Онлайн чтение книги Подпись «Пикпюс» Signe Picpus
2. Человек в поту

Любопытно! Машинально уставившись на руку, обыкновенную руку, лежавшую на прикрытом лоснящейся штаниной колене, Мегрэ внезапно почувствовал весь трагизм происходящего и перестал считать своего спутника просто второстепенным персонажем с некоторыми странностями.

На улице Коленкура был форменный базар, по выражению Мегрэ, ненавидевшего подобные наезды прокуратуры. В царившей вокруг толчее Октав Ле Клоаген показался комиссару бесцветным субъектом с отупелым взглядом – разве что Мегрэ удивила пустота, читавшаяся иногда в светлых глазах старика, словно его душа на мгновение улетала куда-то. Каждый вопрос ему задавали дважды, трижды – лишь потом слова доходили до него, и он хмурился, пытаясь уразуметь, о чем его спрашивают.

Позднее, на набережной Орфевр, в кабинете, который закатное солнце превращало в парильное отделение бани, Мегрэ, исходя потом и непрерывно утираясь, провел обстоятельный допрос, но почти безрезультатно. Ле Клоаген не проявлял признаков растерянности. Напротив, казалось даже, что он старается идти навстречу комиссару. И хотя тот без конца промокал лицо и шею платком, кожа у старика, так и не снявшего пальто, оставалась совершенно сухой. Это Мегрэ заметил. Сомнений тут быть не могло.

Теперь они ехали вдвоем в такси с открытым верхом. Было восемь часов вечера, и по улицам Парижа разливалась приятная прохлада. Ле Клоаген не шевелился, и Мегрэ бессознательно следил за его рукой, лежавшей на колене, – рукой на удивление длинной, с ревматическими суставами и такой пергаментной кожей, что кое-где она едва не лопалась, словно пересохшая кора на дереве. На указательном пальце не хватало первой фаланги.

«О чем говорит такая рука? – думалось Мегрэ. – Сколько разного может сделать рука человека за всю жизнь и какой она становится в шестьдесят восемь лет?»

Вдруг об эту натянутую кожу стукнулась упавшая капля. Машина в этот момент шла по авеню Ваграм, окаймленной двумя рядами кафе и кино и заполненной радостным шумом толпы. Мегрэ поднял глаза. Старик глядел в пространство, черты его оставались неподвижны, но на лбу цепочкой блестели капельки пота.

Это было так неожиданно, что комиссар растерялся. До сих пор Ле Клоаген сохранял хладнокровие, может быть, даже нарочитое. Почему же он ни с того ни с сего поддался панике? Да, панике – тут не может быть ошибки. Его бросает в пот не от жары, а от страха, от дикого душевного смятения, с которым он не в силах совладать.

Неужели старик кого-нибудь или что-нибудь увидел? Маловероятно. Или на него производит впечатление взгляд комиссара, прикованный к его руке? А может быть, дело в обрубке пальца, уличающем в чем-то его владельца?

Вскоре машина выехала на бульвар Курсель, обогнула парк Монсо с его раззолоченной оградой и синеватой тенью аллей; пот на лице старика выступил еще обильней, лицо приняло землистый оттенок, и Мегрэ понял: в панику его спутника приводит приближение к дому.

Еще через несколько секунд они прибыли на бульвар Батиньоль. Дом из серого гранита. Ворота. Атмосфера полного достатка, почти что богатства. В привратницкой чисто, привратница в черном, одета вполне прилично. Лестница темновата, но перила лакированные, ступени покрыты малиновой дорожкой, закрепленной медными штангами.

Поднимался Ле Клоаген медленно, одышливо, и хотя по-прежнему молчал – со лба его катился пот. Чего он боится?

На каждом этаже по одной квартире, двери большие, из мореного дуба, медные части начищены до блеска. На четвертом Мегрэ позвонил. Добрую минуту – это всегда кажется долго – в квартире слышались осторожные шаги, затем дверь приоткрылась – только приоткрылась, и в щели появилось женское лицо, настороженное и заинтригованное.

– Госпожа Ле Клоаген, если не ошибаюсь?

– Прислуги нет дома, и мне пришлось… – затараторила та.

Мегрэ чувствовал: она врет. Он готов поклясться – нет у нее прислуги.

– Мне хотелось бы поговорить с вами, если я, конечно, не слишком вас обременю. Комиссар Мегрэ из уголовной полиции.

Женщина, маленькая нервная особа лет пятидесяти с не в меру подвижным лицом и на редкость проворными глазками, взглянула на своего мужа. Длилось это всего несколько мгновений, но Мегрэ в очередной раз показалось, что в воздухе словно пахнуло страхом.

Черты Ле Клоагена ничего не выражали. Он не заговорил, не пустился в объяснения. Он просто стоял на половичке, собираясь войти в свой дом, и душа его опять витала где-то далеко.

Женщина, овладев собой, посторонилась и распахнула дверь в просторную гостиную, куда с трудом пробивался просеянный сквозь шторы свет.

– Садитесь. Что все это… Что с ним?

Еще один беглый взгляд на мужа, тот не снял ни пальто, ни шляпу.

Даже через десять лет Мегрэ сумеет до мельчайших подробностей описать эту просторную гостиную с тремя высокими окнами, зеленые бархатные шторы с желтыми кистями, зачехленные старинные кресла, большое помутневшее зеркало над черным мраморным камином, медную каминную решетку…

За одной из дверей послышалось легкое поскребывание. Там кто-то стоит и слушает. Безусловно, женщина, предположил Мегрэ и не ошибся: вскоре он узнает, что это Жизель Ле Клоаген, девица двадцати восьми лет.

Квартира, видимо, очень просторная, поскольку занимает целый этаж. Все кругом вроде бы свидетельствует о богатстве, и тем не менее всюду как бы припахивает бедностью. А ведь на пальцах у одетой в черный шелк г-жи Ле Клоаген дорогие перстни, на груди – оправленная в золото камея.

– Разрешите прежде всего поинтересоваться у вас, сударыня, знакомы ли вы с некоей мадмуазель Жанной?

Мегрэ убежден – незнакома. Г-жа Ле Клоаген изо всех сил напрягает память, но явно ожидает совсем другого вопроса.

– Чем занимается эта особа?

– Она живет на улице Коленкура.

– Не вижу связи…

– Ее ремесло – предсказывать будущее. Позвольте в нескольких словах изложить суть дела. Сегодня в пять часов дня эта женщина убита у себя дома. Так вот, в момент убийства ваш супруг находился у нее в квартире, где мы нашли его запертым на кухне.

– Скажите, Октав, что это…

Повернувшись к мужу, она говорила со спокойным достоинством, и все-таки это спокойное достоинство казалось подделкой – такой же сплошной подделкой, как бронза на камине. Мегрэ был уверен: стоит ему уйти, а двери захлопнуться, как между двумя этими людьми начнется безобразная сцена.

Чтобы ответить, Ле Клоагеву пришлось сглотнуть слюну.

– Я был там, – подавленно и смиренно покаялся он.

– Не знала, что вам гадают на картах! – надменно процедила она. Потом, не обращая внимания на мужа, неожиданно уселась напротив Мегрэ и машинально, с небрежностью светской дамы поигрывая своей камеей, заговорила с нарастающей словоохотливостью: – Должна вам сказать, господин комиссар… Об этой истории мне ничего не известно, но я знаю своего мужа. Быть может, он вам уже сообщил, что долгое время был врачом на судах южноамериканских линий. Много лет плавал в китайских морях. С тех пор, увы, он перестал быть как все люди.

Присутствие Ле Клоагена нисколько ее не смущало.

– Вы, несомненно, уже поняли, что он впал в детство. Это достаточно прискорбно для нас с дочерью и, естественно, весьма затрудняет нашу светскую жизнь.

Мегрэ окинул глазами гостиную, и его словно озарило видение: он представил себе прием на бульваре Батиньоль, расчехленные кресла, зажженную люстру, птифуры на раззолоченном столике, чопорных дам, жеманничающих с чашкой кофе в руке.

Через полчаса привратница подтвердит правильность мысли комиссара, расскажет о еженедельных приемах – «понедельничных раутах», как иронически называют их в доме.

Можно также не сомневаться, что у Ле Клоагенов нет постоянной прислуги и они обходятся приходящей – она появляется только по утрам; зато по понедельникам у них обязательно метрдотель от Потеля и Шабо.

– А ведь они богаты! – добавит привратница, куда более разговорчивая, чем ее коллега с улицы Коленкура. – Говорят, у них больше двухсот тысяч ренты. Каждый год в декабре к ним наезжает нотариус из Сен-Рафаэля – самолично привозит деньги. Интересно, что они с ними делают? Вы порасспросите торговцев в квартале. У мясника они берут куски попостнее, да и те крошечные! А как бедняга одет, сами видели, – зимой и летом в одном…

Но что все-таки общего между этими апартаментами и светлой квартиркой на улице Коленкура, этой худенькой, нервной особой с дьявольским самообладанием – и пухленькой, ухоженной мадмуазель Жанной, убитой в своей солнечной гостиной?

Расследование только начиналось, и Мегрэ не пытался делать выводы из того, что видел и слышал. Он просто расставлял все по местам. Вот чудаковатый Маскувен на службе, в конторе Пру и Друэна; вот он же дома, на Вогезской площади, или у графини на улице Пирамид…

– Большой ребенок. Не подберу другого слова, господин комиссар. Проводит дни, слоняясь по улицам, домой возвращается только поесть. Но совершенно безобиден, уверяю вас…

Безобиден! Слово поразило Мегрэ, и он глянул на Ле Клоагена. Пот на лбу старика высох, и он сидел, безучастный к происходящему. Чего он боялся? И почему опять стал невозмутим, вернее, ко всему безразличен?

За дверью вновь заскреблись, и г-жа Ле Клоаген громко объявила:

– Войдите, Жизель… Позвольте представить вам мою дочь. Она особенно остро переживает состояние отца. Вы должны меня понять. Когда она принимает подруг…

Почему Жизель тоже так плохо одета и у нее такой ледяной вид? Капельку мягкости, и она была бы просто мила. Но рукопожатие у нее мужское, ни улыбки, ни намека на любезность. Во взгляде, которым она удостоила старика, одна беспощадная враждебность.

Именно она бросила ему тоном, каким говорят с лакеем:

– Ступайте разденьтесь.

– Представляете, Жизель, – пояснила ей мать, – сегодня днем ваш отец отправился к гадалке, а там как раз произошел скандал…

Странно, однако, звучит слово «скандал» применительно к убийству! Очевидно, для обеих женщин жизнь и смерть мадмуазель Жанны ровным счетом ничего не значат. Их волнует одно, что Ле Клоаген оказался на месте преступления, его увезли на набережную Орфевр, и теперь комиссар…

– Крайне огорчен, что вынужден вас беспокоить, сударыни, но в данных обстоятельствах я был бы счастлив заглянуть на минутку в комнату господина Ле Клоагена.

– Жизель? – вопросительным тоном выдохнула г-жа Ле Клоаген.

Девушка опустила ресницы, что, без сомнения, означало: комната в порядке.

Чтобы попасть туда, пришлось пройти через удобную столовую, потом через спальню хозяйки дома, обставленную довольно красивой старинной мебелью. Мегрэ отметил, что в квартире нет настоящей ванной – только туалетные комнаты с давно не менявшимися обоями и полом, покрытым кусками старого линолеума.

– Спальня служит моему мужу и кабинетом, – заранее предупредила женщина. – Из своих странствий он вынес вкус к простоте, предельной простоте.

Ого! Почему засов снаружи, а не изнутри, что было бы куда логичней! Неужели старика запирают?

Интуиция Мегрэ и тут нашла подтверждение у привратницы.

– Да, мсье. Когда у этих дам прием, беднягу запирают – так они боятся, чтобы он ненароком не появился. А когда он опаздывает к обеду, его в наказание день-другой держат под замком.

Комната, скорее кабинет, нежели спальня, выходила не на бульвар Батиньоль, а в узкий и мрачный двор. А так как стекла помутнели от времени, свет проникал в помещение совсем скупо.

С потолка прямо на проводе свешивалась пыльная двадцатипятисвечовая лампочка. Железная койка. Трехногий умывальник, рядом, на полу, выщербленный кувшин. В углу – предмет, который и дал основание торжественно именовать эту дыру кабинетом, – монументальное бюро черного дерева, слишком громоздкое для комнаты и, несомненно, купленное по случаю на какой-нибудь распродаже.

Ле Клоаген бесшумно вернулся к себе и теперь молча ждал, как ждет наказания школьник. Скоро Мегрэ уйдет, и тогда…

При мысли, что он оставит старика наедине с двумя мегерами, комиссар почувствовал чуть ли не угрызения совести. Ему вспомнилась рука с отрубленной фалангой, старая рука, которая…

– Здесь все по-спартански, не правда ли? – декларировала г-жа Ле Клоаген довольная удачно найденным словом. – Разумеется, ему достаточно пожелать, чтобы перебраться в комнату поудобней. Но он предпочитает простоту. Зимой и летом ходит в одном и том же пальто и ни за что не соглашается сменить его.

А кухня, сударыня? Это опять-таки ваш супруг требует, чтобы она была такой жалкой? Стопка грязных тарелок на сомнительной чистоты столе, давным-давно не чищенные кастрюли, пустые шкафы, кучка вялых овощей и остывшие остатки рагу, которое наверняка пойдет на обед.

Спальня Жизели – копия спальни ее мамаши: удобная, добротно обставленная, но такая же унылая и старомодная. Подумать только! За окнами Париж наслаждается великолепным августовским вечером, пурпурным закатом, прохладой, которую пьешь медленными глотками, словно душистый щербет, а здесь, в двух шагах от самых оживленных перекрестков мира, люди живут, как в склепе!

– Давно вы снимаете эту квартиру?

– Десять лет, господин комиссар. С тех пор как уехали из Сен-Рафаэля. Словом, с тех пор, как пошатнулось здоровье мужа. Мы и в Париж-то перебрались, чтобы его было легче лечить.

По меньшей мере странно! Разве на Лазурном берегу мало выдающихся врачей, а парижская толчея благоприятно действует на разум бедного старика?

Ле Клоаген сидел у себя в комнате, как хорошо выдрессированная собака, которая не выходит из конуры при посетителях. Мегрэ хотелось снова его увидеть, потолковать с ним. Сказать, что это симпатия, было бы не точно. Просто комиссар чувствовал, что его тянет к бедняге, что он, Мегрэ, начинает понимать его, вернее, проникать в тайну его злополучной жизни.

Женщина все так же четко гнула свое:

– Как видите, в нашем доме нет ничего таинственного, и если моему мужу взбрело на ум пойти к гадалке… Никто ведь не знает, что творится в таком вот ослабшем мозгу. Надеюсь, господин комиссар, убийцу незамедлительно найдут и эта прискорбная история не возымеет последствий…

Последствий для кого? Очевидно, для нее самой и ее дочери, которая так похожа на мать, что составляет с ней единое целое!

Кстати, чего недостает этому жилищу? Несколько раз у Мегрэ возникало ощущение пустоты, которое создается у человека, когда он не находит какого-то привычного предмета. Да нет, вся обстановка на местах. Комиссар смотрел по сторонам, и в душе у него росло смутное беспокойство, как бывает всегда, когда ускользает некая мысль.

– До свидания, господин комиссар. Если вам понадобятся еще какие-нибудь сведения…

Что здесь произойдет, когда дверь закроется? Мегрэ спускается по лестнице. Он невольно думает о старике, сидящем у себя в комнате, о женщинах, которые ворвутся к нему вне себя от ярости, с перекошенными от злобы, от бешенства лицами.

И тут его осеняет. Так вот чего не хватало в этой квартире, вот почему у него было ощущение пустоты! Ни в одной из комнат он не увидел фотографий. Ничего! Ни портретов, которые встречаешь в самой бедной лачуге, ни любительских снимков на память о пляже или горах.

Голые, неумолимо голые стены!

Мегрэ на четверть часа задерживается в привратницкой, затем выходит на тротуар. К нему приближается Жанвье, его инспектор.

– Указания, шеф?

– Подежурь еще. Мне все-таки хотелось бы знать, что это за люди.

На площади Клиши комиссар заходит в пивную, звонит г-же Мегрэ, предупреждает, что может не вернуться домой к обеду, и усаживается наконец перед кружкой пива.

Любопытно, однако, получается с ключом. Повернула ли его в замке м-ль Жанна, втолкнув старика в кухню, – если, конечно, показания Ле Клоагена правдивы?

Таков уж, видно, удел бедняги – вечно сидеть взаперти. Это доказывает наружный засов на дверях его комнаты на бульваре Батиньоль.

Но кто же вынул ключ? Убийца? Выходит, он знал, что за дверью кто-то есть?

Осматривая квартиру на улице Коленкура, Мегрэ допустил промах. Была ли в гостиной гадалки шляпа? Вероятно, очень вероятно. Не мог же Ле Клоаген не снять ее, оставшись наедине с женщиной. Если шляпа осталась в гостиной, убийца, видимо, заметил ее и вытащил ключ из кухонной двери…

Была ли шляпа на отставном судовом враче, когда его обнаружили на кухне?

Мегрэ вытаскивает свой блокнот и заносит туда слово «шляпа».

Опросить всех, кто там побывал. Но в суматохе, сопутствующей началу расследования…

Ле Клоаген не мог запереться сам, а от ключа избавиться – выбросить в окно или уронить в унитаз.

– Возьмемся-ка за другого! – буркнул комиссар после второй кружки, решая, ехать на автобусе или нанять такси.

Уличная жизнь вокруг кажется теперь уже менее реальной. Тайна улицы Коленкура незаметно захватывает Мегрэ. Зажигаются фонари, прохожие превращаются в синие тени на голубом фоне.

– Набережная Орфевр.

– Ясно, господин Мегрэ.

Ребячливость, конечно, но по-человечески понятная – ему приятно, что водитель узнал его и по-дружески назвал по фамилии.

Подпись: «Пикпюс…»

Кому была адресована записка, которую неизвестный (или неизвестная?) набросал в кафе «Спорт» на площади Республики? Не удивительно ли, что Жозеф Маскувен, добросовестный служака, впервые в жизни укравший тысячу франков у своих хозяев, как нарочно потребовал письменный прибор, положил пенсне на бювар и заинтересовался чернильными пятнами?

– Значит, охотимся, господин Мегрэ?

Комиссар вздыхает, расплачивается и тяжело поднимается по лестнице уголовной полиции. Франсуа, старый служитель, не дает Мегрэ войти к себе в кабинет:

– Вас ждут, господин комиссар. Франсуа бросает взгляд на обитую дверь в кабинет начальника. Мегрэ понимает.

На столе горит лампа с зеленым абажуром, но шторы не задернуты и окна распахнуты, являя взору пейзаж набережных, откуда тянет влажной прохладой.

Начальник уголовной полиции поднимает глаза. Рядом с ним, стараясь не смотреть на комиссара, стоит Люкас с видом побитой собаки.

– Вы оказались правы, Мегрэ. Некий Пикпюс действительно убил гадалку.

Комиссар хмурится: к чему это предисловие?

– К сожалению, главного свидетеля едва ли удастся допросить в ближайшие дни.

Почему Мегрэ охватывает страх? Он ведь знает Октава Ле Клоагена всего несколько часов. Да и можно ли сказать – знает? Серьезность начальника, смущение Люкаса… Мегрэ предчувствует беду. Неужели старика…

– Моя вина, – бормочет Люкас.

Когда они наконец заговорят по-человечески?

– Я допрашивал его более часа…

Нет, речь идет не об отставном судовом враче. Речь идет о Маскувене – Люкасу было поручено допросить его еще раз.

– Я решил съездить с ним на улицу Пирамид. На всякий случай. Мне казалось, в присутствии пресловутой графини я что-нибудь да вытяну из него. Вел он себя спокойно. Вот я и подумал – стоит ли брать такси, тем более что на набережной их не было. Мы пошли к Новому мосту. Вокруг не протолкнуться: «Бель Жардиньер» только что закрылся, продавцы и служащие толпами…

– Дальше.

– Все произошло быстрее, чем я успел среагировать. Он неожиданно перемахнул через парапет моста. Мегрэ молча набивает трубку.

– Ему не повезло. Перед тем как упасть в воду, он ударился о бык.

Картину нетрудно себе представить: великолепный вечер, сотни, нет, тысячи людей, перегнувшихся через парапет, запрудивших набережные… по воде плывет серая шляпа, рядом барахтается темная масса… кто-то из прохожих сбрасывает пиджак, ныряет…

– Тут как раз шел буксир, и… Толпа с замиранием сердца следит за происходящим. Буксир маневрирует, винт хлещет по воде, где тянутся красноватые отблески заката, спасителю протягивают багор и потерявшего сознание Маскувена вытаскивают наконец на черную железную палубу судна.

– Он жив, но толку от него – что от мертвеца: он ударился головой о камень. Его отвезли в Отель-Дье, где известный хирург Шенар…

Мегрэ чиркает спичкой, раскуривает трубку.

– Ваше мнение? – осведомляется начальник полиции. – Вам не кажется, что это все меняет?

– Что меняет? – бурчит комиссар.

Разве можно угадать, как пойдет расследование? М-ль Жанна – вот та мертва, и это покамест единственный бесспорный факт во всем деле. Ее убили двумя ударами ножа, когда она спокойно сидела, опершись локтями о столик в стиле Людовика XVI. Значит, ничего не опасалась. Ле Клоаген в кухне… Маскувен и его графиня…

– Куда делась женщина? – спрашивает Мегрэ, попыхивая трубкой.

– Какая женщина?

– Из Морсана. Как там ее? Словом, хозяйка «Голубка».

– Она торопилась на поезд.

– Она знала Маскувена?

– Я не догадался об этом спросить, – кается сконфуженный Люкас. – Она очень спешила: гостиница переполнена.

Мегрэ думает сразу обо всем, и доказательство тому – вопрос, заданным им сквозь зубы и вызывающий у начальника улыбку:

– А где лини?

Уж не собирается ли комиссар отвезти их г-же Мегрэ к ужину?