Онлайн чтение книги Шарлотта Лёвеншёльд
НАСЛЕДСТВО

Когда Шагерстрём после трехлетнего супружества лишился своей горячо любимой жены, обнаружилось, что она оставила завещание, согласно которому все ее состояние должно было перейти к мужу, в случае если она умрет бездетной прежде него. И после того как был произведен раздел наследства и выплачены небольшие суммы, завещанные престарелым слугам и дальним родственникам, Шагерстрём сделался обладателем огромного состояния.

Когда формальности были закончены, служащие во владениях Шагерстрёма облегченно вздохнули. Все были рады тому, что эти многочисленные рудники и заводы по-прежнему будут сосредоточены в одних руках, а то, что хозяином их стал к тому же дельный и знающий горнопромышленник, многие сочли за особую милость провидения.

Но вскоре после того, как Шагерстрём вступил во владение наследством, управляющие, инспекторы, арендаторы, лесообъездчики — словом, все, кто надзирал за его владениями, стали подозревать, что радости от нового хозяина им будет немного. Шагерстрём продолжал жить в Стокгольме, что уже само по себе было неудобно, но с этим можно было бы еще кое-как примириться, если бы он по крайней мере отвечал на письма. Между тем он чаще всего пренебрегал и этим. Нужно было делать закупки кровельного железа и сбывать прутковое. Нужно было составлять контракты на поставки угля и древесины. Необходимо было назначать людей на должности, ремонтировать дома, выплачивать по счетам. Но Шагерстрём не слал ни денег, ни писем. Время от времени он уведомлял, что письмо получено и ответ вскоре последует, но так и не выполнял своих обещаний.

За несколько недель дела пришли в полное расстройство. Одни управляющие бездействовали, скрестивши руки на груди, другие стали действовать на свой страх и риск, что было, пожалуй, еще хуже. Всем стало ясно, что Шагерстрём не тот человек, который способен управлять всем этим огромным богатством.

Больше других досадовал, пожалуй, заводчик Фрёберг из Крунбеккена. Шагерстрём всегда был его любимцем, и он многого ждал от него. Как ни глубока была скорбь Фрёберга по чудесной, жизнерадостной юной воспитаннице, которой больше не было на свете, он все же несколько утешался мыслью, что все эти красивые поместья, эти обширные лесные угодья, эти мощные водопады, эти доходные рудники, заводы, кузницы попали в хорошие руки.

Он знал, что Шагерстрём превосходно подготовлен для роли крупного промышленника. Первый год супружеской жизни Шагерстрём с женой по совету опекуна провели за границей. Из писем, которые они ему слали, Фрёберг знал, что они не тратили время на беготню по картинным галереям и осмотр памятников. Нет, эти благомыслящие люди изучали горное дело в Германии, фабричное дело в Англии, сельское хозяйство в Голландии. В этом они были неутомимы. Иной раз Шагерстрём жаловался. «Мы проезжаем мимо красивейших мест, — писал он, — но у нас не хватает времени на то, чтобы осмотреть их. Мы озабочены лишь тем, чтобы почерпнуть как можно больше полезных сведений. Это делается по настоянию Дизы. Что до меня, то я, грешный, готов жить только нашей любовью».

В последнее время они обосновались в Стокгольме. Они купили большой особняк, устроились на широкую ногу, жили открыто, без конца принимая гостей. Это также делалось по совету опекуна. Шагерстрём был теперь на виду. Он должен был научиться обхождению с самыми важными сановными лицами в государстве, приобрести светский лоск, завязать влиятельные знакомства, заручиться доверием сильных мира сего.

Можно понять, что хотя хозяин Крунбеккена не имел больше никакого касательства к делам Шагерстрёма, он все же был весьма ими обеспокоен. Он непременно хотел поговорить с Шагерстрёмом, спросить, что с ним стряслось, побудить его взяться за дело.

В один прекрасный день он призвал к себе одного из своих конторщиков — молодого человека, который появился в Крунбеккене почти одновременно с Шагерстрёмом и был его близким другом и приятелем.

— Послушайте, душка Нюман, — сказал заводчик Фрёберг, — с Шагерстрёмом, должно быть, что-то неладно. Отправляйтесь тотчас же в Стокгольм и привезите его сюда. Возьмите мою карету. Если вернетесь без него, вам будет отказано от места.

Конторщик Нюман стоял, точно громом пораженный. Места в Крунбеккене он не хотел бы лишиться ни за какие блага в мире. Собственно, он был весьма способный малый, но до крайности ленивый, а тут ему посчастливилось стать до такой степени необходимым дамской половине семьи хозяина, что он почти совершенно забросил конторскую работу. Он должен был играть в вист со старой госпожой, читать вслух молодым барышням, срисовывать для них узоры, сопровождать их во время верховых прогулок и быть их преданным и послушным кавалером. Без душки Нюмана не обходилась ни одна увеселительная затея. Он был вполне доволен своей участью и не желал никаких перемен.

Итак, конторщик Нюман отправился в Стокгольм, чтобы спасти не только Шагерстрёма, но и самого себя. Он ехал день и ночь и утром, в восьмом часу, прибыл на место. Он остановился на постоялом дворе, тотчас же заказал лошадей на обратный путь, наскоро позавтракал и отправился к Шагерстрёму.

Он позвонил и сказал отворившему дверь лакею, что хочет повидать Шагерстрёма. Слуга ответил, что господина Шагерстрёма увидеть нельзя. Он ушел со двора.

Конторщик назвал свое имя и просил передать, что послан с важным поручением от заводчика Фрёберга. Через час он зайдет опять.

Ровно час спустя Нюман снова был у Шагерстрёма. Он подъехал к дому в карете Фрёберга, запряженной свежими лошадьми, с припасами на дорогу, словом, совершенно готовый в обратный путь.

Но в передней его встретил лакей и сказал, что хозяин просил господина Нюмана пожаловать позднее, так как он будет занят на важном заседании. В голосе слуги Нюману послышались некоторая принужденность и смущение. Он заподозрил, что лакей обманывает его, и спросил, где будет происходить заседание.

— Господа собрались здесь, в большой зале, — ответил лакей, и Нюман увидел, что в прихожей и вправду висит множество шляп и пальто.

Недолго думая, он также снял с себя пальто и шляпу и протянул их лакею.

— Надеюсь, в доме найдется комната, где я мог бы подождать, — сказал он. — У меня нет охоты бродить по улицам. Я ехал всю ночь, чтобы прибыть сюда к сроку.

Видно было, что слуга колеблется, впускать ли его, но Нюман не успокоился, покуда не был введен в небольшой кабинет, находящийся перед залой.

Вскоре через кабинет прошли два господина, которые должны были присутствовать на заседании. Шедший впереди слуга распахнул перед ними двери. Конторщик Нюман воспользовался случаем и бросил взгляд внутрь залы. Он увидел множество почтенных сановитых старцев, сидящих вокруг большого стола, заваленного документами. Он заметил также, что все эти документы написаны на гербовой бумаге.

«Что за притча? — удивился он. — Эти бумаги похожи на купчие или закладные. Шагерстрём, видно, затевает какое-то большое дело».

Тут же он заметил, что самого Шагерстрёма среди сидящих за столом нет.

Что бы это могло значить? Ведь если Шагерстрём не принимает участия в заседании, то он мог бы поговорить с ним, Нюманом.

Наконец из залы в кабинет вышел один из господ. Это был королевский секретарь, которого Нюман встречал в Крунбеккене в те времена, когда тот в числе других приезжал свататься к богатой невесте. Он поспешил к нему навстречу.

— Ба! да это вы, душка Нюман… то есть, простите, господин Нюман, — произнес секретарь. — Рад видеть вас в Стокгольме. Как дела в Крунбеккене?

— Не могли бы вы устроить так, чтобы я смог поговорить с Шагерстрёмом? — спросил бухгалтер. — Я ехал день и ночь, у меня важное дело, а я никак не могу его повидать.

Секретарь взглянул на часы.

— Боюсь, что вам, господин Нюман, придется на часок-другой запастись терпением и подождать, пока не кончится заседание.

— Но о чем же они совещаются?

— Не уверен, что я имею право говорить об этом сейчас.

Конторщик подумал о приятной должности, которую он исправлял при старой госпоже и барышнях, и осмелился высказать дерзкую догадку.

— Я знаю, что Шагерстрём намерен сбыть с рук все свои владения, — сказал он.

— Вот как! Стало быть, у вас там уже известно об этом, — отозвался секретарь.

— Да, это мы знаем, но нам неизвестно, кто их покупает.

— Покупает! — воскликнул секретарь. — Какое там покупает! Все свое состояние Шагерстрём жертвует на богоугодные дела — в масонский приют, вдовьи кассы[27] Масонский приют, вдовьи кассы - благотворительные организации. Масонский приют находился в Кристинеберге и существовал за счет шведского масонского ордена. Помощь нуждающимся детям была основной стороной благотворительной деятельности шведских масонов. и прочее. Однако прощайте, спешу! Я должен буду составить дарственную после того, как господа в зале договорятся об условиях.

Бухгалтер, задыхаясь, разевал рот, точно рыба, выброшенная на берег. Если он приедет домой с этакой вестью, старик Фрёберг до того рассвирепеет, что он, Нюман, и часу не останется на своей приятной должности в Крунбеккене. Что же делать? Что бы такое придумать?

В тот миг, когда секретарь уже готов был исчезнуть в дверях, Нюман схватил его за рукав.

— Вы не могли бы передать Шагерстрёму, что мне непременно надо переговорить с ним? Скажите, что это очень важно. Скажите, что сгорел Старый Завод!

— Да, да, разумеется! Такое несчастье!

Спустя несколько минут в дверях появился маленький, смертельно бледный человек, до крайности исхудалый, с покрасневшими глазами.

— Что тебе надо? — обратился он резко и коротко к Нюману, точно раздосадованный тем, что ему докучают.

Конторщик снова разинул рот от удивления и не в силах был вымолвить ни слова. Боже, что сталось с Шагерстрёмом! Разумеется, красавцем он не был никогда, но в те времена, когда он бродил в Крунбеккене, томимый любовной тоской, в нем было что-то неуловимо привлекательное. Теперь же Нюман попросту испугался за своего бывшего приятеля.

— Что ты сказал? — снова заговорил Шагерстрём. — Старый Завод сгорел?

Конторщик прибегнул к этой маленькой вынужденной лжи лишь только затем, чтобы встретиться с Шагерстрёмом. Но теперь он решил покуда в обмане не признаваться.

— Да, — ответил он, — в Старом Заводе был пожар.

— И что же сгорело? Господский дом?

Конторщик Нюман пристальнее вгляделся в Шагерстрёма и увидел его потухший взгляд и поредевшие на висках волосы.

«Нет, тут господского дома мало, — подумал он. — Тут требуется основательная встряска!»

— О нет; смею сказать, это было бы еще полбеды.

— Что же тогда? Кузница?

— Нет, сгорел большой старый заводской дом, где жило двадцать семей. Две женщины сгорели заживо, сотня людей лишилась крыши над головой. Те, кто спасся, выбежали в чем мать родила. Ужасная беда. Сам я этого не видел. Меня послали за тобой.

— Управляющий ничего мне об этом не написал, — сказал Шагерстрём.

— А что толку писать тебе? Бёрьессон прислал нарочного к папаше Фрёбергу за помощью, но старик решил, что с него довольно. Этим придется тебе самому заняться.

Шагерстрём позвонил, вошел лакей.

— Я тотчас же еду в Вермланд! Вели Лундману приготовить карету.

— Позволь! — вмешался Нюман. — Со мною как раз карета Фрёберга и свежие лошади; они стоят у крыльца. Переоденься лишь в дорожное платье, и мы можем сию же минуту отправиться в путь.

Шагерстрём готов был уже послушаться его, но внезапно провел рукой по лбу.

— Заседание! — сказал он. — Это очень важно. Я смогу выехать не раньше, чем через полчаса.

Но в расчеты конторщика Нюмана вовсе не входило позволить Шагерстрёму подписать дарственную на все свое состояние.

— Да, разумеется, полчаса — не ахти какой большой срок, — сказал он. — Но для тех, кто лежит в осеннюю стужу на голой земле, он может показаться чересчур долгим.

— Отчего они лежат на голой земле? — спросил Шагерстрём. — Есть ведь господский дом.

— Бёрьессон, должно быть, не решился поместить их туда без твоего позволения.

Шагерстрём все еще колебался.

— Думаю, что Диза Ландберг наверняка прервала бы заседание, получи она подобную весть, — вставил конторщик.

Шагерстрём бросил на него сердитый взгляд. Он вошел в залу и вскоре вернулся.

— Я сказал им, что заседание откладывается на неделю.

— Тогда едем!

Нельзя сказать, что Нюман был особенно приятно настроен, возвращаясь в Вермланд в обществе Шагерстрёма. Он терзался мыслью, что солгал о пожаре, и порывался признаться Шагерстрёму в своем вынужденном обмане, но не смел этого сделать.

«Если я скажу ему, что никаких сгоревших и бездомных нет, он тотчас же повернет назад в Стокгольм, — думал Нюман, — это у меня единственная зацепка».

Он попытался придать мыслям Шагерстрёма иное направление и принялся без устали молоть языком, рассказывая разные разности из быта горнопромышленников. Тут были и меткие, забавные высказывания старых, преданных слуг, и проделки хитроумных углепоставщиков, обводивших вокруг пальца неопытных инспекторов, и слухи об открытии богатых залежей руды вблизи Старого Завода, и описание аукциона, на котором обширные лесные угодья пошли с молотка по бросовой цене.

Он не умолкал ни на минуту, точно от этой болтовни зависела его жизнь. Но Шагерстрём, которому, должно быть, показалось, что Нюман слишком уж неуклюже пытается пробудить его интерес к делам, прервал конторщика:

— Я не могу оставить себе это наследство. Я намерен раздать его. Диза не поверила бы, что я о ней скорблю, если бы я его принял.

— Ты должен принять его не как благо, а как крест, — возразил Нюман.

— Я не в силах, — ответил Шагерстрём, и в голосе его было такое отчаяние, что Нюман не решился больше прекословить.

Следующий день прошел так же. Конторщик надеялся, что когда они выедут из города, Шагерстрём несколько приободрится, увидя себя среди полей и лесов, но никаких улучшений в его состоянии не замечалось. Нюман начал не шутя опасаться за своего старого друга.

«Он долго не протянет, — думал конторщик. — Вот только сбудет с рук наследство, а потом ляжет и умрет. Он совершенно убит горем».

И теперь уже не только ради того, чтобы сохранить за собою место в Крунбеккене, но и чтобы спасти от гибели своего друга, он снова попытался придать его мыслям другое направление.

— Подумай обо всех, кто трудился в поте лица, создавая это богатство! — сказал он. — Ты полагаешь, они лишь для себя старались? Нет! Они надеялись, что под началом умелого хозяина дело приобретет широкий размах и пойдет на пользу всему краю. А ты хочешь все это развеять по ветру. Я убежден, что ты поступаешь не по совести. Мне кажется, ты не имеешь на это права. По-моему, ты сам должен нести свое бремя; твой долг взять на себя заботу о своих владениях.

Он видел, что слова его не оказывают ни малейшего действия, но отважно продолжал:

— Возвращайся к нам в Вермланд и берись за дело. Тебе с твоим умением не пристало каждую зиму развлекаться в Стокгольме, а летом приезжать в заводские имения и бить баклуши. Тебе надо приехать и осмотреть свои владения. Поверь мне, это необходимо!

Он упивался собственным красноречием, но Шагерстрём снова прервал его:

— Что за речи я слышу? Ты ли это, душка Нюман? — произнес он с легкой иронией.

Лицо конторщика вспыхнуло.

— Да, я знаю, что не мне тебя наставлять, — отозвался он. — Но у меня за душой ни единого эре, так что все пути для меня закрыты. И потому я полагаю, что вправе сделать свою жизнь беззаботной и приятной, насколько это в моих силах. Больше мне ничего не остается. Но будь у меня хоть клочок земли… О, ты убедился бы, что уж я не выпустил бы его из рук.

Утром третьего дня они прибыли на место. Они въехали в господскую усадьбу Старого Завода в шесть часов. Солнце весело сияло на желтых и ярко-красных кронах деревьев. Небо было ослепительно синее. Маленькое озеро позади усадьбы сверкало, точно стальной клинок под утренней туманной дымкой.

Ни один человек не вышел им навстречу. Кучер отправился на задний двор искать конюха, и конторщик воспользовался случаем, чтобы повиниться перед Шагерстрёмом.

— Тебе незачем спрашивать Бёрьессона о пожаре! Никакого пожара не было. Просто мне необходимо было что-то придумать, чтобы привезти тебя сюда. Фрёберг пригрозил, что откажет мне от места, если я вернусь без тебя.

— Да, но как же сгоревшие, бездомные? — спросил Шагерстрём, который не мог так сразу отрешиться от этой мысли.

— Да их и не было вовсе, — в полном отчаянии признался конторщик. — Что мне оставалось делать? Я принужден был солгать, чтобы помешать тебе раздарить свое имущество.

Шагерстрём посмотрел на него холодно и безразлично.

— Разумеется, ты сделал это из добрых побуждений. Но все это бесполезно. Я возвращаюсь в Стокгольм, как только запрягут свежих лошадей.

Конторщик вздохнул и промолчал. Делать было нечего. Игра была проиграна.

Тем временем вернулся кучер.

— На дворе ни одного работника не видать, — сказал он. — Я встретил какую-то бабу, так она говорит, что управляющий и все фабричные на лосиной охоте. Загонщики вышли со двора в четыре часа и так, видать, торопились, что конюх даже корму задать лошадям не успел. Извольте послушать, как они топочут…

И вправду, из конюшни доносились звуки глухих ударов: это голодные животные били копытами.

Слабая краска выступила на щеках Шагерстрёма.

— Будьте добры, засыпьте корму коням, — обратился он к кучеру и дал ему денег на выпивку.

С пробудившимся интересом он огляделся вокруг.

— Доменная печь не дымит, — сказал он.

— Домна погашена впервые за тридцать лет, — ответил Нюман. — Руды нет. Что тут будешь делать? Бёрьессон, как видишь, отправился на охоту со всеми своими людьми, и я его понимаю.

Шагерстрём покраснел еще больше.

— И кузница не работает? — спросил он.

— Наверняка. Кузнецы ходят в загонщиках. Но тебе-то что за дело? Ты ведь все это отдаешь.

— Разумеется, — уклончиво ответил Шагерстрём. — Мне до этого никакого дела нет.

— Теперь это все перейдет к господам из правления масонского приюта, — сказал конторщик.

— Разумеется, — повторил Шагерстрём.

— Не хочешь ли войти? — спросил Нюман, направляясь к господскому дому. — Сам понимаешь, охотники сегодня поднялись на заре, и завтрак подали рано, так что служанки и стряпухи спят после трудов праведных.

— Не надо будить их, — сказал Шагерстрём. — Я еду немедленно.

— Эй! — воскликнул Нюман. — Гляди, гляди!

Раздался выстрел. Из парка выбежал лось. Он был ранен, но продолжал бежать. Передняя нога у него была перебита и волочилась по земле.

Спустя минуту из парка выскочил один из охотников. Он прицелился и свалил лося метким выстрелом. Животное с жалобным стоном рухнуло на землю в двух шагах от Шагерстрёма.

Стрелок приближался медленно и словно бы нерешительно. Это был высокий, молодцеватого вида человек.

— Это капитан Хаммарберг, — пояснил Нюман.

Шагерстрём поднял голову и пристально посмотрел на долговязого охотника.

Он тотчас же узнал его. Это был тот самый краснолицый, белокурый офицер, который имел столь удивительную власть над женщинами, и все они боготворили его, хотя им было известно, что он мошенник и негодяй. Шагерстрём никогда не мог забыть, как этот субъект волочился за Дизой, когда она была на выданье, как он точно околдовал ее, и она позволяла ему сопровождать ее на прогулках, кататься с ней верхом, танцевать с ней.

— Как смеет этот мерзавец являться сюда! — пробормотал он.

— Ты ведь не можешь ему этого запретить, — ответил Нюман далеко не ласковым тоном.

Воспоминания нахлынули на Шагерстрёма. Этот самый капитан, который каким-то образом догадался о его любви к богатой наследнице, мучил его, издевался над ним, похвалялся перед ним своими гнусными проделками, как бы для того, чтобы Шагерстрёму было еще горше от мысли, что у Дизы Ландберг будет такой муж. Он стиснул зубы и помрачнел еще больше.

— Подойдите же, черт возьми, и добейте зверя! — крикнул он капитану.

Затем он повернулся к нему спиной и вошел в дом, громко хлопнув дверью.

Управляющий Бёрьессон и другие охотники также вернулись из парка. Управляющий узнал Шагерстрёма и поспешил к нему. Шагерстрём окинул его ледяным взглядом.

— Я не упрекаю вас в том, что доменная печь погашена, что кузница не работает, а лошади не кормлены. Моя вина тут не меньше вашей, господин управляющий. Но то, что вы позволили этому мерзавцу Хаммарбергу охотиться на моей земле — ваша вина. И потому вы сегодня же получите расчет.

После этого Шагерстрём принял на себя управление всеми своими владениями. И прошло немало времени, прежде чем у него снова возникла мысль отказаться от них.