завершали толпы жителей Жослена, Гегона и Эллеона обоего пола, а также гарнизон замка (как и английский — без оружия). Голова длинной колонны выехала на луг, когда хвост ее еще терялся в лесу. Бойцы воткнули в землю свое знамя и привязали коней напротив англичан, а зрители окружили луг плотной стеной.

Англичане внимательно всматривались в гербы своих противников, ибо бьющиеся по ветру значки и яркие плащи говорили языком, понятным всем. Впереди было лазурное знамя Бомануара с серебряными пересекающимися полосами. Маленький паж держал другое поменьше с его девизом: «J'aime qui m'aime»[24]Люблю того, кто любит меня (франц.). .

— А чей это щит за ним? — спросил Ноллес. — Серебряный с алыми полукружьями?

— Его оруженосца Гийома Монтобона, — ответил Калверли. — А вон золотой лев Рошфора и серебряный крест Дюбуа Сильного. Трудно пожелать противников лучше. Взгляни, вон лазурные кольца молодого Титиньяка, который сразил моего оруженосца Хьюберта в прошлый день Петра в веригах. С помощью святого Георгия я отомщу за него еще до вечера!

— Клянусь тремя германскими императорами! — проворчал Крокар. — Нынче нужно будет хорошо рубиться! Никогда еще я не видел, чтобы столько могучих бойцов собрались вместе. Вон там Ив Шеруэль, которого прозвали Железным. Каро де Бодега, с кем я не раз скрещивал меч. Это его три горностаевых кольца на червленом поле. И левша Ален де Каране. Не забывайте, он наносит удар по боку, не прикрытому щитом.

— А кто этот коротышка? — спросил Найджел. — С серебряно-черным щитом? Клянусь святым Павлом, видно, сильный боец, с которым завидно схватиться! Ведь в плечах он поперек себя шире.

— Это сеньор Робер Рагенель, — ответил Калверли, который за годы, проведенные в Бретани, успел хорошо узнать большинство тамошних рыцарей. — Говорят, он может взвалить себе на спину лошадь. И берегись прямого удара его булавы — от него не спасут никакие доспехи. Но вот и сам добрый Бомануар. Пора и начинать.

Бретонский вождь построил своих бойцов в шеренгу напротив англичан и, перейдя луг, пожал руку Бамбро.

— Клянусь святым Кадоком, приятная встреча, Ричард! — сказал он. — И способ не нарушить перемирие нам удалось отыскать превосходный.

— Да, Робер, — ответил Бамбро. — И мы весьма тебе признательны. Вижу, ты не пожалел трудов, дабы собрать против нас достойнейшее общество. Если все они нынче падут, найдется ли в Бретани хоть один благородный дом, который не посетит скорбь?

— Увы, из самых знатных тут нет никого, — ответил Бомануар. — Ни единого Блуа, Леона, Рогана или Конана. Однако все мы люди благородной крови и готовы вступить в бой для угождения нашим дамам и из любви к высокому рыцарскому сословию. А теперь, любезный Ричард, какова будет твоя воля касательно нашей встречи?

— Будем продолжать, пока сможем держаться, ибо редко сходятся столько отважных бойцов, и следует, чтобы каждый мог помериться силами не с одним, но с многими.

— Ричард, слова твои верны и мудры. Будь по-твоему. Когда герольд подаст знак, пусть каждый бьется, с кем и как ему по вкусу. А коли кто-нибудь посмеет ворваться на луг, он будет повешен на том дубу!

С поклоном он опустил забрало и вернулся к своим бойцам, которые, сверкая всеми цветами радуги, благочестиво опустились на колени, дабы принять благословение старого епископа.

Герольды объехали луг, остерегая зрителей, а затем встали по сторонам двух длинных шеренг, выстроившихся на расстоянии пятидесяти шагов друг от друга. Все забрала были опущены, каждый был закован с головы до ног в броню — у некоторых отливающую медью, но у большинства сверкающую железом. Видны были только их глаза, горящие в темных прорезях забрала. Несколько мгновений они простояли так, слегка пригнувшись, готовые к бою.

Затем с громким криком «Allez!»[25]Вперед! (франц.) герольд резко опустил поднятую руку, и обе шеренги двинулись вперед со всей быстротой, какую допускало тяжелое вооружение, и сошлись на середине луга под резкий лязг металла. Словно шестьдесят кузнецов разом ударили по шестидесяти наковальням. Тут, подбодряя своих, завопили зрители, и в их разноголосом хоре потонул даже шум схватки.

Противникам так не терпелось поскорее сойтись, что в первые же секунды всякое подобие порядка нарушилось — возник бешеный гремящий водоворот, в котором каждого бойца швыряло то туда, то сюда. Не успев скрестить меча с одним, он уже оказывался перед другим, наносил и получал удары и в общей толчее думал только о том, как поразить копьем или сокрушить боевым топором любого, кто возникал в поле его зрения, ограниченного забралом.

Увы, судьба была сурова к бедному Найджелу и его мечтам о славном подвиге! Но жребий его был жребием храбреца, ибо пал он первым. Исполненный сладких надежд, он постарался занять место в шеренге напротив Бомануара и ринулся прямо на вождя бретонцев, памятуя, что по уговору причиной этой встречи была ссора между ними. Но не успел до него добраться, как столкнулся с собственными товарищами и, будучи легче весом, был отброшен на левшу Алена де Каране с такой силой, что оба с грохотом повалились на землю. С ловкостью кошки Найджел вскочил на ноги и наклонился над бретонским оруженосцем, и тут на подставленный под удар затыльник его шлема опустил булаву могучий карлик Рагенель. Найджел упал ничком. Изо рта, носа и ушей у него хлынула кровь, и он остался лежать под ногами сражающихся, а над его бесчувственным телом кипел великий бой, которого так жаждала его пламенная душа.

Впрочем, он недолго оставался неотмщенным. Железная палица Белфорда уложила карлика Рагенеля, но тут же сам Белфорд упал под мечом Бомануара. Порой одновременно на земле лежало до десятка бойцов, но такими крепкими были доспехи, а сила удара с таким искусством парировалась или смягчалась щитом, что товарищи поднимали упавших, и они снова бросались в сечу.

Однако другим уже ничто помочь не могло. Меч Крокара сорвал правое оплечье с бретонского рыцаря Жана Руссело, обнажив шею и плечо. Тщетно тот пытался прикрыть уязвимое место щитом: левая рука туда почти не дотягивалась, а увернуться он тоже не мог, так как со всех сторон сражались другие пары. Несколько минут Руссело удачно оборонялся, но затем топор опустился на обнаженное плечо и по рукоять вошел в грудь рыцаря. В тот же миг смерть настигла и второго бретонца, Жоффруа Меллона, юного оруженосца, — Черный Саймон вонзил меч в плохо защищенное место у него под мышкой. Еще три бретонца — Ив Шеруэль, Каро де Бодега, оба рыцари, и оруженосец Тристан де Пестивьен — были отрезаны от своих товарищей и, упав на землю под ударами окруживших их англичан, должны были либо выбрать смерть, либо сдаться. Они отдали мечи Бамбро и, покрытые ранами, отошли в сторону, с горечью наблюдая за бушующей на лугу схваткой.

Она уже длилась двадцать минут без единой передышки, и бойцы настолько изнемогли от тяжести доспехов, от потери крови, оглушающих ударов и собственных яростных усилий, что еле держались на ногах и с трудом поднимали оружие. Необходим был перерыв, иначе битва так и осталась бы нерешенной.

— Cessez! Cessez! Retirez![26]Прекратите! Прекратите! Отойдите! (франц.) — кричали герольды, пришпоривая коней и разделяя измученных бойцов.

Медленно мужественный Бомануар отвел двадцать пять своих бретонцев на край луга, где они открыли забрала и растянулись на траве, пыхтя, как собаки в жаркий день; и вытирая пот с налившихся кровью глаз. Между ними с кувшином анжуйского вина сновал паж, и каждый осушил по чаше — все, кроме Бомануара, который столь строго соблюдал пост, что не позволял себе до заката ни глотка пищи, ни глотка воды. Он расхаживал среди своих бойцов, хрипло, еле ворочая пересохшим языком подбодрял их, втолковывая, что англичане почти все ранены и некоторые так тяжело, что едва стоят на ногах. И пусть до сих пор бой складывался не в их пользу — до сумерек еще пять часов, а за такой срок многое может произойти, прежде чем уложат последнего из них.

Тем временем слуги забрали с луга двух убитых бретонцев, и полдесятка английских лучников поторопились унести Найджела. Эйлуорд отстегнул промятый шлем и залился слезами, увидев бескровное, неподвижное лицо своего молодого господина. Однако он еще дышал, и лучник, бережно уложив его на траву возле реки, принялся хлопотать вокруг него, и в конце концов вода, смочившая его лоб, и ветер, овевавший ему лицо, вернули жизнь в разбитое тело. После нескольких глубоких хриплых вдохов щеки Найджела утратили мраморную белизну, но сознание к нему не вернулось, и он не слышал ни рева толпы, ни лязга возобновившегося боя.

Англичане некоторое время валялись на траве все в крови, еле переводя дыхание, и единственным их преимуществом перед соперниками было то, что осталось их двадцать девять. Однако среди них набрался бы лишь десяток, не получивших ран, а среди остальных некоторые так ослабели от потери крови, что еле держались на ногах. Тем не менее когда наконец прозвучал сигнал к продолжению боя, все до единого по обеим сторонам луга заставили себя встать и, пошатываясь, двинулись навстречу врагу.

В самом начале второй схватки англичане понесли большую потерю, удручившую их. Бамбро, отдыхая, поднял забрало, как и все остальные, но дух его был столь обременен заботами, что опустил он его небрежно, оставив щель шириной в дюйм. Едва две шеренги снова сошлись, бретонский оруженосец, левша Ален де Каране, заметил это и тотчас ткнул в щель коротким копьем. С криком боли английский вождь упал на колени, но затем все-таки встал, хотя от слабости не мог поднять щит. Воспользовавшись его беспомощностью, бретонский рыцарь Жоффруа Дюбуа Сильный нанес ему такой удар топором, что сокрушил нагрудник вместе с грудью под ним. Бамбро упал мертвый, и несколько минут вокруг его трупа кипел яростный бой.

Затем англичане угрюмо отступили, унося тело Бамбро, а бретонцы, тяжело дыша, отошли на свою сторону луга. В тот же миг трое пленных подобрали валявшееся на траве оружие и побежали к своим.

— Нет! — крикнул Ноллес, подняв забрало и следуя за ними. — Вы нарушили обычай! Вы сдались, когда мы могли бы убить вас, и, клянусь Пречистой, я назову вас всех трех бесчестными, если вы не вернетесь назад.

— Не говори так, Роберт Ноллес, — ответил Ив Шеруэль. — Ни разу еще бесчестие не коснулось моего имени. Но я счел бы себя faineant[27]Трус (франц.). , если бы не вернулся сражаться бок о бок с моими товарищами, когда случай дал мне на то законное право.

— Клянусь святым Кадоком, он говорит правду! — прохрипел Бомануар, выходя вперед. — Тебе ли не знать, Роберт, что по закону войны и рыцарскому обычаю пленники обретают свободу, если тот, кому они сдались, падет на поле боя.

Ответить на это было нечего, и Ноллес совсем без сил вернулся к своим товарищам.

— Жаль, что мы их пощадили, — сказал он. — Один удар лишил нас нашего вождя, а им добавил троих.

— Коли еще кто-нибудь из них сложит оружие, приказываю убить его, — произнес в ответ Крокар, чей погнутый меч и забрызганные кровью доспехи доказывали, сколь яростно рубился он сам. — И не падайте духом, товарищи, из-за того, что мы потеряли своего вождя. Мало пользы принес ему мерлиновский стих. Клянусь тремя германскими императорами, я сумею научить вас кое-чему получше прорицаний старухи. Слушайте! Сомкнем плечи, а щиты будем держать так близко, чтобы никто не мог прорваться между ними. Тогда мы будем знать, что у нас сбоку, и сможем глядеть только перед собой. А если кто-нибудь ослабеет, товарищи справа и слева его поддержат. Теперь же все вместе вперед во имя Божье, ибо победа еще останется за нами, коли мы будем биться, как подобает мужчинам.

Англичане двинулись вперед сомкнутой шеренгой, а бретонцы побежали навстречу к ним в прежнем беспорядке. Самым быстрым оказался оруженосец Жоффруа Пуляр в шлеме в форме петушиной головы с высоким гребнем и длинным клювом с двумя дырочками для дыхания. Он наставил меч на Калверли, но Белфорд поднял палицу и нанес ему страшный удар слева. Пуляр зашатался, отпрянул в сторону и начал кружить, как человек, повредившийся в уме, а из его медного клюва падали капли крови. Он кружил и кружил под хохот и кукареканье толпы, пока не споткнулся и не упал ничком мертвый. Но сражающиеся ничего этого не видели, ибо отчаянный натиск бретонцев возобновлялся снова и снова, а английская шеренга упорно двигалась вперед.

Некоторое время казалось, что разделить ее невозможно, но щербатый Бомануар был не только рубакой, но и хорошим военачальником. Пока его истомленные, истекающие кровью, задыхающиеся товарищи наседали на шеренгу спереди, сам он, Рагенель, Тинтиньяк, Ален де Каране и Дюбуа обошли ее стороной и с яростью набросились на англичан сзади. Началась общая свалка, длившаяся до тех пор, пока герольды не заметили, что бойцы остановились, задыхаясь, не в силах нанести хотя бы один удар. Они тогда подъехали к ним и объявили еще одно перемирие.

Но за те несколько минут, пока на них нападали с обеих сторон, англичане понесли тяжелые потери. Под мечом Бомануара пал англо-бретонец д'Арден, хотя прежде успел нанести ему глубокую рану в плечо. Булава карлика Рагенеля и мечи его товарищей сразили сэра Томаса Уолтона, ирландца Ричарда, одного из оруженосцев и дюжего крестьянина Юлбите. Около двадцати бойцов с той и с другой стороны еще держались на ногах, но все были измучены до предела — задыхались, пошатывались, почти не в силах поднять оружие.

Странное это было зрелище: спотыкаясь, они брели на заплетающихся ногах, как пьяные, а если приподнимали руки, чешуйки под мышками и налокотники отливали красным, точно рыбьи жабры. Вот так, еле-еле шли они, дабы упрямо возобновить бесконечное свое состязание, а на зеленой траве оставались влажные омерзительные, следы.

Бомануар, ослабевший от потери крови, вдруг остановился и еле выговорил пересохшими губами:

— У меня темнеет в глазах, товарищи. Мне надо напиться.

— Испей собственной крови, Бомануар! — посоветовал Дюбуа, и все они засмеялись хриплым страшным смехом.

Но теперь, наученные горьким опытом, англичане по указанию Крокара сражались уже не прямой шеренгой, но настолько загнутой, что в конце концов она замкнулась в круг. Бретонцы, продолжая наступать и теснить ее со всех сторон, оказались теперь перед более опасным строем — плотным кольцом бойцов, обращенных лицом к врагу, ощетинившихся оружием, готовых отразить любое нападение. Англичане стояли неколебимо. Они могли подпирать друг друга спиной в ожидании, чтобы их враги совсем обессилели. Вновь и вновь упрямые бретонцы пытались разметать их. Вновь и вновь они отступали под градом ударов.

Бомануар, чья голова кружилась от утомления, поднял забрало и в отчаянии уставился на это страшное, несокрушимое кольцо. Он ясно видел неизбежный конец. Бретонцы теряли последние силы. И многие уже двигались с таким трудом, что пользы от них было не больше, чем от мертвецов. Скоро и остальные придут в такое же состояние. А тогда проклятые англичане опять развернутся шеренгой, набросятся на его беспомощных товарищей и уложат их! Но как он ни напрягал мысли, ему ничего не удавалось придумать, чтобы предотвратить такой исход. В отчаянии Бомануар поглядел по сторонам и увидел, что один из бретонцев, крадучись, пробирается к краю луга. И не поверил своим глазам, когда алый с серебром герб сказал ему, что с поля брани убегает его собственный испытанный оруженосец Гийом Монтобон!

— Гийом! Гийом! — закричал он. — Неужто ты меня покинешь?

Но забрало оруженосца было опущено, и он ничего не слышал. Бомануар увидел, что он удаляется настолько быстро, насколько способны были его нести спотыкающиеся ноги. С возгласом горького отчаяния бретонский вождь собрал вместе своих храбрецов, еще способных двигаться, и они дружно ринулись на английские копья. На этот раз в глубине своей доблестной души Бомануар твердо решился не отступать ни на шаг и либо пасть мертвым среди врагов, либо пробиться внутрь их круга. Его воинственный пыл передался остальным, и под градом ударов они ударили щитами о щиты англичан, стремясь проломить их строй.

Но тщетно! У Бомануара мутилось в голове. Еще минута — и он и его товарищи рухнут без чувств перед этим страшным железным кольцом. Как вдруг оно распалось перед его изумленными глазами! Его противники — Крокар, Ноллес, Калверли, Белфорд — распростерлись на земле, оружие было выбито из их рук, а они от утомления даже пальцем пошевелить не могли. У еще державшихся бретонцев только-только хватило сил упасть на них и, приставив острие кинжала к забралу, принудить их сдаться. Победители и побежденные лежали одной окровавленной кучей, охая и задыхаясь.

Простодушному Бомануару представилось, что в решительный миг все святые Бретани явились на помощь защитникам своего края, и, еле переводя дух, он возносил благодарственную молитву своему покровителю святому Кадоку. Однако зрителям была ясна вполне земная причина этой победы, и половина их бурно ликовала, тогда как вторая половина испускала негодующие вопли и проклятия — настолько разные чувства обуревали сторонников бретонцев и англичан.

Хитрый оруженосец Гийом Монтобон пробрался туда, где были привязаны лошади, и взобрался на своего могучего боевого коня. Зрители решили было, что он намерен сбежать, но возмущение бретонских крестьян тут же сменилось бурным ликованием, когда он повернул своего скакуна на англичан и вонзил ему в бока острые шпоры. Стоявшие к нему лицом английские бойцы увидели его нежданный и стремительный маневр. В другое время их удары, конечно, заставили бы попятиться и лошадь и седока, но теперь они были истомлены и не могли отразить такой натиск. Удары их оказались слишком слабыми, и могучий скакун ворвался в их строй, опрокинув семерых. Всадник повернул его — и еще пятеро упали ему под копыта. Этого оказалось достаточно. Бомануар и его товарищи уже набросились на обессиленных противников, и победа осталась за Жосленом.

В сумерках вереница унылых лучников печально вернулась в замок Плоэрмель, неся убитых и тяжело раненных. Позади ехало десять всадников, все смертельно усталые, все израненные, и все пылая жгучей ненавистью к Гийому Монтобону за подлую шутку, которую он с ними сыграл.

А победители в шлемах, увенчанных желтыми цветами дрока, прибыли в Жослен на плечах вопящей толпы под пение труб и дробь барабанов. Таков был бой у дуба на полдороге, где храбрецы встретились с храбрецами и покрыли себя такой славой, что с тех пор всякий, кто участвовал в битве тридцати, был окружен почетом. И никто не мог облыжно приписать себе эту честь, ибо знаменитый хронист, видевший их своими глазами, написал, что все они до единого, и бретонцы и англичане, до могилы носили на себе неизгладимые знаки этого тяжкого боя.