Онлайн чтение книги История Сицилии Sicily
Глава 3. Римляне, варвары, византийцы, арабы

После бурной, наполненной событиями истории греческих тиранов Сицилии и Пунических войн история Сицилии под римским владычеством выглядит относительно спокойной. Не шло и речи о том, чтобы признать сицилийцев «союзниками» или «полугражданами», как римляне именовали в отдельных случаях те народы, которые они подчинили своему влиянию на материке. Важным отличием сицилийцев было то обстоятельство, что все они говорили по-гречески, а не на латыни; посему остров считался не просто римской провинцией, а иноземной провинцией, чьи жители признавались людьми, так сказать, второго сорта, которые платили налоги и поступали так, как им велели. Налоги были обременительными, но все же не доводили до нищеты. Они опирались на принцип десятины: десятую часть ежегодного урожая зерна следовало отсылать непосредственно в Рим, как и часть от урожая плодов, овощей, оливок и вина. Разумеется, на островитян распространялись и многие другие требования, выдвигавшиеся при необходимости (или по произволу, объявлявшемуся необходимостью, – бывало и такое) республиканским правительством или местной администрацией; но в целом для большинства сицилийцев жизнь при римлянах была, что называется, достаточно сносной. Очевидным исключением видится, конечно, неправедная власть Гая Верреса, о котором, благодаря красноречию Цицерона, до недавних пор знал каждый школьник. Мы дойдем до этого в свое время, а пока стоит, пожалуй, отметить здесь, что Веррес правил островом в 73‑71 годах до нашей эры, приблизительно через 140 лет после окончания Пунических войн. Возникает вопрос – что происходило на Сицилии в этот промежуток времени?

Ответить на заданный вопрос не так-то просто, ибо наши знания о Сицилии во втором столетии до нашей эры чрезвычайно скудные. Хронистов и историков на острове почти не было, а сочинения тех, кто все-таки вел записи, не слишком информативны; сам факт того, что они уделяли внимание преимущественно управлению и налогообложению, позволяет предположить, что на острове не случалось крупных, значимых политических событий. Наверняка можно утверждать одно: римляне обращались с Сицилией, не проявляя уважения. Чудовищный комплекс неполноценности, который становился очевидным всякий раз, когда они сталкивались с греческой культурой, порождал эксплуатацию поистине колоссальных масштабов. Лишь немногие греческие полисы сохранили хотя бы подобие независимости, большая часть острова была захвачена латифундиями, то есть громадными поместными владениями пребывавших в далеком Риме землевладельцев, и установился такой способ землепользования, который уничтожил сельское хозяйство Сицилии на следующие две тысячи лет. Личную свободу тоже фактически искоренили, обнаженные рабы сотнями трудились в полях, сея и собирая урожаи зерна для Рима.

Потому едва ли удивительно, что во второй половине столетия на острове произошли два массовых восстания рабов. Десятки тысяч мужчин, женщин и детей были проданы в рабство в ходе сицилийских войн третьего столетия, еще десятки тысяч пополнили ряды рабов на материке в следующем столетии. Эллинистический Восток находился в состоянии хаоса. «Справедливое» и мирное разделение территорий среди полководцев Александра Македонского осталось в прошлом; Малая Азия, Египет и Сирия были охвачены династическими войнами. Это означало множество пленных, жертв войн и политических дрязг, и значительная доля этих пленников, вместе с их семьями, доставалась работорговцам, после чего о них никто больше не слышал. Поскольку на Сицилии стабильно развивалось сельское хозяйство римского образца, на здоровых и крепких рабов здесь существовал устойчивый спрос.

Рабское население острова в итоге сделалось опасно многочисленным, однако до поры не доставляло властям особенных забот и хлопот. Не будем забывать, что массовые бунты тогда случались крайне редко. Почти по определению рабы – заклейменные, подвергаемые телесным наказаниям, зачастую скованные друг с другом, – постоянно пребывали в угнетенном состоянии духа, а условия, в которых они содержались, практически исключали возможность переговоров между общинами и планирования восстаний. С другой стороны, следует помнить, что многие из тех, кто высаживался на Сицилии, были людьми образованными и большинство из них говорило по-гречески. Порой, ведомые горьким отчаянием, они брались за оружие.

Первое восстание началось, насколько можно судить[34]Эта оговорка действительно необходима, поскольку соответствующие книги «Истории» Диодора утрачены; мы вынуждены полагаться на отрывки из компендиума десятого столетия., в 139 году до нашей эры во владениях некоего Дамофила Эннийского, который, как пишет Диодор, «старался превзойти персов роскошью и обилием блюд на своих пирах»; его рабы, должно быть, измученные бесчеловечным обращением, решили убить своего хозяина. Прежде чем выступить, они обратились за советом к рабу-сирийцу по имени Эвн, который, по общему мнению, владел магическим даром, – во всяком случае, обладал пророческими способностями. Благословят ли боги, спросили они, на подобное дело? Ответ Эвна оказался настолько категоричным, насколько любой из рабов мог пожелать. Эвн лично пришел в Энну в сопровождении около четырехсот собратьев-рабов; убийства, насилие и грабежи длились несколько часов. Дамофил и его сварливая жена Мегаллида находились в это время на сельской вилле, но их быстро доставили в город; землевладельца убили сразу, а его жену отдали ее собственным рабыням, которые ее пытали, а затем сбросили с крыши. Эвна тем временем провозгласили царем, и он объявил царицей свою любовницу (и бывшую рабыню).

После этого восстание стало распространятся со скоростью лесного пожара. Некий Клеон, киликийский пастух из местности близ Агридженто, привел к Эвну 5000 соратников; вскоре рабы двинулись на Моргантину, а потом на Таормину. Теперь их численность достигала, вероятно, 100 000 человек, хотя и невозможно сказать наверняка. Еще одна загадка – почему римляне, не раз демонстрировавшие, сколь эффективно они умеют подавлять такие восстания, пусть и меньших масштабов, в Италии, на сей раз совершенно не спешили отправлять войска для восстановления порядка? Да, у них имелись иные заботы, дома и за рубежом, но, как представляется, все дело в том, что на протяжении истории Вечного города римляне постоянно недооценивали Сицилию; тот факт, что она не принадлежала Апеннинскому полуострову, географически являлась прибрежным островом, похоже, принижал ее значимость для Рима. Если бы римляне сразу правильно оценили размах и важность происходящего, если бы они направили на остров надлежащее число обученных солдат сразу по получении первых сообщений о восстании, Эвн и его последователи вряд ли бы добились хоть какого-то успеха. А так они продержались до 132 года, целых семь лет, когда восстание наконец удалось подавить. Пленников, захваченных в Таормине, подвергли пыткам; их тела, живые и мертвые, вывесили на зубцах крепостных стен цитадели. Вожака восставших, некоторое время скрывавшегося, в конце концов поймали и бросили в тюрьму, где он вскоре и умер. Впрочем, подавляющее большинство бунтовщиков отпустили. Они больше не представляли опасности – а вдобавок, если жизнь, как казалось, возвращалась на круги своя, рабы считались весьма ценным товаром.

В отличие от первого, второе восстание рабов было вызвано конкретной причиной, а не только общим недовольством. Оно началось в 104 году до нашей эры, когда Рим снова оказался под сильным давлением, на сей раз со стороны германских племен на севере. Чтобы поскорее покончить с этой угрозой, римляне попросили военной помощи у Никомеда III, царя Вифинии в Малой Азии[35]Нельзя не задаться вопросом, разве не было союзников поближе, чтобы обратиться за помощью к ним?. Никомед ответил, что у него, к сожалению, нет свободных молодых людей, из-за чрезмерной активности работорговцев, которые захватили немало его подданных и которым вообще-то покровительствуют римские власти. Тогда устрашенный сенат распорядился, чтобы всех римских «союзников», угодивших в рабство, немедленно освободили. Не составит труда вообразить, с каким восторгом встретили это распоряжение на Сицилии. Огромные толпы рабов собрались перед дворцом наместника в Сиракузах, требуя незамедлительного освобождения. Наместник освободил около восьмисот человек, но потом сообразил, что, продолжая в том же духе, разрушит саму основу сицилийской экономики. Поэтому он приказал разогнать многолюдную толпу перед дворцом – мол, рабы должны вернуться в свои дома. Те, разумеется, отказались – и началось второе восстание рабов на Сицилии.

Поскольку сенатский указ – и отказ наместника его исполнить – затрагивал рабов по всей Сицилии, очень скоро к восстанию примкнул весь остров. Первым вожаком оказался очередной киликиец, некий Афелион, который собрал при себе около двухсот человек в местности между Сегестой и Лилибеей; но позднее его превзошел в тактике и хитрости человек по имени Сальвий, чье происхождение неизвестно – возможно, он вовсе не был рабом, – обладавший признанным полководческим талантом и лелеявший немалые политические амбиции. Для Сальвия просто возглавлять крупное восстание было недостаточно; он воцарился под греческим именем Трифон, после чего облачился в пурпурную тогу и построил себе обнесенный рвом дворец (от которого, увы, не осталось и следа). Отношения между ним и Афелионом были сложными – например, в какой-то момент первый вожак очутился фактически в заключении, – но когда Сальвия убили в бою, именно Афелион наследовал ему на троне.

Римляне усвоили недавний урок. На сей раз они действовали быстро и решительно, хотя поначалу и страдали от дурного командования; после прибытия на остров Манлия Аквилия в 100 году до нашей эры – он был вторым консулом в Риме в предыдущий год – восстание постепенно сошло на нет, ибо восставшие так и не сумели захватить ни одного важного города. Последние несколько сотен на свободе в итоге сдались, как сообщается, получив заверения, что им сохранят жизнь. Как и следовало ожидать, римляне нарушили свое обещание: пленных отправили в Рим, где их приговорили к растерзанию дикими животными на арене цирка. Они совершили последний геройский поступок, не желая погибать на потеху толпы: эти люди покончили с собой, убили друг друга перед началом представления.

Большинство восставших погибло в ходе боев. Для остальных же никаких дальнейших наказаний не потребовалось; самого возвращения к рабскому труду было более чем достаточно. Лишь через четверть столетия после подавления второго восстания Сицилия получила нового наместника – Гая Лициния Верреса[36]Среднее (родовое) имя Верреса устанавливается предположительно.. С самого начала своей карьеры он тяготел к мошенничеству. В 80 году до нашей эры – едва избежав обвинения в растрате – он отправился в Киликию, где заодно со своим непосредственным начальником, наместником Долабеллой, начисто разграбил провинцию. Два года спустя их обоих вызвали в Рим, где Долабелла предстал перед судом. Его признали виновным, в основном благодаря показаниям Верреса, который тем самым обеспечил себе прощение; в 74 году он взятками получил должность претора – старшего чиновника – и целый год злоупотреблял своим высоким положением, а затем был назначен наместником Сицилии. На богатом и процветающем острове он стал фактически диктатором, сполна оценив спелый плод, упавший ему в руки.

Всего за три года Сицилия пострадала от действий Верреса куда сильнее, чем от Пунических войн и восстаний рабов, взятых вместе. Наместник вводил новые налоги, налагал арест и конфисковывал имущество, обольщал, творил насилие, пытал, мучил, бросал в тюрьму, грабил и разбойничал – выносил все ценное из храмов и частных домов, не делая различия между римскими гражданами и сицилийцами. Пришлось даже построить особый корабль, способный вместить все награбленное и перевезти обратно в Рим. Правление Верреса совпало с очередным восстанием рабов – это было знаменитое восстание Спартака в Италии. Сицилию это восстание напрямую не затронуло, однако Веррес не упустил шанса воспользоваться случаем: он выбирал какого-нибудь раба богатого землевладельца, обвинял того в подстрекательстве к мятежу или в желании присоединиться к Спартаку и приговаривал к распятию, одновременно давая знать владельцу раба, что определенный «выкуп» гарантирует освобождение этого человека. Еще одна хитрость состояла в том, что придумывался некий раб, которого обвиняли в непослушании, а затем во всеуслышание объявлялось, что тот или иной богач сознательно прячет этого раба. Разумеется, жертва шантажа могла избежать тюремного заключения посредством взятки.

Неудивительно, что сицилийцы возмущались, и их возмущение было столь громогласным, что в 70 году Верреса отозвали в Рим и отдали под суд. В качестве обвинителя сицилийцы наняли великого Марка Туллия Цицерона, который служил квестором[37]Распорядителем государственной казны. в западной части острова пятью годами ранее и поразил всех островитян своей честностью и порядочностью. Цицерон подошел к делу со всей серьезностью, провел на острове много недель, собирая доказательства и беседуя со свидетелями. Затем он возвратился в Рим и выиграл процесс, как говорится, в одни ворота. Его обвинительные речи стали широко известны; но из них очевидно, насколько принципиально римское правосудие отличалось от современных практик. Лишь первая речь Цицерона была относительно короткой, хотя сегодня и она показалась бы чрезмерно длинной. На произнесение второй ушло несколько часов, и нельзя не пожалеть бедных судей, которым пришлось все это внимательно слушать. Тем не менее Цицерон не скупился на суровые слова:

Некоторых [граждан] он отсылал к палачу, других он предавал смерти в тюрьме, третьих он распинал на кресте… Почитание богов и священные обряды, что совершались в каждом святилище и каждом храме, – все это им было поругано и осквернено…

Оскорбления, нанесенные почитанию бессмертных богов, должны быть искуплены; истязания римских граждан и кровь множества невинных людей взывают к отмщению и требуют наказания этого человека. Ибо, судьи, мы привели сегодня на ваш суд не просто вора, но открытого разбойника и грабителя; не просто распутника, но похитителя целомудрия; не просто кощунствующего человека, но явного врага всего святого и всей нашей веры; не просто убийцу, но наиболее варварского и дикого убийцу наших граждан и наших союзников. Нет и не может быть в нашей памяти, по моему глубочайшему убеждению, преступника более виновного .

По счастью, из семи подготовленных речей произнесены были всего две. Одной только первой речи, по сути, оказалось вполне достаточно для того, чтобы защитник Верреса Квинт Гортензий дал своему клиенту единственный совет: немедленно бежать. Через день или два, пока судебный процесс еще технически продолжался, Веррес уже был на пути к Массилии (современный Марсель). Там он прожил в изгнании около четверти века и больше никогда не возвращался в Рим.

Следующие несколько страниц могут показаться своего рода отступлением от темы книги, поскольку они относятся к римской истории (конкретнее, к самой известной ее главе), а не к истории Сицилии. Но, думается, стоит напомнить об этих политических коллизиях, поскольку они неразрывно связаны с последующими событиями, которые, в свою очередь, оказали прямое влияние на развитие Средиземноморья.

Все начинается с трех военных, которые совместно правили республиканским Римом. Это Гней Помпей Магн (более известный как просто Помпей или Помпей Великий), Марк Лициний Красс и Гай Юлий Цезарь. Помпей был истинным воином, причем весьма амбициозным; богач Красс славился полководческим талантом и мечтал о военных успехах, но предпочитал оставаться в Риме и заниматься интригами ради собственных политических и финансовых целей. Его крупнейшим военным достижением стало подавление восстания рабов под предводительством Спартака в 73 году до нашей эры. Когда он наконец победил Спартака в Апулии, то казнил вожака рабов на месте, а 6000 мятежников позднее распял на крестах вдоль Аппиевой дороги.

Юлию Цезарю в том году исполнилось двадцать семь лет. Он уже пользовался в Риме репутацией интеллектуала и умелого оратора, устроителя богатых празднеств и развлечений, вечно пребывавшего из-за этого в долгах, и отчаянного распутника, неразборчивого в связях (равно с мужчинами и с женщинами), однако сумевшего избраться верховным понтификом, то есть главой римского жречества. Коротко говоря, он был талантлив и ярок, но не вызывал доверия. Когда в 59 году Цезаря выбрали консулом, он предложил Помпею и Крассу объединить усилия. Оба охотно согласились, и три года спустя троица встретилась в Лукке, чтобы поделить римский мир на три сферы влияния. Восток отошел Крассу, которому предстояло возглавить поход за Евфрат против парфянской империи в Персии; Запад достался Помпею, который нес пятилетнюю службу в Испании (в основном через подчиненных и помощников, дабы почаще бывать в Риме и руководить республикой); «центр» же отдали Цезарю, который вернется в Галлию, где воевал с окончания своего консульства ради расширения собственных владений.

Конечно, так не могло продолжаться долго. Красс был разгромлен парфянскими конными лучниками и позже погиб вместе с 5000 своих легионеров. Между тем Помпей и Цезарь все больше сознавали, что Рим недостаточно велик для них обоих. Помпей, впрочем, обладал заметным преимуществом: он находился в Риме, и когда Цезарю, который был в Равенне, донесли, что его соперник принял на себя командование всеми силами республики, Цезарь понял – жребий, цитируя его собственные слова, брошен. В ночь на 10 января 49 года единственный легион Цезаря пересек речушку Рубикон[38]Невероятно, но факт: эту речку до сих пор удалось однозначно отождествить. Самым подходящим «кандидатом» кажется итальянская река Пишателло., что служила юго-восточной границей Цизальпинской Галлии. Так скрытая проба сил переросла в гражданскую войну.

Цезарь не столкнулся с серьезным сопротивлением. Город за городом распахивал перед ним ворота без осады; когда же приходилось сражаться, его закаленные в боях войска оказывались на голову выше любого противника. Вскоре Помпей был вынужден бежать в Далмацию. Цезарь не стал его преследовать; вместо того он двинулся по суше в Испанию, в оплот могущества своего соперника на западе, и пересек Пиренеи с войском численностью 40 000 человек. Против него были 70 000 воинов под командованием трех ведущих военачальников Помпея, но он хитроумными маневрами принудил их капитулировать.

Рассеяв своих врагов, Цезарь без труда переизбрался консулом в 48 году до нашей эры. После этого он пошел на Помпея, который успел перебраться в Грецию; именно там 9 августа, на раскаленной равнине Фарсала в Фессалии, два войска наконец сошлись. Цезарь – с помощью молодого трибуна Марка Антония, который командовал левым крылом, – в очередной раз одержал легкую победу. Помпей, по словам античных историков, бежал с поля боя одним из первых. Он поспешил к побережью, а оттуда отплыл в Египет, где и был вскоре убит. Цезарь стал единоличным властителем. Он заполнил сенат своими сторонниками; через них он контролировал государство, а через государство – весь цивилизованный мир. Культ его личности быстро развивался. Бюсты Цезаря ставились по всей Италии и за ее пределами; его образ появился даже на монетах – неслыханное новшество для республиканского Рима. Но ничто из этого не способствовало его популярности. Поскольку вся власть в настоящее время была сосредоточена в руках Цезаря, путь наверх оказался заблокирован для молодых амбициозных политиков, которые все больше и больше возмущались высокомерием Цезаря, его капризами и прихотями, а также, не в последнюю очередь, его колоссальным богатством. Еще они негодовали по поводу его частых отлучек из города ради военных кампаний, что, по их мнению, было бессмысленно и безответственно. Ведь ему все-таки пятьдесят шесть лет, он подвержен, как известно, эпилептическим припадкам, поэтому впредь войны, безусловно, следует оставить другим полководцам. Однако сам Цезарь не разделял эту точку зрения. В начале 44 года он объявил о новом походе на восток, дабы отомстить за гибель Красса и преподать урок парфянам. И добавил, что лично поведет войско, которое двинется из Рима 18 марта.

Для римских патрициев само правление диктатора было едва терпимым; а перспектива подчиняться следующие два года его помощникам выглядела и вовсе невыносимой. Так обрел форму патрицианский заговор. Его задумал и возглавил Гай Кассий Лонгин, первоначально сторонник Помпея, впоследствии помилованный Цезарем. К Кассию примкнули его зять Марк Юний Брут, которого Цезарь сделал наместником Цизальпинской Галлии, и еще около шестидесяти заговорщиков. К 15 марта все было готово.

В тот день, всего за трое суток до выступления на восток, Цезарь принял участие в заседании сената – в большом зале, примыкавшем к театру Помпея. Заговорщики удостоверились, что видного сподвижника Цезаря, Марка Антония, задержит разговором один из них. Как считается, Публий Каска первым напал на диктатора с кинжалом и поразил в горло; спустя несколько мгновений Цезаря окружили со всех сторон, и заговорщики неистово кололи поверженного, отталкивая друг друга и норовя каждый вонзить клинок как можно глубже. Жертва, конечно, защищалась, но у нее не было ни малейшего шанса спастись. Прикрыв окровавленную голову своей тогой, Цезарь упал к подножию установленной в сенате статуи Помпея.

Увидев, что он мертв, заговорщики внезапно ударились в панику. Они спешно покинули здание сената, оставив мертвое тело лежать под статуей. Через некоторое время появились трое рабов с носилками и унесли тело Цезаря к нему домой – как сообщается, одна из его рук всю дорогу волочилась по земле. Позже, когда тело осмотрели врачи, они насчитали двадцать три раны – лишь одна из которых, однако, оказалась, по их мнению, смертельной.

Ровно за шесть месяцев до смерти Юлий Цезарь официально усыновил своего внучатого племянника Гая Октавия. Хотя тому едва исполнилось девятнадцать, Октавиана – как его обыкновенно называли в доимперские годы – уже давно готовили к пребыванию, так сказать, на первых ролях. Тремя годами ранее он стал верховным понтификом; затем доблестно сражался вместе с легионами Цезаря в Испании. Таким образом, несмотря на свою молодость, после смерти дяди он вполне мог рассчитывать на власть; однако Марк Антоний, ближайший помощник Цезаря, опередил Октавиана – он не погнушался фальсифицировать кое-какие бумаги убитого диктатора и встал во главе государства. Октавиан, разумеется, этому воспротивился и, во многом благодаря усилиям Цицерона, который ненавидел автократов в целом и Антония в частности и выступил с рядом обличительных речей, сумел постепенно завоевать большинство в сенате. Рим вновь очутился на грани гражданской войны; но к ноябрю 43 года до нашей эры двое противников достигли шаткого компромисса и, пригласив еще одного из военачальников Цезаря, Марка Эмилия Лепида, учредили пятилетний триумвират[39]Т. н. Второй триумвират – первый был заключен Цезарем, Помпеем и Крассом. – Примеч. ред .. Они руководствовались двумя главными целями – прежде всего отомстить за Цезаря, а затем восстановить систему управления государством.

До сих пор в этой «битве титанов» реальные сражения велись в Трансальпийской и Цизальпинской Галлиях, в Испании и в Греции. Предприняли даже неудачный поход в Северную Африку, где союзник Помпея, нумидийский царь Юба, одержал крупную победу над полководцем Цезаря Курионом на реке Баградас. Сицилию, по счастью, эти боевые действия не затрагивали. Но наслаждаться «изоляцией» острову оставалось недолго. Человеком, которому выпало снова превратить Сицилию в поле брани, был Секст, младший сын Помпея Великого. Он присоединился к Помпею после поражения при Фарсале и бежал вместе с отцом в Египет, где своими глазами видел убийство Помпея в 48 году. После смерти отца он примкнул к противникам Цезаря, воевал в Северной Африке и – заодно с братом Гнеем – в Испании. Там Цезарь – совершив один из своих знаменитых переходов и преодолев расстояние в 1500 миль менее чем за месяц – разгромил братьев в 45 году до нашей эры в битве при Мунде. После этого сражения Гнея схватили и казнили, но Секст сохранил свободу. Он по-прежнему оставался в Испании, когда пришло известие о смерти Цезаря. В суматохе, которая поднялась, он, слабо представляя себе дальнейшие действия, собрал войско и небольшой флот и вскоре отплыл на Сицилию.

Мало кто сомневался в том, что правящий триумвират, твердо намеренный подавить всякую оппозицию, рано или поздно выступит против Секста. Но первой своей задачей триумвират видел преследование убийц Цезаря – Брута, Кассия и их сторонников. Поэтому Секст не спешил; он знал, что у него достаточно времени, чтобы подготовиться к схватке. Он высадился на северо-восточной оконечности острова, вскоре овладел Мессиной, после чего другие прибрежные города – в том числе Сиракузы – приняли его власть, как кажется, без сопротивления. К лету 44 года он распространил свое владычество на большую часть Сицилии; к тому времени численность его войска значительно возросла. К Сексту присоединились весьма уважаемые римляне из числа сенаторов и всадников, в том числе Тиберий Клавдий Нерон, его жена Ливия – которая позже развелась с мужем и вышла за Октавиана в 39 году – и их сын, будущий император Тиберий. Кроме того, к Сексту примкнули бывшие сторонники Помпея Великого, а также все те, кто попал в немилость у триумвирата, огромное количество беглых рабов и, что было неизбежно, всевозможные авантюристы, отнюдь не брезговавшие разбоем и пиратством. (Да, пиратство существовало уже тогда. Мало того, что Секст прекратил всякие поставки зерна в Рим; он также устроил морскую блокаду Южной Италии и разместил свои корабли в Адриатическом море, чтобы перерезать пути снабжения войска, которое преследовало Брута и Кассия на Балканах.)

В октябре 42 года до нашей эры, после «двойного» сражения при Филиппах (обе битвы состоялись в промежутке 20 дней), двое основных заговорщиков – Брут и Кассий – покончили с собой. Теперь у триумвиров появилась возможность обратить внимание на мятежника Секста, который сделался их главным врагом. Но фактически они не тревожили Секста; более того, их бездействие позволило сыну Помпея в 40 году оккупировать Сардинию. На следующий год, сознавая собственное могущество, он согласился заключить с триумвирами мирный договор – в Мисении на Неаполитанском заливе. Побудительной причиной для триумвирата была необходимость «освободить руки» для нового похода на парфян, на сей раз под командованием Антония; впрочем, истинной причиной послужило недовольство римского народа, ведь пятилетняя морская блокада обернулась для Вечного города голодом. Условия договора содержали практически все, что Секст мог бы пожелать. Триумвиры согласились признать его власть над Сицилией, Корсикой и Сардинией; взамен он обязался снять блокаду, возобновить регулярные поставки зерна и не принимать к себе беглых рабов.

Возможно, условия были слишком хороши, чтобы они исполнялись; так или иначе, мир не продлился долго. Вскоре вновь началась война, и в 38 году Октавиан попытался осуществить полномасштабное вторжение на Сицилию, но ему помешала непогода. В следующем году он повторил попытку, однако вновь не добился успеха. Теперь он потерпел поражение в морском сражении у Мессины и был вынужден уйти. Наконец в 36 году до нашей эры победа досталась римлянам. Ее творцом стал знаменитый римский флотоводец Марк Випсаний Агриппа, который привел к Сицилии сразу два флота – первый предоставил Октавиан, второй взяли у Антония, – а третий флот, набранный триумвиром Лепидом, отплыл из Северной Африки. Состоялось несколько отчаянных сражений; в августе Агриппа победил Секста возле Милаццо, в то время как Октавиан потерпел поражение – и был тяжело ранен – при Таормине. Решающая схватка произошла 3 сентября возле Навлоха. Корабли Агриппы были новее и крупнее кораблей Секста, а также несли секретное оружие – гарпаксы, то есть гарпуны: они выстреливались с катапульт, пробивали борта вражеских кораблей, а затем эти корабли подтаскивали ближе для абордажа. К концу битвы из двухсот с лишним кораблей Секста боеспособными оставалось всего семнадцать. Сам Секст пустился в бега и укрылся в Малой Азии, но год спустя был схвачен в Милете. Там его и казнили, без суда. Поскольку он являлся римским гражданином, это было совершенно незаконно; с другой стороны, он сам преступал закон на протяжении большей части своей жизни. Рим, как говорится, устал терпеть.

Выступление африканского флота против Секста Помпея стало последним крупным свершением триумвира Лепида. По взаимному согласию он устранился от притязаний на власть[40]Известно, что Лепид пытался выступить против Октавиана, но его легионы перешли на сторону противника, а самого Лепида отправили в отставку. – Примеч. ред .. Оставшиеся двое триумвиров поделили римский мир между собой: Антонию досталась восточная половина, а Октавиану – западная.

Маленький городок Тарс в Киликии сегодня, пожалуй, более всего известен как место рождения апостола Павла. Приблизительно за сорок лет до этого события там, однако, произошло кое-что еще, имевшее важнейшие последствия для мира, каким мы его знаем. Именно в Тарсе летом 41 года до нашей эры Марк Антоний впервые, что называется, положил глаз на египетскую царицу Клеопатру VII. Шестью годами ранее Юлий Цезарь сделал ее своей любовницей, а затем усадил на трон Египта вместе с человеком, который приходился ей младшим братом, – Птолемеем XIV. Вскоре, в соответствии с дикими кровосмесительными традициями династии Птолемеев, он также стал ее мужем; но даже это не побудило ее смягчиться, и в 44 году до нашей эры она приказала убить брата. Далее она правила самостоятельно, но ей требовался новый римлянин-защитник, и она прибыла в Тарс, рассчитывая обрести такового.

Вопреки утверждению Шекспира – и знаменитому замечанию Паскаля, что будь ее нос немного короче, история мира оказалась бы иной – Клеопатра, как представляется, была безусловно привлекательной женщиной, но не классическим образцом красоты. Плутарх в жизнеописании Антония признает, что «красота этой женщины была не тою, что зовется несравненною и поражает с первого взгляда, зато обращение ее отличалось неотразимою прелестью»; и «самые звуки ее голоса ласкали и радовали слух»[41]Перевод С. П. Маркиша. – Примеч. ред .. Как бы там ни было, ей не составило труда покорить Антония, как раньше Цезаря, и даже убедить его казнить ее сестру Арсиною, которую она не желала прощать за попытку установить собственную власть в Александрии. (Арсиноя последней из пяти братьев и сестер Клеопатры умерла насильственной смертью, причем по меньшей мере двое родичей погибли по настоянию царицы.) Антоний не стал отказываться, и в награду его пригласили перезимовать в Александрии; результатом этой зимовки стало рождение близнецов. После того влюбленные не виделись целых три года, но в 37 году Антоний предложил Клеопатре приехать к нему в его восточную столицу Антиохию, и там они стали жить вместе: в следующем году у них родился еще один сын.

В Риме Октавиан – на чьей сестре Октавии Антоний недавно женился – пришел, разумеется, в ярость, оскорбленный поведением зятя и все более очевидным влиянием на того Клеопатры; в 32 году, когда Антоний официально развелся с Октавией, ее брат объявил войну. Второго сентября 31 года до нашей эры два флота сошлись при мысе Акций, у северной оконечности острова Левкада. Октавиан одержал сокрушительную победу и преследовал побежденных вплоть до Александрии; но оставался еще почти год до финального акта этой драмы. Лишь 1 августа 30 года победитель вступил в покоренный город, где объявил, что Египет отныне становится римской провинцией и будет управляться под его личным контролем. Клеопатра забаррикадировалась в своей усыпальнице и велела слугам говорить, что она совершила самоубийство; услышав об этом, Антоний бросился на свой меч, но потом, узнав, что сообщение было ложным, велел отнести себя к возлюбленной. Плутарх сообщает, что они успели поговорить в последний раз, прежде чем Антоний умер.

Обстоятельства смерти Клеопатры менее конкретны. Весьма вероятно, что она отравилась, но как? Плутарх рассказывает историю об аспиде, на которую, похоже, опирался и Шекспир, но добавляет, что, «впрочем, истины не знает никто». Тем не менее аргументы в пользу «теории змеиного укуса» довольно весомы. Египетская кобра – воплощение Амона-Ра, бога солнца, – считалась царским символом со времен первых фараонов, которые носили ее образ (урей) на своих венцах; сложно вообразить себе более царственную манеру ухода из жизни. Кроме того, Светоний говорит, будто Октавиан велел сделать всеобщим достоянием тот факт, что, едва услышав о самоубийстве Клеопатры, он приказал отправить к ней жрецов-псиллов[42]Считалось, что мужчины этого североафриканского племени обладают умением зачаровывать змей и исцелять змеиные укусы. – Примеч. ред ., которым надлежало «высосать яд и заразу». Увы – если жрецы и пришли, оказалось уже слишком поздно.

Сражение при Акции принесло два важнейших результата. Прежде всего, его исход обеспечил сохранение политической власти за Италией и за западом в целом. В соответствии с соглашением, которое он заключил с Октавианом после битвы при Филиппах, преимущественно грекоговорящие территории восточного Средиземноморья признавались владениями Марка Антония; если бы Антоний победил, он почти наверняка продолжал бы оказывать им предпочтение любыми возможными способами. Однако при Октавиане Рим прочно утвердился в качестве «центра мира» и оставался таковым последующие три столетия, пока Константин Великий не покинул Вечный город в 330 году ради своей новой столицы – Константинополя.

Вторым результатом сражения при Акции стало превращение Октавиана, в возрасте тридцати двух лет, в наиболее могущественного человека современности и бесспорного властелина известного мира. Проблема для него состояла в том, как наилучшим образом укрепить свои позиции. Римская республика благополучно погибла, это было очевидно; однако установленная Юлием Цезарем автократия стала роковой для него самого, и внучатый племянник вовсе не собирался повторять ошибку дяди. Некоторое время старые республиканские устои сохранялись, по крайней мере внешне. Каждый год с 31-го по 23-й год до нашей эры Октавиан становился консулом – и использовал должность как конституционную опору своей власти; но принятие 16 января 27 года до нашей эры нового титула августа служит достаточно ярким свидетельством того, в каком направлении все развивалось.

Посему практически невозможно установить точную дату возникновения Римской империи. Это был постепенный процесс (возможно, к лучшему). В юности Август – как нам теперь следует именовать Октавиана – безусловно жаждал власти; стоило ему добиться желаемого, как он смягчился и сделался политиком и государственным деятелем. Другие его достижения оценить сложнее. Он реорганизовал управление и войско; разместил постоянные военно-морские базы по всему Средиземноморью, где теперь Рим господствовал безраздельно; с 200 года до нашей эры по 200 год нашей эры плотность коммерческого судоходства в бассейне существенно превосходила показатели последующей тысячи лет[43]Не кажется удивительно, что наиболее распространенным латинским названием Средиземного моря было Mare Nostrum, «наше море». Никакая предыдущая держава не выдвигала подобных притязаний – и то же самое можно сказать обо всех последующих державах.. Что важнее, он придал старой республике новую форму, которой требовало колоссальное расширение границ, и как-то примирил с этой формой все слои римского общества, сплотил их под стягами своего нового режима. О нем говорили, что он получил Рим глиняным, а оставил мраморным, но он сделал гораздо больше: он принял республику и преобразил ее в империю – в империю, неотъемлемой частью которой предстояло быть Сицилии.

Устранив помеху в лице Секста Помпея, Август наконец-то отомстил. Возможно, сказались ранения, которые он получил в морском сражении у Таормины; так или иначе, он явно намеревался заставить сицилийцев заплатить за их поддержку побежденного Секста. На остров наложили гигантский штраф; города, которые сопротивлялись Августу, получили достаточно поводов пожалеть о своем неразумии. Все население Таормины депортировали, например, 6000 рабов, чьи владельцы погибли или исчезли в ходе войны, посадили на кол.

Как всегда, Сицилия оправилась; но она уже мало напоминала себя прежнюю. Прежде всего, теперь сделалось куда заметнее римское присутствие. Бесчисленные акры земли вокруг Катании были дарованы в знак признательности флотоводцу Агриппе, который более прочих был причастен к итоговому поражению Секста; после его смерти все эти земли вернулись императору. Других старших офицеров и ветеранов из легионов тоже вознаградили в соответствии с их званиями и заслугами; как правило, им выделялись земли к северу и востоку от горы Этна, «источника» прошлых смут. На верность этих людей можно было положиться; и они внесли несомненный вклад в медленную и неуклонную романизацию острова. По императорскому указу отныне все италийцы считались полноправными римскими гражданами – все, кроме сицилийцев. После официального визита императора на остров в 22 или в 21 году до нашей эры Август присвоил шести городам – Таормине (предположительно прощенной), Катании, Сиракузам, Тиндариде[44]Теперь небольшое поселение с зоной не слишком активных археологических раскопок на побережье между Патти и Милаццо., Термини и Палермо – статус колоний, благодаря чему их жители стали считаться римлянами. (Тот факт, что подавляющее их большинство составляли греки, не знавшие ни слова по-латыни, наверняка порождал определенные проблемы; как эти проблемы решались, установить нет возможности.)

В развалинах древней Остии, служившей портом Рима, все еще можно полюбоваться крупной напольной мозаикой первого столетия нашей эры; изображены четыре основные провинции, поставлявшие Риму зерно. Сицилии составляют компанию Испания, Африка и Египет. Это наводит на очевидную мысль: остров больше не являлся единственным поставщиком зерна; существенный прогресс аграрной экономики Северной Африки, наряду с недавним покорением Августом Египта, исправил положение. Однако Сицилия почти наверняка оставалась основным источником зерна – и ближайшим среди всех, – что, по сути, гарантировало процветание (конечно, при сохранении политической стабильности).

Стабильность сохранялась на протяжении четырех столетий – во всяком случае, так может показаться. Но правда в том, что мы практически ничего не знаем о сицилийской истории на протяжении большей части первой половины тысячелетия христианской эры. Историки первого и второго веков, наподобие Тацита и Светония, едва удостаивали остров упоминания. Похоже, на Сицилии какое-то время бесчинствовали разбойники (в 260-х годах), но помимо этого островитяне как будто вели себя на удивление спокойно. Остров процветал – насколько именно, можно судить по развалинам огромной виллы в Казале, в четырех милях от современного города Пьяцца-Армерина. Виллу построили в первой четверти четвертого столетия; мало что уцелело, конечно, однако сохранившиеся фрагменты поражают своим качеством; прежде всего это относится к великолепным напольным мозаикам, которые покрывают пространство площадью около 3500 квадратных метров. Владельца этой грандиозной собственности установить не удалось, но ясно, что он был чрезвычайно зажиточным и знатным человеком, который, возможно, возвел виллу в качестве охотничьего домика. В мозаиках налицо бесчисленное множество сцен охоты и рыболовства, изображений животных и морской флоры и фауны, танцев и пиршеств, а также выращивания виноградной лозы. Встречаются даже несколько сюжетов из греческой мифологии, в том числе Орфей с лютней, подвиги Геракла, Одиссей в пещере Полифема. Любой, кто бывал в музее Бардо в Тунисе, знает об изумительном богатстве и разнообразии напольных мозаик в римской Северной Африке. Мозаики с виллы Казале почти наверняка выполнены африканскими мастерами; поражает то обстоятельство, что на всем острове нет ничего, хотя бы отдаленно с ними схожего.

В эти первые столетия новой эры случайные гости, включая сюда императора Калигулу, прибывали из Рима насладиться красотами Сиракуз – которые, несмотря на множество разграблений, сохраняли свою репутацию очага культуры – или поглазеть на жуткую гору Этна; помимо Калигулы, единственными среди императоров побывали на Сицилии Адриан (который объехал всю империю) и Септимий Север, который в юности служил наместником острова. Даже историческое решение Константина Великого перенести в 330 году столицу империи в Константинополь, кажется, оставило сицилийцев равнодушными; когда в 395 году империя снова раскололась и в Италии правила, сменяя друг друга, череда марионеточных императоров – в основном из Равенны – островитяне, кажется, этого не заметили.

Другим величайшим свершением Константина стало принятие христианства в качестве государственной религии Римской империи. Это решение затронуло Сицилию, как и весь остальной мир, и новая религия распространялась все быстрее. Во времена Христа на Сицилии преобладала старая греческая вера, а также имелись святилища восточных божеств наподобие Кибелы и египетского Сераписа. В Таормине находился даже храм Исиды[45]Позже превращена в христианскую церковь, посвященную почему-то святому Панкратию. (Священномученик Панкратий, ученик святого Петра, был первым епископом Таормины. – Примеч. ред .). Но с начала четвертого столетия христианство стало стремительно распространяться по всему острову, и ни один гость Сиракуз не упускал случая посетить огромные древние катакомбы святых Люсии и Иоанна, которые использовались с третьего по шестой век и уступали размерами разве что римским. Между тем приступили к превращению языческих сооружений в церкви – например, старый храм Афины в Сиракузах освятили задолго до 600 года; крепла и церковная организация. Епископ Хрест из Сиракуз присутствовал на Арльском соборе 314 года, епископ Пашасиний из Лилибеи был на Вселенском соборе в Халкидоне (451 г.). (Интересно отметить, что он произнес свою торжественную речь на латыни, однако на остальной период работы собора попросил себе переводчика на греческий.) В 447 году папа Лев направил письмо «епископам Сицилии», а ко времени Григория Великого – конец шестого века – на острове насчитывалось минимум двенадцать епископов, причем один окормлял паству на острове Липари.

Григорий явно питал интерес к Сицилии. Он основал не менее шести монастырей на острове, но письма показывают, что его серьезно беспокоило очевидное нежелание низшего духовенства соблюдать обет безбрачия. Это нежелание объясняется просто. Большинство сицилийцев до сих пор говорило по-гречески и, духовно подчиняясь папе и Риму, вероятно, хранило верность греческому ритуалу, по которому священники обязаны вступать в брак, в отличие от монахов и епископов, кому это запрещено. После византийского завоевания было вполне естественно, что греческое влияние на острове окрепло – хотя, как ни странно, сицилийцы продолжали строить почти все свои церкви по плану базилик, с нефами, проходами, лесенками в пресвитерии и с полукруглыми апсидами на востоке. Греческие крестовокупольные церкви были сравнительно редки.

Примерно в это же время отмечается, похоже, существенная иммиграция иудеев на остров. В конце шестого века столетия Григорий наставлял своего местного представителя, просил пытаться обратить этих евреев, предлагая им более низкую арендную плату и снижение налогов; с другой стороны, он сурово требовал от епископа Палермо восстановить синагоги, которые тот насильно превратил в христианские церкви, и вернуть иудеям всю их обстановку. Любопытно, что сицилийские евреи обходились без собственных кладбищ, наподобие тех, что регулярно устраивались в Риме. Они охотно делили кладбища с христианами, и нередко грубо вырезанная менора служила единственным опознавательным знаком на надгробной плите.

В пятом столетии нашей эры пришли варвары. Из их многочисленных племен и народностей нам важны всего три: готы, гунны и вандалы. Все они в разное время олицетворяли собой серьезную угрозу империи, хотя лишь одно племя выказало интерес к Сицилии. Эти племена и народности разительно отличались друг от друга. Готы к концу четвертого столетия сделались сравнительно цивилизованными, и большинство из них приняло христианство в арианской версии[46]Последователи Ария, пресвитера Александрии, верили, что Иисус Христос не является единосущим с Богом Отцом, но был сотворен Им для спасения мира. Следовательно, пусть и будучи совершенным человеком, Сын всегда должен подчиняться Отцу, а его природа скорее человеческая, нежели божественная.. Несмотря на это, западными готами, более известными как визиготы, по-прежнему управляли местные вожди, восточные готы, или остроготы, уже создали крепкое центральноевропейское королевство. Гунны, с другой стороны, были дикарями: их недисциплинированная языческая орда, монгольская по своему происхождению, прокатилась по Европе, примчалась из степей Центральной Азии, сметая все на своем пути. Что касается вандалов – последнего из великих варварских народов, что отметили своим появлением злосчастный пятый век, – они почти не оказали прямого воздействия на Римскую империю, зато их влияние на Средиземноморье в целом оказалось сильнее влияния двух других варварских союзов, вместе взятых.

Первыми удар нанесли готы. Трижды, с 408-го по 410-й год, визиготский вождь Аларих осаждал Рим. Первая осада привела к голоду; римлянам пришлось заплатить огромный выкуп. Вторая завершилась тем, что они согласились свергнуть императора; третья же привела к разграблению Вечного города. Потом пришли гунны. Они впервые прорвались в Европу в 376 году; первый контакт с цивилизованным миром, однако, никак на них не сказался. Подавляющее большинство гуннов предпочитало жить и спать под открытым небом; они презирали сельское хозяйство и даже отвергали приготовленную пищу – хотя и любили размягчать сырое мясо, помещая куски между боками лошадей и собственными бедрами. Одевались они в рубахи из шкур полевых мышей, грубо сшитых вместе. Такие рубахи они носили постоянно, не снимая, пока одежда не рассыпалась от грязи и ветхости. Домом им служило седло; они редко спешивались и даже ели и спали верхом. Их вождь Аттила был типичным представителем своего племени: невысокий, смуглокожий, курносый, с глубоко посаженными глазами-бусинками на голове, слишком крупной для такого тела, и с редкой спутанной бородой. Через несколько лет после возвышения к власти он стал известен по всей Европе как «бич Божий»: его боялись, пожалуй, больше, чем любого другого человека в истории, – возможно, за исключением Наполеона.

Лишь в 452 году он повел свою орду на Италию. Все крупные города области Венето были преданы огню; Павию и Милан безжалостно разграбили. Затем Аттила повернул на юг в направлении Рима – и вдруг остановился. Почему он так поступил, остается загадкой. Традиционно спасение приписывается папе Льву Великому, который будто бы двинулся на север, дабы встретиться с Аттилой, и уговорил язычников не идти дальше[47]Эта сцена очень поэтично представлена в «Аттиле» Верди, несмотря на то, что папа Лев выведен – по настоянию цензуры – безымянным «старым римлянином».; версия, прямо скажем, маловероятная. В любом случае, Рим не пострадал. Год спустя, в брачную ночь с очередной из его бесчисленных жен, Аттила скончался от внезапного кровоизлияния. Когда новость распространилась, вся Европа вздохнула с облегчением – но, как вскоре выяснилось, радость была преждевременной.

Следом явились вандалы, единственные варвары, дошедшие до моря. Эти германские племена, будучи фанатичными арианами, бежали на запад от гуннов примерно полувеком ранее и в 409 году, после вторжения и опустошения большей части Галлии, обосновались в Испании. Там они оставались до 428 года, когда их новый король Гейзерих повел своих подданных через Средиземное море в Северную Африку. Ровно одиннадцать лет спустя он захватил Карфаген[48]После разрушения в 146 году до нашей эры Карфаген простоял покинутым более ста лет, пока в 29 году до нашей эры Август не сделал город столицей римской провинции Африка., последнюю имперскую крепость на побережье, и превратил ее в своего рода пиратский оплот. Сицилия вдруг оказалась в серьезной опасности. Гейзерих устроил набеги на остров в 440 и в 456 году, но только в 468-м – когда ему было уже крепко за семьдесят – полностью подчинил Сицилию своей власти. Впрочем, он владел островом лишь около восьми лет и сделал мало – как дурного, так и полезного.

Вот мы и подошли к 476 году. Западная Римская империя находилась на грани смерти, и именно на этот год пришелся ее последний вдох. Отречение последнего императора, жалкого юнца Ромула Августула – само двойное имя видится двойным преуменьшением, если вспомнить великих предшественников, от которых он эти имена унаследовал, – не должно показаться удивительным. Его сверг очередной варвар-германец по имени Одоакр, который отказался принять существовавшее разделение полномочий и признавал лишь византийского императора Зенона в Константинополе. От Зенона он просил титул патриция и в этом качестве правил Италией от имени императора. Одним из его первых шагов стал выкуп Сицилии у Гейзериха в обмен на ежегодную выплату дани.

Пятью годами ранее, в 471 году, семнадцатилетний юноша по имени Теодорих наследовал своему отцу в качестве верховного вождя остроготов. Пускай он не получил фактически никакого формального образования за десять лет детства, проведенные заложником в Константинополе (рассказывали, что всю жизнь он писал свое имя по трафарету в золотой табличке), Теодорих приобрел инстинктивное понимание византийцев и их образа действий, что сослужило ему хорошую службу в последующие годы. Его главной целью после прихода к власти, как и для многих варварских вождей перед ним, было отыскать и обезопасить постоянный дом для своего народа. Исполнению этой мечты он посвятил большую часть следующих двадцати лет, сражаясь то за, то против империи, споря, торгуясь, угрожая и уговаривая, пока около 487 года они с Зеноном не достигли соглашения. Теодориху следовало повести свой народ в Италию, свергнуть Одоакра и править этой территорией как королевством остроготов под эгидой империи. Посему в начале 488 года последовал «великий исход»: мужчины, женщины и дети, с лошадьми и вьючными животными, с крупным домашним скотом и овцами, тронулись в медленный путь по равнинам Центральной Европы в поисках более зеленых и мирных пастбищ.

Одоакр пытался сражаться, но его войско не могло устоять под натиском готов. Он отступил в Равенну, и Теодорих держал город в осаде до тех пор, пока местный епископ не добился перемирия. Было решено, что Италией станут править двое вождей, которые оба займут императорский дворец. Это решение казалось удивительно щедрым со стороны Теодориха; но вскоре стало ясно, что он не имел ни малейшего намерения сдержать слово. 15 марта 483 года он пригласил Одоакра с братом, сыном и старшими советниками на пир. На этом пиру, когда гость занял почетное место, Теодорих сделал шаг вперед и могучим ударом меча рассек тело Одоакра от ключицы до бедра. Других гостей прикончили окружившие их стражники. Жену Одоакра бросили в темницу, где она умерла от голода; сына, которого он передал остроготам в качестве заложника, казнили. Наконец Теодорих отказался от шкур и мехов, традиционной одежды своего народа, и облачился – чего никогда не делал Одоакр – в императорский пурпур. Отныне он единолично правил в Италии.

После насильственного начала он правил спокойно и мирно следующие тридцать три года, и великолепный мавзолей, возведенный им для себя – по-прежнему стоящий на северо-восточной окраине Равенны, – прекрасно символизирует своей наполовину классической, наполовину варварской архитектурной мощью колосса, который лично объединил две цивилизации. Никакой другой германский правитель, чьи троны зиждились на развалинах Западной Римской империи, не обладал даже толикой навыков Теодориха в государственном управлении и его политического видения. Когда он умер 30 августа 526 года, Италия потеряла величайшего из своих средневековых правителей, с которым позднее сравнился разве что Карл Великий.

В 533 году император Юстиниан начал свой грандиозный поход за восстановление Западной империи. Ему было очевидно, что Римская империя без Рима – чистейший абсурд; на его счастье, у него был наиболее блестящий полководец во всей византийской истории, романизованный фракиец, как и сам император, по имени Велизарий. Этот Велизарий высадился на Сицилии в 535 году, и его почти повсеместно встретили с восторгом. Исключением оказался Палермо, малый и совсем еще незначительный порт[49]Несмотря на превосходное географическое расположение, Палермо сделался важным городом только при арабах. Это объясняет, почему в городе не найти практически никаких следов античности – ни храмов, ни театра, ни даже руин, особенно если сравнивать с другими поселениями на острове.. Здесь местный управитель попытался оказать сопротивление, но Велизарий приказал своему флоту встать в гавани так близко к берегу, что мачты кораблей торчали над городскими стенами. Затем лодки, полные солдат, подняли на эти мачты, и византийцы принялись обстреливать защитников города.

Сицилия снова стала имперской провинцией, которой правили византийские наместники, обычно присылаемые из Константинополя. Но однажды ей едва не удалось сделаться чем-то большим. В середине седьмого столетия византийский император Констант II Бородатый, по понятным причинам озабоченный будущим своих западных провинций, которым угрожал натиск ислама, принял судьбоносное решение сместить баланс сил в империи в западном направлении и перенести свою столицу на запад. Рим виделся логичным выбором; но после удручающего впечатления от двенадцатидневного визита в 663 году – Констант первым из императоров за почти триста лет ступил на мостовую главного города империи – он отказался от этой идеи и предпочел поселиться в бесконечно более благоприятной греческой атмосфере Сиракуз.

Для сицилийцев следующие пять лет превратились в затянувшийся кошмар. Честь оказаться вдруг островом, где разместилась столица Римской империи, совершенно нивелировалась зверствами римских сборщиков налогов – ведь ради того, чтобы выполнить их требования, как рассказывают, мужья продавались в рабство, жены вынужденно занимались проституцией, а дети росли без родителей. Невозможно установить наверняка, как долго эти бесчинства могли бы продолжаться, не обрети император неожиданную, насильственную и отчасти унизительную кончину. Насколько нам известно, не существовало никакого заранее составленного плана по его устранению – тем более никакого глубоко законспирированного заговора; 15 сентября 668 года, нежась в ванне, он был убит одним из своих слуг, который – можно только предполагать, что им руководил приступ неконтролируемой ностальгии, – напал на Константа со спины и утопил в мыльной пене. К тому времени арабы в основном сосредоточили свои усилия на овладении Малой Азией и Константинополем, поэтому и преемник императора, Константин IV, не имел иного выбора, кроме как вернуться на Босфор. Сицилию вновь оставили в покое.

Этот мир сохранялся в целом на всем протяжении восьмого столетия, в ходе которого Сицилия, подобно соседней Калабрии, стала прибежищем для беженцев, спасавшихся от разгула иконоборцев в империи[50]В 726 году император Лев III издал указ об уничтожении всех икон на том основании, что их почитание является идолопоклонством. Это напугало население, в особенности монастыри, и многие бежали, забирая с собой столько икон, сколько могли унести. Указ действовал, не считая коротких «пауз», до 842 года.; но в девятом столетии все изменилось. Арабы ждали достаточно долго. Они уже захватили все побережье Северной Африки и начинали беспокоить остров случайными набегами. В 827 году им представилась возможность полностью оккупировать Сицилию. Византийский наместник Евфимий был недавно освобожден от занимаемой должности и отозван в Константинополь – когда вскрылись его «недостойные забавы» с местной монахиней. Но он не уехал, а восстал и провозгласил себя императором, после чего обратился за помощью к арабам. Те направили на остров свое войско, утвердились, не обращая внимания на Евфимия, который вскоре был убит, и спустя три года взяли штурмом Палермо и сделали город своей столицей. Далее их продвижение замедлилось. Мессина пала в 843 году; Сиракузы выдержали долгую и страшную осаду, защитники даже начали в итоге поедать человеческие тела. Город сдался лишь в 878 году. После этого византийцы как будто признали свое поражение. Несколько изолированных крепостей в восточной части острова продержались дольше остальных. Последняя из них, Рометта, сдалась в середине десятого века. Но в тот июньский день, когда знамя Пророка взвилось над Сиракузами, Сицилия оказалась частью мусульманского мира.

Когда завоевательные войны завершились и вновь воцарился мир, жизнь для большинства греческих христианских общин мало изменилась. Несмотря на определенную дискриминацию по отношению к гражданам «второго сорта», они, как правило, сохраняли свободу вероисповедания, выплачивая ежегодную дань, которую многие находили предпочтительной в сравнении с тяжестью налоговой нагрузки и обязательной военной службы в Римской империи. Сарацины, как часто бывало на протяжении всей их истории, выказывали известную веротерпимость, что позволило сохранять церкви, монастыри и преемственность долгой традиции эллинистической учености. В прочих отношениях остров также выиграл от прихода завоевателей. Арабы принесли с собой совершенно новую систему земледелия, основанную на таких инновациях, как террасирование и применение сифонных акведуков для орошения. Они познакомили островитян с хлопком и папирусом, дынями и фисташками, цитрусовыми и финиками и высадили достаточное количество сахарного тростника, чтобы обеспечить всего через несколько лет немалый экспорт. При византийцах Сицилия никогда не играла значимой роли в европейской торговле, но при сарацинах остров быстро сделался одним из главных торговых центров Средиземноморья – христианские, мусульманские и иудейские купцы стекались на базары Палермо.

Но все же, хотя арабские завоеватели принесли Сицилии множество благ, среди них отсутствовало основное – стабильность. По мере того как узы лояльности, которые связывали эмира Палермо и соратников с североафриканским халифатом, ослабевали, сами эмиры начинали забывать о единстве: они все чаще враждовали друг с другом, и поэтому остров снова оказался ареной борьбы противоборствующих группировок. Именно этот устойчивый политический упадок гарантировал грекам успешное возвращение на Сицилию – вместе с их союзниками-норманнами.