Онлайн чтение книги Скандал
V

Ночью его разбудил телефонный звонок. Он доносился с нижнего этажа с назойливой требовательностью. Часы на ночном столике высвечивали два часа.

– Телефон! – зашевелилась на соседней кровати жена.

– Пусть звонит.

– Ты думаешь?… Наверно, опять чьи-то шалости.

Сугуро молча слушал пронзительный звон. Наверняка и жена, лежа в темноте, прислушивалась беспокойно. Этот звук казался стоном, идущим со дна души. Бездонная дыра, разинувшая свой зев. И завывающий в ней ветер. То, о чем он еще не писал в своих романах…

В комнате для гостей, как в гримерной, на всех четырех стенах висели зеркала. Сугуро хмуро глядел на свои размноженные отражения. Он попивал чай, который принесла девушка, когда, постучав в дверь, вошел Куримото.

– Зал уже заполнен на восемьдесят процентов. На ваши с Тоно лекции всегда сбегаются домохозяйки.

Серьезный юноша-редактор ни разу не упоминал об их прогулке по злачной улице в Кабукитё. Ясно, что заговорить об этом он считал неприличным по отношению к почтенному писателю.

– О чем сегодня говорит Тоно?

– О галлюцинациях. Такова объявленная тема.

Издательская компания, в которой работал Куримото, раз в месяц приглашала двух лекторов, чтобы выступить перед читательской публикой. Тоно, получивший приглашение выступать вместе с Сугуро, был психологом, придерживающимся фрейдистского направления. Они несколько раз встречались на банкетах. Тема «о галлюцинациях» с фрейдистской точки зрения, очевидно, подразумевала объяснение галлюцинаций, как порождений либидо, но это все, что мог предположить Сугуро.

Куримото ушел, и, когда Сугуро допил чай, появился толстый Тоно. Он, видимо, был прямиком из университета. Положив на гримерный стол новенький атташе-кейс, он сказал писклявым, не вязавшимся с его тучным телом, голосом:

– Я обойдусь без чая. У меня с собой есть кое-что получше. – Точно фокусник, он извлек маленькую фляжку виски. – Перед лекцией я всегда принимаю это.

– Взбадривает?

– Еще как! Глотнешь, и все, кто находится в зале, кажутся какими-то букашками.

– Подходящий пример галлюцинации для твоей сегодняшней лекции, – заметил Сугуро. – Не правда ли, иллюзии столь же полезны, что и реальность?

Вновь появился Куримото и объявил, что все шестьсот мест заполнены. Что, если одно из них занимает Нарусэ? Сугуро послал, не подписавшись, открытку с программой лекций на адрес больницы. Где-то в душе он надеялся, что она придет. Тоно взглянул на стенные часы:

– Осталось двадцать минут. Кажется, я пришел слишком рано.

– Нет, так спокойнее и для меня, выступающего первым, – покачал головой Сугуро. – Кстати, я хотел тебя спросить об одной вещи. Можно?

– Пожалуйста. О чем? – Прополаскивая рот виски, Тоно опасливо заерзал на стуле, слишком миниатюрном для его внушительного туловища.

– Как вы, психоаналитики, объясняете садизм и мазохизм?

– Садизм? Мазохизм?

– Да.

– Надо же, не думал, что тебя интересуют такие вещи! – рассмеялся Тоно. – Ты же христианин?

– Но при этом я писатель, которого волнует все в человеке.

– Ну конечно. Извини. Я не так выразился, просто я всегда относил тебя к писателям, склонным к биофилии.

– Не мог бы ты попроще? Я не силен в специальных терминах.

– Есть такой философ и психолог – Эрих Фромм. Он делит людей на два типа. Существуют писатели, которые по преимуществу любят в человеческой жизни созидательную цельность и гармонию. Например, Мусянокодзи.[9]Мусянокодзи Санэацу (1885–1976) – японский писатель, драматург, эссеист, автор более 6300 произведений, в том числе романов «Дружба», «Счастливый человек», «Любовь и смерть». К ним же можно отнести Ямамото Юдзо.[10]Ямамото Юдзо (1887–1974) – японский писатель, драматург, автор романов «Волна», «Истинный путь», «Придорожный камень». Из иностранных – прежде всего Гете. Таких писателей Фромм относит к биофильному типу. Разве ты не из этой категории?

– Откуда ж мне знать?

– Однако существует и другой тип писателей – те, кого влечет не созидательное будущее, а всё темное, отжившее, по натуре склонны к самоубийству. Классический пример – Дадзай Осаму.[11]Дадзай Осаму (1909–1948) – японский писатель; покончил самоубийством. Этот тип он называет некрофильским.

– У нас, литераторов, чаще говорят о склонности к разрушению. Но при чем здесь мазохизм?

– Как при чем? Люди, относящиеся к некрофильскому типу, как ты сам сказал, склонны к разрушению. И прежде всего их влечет к саморазрушению, к падению, к деградации. Усиливаясь, эта наклонность проявляется в желании вернуться в неорганическое, инертное состояние.

– Что значит – неорганическое состояние?

– Фрейд выдвигает любопытную гипотезу. Он утверждает, что в человеческом подсознании все еще дремлют миллионы лет истории развития жизни с начала ее зарождения. А зарождению жизни, как известно, предшествовало неорганическое состояние. И люди до сих пор чувствуют позыв вернуться в это изначальное состояние. Особенно явно это проявляется, когда человек долгое время испытывает сильное психическое напряжение. Кто-то ищет выход в самоубийстве. Кто-то стремится к потери чувствительности. Во всем этом очевидно желание вернуться назад, к истокам жизни – инертной материи.

– Эта склонность присуща всем людям? – Сугуро, взглянув на стенные часы, заметил, что до его выступления осталось десять минут.

– Да, в той или иной степени. Но те, у кого она проявляется с особой силой, как я полагаю, и есть мазохисты.

Несмотря на вполне четкие разъяснения, осталась какая-то неудовлетворенность. Неужели поразившее его на видео экстатическое выражение на лице женщины с закапанными воском волосами объясняется исключительно желанием вернуться в неорганическое состояние? Не стоит ли за этим какой-то более насущный, более мощный позыв? И вряд ли рациональный анализ Тоно годится на то, чтобы истолковать противоречия в душе Нарусэ, признавшейся, что ей бывает страшно самой себя.

Заметив на лице Сугуро неудовлетворенность, Тоно смутился и спросил писклявым голосом:

– Не устраивает мое объяснение?

– Вовсе нет, но…

– Ну, а как тебе такое соображение? До рождения человек пребывает в утробе матери, так?

– Да.

– Эмбрион беззаботно дремлет, убаюканный биением материнского сердца. Погруженный в тепло околоплодных вод, он дышит, как рыба, жабрами и ни в чем не нуждается, как вдруг наступает момент, когда его внезапно изгоняют из этого рая.

– Изгоняют?

– Да, вытаскивают из утробы. Мы, взрослые, называем это рождением, но для младенца это переход от дыхания в водной среде к дыханию в воздухе, рывок в страшный, неведомый мир. Первая смерть и первое воскресение в существовании человека. А потому крик новорожденного выражает не радость появления на свет, как мы на свой лад толкуем… Это вопль ужаса.

– Впервые такое слышу.

– Возможно. Но ужас насильственного исторжения из утробы столь велик, что он навсегда остается в душе ребенка. И проходит через всю жизнь. Он сохраняется в области бессознательного, несмотря на все дальнейшее развитие. Отсюда страх смерти, и напротив, этот же ужас лежит в основе позыва вернуться обратно в околоплодные воды, в утробу. Мазохизм в таком случае нечто иное, как видоизмененное желание вновь обрести благодатный покой эмбрионального состояния.

– Это теория Фрейда?

– Нет. – Тоно как-то смущенно улыбнулся и тотчас добавил не без самодовольства: – Моя собственная.

– А что же в таком случае садизм?

Тоно собрался было объяснить, но открылась дверь, и Куримото объявил, что пора выступать. Поблагодарив Тоно, Сугуро вышел в коридор и поднялся по лестнице, ведущей на сцену.

Когда он подошел к кафедре, его с ног до головы окатил бесцеремонный свет софитов. Сугуро поклонился сидящим внизу слушателям. Две трети зала занимали, как и сказал Куримото, домохозяйки, были также молодые женщины и студенты, но он не различал отдельных лиц и только чувствовал сосредоточенные на нем взгляды.

Делая вид, что настраивает микрофон, постарался успокоиться. Он успел привыкнуть к публичным лекциям, но знал, что от того, насколько удачно начнешь, зависит все выступление в целом. Выдержав паузу и сконцентрировав на себе внимание слушателей, он не торопясь приступил к рассказу о своем творчестве.

Все шло по накатанной…

Не надо было видеть зал, чтобы нутром чувствовать его реакцию. Сугуро инстинктивно понимал, каких слов ждет от него эта публика. Если честно, большинство его поклонников, вероятно, еще до прихода сюда догадывались, о чем он будет говорить.

Когда наладился ритм речи, головы слушателей стали забавно кивать в такт его словам. Напряжение наконец ушло, он стал различать отдельные лица, которые прежде видел лишь смутно, и принялся искать среди них Нарусэ.

– Как-то раз ко мне подошел один молодой человек. Он настойчиво жаловался на свое косноязычие, мешающее ему в общении. В прежние годы я бы посоветовал ему прочесть какую-нибудь популярную книжку по этой проблеме или подсказал, как развить свои речевые навыки. Но в последнее время я пришел к мысли, что во всяком минусе заложен плюс, поэтому я ответил – пользуйся своим косноязычием! Под этим я подразумеваю…

Замолчав, Сугуро окинул взглядом битком заполненный зал. В этом месте требовалось сделать эффектную паузу.

– Под этим я подразумеваю – стань хорошим слушателем! Если ты косноязычен, довольствуйся тем, чтобы внимательно следить за лицом говорящего и поддакивать. Твой собеседник будет счастлив. Точь-в-точь как в данную минуту это делаете вы, дамы и господа, осчастливливая меня своим вниманием…

По залу пробежали волны смеха. Взбодрившись, Сугуро бросил взгляд на вход в центральной части зала. И вдруг быстро заморгал.

Там был он. В конце зала, недалеко от входа, маячило презрительно ухмылявшееся лицо, точная копия Сугуро. Совсем как в тот день, когда ему вручали премию.

– Минус, в данном случае – косноязычие, содержит плюс – умение слушать. И это касается не только ораторского искусства. Ни один из человеческих недостатков не является абсолютным. Повторяю, в минусе заложен плюс. Даже в грехе заключен плюс. Грех несет в себе порыв к нравственному возрождению. Я постоянно напоминаю себе об этом, когда пишу.

Чувствуя пробегающий по спине озноб, он вновь быстро заморгал. Но на сей раз это не помогло – человек не исчез. На лице издевка. Циничная, блудливая ухмылка, да, именно такая, как на портрете, который он видел в галерее.

Бывшая до сих пор дружелюбной, атмосфера в зале мгновенно дала трещину. Плавное течение речи было нарушено, точно по ней пробежала судорога. Внезапно потеряв нить, Сугуро запаниковал. Он рассуждал о том, что даже грех для человека не является чем-то бессмысленным, грех ведет к спасению, и вдруг забыл, к чему он, собственно, это говорит, и, смешавшись, замолчал. Раз начавшись, паника уже не отпускала. В ушах звенел писклявый голос Тоно: «Желание вернуться в утробу, во тьму, в первозданный покой, в бесчувствие присуще каждому… Желание, тянущее вниз, желание падения…»

Алая спираль вращалась все быстрее и быстрее, увлекая Сугуро.

– Изображать человека, – говорил он механически, точно повторяя затверженный текст, – это главная цель всякого, кто считает себя писателем. И его первейшая обязанность, как я полагаю, – добираться до самых глубин человека. Это в равной степени справедливо как для писателей с левыми убеждениями, так и для тех, кто, подобно мне, подвизается на ниве христианства. О себе могу сказать, что я никогда не приукрашивал человеческую природу моих персонажей в угоду своим религиозным убеждениям. Я не отводил стыдливо глаза при виде ужасного и отвратительного в человеке, не стеснялся называть вещи своими именами…

Сидевший в конце зала незнакомец медленно поднялся со стула. Бросил взгляд на Сугуро и, пробираясь к проходу, еще раз обернулся. Во всех его жестах сквозило откровенное презрение к тому, что говорилось со сцены.

Остановившись у выхода, он вновь ухмыльнулся.

«Эй, ты там, писателишка, – как бы говорила эта ухмылка, – перестань врать!..»

Сугуро показалось, что до его слуха долетают насмешливые слова:

«И ты говоришь, что не отводишь глаза при виде ужасного и отвратительного в человеке? Ты – трусливо избегающий касаться мало-мальски скользких тем, чтобы не навредить образу, который сложился о тебе у читателей? Подобно тому, как ты построил свои отношения с женой…»

«Неправда! Я никогда не боялся проникнуть в темные и грязные уголки человеческой души!»

«Ну да, однажды ты написал о том, что грех может вести к спасению. Ничего оригинального. О том же самом не раз писали твои любимые писатели-христиане. Но ты закрывал глаза на другой мир и не делал попыток его описать…»

«Что еще за другой мир?»

«Мир зла. Зло и грех не одно и то же. Мир зла!»

По залу пробежал нетерпеливый ропот. Слушатели были недовольны затянувшимся молчанием Сугуро. Он чувствовал, как по лбу его градом стекает пот. И услышал приближающиеся из-за кулис торопливые шаги Куримото.

– Что случилось?

Лицо человека, стоявшего в конце зала, исчезло, точно стертое ластиком. Капли пота щипали глаза.

– Приносим извинения! – заговорил Куримото в микрофон. – Господин Сугуро внезапно почувствовал себя неважно, мы вынуждены прервать его выступление. Далее у нас в программе лекция профессора Тоно, поэтому просьба всем оставаться на своих местах.

Сугуро ушел за кулисы, слыша за спиной жидкие аплодисменты.

– Вызвать врача? – встревоженно спросил Куримото.

– Нет, не надо. Только передохну немного. – Болела голова, по спине стекал холодный пот. Тоно, стоявший за кулисами, схватил запястье Сугуро и пощупал пульс.

– Пульс нормальный, – пробормотал он. – Думаю, вы просто перенервничали. Поспите, и все пройдет.

Сугуро прилег на диван в гостевой, распустил галстук, расстегнул пуговицы рубашки, закрыл глаза, и тотчас перед ним появилось лицо в конце переполненного зала и направленный на него язвительный взгляд. «Ну да, однажды ты написал, что грех может вести к спасению…» Откуда взялись эти слова, о которых он в тот момент даже не думал? Каким образом он смог разглядеть ухмылку на лице человека, сидящего так далеко от сцены? Нет сомнения, это была галлюцинация, иллюзия. Или же там и впрямь сидел самозванец? Явился собственной персоной. И потрясение от встречи со своим зеркальным подобием спровоцировало слуховые галлюцинации.

Итак, это всего лишь обман слуха. Как еще объяснить столь странный, иррациональный казус, случившийся с почтенным шестидесятипятилетним писателем?

Начальная строфа давно читанной «Божественной комедии». Единственное, что отличает его от героя этой поэмы – возраст: для него давно уже наступила осень жизни. И вот, он тоже утратил правый путь и блуждает в сумрачном лесу, роняющем сухие листья…

Его разбудил стук в дверь. Он сделал глубокий вдох, точно пловец, поднявшийся из водных глубин.

– Как ты?

Должно быть, уже прошло немало времени – в открывшейся двери показалось лицо Тоно, очевидно закончившего свое выступление.

– Все в порядке. Сейчас встану.

Поспешно приподнявшись, Сугуро начал надевать пиджак и почувствовал легкое головокружение, но ничего серьезного.

– Скорее всего, спазмы сосудов, – пискляво сказал Тоно, посмотрев на лицо Сугуро, – Переутомился?

– Похоже.

– Может, глотнешь для бодрости? – Он достал фляжку с виски, но Сугуро покачал головой:

– Мне пора домой.

– Сейчас подойдет Куримото, дождись его. Он пошел за машиной.

Поднявшись, Сугуро некоторое время сидел неподвижно.

– Извини, можно вопрос?… – вдруг заговорил он. – Мне так редко выпадает случай побеседовать с психологом.

– К твоим услугам… Что на этот раз?

– Бывает, что человек видит кого-то, похожего на него как две капли воды?

– Похожего как две капли воды… Это называется «доппельгангер», проще говоря – двойник Нельзя сказать, что это распространенное явление, но несколько подобных случаев описано в специальной литературе. Например, известен случай с человеком, у которого, вследствие воспаления среднего уха, начался невроз, появились слуховые галлюцинации, а затем он увидел перед глазами себя самого. По его словам, он видел, что перед ним лежит его собственный труп. Одет в туже одежду, что и он, даже запомнил такую подробность, что тот был в серых брюках.

– Видевшие двойника – невротики?

– Как правило. Результат хронического недосыпания, повышенной температуры, апатии, ослабления умственных способностей… Но почему тебя это интересует?

– Да так, хотел использовать в романе.

– Понятно. – Тоно ничего не заподозрил. – Кажется, у Достоевского уже есть на эту тему.

– А у людей здоровых не бывает встреч с двойником?

– Редко, но бывает. Описан случай со школьной учительницей, произошедший в префектуре Иватэ. Двойник появлялся, несмотря на то, что никаких симптомов невроза у женщины отмечено не было. Говорят, из-за этого ее трижды увольняли.

– Когда это было?

– В двадцатых годах. Странно то, что ее двойника видела не она сама, а ученицы, бывшие в классе. Во время урока рукоделия, который она вела, девочки увидели за окном стоящую на клумбе женщину, точную копию их учительницы.

– Это правда? – Сугуро почувствовал, как дрожат его колени. Вместе со страхом его сдавила невыразимая тоска. – Может быть, у нее была сестра-близнец, или тут замешано какое-то преступление?

– Кажется, ничего подобного. – Тоно наклонил голову. – В этом-то и странность. Специалисты выдвигали разные гипотезы, но ни одной убедительной.

Тоно с невозмутимым видом обхватил своей лапищей чашку с налитым в нее виски и поднес ко рту.

– Как тебе эта история? Годится для романа?

– Пожалуй, можно использовать.

– Кстати, двойники, как правило, являются в сумерках.

– И все-таки, как по-твоему, в конечном итоге это иллюзия, галлюцинация, симптом болезни?

Втайне Сугуро хотел, чтобы Тоно ответил утвердительно. Он с недоверием относился к подобного рода психологам, с легкостью и без грана сомнения объясняющим бурлящие бездны человеческого духа, но сейчас он был бы рад услышать от Тоно: «Да, это галлюцинация». Однако Тоно только развел руками:

– Хотелось бы думать, что так. Но как тогда прикажешь трактовать случай с учительницей? Как коллективную галлюцинацию?

Вернувшись в свою рабочую квартиру, он сел за письменный стол, положил голову на руки и вновь стал перебирать в уме то, что сказал Тоно. Из его слов можно было заключить только одно. Человек, которого Сугуро видел со сцены, вероятнее всего, галлюцинация. Или же – подлая проделка самозванца. Других объяснений быть не может. Если это галлюцинация, то во всем виновата депрессия, неизбежная спутница старения. Сугуро постарался убедить себя, что причина именно в этом, вспоминая, что и в прошлом после большой, напряженной работы он всегда чувствовал себя неважно. И однако, никогда раньше он не испытывал такой невыносимой тоски.

Зазвонил телефон. Вздрогнув, он некоторое время сидел неподвижно, прислушиваясь, но в конце концов не выдержал и прошел в гостиную.

– Извините, я вас разбудила?

Из трубки донесся вежливый женский голос, пробивающийся сквозь гомон толпы.

– Кто вы?

– Нарусэ. Я была на вашей лекции. Вам стало плохо, поэтому… – Она замялась, ища подходящих слов. – Извините, что вас потревожила.

– Ну что вы, это я должен просить прощения… – И, боясь ее упустить, спросил: – Где вы сейчас?

– На станции «Харадзюку». Ребенку, за которым я ухаживаю, назначили операцию на сердце… Сегодня – обследование. Я должна быть в больнице, чтобы ему не было так страшно… Малыш спокоен, только когда я рядом.

Вспомнив о ее письме, Сугуро испытал странное чувство. Эта женщина, волнующаяся сейчас о том, как у ребенка пройдет операция, в другие минуты была воплощением жестокости… Его сердце, сердце писателя, заколотилось. Он должен во что бы то ни стало проникнуть в эту тайну, в эту тьму.

– Вы не против, если я сейчас же подойду к вам в Харадзюку? Мне, кроме всего прочего, хотелось бы поговорить с вами о вашем письме…

– Обследование начнется через полчаса. Я обещала Сигэру – так зовут моего подопечного, – что обязательно приду.

Она торопилась. Для нее сейчас не существовало никого, кроме этого несчастного ребенка.

– Я видел фильмец. С твоим участием… – вдруг сказал Кобари, слыша, как в ванной служанка пустила сильную струю горячей воды.

Все то время, что он бражничал с Мотоко Итои в кабаках на задворках Синдзюку, его так и подмывало заговорить об этом, но он сдерживался. Основательно набравшись, он наобум толкнулся в двери какой-то низкопробной гостиницы, и Мотоко, как будто они обо всем заранее договорились, послушно последовала за ним. На столе с облупившимся лаком стоял белый термос, на блюде лежали вафли с начинкой из мармелада, завернутые в бумажки со строчкой из детского стишка: «Пусть будет нам вдвоем – ням-ням». За отодвинутой перегородкой в соседней комнате виднелся край красного футона.

– Фильм, из «Шато руж».

Он думал, что она смутится. Но Мотоко равнодушно бросила:

– Неужели? – и лениво ткнула сигарету в пепельницу. Кобари подумал, что эта девушка несколько туповата или попросту слабоумная.

– На той вечеринке, заснятой на видео, Сугуро тоже был?

– Был, не был – откуда ж я помню?…

– Ну а та женщина?

– Какая женщина?

– Сугуро говорил мне, – солгал Кобари. – Забыл, как ее зовут… Элегантная, большеглазая.

– А, мадам N.

– Да-да, кажется, мадам N. Почему – N?

– Так ее все зовут, – небрежно сказала Мотоко. – Она, конечно, была. Она ж моя партнерша.

– Вы этим вдвоем занимаетесь? Значит, вы лесбиянки.

Мотоко, держа обеими руками чашку, неторопливо пила жидкий чай.

– Так?

– Не знаю, – сказала она почти с грустью. – Лесбиянки, гомосексуалисты… Что за примитивный подход?

– Я видел на видео – ты получала наслаждение, когда тебе на волосы капали воск, когда душили… Она тоже участвует в таких «играх»?

– Охотно. Но вначале было не так Это я ее постепенно втянула. Она вошла во вкус, и теперь не она у меня, а я у нее учусь. Как начнет рассказывать – заслушаешься.

– О чем же она рассказывает?

Поставив чашку, Мотоко посмотрела на Кобари, близоруко прищурившись. В тусклом свете лампы ее заурядное лицо приобрело какую-то странную, волнующую прелесть.

– Слышал про графиню Батори?

– Кто это?

– Мадам N в таких вещах хорошо разбирается. Она читает на английском и французском. Графиня Батори жила в шестнадцатом веке; рано овдовев, она в своем замке и во дворце в Вене мучила до смерти девушек-крестьянок из своих владений. Число убитых ею превышает шестьсот человек.

– И какое это имеет к вам отношение?

– Мы с ней любим играть в графиню Батори. Точнее сказать, она берет на себя роль графини, связывает меня… – Мотоко еще сильнее сощурила глаза, точно вспоминая испытанное наслаждение. – Во всем этом нет никакого притворства. Она рассказывала, что когда ездила в туристическую поездку по Европе, искала в Вене остатки дворца графини. Оказалось, что на том месте теперь музыкальный магазин, звучит тихая мелодия Энди Уильямса, тусуется молодежь, ни о чем не подозревая. Она говорит, что в тот момент почувствовала ни с чем не сравнимую ярость.

– Что же ее так рассердило? – удивился Кобари. – Странный повод для ярости.

– Как ты не понимаешь? Триста лет назад на этом месте раздавались крики девушек, которых мучили и убивали, а сейчас играет тихая музыка, никто ни о чем не подозревает… Мадам N говорит, что это вопиющее лицемерие. Разве не лицемерие, не самообман – закрывать глаза на бездны, разверзающиеся в человеческом сердце?

– Что за чушь! – Кобари сунул в рот вафлю. – Она просто чокнутая.

– Понимал бы чего!

– Куда уж мне…

– Мадам N часто говорит: внутри человеческого сердца – магма. Что такое магма-то хоть знаешь?

– Не делай из меня дурака. Огонь внутри Земли.

– Правильно. Снаружи ее не видно, но в один прекрасный день магма вырывается… У всех людей с рождения в сердце клокочет магма. В каждом ребенке…

– К чему ты ведешь?

– Дети обожают отрывать ноги и крылья у стрекоз. А что творится в наших школах? Даже малыши выбирают того, кто послабей, и мучают всем классом. Потому что это… приятно! Потому что у детей в сердце тоже таится магма. – Мотоко отхлебнула из чашки. – В сексе те, в ком вскипает магма, становятся садистами или мазохистами… Однако дело не в этом разделении. Когда мы с мадам N вдвоем, это все равно что сошлись два водоворота – грохот, брызги во все стороны, нас обеих затягивает в бездонные глубины. Поистине, разверзается бездна. Как же мне тогда хочется умереть! Умереть, раствориться в экстазе!..

Кобари с легкой неприязнью взглянул на приоткрытые губы Мотоко. В ее лице появилось что-то от того выражения, которое поразило его на видео, когда воск стекал по ее волосам и, как червяк, извивался язык. Она безумная, эта женщина!

– В такие минуты никакие разумные доводы не помогут. Сколько ни сдерживай себя, все тщетно.

– Прекрати!

Кобари потряс Мотоко за плечо. Она была словно в бреду, двигала ртом, как рыба в аквариуме.

– Тебе этого не понять! Не понять! Две волны схлестываются, взметают брызги…

Кобари ударил ее ладонью по щеке. Это вышло самопроизвольно. Комнату огласил сухой шлепок, локоть дернулся, чашка покатилась, разливая чай по столу.

– Ударь! Ударь! – закричала Мотоко точно в лихорадке. – Ударь еще!

– Перестань! Перестань!

Кобари ударил вновь. Рука на миг словно онемела, по телу пробежало наслаждение, какого ему никогда прежде не доводилось испытывать. Он схватил Мотоко за плечи и начал трясти ее; она раскачивалась, как безответная кукла, пока не повалилась навзничь, выставив затянутые в колготы ляжки. Ноги у нее были короткие и толстые.

– Хорошо же, если тебе в кайф, когда тебя лупят, угощу по полной программе!

– Ну же, давай!

– Я вышибу из тебя эту дурь! – заорал Кобари. – Я тебе вправлю мозги!