Онлайн чтение книги Шевалье де Мезон-Руж
XXIV. МАТЬ И ДОЧЬ

Как мы уже сказали, весть о случившемся за несколько часов облетела весь Париж. Действительно, легко понять болтливость тогдашнего правительства, ведь узлы его по-» литики завязывались и развязывались на улице.

Ужасный и угрожающий отзвук этого события дошел и до Старой улицы Сен-Жак. Спустя два часа там уже знали об аресте Мориса.

При активном содействии Симона все подробности о заговоре быстро распространились за пределами Тампля; но, поскольку каждый прикрашивал их на свой лад, то до хозяина кожевни правда дошла в несколько искаженном виде. Говорили об отравленном цветке, который якобы передали королеве и с помощью которого Австриячка должна была усыпить стражу и выбраться из Тампля. Более того, к этим слухам прибавились кое-какие подозрения насчет надежности батальона, отстраненного накануне Сантером. Дошло до того, что уже назывались многочисленные имена будущих жертв народного гнева.

Но на Старой улице Сен-Жак вовсе не заблуждались — и имели на то основания — относительно сущности происшедшего. Моран и Диксмер сразу же ушли из дома, оставив Женевьеву в сильнейшем отчаянии.

Действительно, случись с Морисом несчастье, виновной будет только она. Ведь именно она собственной рукой довела ослепленного молодого человека до тюремной камеры, куда его сейчас заперли и откуда, по всей вероятности, он выйдет лишь для того, чтобы отправиться на эшафот.

Но в любом случае Морис не заплатит своей головой за то, что преданно выполнил ее каприз. Если его приговорят, она сама обвинит себя перед трибуналом, признается во всем. Само собой разумеется, всю ответственность она возьмет на себя и ценой своей жизни спасет Мориса.

И Женевьева, вместо того чтобы вздрогнуть при этой мысли, напротив, нашла в ней горькое счастье.

Она любила молодого человека, и любила больше, чем следует женщине, не принадлежащей себе. Вот почему для нее такой поступок был бы способом вернуть Богу свою душу такой же чистой и незапятнанной, какой она получила его от Всевышнего.

Выйдя из дома, Моран и Диксмер расстались. Диксмер отправился на Канатную улицу, а Моран побежал на улицу Нонандьер. Дойдя до конца моста Мари, он заметил толпу бездельников и любопытных, какая в Париже собирается во время какого-нибудь происшествия или после него, но там, где оно случилось, — так вороны слетаются на поле битвы.

При виде этой толпы Моран внезапно остановился, ноги у него подкосились, он вынужден был опереться на парапет моста.

Лишь через несколько секунд он вновь обрел свойственное ему удивительное умение владеть собой в крайних обстоятельствах, смешался с толпой и после нескольких вопросов узнал, что десять минут назад с улицы Нонандьер, № 24, увели молодую женщину, несомненно виновную во вменяемом ей преступлении, ибо ее схватили, когда она укладывала вещи в дорогу.

Моран осведомился, в каком клубе будут допрашивать бедную девушку, и, узнав, что ее отвели для допроса в главную секцию, тотчас направился туда.

Клуб был переполнен. Однако Морану удалось, поработав локтями и кулаками, проскользнуть на одну из трибун. Первое, что он увидел, была высокая благородная фигура и пренебрежительное выражение лица Мориса: он стоял у скамьи подсудимых, и взгляд его, казалось, вот-вот раздавит разглагольствующего Симона.

— Да, граждане, — кричал тот, — да, гражданка Тизон обвиняет гражданина Ленде и гражданина Лорена! Гражданин Лорен рассказывает о какой-то цветочнице, на которую он хочет свалить свое преступление. Но предупреждаю заранее: цветочницу, конечно же, не найдут. Это заговор сообщества аристократов; они трусы и потому пытаются свалить вину друг на друга. Вы прекрасно видели, что гражданин Лорен удрал, когда за ним явились. Его не найдут точно так же, как и цветочницу.

— Ты лжешь, Симон! — яростно произнес чей-то голос. — Его не нужно искать, потому что он здесь!

И Лорен ворвался в зал.

— Пропустите меня! — кричал он, расталкивая собравшихся, — пропустите! И он занял место рядом с Морисом.

Появление Лорена, показавшее всю силу и искренность характера этого молодого человека, было очень естественным, без всякой манерности. Оно произвело огромное впечатление на трибунах — ему принялись аплодировать и кричать «браво».

Морис только улыбнулся и протянул руку своему другу, сказав при этом себе: «Я был уверен, что не останусь долго в одиночестве на скамье подсудимых».

Собравшиеся с видимым интересом смотрели на этих молодых красивых людей, которых обвинял, как демон, завидующий молодости и красоте, гнусный сапожник из Тампля.

Заметив, что о нем начинает складываться скверное впечатление, Симон решил нанести последний удар.

— Граждане, — завопил он, — я требую, чтобы выслушали отважную гражданку Тизон, я требую, чтобы она говорила, я требую, чтобы она обвиняла!

— Граждане, — остановил его Лорен, — я настаиваю, чтобы до этого была выслушана молодая цветочница: ее только что арестовали и скоро, без сомнения, доставят сюда.

— Нет, — сказал Симон, — это будет еще один лжесвидетель, какой-нибудь сторонник аристократов. К тому же гражданка Тизон и сама сгорает от желания рассказать все правосудию.

Тем временем Лорен тихо разговаривал с Морисом.

— Да, — кричали на трибунах, — да, пусть дает показания гражданка Тизон! Да, да, пусть дает показания!

— Гражданка Тизон в зале? — спросил председатель.

— Конечно, она здесь! — воскликнул Симон. — Гражданка Тизон, скажи, что ты здесь!

— Я здесь, гражданин председатель, — ответила тюремщица, — но, если я все расскажу, мне вернут мою дочь?

— Твоя дочь не имеет никакого отношения к расследуемому делу, — ответил председатель, — сначала дай показания, а затем обращайся в Коммуну с требованием вернуть твою дочь.

— Слышишь? Гражданин председатель приказывает тебе дать показания! — прокричал Симон. — Сейчас же говори!

— Подожди минуту, — сказал, повернувшись к Морису, председатель,, удивленный спокойствием обычно такого пылкого молодого человека. — Минуту! Гражданин Ленде, может, сначала ты хочешь что-нибудь сказать?

— Нет, гражданин председатель. Только, прежде чем называть такого человека, как я, трусом и предателем, Симону следовало бы получше и не спеша осведомиться на этот счет.

— Да что ты говоришь! Да что ты говоришь! — повторял Симон с насмешливой интонацией простолюдина, свойственной парижской черни.

— Я говорю, Симон, — продолжал Морис, и в голосе его было больше грусти, чем гнева, — что ты будешь жестоко наказан, когда увидишь, что сейчас произойдет.

— И что же сейчас произойдет? — спросил Симон.

— Гражданин председатель, — продолжал Морис, не отвечая своему отвратительному обвинителю, — я присоединяюсь к своему другу Лорену с требованием, чтобы молодая девушка, которую только что арестовали, была заслушана раньше чем заставят говорить эту бедную женщину: ей наверняка подсказали, какие надо дать показания.

— Ты слышишь, гражданка, — опять закричал Симон, — ты слышишь? Они утверждают, что ты лжесвидетельница.

— Это я лжесвидетельница? — возмутилась тетка Тизон. — Ах так, ну погоди же, погоди!

— Гражданин, — сказал Морис, — сжалься, прикажи этой несчастной замолчать.

— Ага, ты боишься! — вновь закричал Симон, — ты боишься! Гражданин председатель, я требую свидетельских показаний гражданки Тизон.

— Да, да, показаний! — взревели трибуны.

— Тише! — крикнул председатель. — Вот возвращается представитель Коммуны.

В этот момент снаружи послышался шум приближавшегося экипажа, бряцание оружия и громкие крики. Симон с беспокойством обернулся к двери.

— Сойди с трибуны, — сказал ему председатель, — я лишаю тебя слова. Симон подчинился.

Тут вошли жандармы, сопровождаемые толпой любопытных, которая быстро была оттеснена назад; они втолкнули в зал судилища какую-то женщину.

— Это она? — спросил Лорен у Мориса.

— Да, да, она самая, — ответил тот. — Несчастная женщина, она погибла!

— Цветочница! Цветочница! — шептались любопытные на трибунах, — это цветочница!

— Я требую, чтобы прежде всего дала свидетельские показания тетка Тизон! — вопил сапожник. — Ты ей приказал говорить, председатель, а она все еще молчит.

Тетку Тизон вызвали на трибуну, и она начала свой страшный и обстоятельный донос. По ее словам, виновна была цветочница, а Морис и Лорен являлись сообщниками.

Донос этот произвел впечатление на публику в зале.

Симон торжествовал.

— Жандармы, приведите сюда цветочницу! — крикнул председатель.

— О, это ужасно! — прошептал Моран, закрыв голову руками.

Привели цветочницу, и она встала у трибуны, напротив тетки Тизон, чье свидетельство только что превратило обвиняемую в преступницу.

Вошедшая подняла вуаль.

— Элоиза! — воскликнула тетка Тизон. — Моя дочь… Ты здесь?..

— Да, матушка, — тихо ответила молодая девушка.

— А почему жандармы привели тебя сюда?

— Потому что меня обвиняют, матушка.

— Тебя… обвиняют? — воскликнула с тревогой тетка Тизон. — Кто?

— Вы, матушка.

На шумный зал внезапно обрушилась страшная, гробовая тишина. Боль от этой ужасной сцены проникла в сердце каждого из присутствующих.

— Ее дочь! — доносилось еле слышное, как будто издалека, перешептывание. — Ее несчастная дочь!

Морис и Лоран смотрели на обвинительницу и обвиняемую с чувством глубокого сострадания и почтительной скорби.

Симон хотел дождаться, чем же кончится эта сцена, и надеялся, что Мориса и Лорена обвинят в соучастии; он старался не попасться на глаза тетке Тизон, которая ошеломленно оглядывалась по сторонам.

— Как зовут тебя, гражданка? — спросил председатель, сам взволнованный происходящим.

Девушка была спокойна и, казалось, смирилась со своей судьбой.

— Элоиза Тизон, гражданин.

— Сколько тебе лет?

— Девятнадцать.

— Где ты живешь?

— На улице Нонандьер, двадцать четыре.

— Это ты продала гражданину Ленде — вот он сидит на скамье — сегодня утром букет гвоздик?

Девушка повернулась к Морису и, посмотрев на него, ответила:

— Да, гражданин, я.

Тетка Тизон взглянула на дочь глазами, полными ужаса.

— Знала ли ты, что в каждой из этих гвоздик была записка для вдовы Капет?

— Знала, — ответила обвиняемая.

По залу прокатились возгласы ужаса и удивления.

— Почему ты предложила эти гвоздики гражданину Морису?

— Потому что увидела на нем шарф муниципального гвардейца и догадалась, что он идет в Тампль.

— Кто твои сообщники?

— У меня их нет.

— Как! Ты одна составила этот заговор?

— Если считать это заговором, то одна.

— Гражданин Морис знал…

— … что в цветах спрятаны записки?

— Да.

— Гражданин Морис — муниципальный гвардеец. Он может видеть королеву с глазу на глаз в любое время дня и ночи. Если бы гражданину Морису нужно было что-то сказать королеве, ему незачем было писать: он мог просто с ней поговорить.

— Раньше ты знала гражданина Мориса?

— Я встречала его раньше в Тампле, когда еще жила там с моей бедной матерью, но не была с ним знакома.

— Видишь, презренный! — воскликнул Лорен, грозя кулаком Симону (ошеломленный таким поворотом дел, он опустил голову и старался незамеченным выскользнуть из зала). — Видишь, что ты наделал?

Все взгляды обратились на Симона: они выражали крайнее негодование.

Председатель продолжил допрос:

— Поскольку ты вручила букет, поскольку ты знала, что в каждом цветке спрятана записка, ты должна также знать, что в ней было написано!

— Конечно, я знаю это.

— Хорошо, тогда скажи нам, что же было в записке?

— Гражданин, — твердо произнесла девушка, — я сказала все, что могла, а главное — что хотела сказать.

— Ты отказываешься отвечать? — Да.

— Знаешь, что тебя за это ожидает?

— Да.

— Может быть, ты надеешься на свою молодость и красоту?

— Я надеюсь только на Бога.

— Гражданин Морис Ленде, — сказал председатель, — гражданин Гиацинт Лорен, вы свободны. Коммуна признает вашу невиновность и отдает должное вашему патриотизму. Жандармы, отведите гражданку Элоизу в тюрьму здешней секции.

При этих словах тетка Тизон, казалось, проснулась, испустила жуткий крик и хотела броситься к дочери, чтобы в последний раз обнять ее, но жандармы не позволили ей это сделать.

— Я прощаю вас, матушка! — закричала девушка, когда жандармы уводили ее.

Тетка Тизон дико завопила и упала замертво.

— Благородная девушка! — взволнованно и печально прошептал Моран.