Онлайн чтение книги Сильные духом (Это было под Ровно)
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Зиберт и фон Ортель встретились в казино на «Немецкой» улице. Уже успели смениться посетители, уже певица в третий или четвертый раз повторяла под аккомпанемент дребезжащего пианино свой коронный номер — «Я грезил о тебе», а они все сидели и не собирались уходить.

Впервые за долгое время они разговорились, что называется, по душам. То ли давнее знакомство привязало их друг к другу, то ли этот прокуренный зал, чужие лица вокруг и бесконечное «Я грезил о тебе» располагали к откровенной беседе, но они поверяли друг другу в этот вечер все, о чем в иное время предпочитали молчать.

Началось, как всегда в таких случаях, с какой-то пустячной темы, потом разговор перекинулся на другую, и незаметно они подобрались к вопросу, который обоих волновал и по которому у каждого, оказывается, давно уже было свое суждение.

— Как ты относишься к этой «курской истории» и вообще к тому, что русские наступают? — спросил фон Ортель.

Сам вопрос уже заключал в себе доверие. Упоминать о Курске и о боях на Волге можно было только в разговоре с человеком, которого хорошо знаешь.

— Как тебе сказать… — произнес Зиберт неопределенно. — Я смотрю на этот вопрос двояко. Мне кажется, что у нас и на этот раз есть довольно основательная причина носить траур… Но я не люблю траура. Я не политик и мало понимаю в этом деле, но я бы сказал… Если тебе это будет смешно, то я не обижусь… Я думаю, что есть такие исторические моменты, когда поражения имеют некоторое преимущество перед победами. Ты улыбаешься? Подожди, я не кончил мысль. Что заставит задуматься над серьезностью положения в дни победы? Ничто. Победы кружат голову. А поражения? Они заставляют думать даже меня. — Зиберт усмехнулся. — Германии нужен трезвый ум и стойкий дух, то и другое приобретается не в победах, а в поражении.

— Браво! — воскликнул фон Ортель. — Из тебя, Зиберт, вышел бы превосходный теоретик. Пока не поздно, покажись Альфреду Розенбергу, а то еще день — и он укатит в Берлин. Выскажи перед ним свои взгляды, и он возьмет тебя к себе в помощники!

— Кстати, батюшка мой был с ним когда-то довольно близок. Думаю, что и меня он вспомнил бы, если бы увидал.

— Ну да, вы ведь с ним земляки? Впрочем, говорят, что Розенберг выходец из России. Так что не ты, а скорее я его земляк.

— Ты? Ну, ты меньше всего похож на уроженца Тюмени!

— Тюмени! — засмеялся фон Ортель. — Ты знаешь, где Тюмень!

— Кажется, где-то под Москвой.

— Нет, на Урале. Даже за Уралом. Вот видишь, я все-таки знаю Россию!

— Любознательность?

— Скорее уж долг профессии.

— Ты назвал себя уроженцем России. Это тоже по долгу профессии?

— Ты довольно догадлив. Мы, однако, говорили о Курске… Видишь ли, Зиберт, я, правда, не теоретик, но в политике кое-что понимаю, и я тебе скажу: если бы фюрер нашел правильный подход к русским, эта страна давно была бы очищена и мы жили бы здесь припеваючи.

Фон Ортель выцедил рюмку ликера, налил себе следующую и продолжал:

— Что значит найти правильный подход к русским? Это значит, — он поучающе ткнул пальцем в грудь собеседника, — постичь характер народа. Тебе приходилось допрашивать русских? Если да, то заметил ли ты в них одну особенность — они не просят пощады!

— Да, я обратил внимание, — сказал Зиберт.

— Так вот, — продолжал фон Ортель, распаляясь, — этот народ не такой, чтобы с ним можно было сладить. Помнишь, я рассказывал тебе про старика, который наклеивал листовки? Он так никого и не выдал, при пытках молчал, а идя на виселицу, кричал большевистские лозунги. Что же делать с таким народом? У нас предпочитают повесить сто человек, а сто тысяч погнать на работы и дать им листовки Геббельса и Розенберга. Ты уж меня извини, но все эти теоретики и пропагандисты даром едят хлеб. Все они, вместе взятые, не стоят одного средней руки диверсанта. Нам не нужны ни листовки, ни эта рабочая сила.

— Но она — даровая! — вставил Зиберт. — Как же можно от нее отказаться!

— Вот ваша беда, господа прусские помещики! — воскликнул фон Ортель. — Вы меркантильны, вам нужна нажива, вам нужна дешевая рабочая сила — и это-то нас губит. Да, да, если бы не гнались за выгодой, а попросту перестреляли всю эту страну и освободили ее для себя, тогда был бы какой-нибудь толк!

— Ты, значит, предлагаешь уничтожить всех русских?

— Мне не важно, кто они — русские, украинцы, французы, — мы должны освободить от них Европу… для себя.

— Ты не совсем оригинален. Так считает и гаулейтер Кох.

— Что ж, он совершенно прав.

В это время певица — дородная, не первой молодости женщина с лицом, в такой степени раскрашенным, что казалось, оно загрунтовано пудрой, как холст белилами, а сверху нанесены черным — новые брови, красным — губы, и только серые водянистые глаза остались на прежнем месте, — обратившись через весь зал к фон Ортелю, объявила, что будет петь по требованию публики. Офицеры в зале зашумели, захлопали, посыпались реплики, и в конце концов певица начала «Сон гауптмана», песенку, не менее излюбленную аудиторией, чем знаменитое «Я грезил о тебе».

Гауптману, о котором она пела, снились тонкие губы его подруги, их уютная комнатка на Бисмаркштрассе и поместье под Киевом, которое он, гауптман, завоевал для своей милой.

— Боюсь, что Киев — это уже прошлое, — заметил по этому поводу фон Ортель. — Бои развернулись под Белой Церковью, а завтра… Впрочем, кто знает, что будет завтра!.. Послушай, Пауль, у тебя есть деньги?

— Ты становишься пессимистом, Ортель! — сказал Зиберт, положив на стол пачку в пятьсот марок.

— Нет, — задумчиво произнес фон Ортель, считая деньги, — мне нельзя думать, что мы можем проиграть войну. Русские меня повесят. А впрочем, я переметнулся бы к англичанам или американцам. С моей специальностью не пропадешь — знатоки России всегда понадобятся.

— А ты причисляешь себя к знатокам России?

— О да!

— Постигаешь душу народа при помощи резиновой дубинки?

— Зачем же? Мне приходилось бывать в Москве, — спокойно сказал фон Ортель, пряча деньги в карман.

— В Москве?

— Чему ты удивляешься? Я жил там два с лишним года.

— Как это интересно, должно быть!

— Вот не сказал бы. Я жил там, как в пустыне.

— Не было своих людей?

— Это во-первых. Во-вторых, в пустыне ходишь по раскаленному песку.

— Ты хочешь сказать, что тебе там обожгли пятки? — спросил Зиберт, берясь за бокал.

— Да, ты недалек от истины. Странный народ. Стоит навлечь на себя подозрение, как любой встречный мальчуган отведет тебя в милицию.

— И, вероятно, ты не очень хорошо поработал в Москве?

— Да, там мне не повезло.

— Не обижайся, Ортель, но мне всегда как-то думалось о вашей деятельности без особого уважения. Кормят людей, как на убой, одевают, как на бал, платят, как министрам, и держат в тылу. А чем они, в сущности, заняты? Охотятся за сопливыми комсомольцами, порют и вешают крестьян и насилуют девок. А на фронте мы каждую минуту ставим свою жизнь на карту — и никакого почета.

— Ты ничего не знаешь о нас, Зиберт. Если перестают работать мозг и сердце, человек умирает, а мы мозг и сердце Германии.

В этот момент к их столу подошел средних лет человек, лысоватый, в синей гимнастерке, в брюках навыпуск. Он приближался медленно, с опаской поглядывая на обоих офицеров, не решаясь подойти близко, но в то же время желая что-то сказать.

— Что, Науменко? — спросил фон Ортель по-русски. — Что тебе здесь надо?

— Ничего особенного. Просто увидел вас и подошел поприветствовать, — проговорил Науменко, осклабясь.

— Это очень мило с твоей стороны, — сказал фон Ортель. — Все? Ну хорошо, убирайся…

Науменко как ни в чем не бывало поклонился и отошел.

— Не представляешь, что за субъект? — спросил фон Ортель. — Это из наших, так сказать, местных союзников. Надо отдать справедливость русским: если среди них найдется предатель, это обязательно такая шваль, что руки не подашь. Потому я не люблю иметь дело с этими субъектами. Ты знаешь, зачем он подошел?

— Конечно. Ему нужны деньги.

— Мы платим за услуги, Зиберт. Этот сделал слишком мало. Пошел к партизанам, побыл там месяц или два и сбежал. Вот и весь толк. Теперь напрашивается ехать со мной, а деньги просит вперед, подлец! Взять его, что ли?

— Ты сказал, что предпочитаешь с такими не связываться!

— Вообще — да, но тут особый случай… В том деле, на которое я еду, эта шваль может пригодиться.

Зиберт оставался верен своему обыкновению ни о чем не спрашивать. И собеседник ценил в нем эту скромность.

— Послушай, Пауль, — предложил он вдруг, — а что, если тебе поехать со мной? О, это идея! Клянусь богом, мы там не будем скучать!

— Из меня плохой разведчик, — уклончиво сказал Кузнецов.

— Ха! Я сделаю из тебя хорошего!

— Но для этого нужно иметь какие-то данные, способности…

— Они у тебя есть. Ты любишь хорошо пожить, любишь удовольствия нашей короткой жизни. А что ты скажешь, если фюрер тебя озолотит? А? Представляешь — подарит тебе, скажем, Волынь или, того лучше, земли и сады где-нибудь на Средиземном море. Осыплет всеми дарами! Что бы ты на это сказал?

— Я спросил бы: что я за это должен сделать?

— Немного. Совсем немного. Рискнуть жизнью.

— Только-то? — Кузнецов засмеялся. — Ты шутишь, Ортель. Я не из трусов, жизнью рисковал не раз, однако ничего за это не получил, кроме ленточек на грудь.

— Вопрос идет о том, где и как рисковать. Сегодня фюрер нуждается в нашей помощи… Да, Пауль, сегодня такое время, когда надо помочь фюреру, не забывая при этом, конечно, и себя…

Пауль молча слушал.

И тогда фон Ортель сказал ему наконец, куда он собирается направить свои стопы. Он едет на самый решающий участок фронта. Тут Пауль Зиберт впервые задал вопрос:

— Где же он, этот решающий участок? Не в Москве ли? Или, может быть, надо на парашютах выброситься в Тюмень? Черт возьми, мне все равно, где он!

— За это дадут тебе, Зиберт, лишний Железный крестик. Нет, мой дорогой лейтенант, решающий участок не там, где ты думаешь, и не на парашюте нужно туда спускаться, а приехать с комфортом, на хорошей машине, и что особенно запомни — нужно уметь носить штатское.

— Не понимаю. Ты загадываешь загадки, Ортель! — В голосе Кузнецова прозвучала ирония. — Где же тогда этот твой «решающий» участок?

— В Тегеране, — с улыбкой сказал фон Ортель.

— В Тегеране? Но ведь это же Иран, нейтральное государство!

— Так вот именно здесь и соберется в ноябре Большая тройка — Сталин, Рузвельт и Черчилль… — И фон Ортель рассказал, что он ездил недавно в Берлин, был принят генералом Мюллером и получил весьма заманчивое предложение, о смысле которого Зиберт, вероятно, догадывается. Впрочем, он может сказать ему прямо: предполагается ликвидация Большой тройки. Готовятся специальные люди. Если Зиберт изъявит желание, он, фон Ортель, походатайствует за него. Школа — в Копенгагене. Специально готовятся террористы для Тегерана. Разумеется, об этом не следует болтать. — Теперь-то ты понимаешь наконец, как щедро наградит нас фюрер?

— Понимаю, — кивнул Зиберт. — Но уверен ли ты, что мне удастся устроиться?

— Что за вопрос! Ты узнай сначала, кому отводится одна из главных ролей во всей операции.

Зиберт промолчал.

— Мне! — воскликнул фон Ортель и рассмеялся, сам довольный неожиданностью признания.

Он был уже порядком пьян…

В ту же ночь Кузнецов разыскал Николая Струтинского.

— Как у тебя с машиной?

Никогда еще он так не спешил в отряд, как сегодня. Будь у него возможность, он умчался бы тотчас же, немедленно. Но предстояло еще одно дело, которое нельзя было откладывать, дело неприятное, но необходимое — встреча с майором Гителем.

Прежде чем ехать на вечеринку к Лидии Лисовской, где будет Гитель, Кузнецов заглянул к Вале. Встреча с ней — это было единственное, что могло хоть как-то скрасить томительные часы пребывания в городе.

Он застал Валю в тревоге.

Она узнала, что генерал фон Ильген, командующий особыми войсками, похвастал в своем ближайшем окружении, что в скором времени в районе Ровно не останется ни одного партизана. Ильген сказал, что он вызвал специальную карательную экспедицию под командованием генерала Пиппера — знаменитого «мастера смерти», как его называли фашисты. Ильген заявил, что он не успокоится до тех пор, пока не поговорит с командиром партизанского отряда у него в лагере.

…На вечеринке у Лидии Лисовской, к удивлению Гителя, не оказалось никого, кроме Лидии, Майи да Зиберта, который уже ждал майора и, судя по всему, был рад возможности познакомиться. Был он не один, а с денщиком, которого почему-то прихватил с собой на вечеринку.

Вечеринка длилась недолго. Гителя связали, заткнули рот тряпкой и черным ходом вынесли во двор, где стояла наготове машина. Денщик сел за руль, и машина, проехав несколько улиц и миновав заставу, оказалась на шоссе, а там, после нескольких километров пути, свернула в лес.

Первое, о чем сказал мне Николай Иванович, явившись в отряд, — это о своем намерении убить фон Ортеля.

— Я едва сдержался и не убил его там, в казино.

— И прекрасно сделали, что сдержались, — сказал я. — Вообще надо подумать: нужно ли убивать Ортеля?

— Товарищ командир, — решительно, с дрожью в голосе промолвил Кузнецов, — этот гестаповский выродок хочет посягнуть на жизнь нашего главы правительства! Как вы можете меня удерживать!

— Вы только что сказали, Николай Иванович, что Ортель возглавляет целую группу террористов, предназначенных для Тегерана. А вы знаете эту группу? Нет. Здесь, в Ровно, вы сможете убить одного только Ортеля, а в Тегеран поедут те, которых мы не знаем и знать не будем. Ортеля надо не убивать, а выкрасть его из города живым. Здесь мы от него постараемся узнать, что за молодчики готовятся к поездке в Тегеран, их приметы, возможно, и адреса в Тегеране… Понимаете?

— Понимаю.

— Садитесь и напишите пока подробные приметы самого Ортеля. Все то, что рассказали, и эти приметы мы сегодня же сообщим в Москву.

Кузнецов взял бумагу и тщательно, обдумывая каждое слово, писал приметы своего «приятеля». Портрет был так полон, что Ортель, как живой, вставал перед глазами.

— Вы представьте, — кончив писать, сказал Кузнецов, — этот прожженный шпион еще до войны пытался работать в Москве!

— В Москве? На него похоже. Надо думать, ему там не очень сладко пришлось.

— Еще бы! Он говорит, что ходил, как по раскаленному песку. Они не понимают, что в Советском Союзе весь народ — разведчики!

Я подумал: какая глубокая правда заключена в этих словах. Весь народ — разведчики! Да, это именно так. Взять вот хотя бы самого Кузнецова. Рядовой инженер, человек, по существу, сугубо гражданский, никогда не помышлял стать разведчиком, а между тем в поединке с ним, с мирным человеком, потерпел поражение крупный фашистский разведчик-профессионал, прошедший не одну школу… Я вспомнил о Гнидюке… До войны Гнидюк работал слесарем железнодорожного депо, а теперь «Коля — гарни очи» водит за нос опытных гестаповцев. А братья Струтинские? А дядя Костя? А Марфа Ильинична? Старая женщина, не получившая никакого образования, отдавшая всю жизнь заботам о своей большой семье… Каким мужеством, каким высоким сознанием своего долга перед Родиной надо было обладать, чтобы в ее годы вызваться в тяжелый, изнурительный и опасный путь; какое умение, сообразительность и даже — я не ошибусь, если скажу — какой огромный талант понадобились для того, чтобы сделать то, что сделала она в Луцке.

Много дорогих лиц прошло в ту минуту перед моим мысленным взором, много лиц и судеб, характеров и биографий. И всем им были свойственны одни и те же черты — горячий патриотизм и природная одаренность. Вот что делает наш народ непобедимым! Это и имел в виду Николай Иванович, объясняя поражение фон Ортеля.

Теперь нам уже не приходилось беспокоиться по поводу удивительных успехов наших разведчиков. Мы поняли наконец, чем объясняются эти успехи, доставившие нам в свое время столько опасений и тревог.

Гитлеровцы, оккупировавшие огромную территорию, держались на ней при помощи жесточайшего, беспримерного в истории террора. Но все живое на этой земле сопротивлялось врагу, и не было такой силы, которая могла бы подавить это сопротивление, бесстрашие и непобедимую волю к жизни.

На чью же поддержку рассчитывали Гитлер и его банда на нашей земле? Люди, пошедшие к ним на службу, составляли жалкую кучку предателей и отщепенцев своего народа. Это были ничтожества, моральные уроды, жестоко ненавидимые в народе и презираемые даже самими гитлеровцами. Это были мертвецы, загнившие души. Всю эту мразь, конечно, можно было зачислить в свой «актив», но ее нельзя было сделать реальной силой.

Был органический порок и в самих фашистских разведчиках. Все они словно были рассчитаны на то, что в странах, где они действуют, их встретит немая покорность, что они станут «работать» на побежденной земле. Но они попали в страну, которая не хотела, не могла быть побежденной! И самонадеянные, самовлюбленные гитлеровские разведчики терпели одно поражение за другим.

Майор Гитель, которого Кузнецов и Струтинский привезли в отряд, являл собой прекрасный образец такого разведчика-гитлеровца. Куда девался весь лоск «рыжего майора»! Он ползал в ногах, заливался слезами, умолял о пощаде. При допросе он рассказал все, что знал, в частности сообщил много важных для нас данных о главном судье Функе — единственном оставшемся в живых заместителе Коха. Сам Гитель, как выяснилось, был доверенным лицом этого палача Украины…

Да, успехи нашей работы были не случайны.

Мы опирались на могучее партизанское движение народных масс. Наши люди, простые советские люди, превосходили хваленых фашистских разведчиков во всем. Продажным агентам Гиммлера, людям без моральных устоев, без совести и чести, противостояли пламенные патриоты своей Родины, готовые на самопожертвование во имя ее освобождения, люди высокого человеческого подвига. Эти качества сочетались в наших партизанах-разведчиках с их замечательной находчивостью, неистощимой фантазией и изобретательностью, с той самой природной сметкой, которая является одним из лучших качеств даровитых советских людей. Что же удивительного было в наших успехах?

Не прошло часа после приезда Кузнецова в отряд, как нами уже была передана в Москву радиограмма с подробным его отчетом и с описанием примет фон Ортеля.

По другому вопросу никаких разногласий у нас с Кузнецовым не возникло.

— Разрешите, товарищ командир, — сказал Николай Иванович, когда мы отправили радиограмму, — не заставлять генерала фон Ильгена ждать, пока явится в Ровно Пиппер, этот «мастер смерти», со своей экспедицией. Когда-то еще это будет! Я могу предоставить генералу Ильгену возможность побеседовать с вами в нашем лагере уже теперь, не откладывая.

И мы тут же приступили к разработке плана похищения генерала фон Ильгена. Важная роль в осуществлении этой трудной и сложной операции отводилась наряду с Кузнецовым и Колей Струтинским Вале Довгер, Яну Каминскому и Коле Маленькому.