Онлайн чтение книги Сказание о директоре Прончатове
СКАЗ О БУДУЩЕМ

Плот привели ночью.

Прожектора горели на рейде, освещая донышки клубящихся туч, зеленую воду; сипло почмокивала паровая электростанция, гремели цепи болиндеров. Пароход «Латвия» тоже включил прожектор – сверкнули мертвенно окна домов, зеленые глаза лежащей на пирсе собаки. Она залаяла хрипло, одиноко. Потом луч прожектора взлетел на пирс, выхватив известковую белость строганых досок и человека в сером плаще – на пирсе стоял директор сплавной конторы Олег Олегович Прончатов.

«Латвия» закричала трубно, первобытно; взбивая воду в мыльную пену, пароход ожесточенно работал колесами, от ватерлинии до труб окутанный паром, дрожал, но не двигался: держал его на месте толстый трос, уходящий в темное, зеленое.

Директор Прончатов покусывал мундштук длинной папиросы, руки держал в карманах, ноги широко расставил. Гневная, изломанная морщина пересекла его лоб, когда по палубе парохода побежали, согнувшись, люди, громыхнув железом, провалились в машинное отделение. Шипел пар, стучали колеса, метался по берегу луч пароходного прожектора.

– "Латвия" – старая калоша! – сквозь зубы сказал Прончатов, хотя пароход год назад сошел со стапелей. – Старая калоша!

Словно могучий якорь, держал «Латвию» серебряный трос, на конце которого скрывался в далекой и загадочной темноте самый большой плот, который когда-либо проводил по сибирской реке буксир – двенадцать тысяч кубометров леса.

Невиданный, загадочный, долгожданный, скрывался в темноте плот.

На пароходе бежали уже в обратном направлении, выскочил из рубки маленький ростом капитан, что-то сделал на ходовом мостике, и «Латвия», утробно заворчав, вздрогнув, окончательно скрылась в густом серебряном паре. Надсадно, ожесточенно работала машина, тонкий комариный звук висел в воздухе, и инженер Прончатов поморщился от жалости к машине. «Давай, родная, давай!» – сердечно попросил он «Латвию», закрывая глаза. Прончатов ярко, словно наяву, видел гигантский плот – головку величиной с танцевальную площадку, пятисотметровую протяженность стонущих от нагрузки лежней, дощатый домик сплавщиков. Он видел, как, раскорячив ноги, почти лежа, ребята-сплавщики тянули грузы, опасно скользили по мокрому дереву.

– Сволочь! – выругался Прончатов, гневно глядя на пыльную в свете прожекторов реку. – Куда несет ее!

Майская Кеть действительно словно взбесилась: полноводная, в три раза шире обычного русла, река оголтелым стрежнем хватала пароход за днище, прилипала к бортам, словно мельничные колеса, пыталась вращать в обратном направлении пароходные плицы.

– Сволочь! Сволочь!

На «Латвии» колокольным перебором прогудели чьи-то шаги, пароход тонко, жалобно вскрикнул, и этот крик прозвучал как бы командой: пар рассеялся. Чистенькая, освещенная прожекторами «Латвия» словно выпрыгнула из ничего, показалась высокой, торжественно длинной, неожиданно похожая на город, лежащий в огнях под крылом самолета.

– Пошла! – шепнул директор Прончатов. «Латвия» отрывала от днища жадные лапы стрежня, вырывала из темени плот, схваченный течением двух рек – Кети и старицы Оби, которые сбивались возле крутого татарского берега. И вот что-то зазвучало торжественно, что-то благодатное со стеклянным звуком разрушилось и увиделось, что пароход медленно движется – наплывала вздыбленная рубка, проявлялись в цвете спасательные круги. Метр за метром проделывала «Латвия», и вдруг, как при появлении негатива, за кормой парохода в ярком свете прожекторов взошло золотистое полукружье плота, обрамленное серебряной полоской троса.

– Молодец, старая калоша!

Директор Прончатов вынул руки из карманов, достал пачку «Казбека», выбрав папиросу, обернулся к человеку, который тихонько стоял за спиной. Прончатов попросил прикурить, а когда спичка, вспыхнув, приблизилась, проговорил:

– Волнуешься, товарищ Огурцов? Руки дрожат!

– У тебя тоже! – насмешливо ответил главный механик. – Потому и попросил прикурить… У тебя зажигалка в кармане!

– Не знаю, не знаю… – туманно ответил Прончатов, снова поворачиваясь к «Латвии», которая уже приблизилась настолько, что читалось ее имя на спасательных кругах, различалось лицо человека маленького роста – капитана Валова.

«Латвия» приближалась: струился на серебряном буксире живой, широкий, нескончаемый плот, на головке которого стоял закованный с ног до головы в брезент бригадир сплавщиков Семка Безродный. Он сейчас отдыхал, так как через десять – пятнадцать минут ему предстояло зачалить плот за гигантские «мертвяки», спустить в узкую горловину запани. Около двенадцати тысяч тонн дерева, напряженного стрежнем, надо было остановить Семке Безродному, и он пока отдыхал, опершись на лом.

Двенадцатитысячетонный плот завели в гавань, закрепили; один за одним потухли прожектора, болиндер перестал позвякивать цепями; на землю окончательно опустилась дремучая, сырая ночь. Казалось, можно было достать рукой до кромки грязных облаков, проступивших в темноте, с реки потянуло холодом, неуютом. В каютах и на мостике «Латвии» тоже гасли огни; дверь в машинное отделение закрыли, и горячий отблеск топки уже не ложился на серый металл. «Латвия» медленно, лениво подходила к пирсу. Капитан Валов стоял на палубе, кутаясь в плащ, – маленький, сутулый, повязавший горло громоздким пуховым шарфом.

Директор Прончатов поежился, прикурив от собственной зажигалки шестую за час папиросу, пошел к обрезу пирса, где тускло горела", маленькая лампочка, однообразно покачиваясь, сидел закутанный в тулуп сторож. Прончатов молча остановился рядом, сунув руки в карманы, нахмурился, глядя, как «Латвия» притыкалась к пирсу. Сонный матрос закрепил на береговом кнехте чалку, не поздоровавшись с директором, лениво вернулся на пароход. Потом по металлической палубе прошли мягкие ревматические ноги, раздался простуженный кашель.

– Здравствуй, Олег Олегович! – сказал капитан Валов, сходя на пирс. – Здравствуй, Олег!

Они пожали друг другу руки, поглядели друг другу в лицо, неторопливо, разом повернулись к западу, где гигантским изогнутым удавом в километровой запани засыпал плот. Было темно, сумрачно, но капитан и директор видели плот, и они смотрели на него и молчали в тишине. Слышалось, как тихо и скучно зевая прошел по палубе первый помощник капитана Валька Чирков, как в машинном отделении кочегар стучал лопатой.

– Третий час! – сказал капитан, не глядя на часы. – Хорошо, пожалуй, управились…

– Хорошо! – отозвался Прончатов и спросил: – Что Вятская?

– Обыкновенно!

Теперь они не глядели друг на друга, думали о своем; совсем маленьким казался капитан рядом с директором Прончатовым, и молчал он грустно, тихо, по-стариковски вяло, совсем не так, как директор Прончатов. Как бы навечно застыв, сидела на директорской голове шляпа, чеканные спускались с плеч складки плаща.

– Борис Зиновеевич! – сказал Прончатов. – Похоже на то, что ты выполнил навигационный план!

– Да, – сказал капитан. – Одним рейсом. Тебя надо благодарить, Олег. Не плот – мечта!

– Не стоит, – ответил Прончатов. – Я хорошо знаю Вятскую протоку, Борис.

Капитан вздохнул, подняв голову, заглянул директору в глаза.

– Олег! – сказал капитан. – Мне нравится Семен Безродный!

В сырой тишине раздавались три звука: плеск волны, легкое, освобожденное от нагрузки прожекторов и болиндера пыхтение электростанций и постукивание далеких тяжелых сапог. Это шли к пирсу сплавщики.

– Что будешь делать, Олег? – спросил капитан.

– Его ждет милиция! – ответил Прончатов. – Я милиционера пока посадил в сторожку, но он здесь. Ты сказал Безродному?

– Нет. Не могу…

Сплавщики шли в ногу, но тяжело, волоча по дереву подковки сапог, запинаясь носками, ерничая коленями. Капитан и директор прислушались к шагам, услышали все, что было за ними: три бессонные ночи, три дождливых дня, пудовые грузы, жидкая похлебка из прошлогодней вяленой рыбы, Вятская протока, узкая горловина Богодуховского поворота. В тяжелой, отрешенной поступи сапог слышались изодранные в кровь руки, стонущие от напряжения спины, иссеченные ветром и дождем лица.

– Прости, Олег, – тоскливо сказал капитан. – Я лучше уйду.

– Не уходи, Борис! – попросил Прончатов. – Я хочу поблагодарить ребят при тебе.

Директор вдруг широко улыбнулся, лихим движением сбил шляпу на затылок, распахнул плащ. С ног до головы веселым стал Прончатов, громко засмеялся, прошелся по пирсу, разминая длинные, сильные ноги.

– Все-таки мы привели этот плот, черт возьми! – громко сказал Прончатов. – Слава нам, братцы!

Еще больше повеселел директор Прончатов, помолодел – серый плащ мягко струился с плеч, яркий галстук сверкал. Он шагнул навстречу четырем сплавщикам, с размаху обнял за плечи Семку Безродного.

– Здорово, Васька Буслаев! – пророкотал Прончатов. – Здорово; богатыри, черт бы вас побрал!

– Здравствуйте! – смущенно ответили сплавщики. – Здравствуйте, Олег Олегович, Едгар Иванович!

Крепки, мускулисты шахтеры – четверо сплавщиков были сильнее; широки в плечах водолазы – четверо были крупнее; мощными шеями славятся борцы – у четверых шеи казались стальными; открытыми, обветренными лицами гордятся рыбаки – у четверых лица потемнели, как кора старой сосны. Отборные ребята, четверо из трех тысяч, работающих в сплавконторе, стояли на пирсе, но и среди них богатырем выглядел Семка Безродный, закованный в брезентовые доспехи. На полголовы выше других, шире в плечах, веселее и моложе был он.

– Вот так… Так оно… – смущенный горячей встречей, бормотал Семка Безродный. – Приволокли плот… Привели, одним словом…

– Это дело, братцы, надо отметить! – весело сказал Прончатов. – Сам бог, братцы, велел!

Словно и не бывало городского, интеллигентного облика директора Прончатова: распустился и обвис узел галстука, некрасиво повис на широких плечах дорогой плащ, в молодой, непритязательной улыбке расплылись губы. Двадцатитрехлетний сплавщик Семка Безродный выглянул из распахнутого плаща директора Прончатова.

– Главный, а главный! – закричал Прончатов. – Выходь из тени! Читай, главный!

Из-за спины директора спокойненько вышел главный инженер сплавконторы, достал из кармана кожаного пальто бумажку, строго посмотрел на директора Прончатова, сдержанно улыбнулся капитану Валову, осклабился в сторону четырех сплавщиков.

– Вступление не стану читать! – сухо сказал он. – Сразу дело… Вот! «…Товарищей Безродного С. А., Семякина В. В., Горчакова Ю. П., Говорова В. С. премировать среднемесячной заработной платой!» Среднемесячной, понятно? Безродный С. А. получит, например, триста семьдесят два рубля шестнадцать копеек. Все!

Главный инженер запахнул кожаное пальто, оглушительно чихнув, неторопливо спрятался за спину директора Прончатова.

– Акимыч! – позвал Прончатов, смеясь над глазным инженером. – Появись, Акимыч!

Громко шурша брезентовым плащом, подошел сторож с одностволкой в руках, приставил ее по-военному к ноге, хрипло сказал:

– Кого прикажешь, Олег Олегович! Давешне я все сполнил!

– Покажи, Акимыч! – торжественно приказал Прончатов.

– Вот она! – деловито сказал сторож, торопливо кладя на доски пирса одностволку. – Вот она, родненькая!

Бормоча и суетясь руками, старик стал рыхлить и раскапывать свой огромный плащ – расстегивал крючки и пуговицы, развязывал веревочки и все бормотал-бормотал: «Да вот она, родненькая! Да здесь она, касатушка! Где ей еще быть!»

– Вот же она, родненькая! – громко сказал сторож. – Вот она!

Изогнувшись в спине, старик держал в руках блестевшую в свете лампочки четверть водки. Изумление, оторопь появились на лицах сплавщиков, один из них сделал невольный шаг вперед, но сторож опередил его.

– Тут такой фокус! – хлопотливо молвил он, ставя четверть на пирс. – Ее, родненькую, так не удержишь, так я сумку в приспособлении имею. Во, гляди, ребята, какая приспособления!

Под огромным плащом сторожа, на боку, висела холщовая сумка.

– Она себе спокойно висить и головой мне под мышку тычется! – радостно объяснил сторож. – Да ты мне бутыль в два раза боле дай, я ее снесу в тайности. Ты мне только бутыль дай! Дай мне только бутыль!

Шел четвертый час ночи, висело темное, сырое небо, затаился гигантской змеей в запани плот, туман бинтом прикасался к щекам людей, но сплавщики хохотали отчаянно. А когда они прохохотали, когда сумели унять себя, в тишине раздался сонный голос:

– Ты гляди-ка! У них целая четверть! Хитрюки!

Перегнувшись через поручни, смутно белея лицом, смотрел на пирс с «Латвии» первый помощник капитана Валька Чирков. Еще раз удивившись, он протер глаза, сразу проснулся и деловито сказал:

– Олег Олегович, чего же стоите! Идите в каюту, я разом закуску соображу.

– Ну нет! – решительно ответил Прончатов. – К твою каюту, бабский ты прихвостень, девкин ты гребешок, мы не пойдем. Мы будем пить водку в каюте славного капитана Бориса Зиновеевича Валова… Ты нас приглашаешь, Борис?

– Рад вам! – ответил капитан и повернулся к Вальке Чиркову: – Разбуди механика Уткина. Без него на «Латвии» водку не пьют.

В каюте жарко горели плафоны, люстры, струились кремовым шелком занавески, по зеленому линкрусту ползли экзотические цветы. В поролоновых креслах, на поролоновых диванах сидели речники и сплавщики, попирая кирзовыми сапогами пушистые ковры; висели над ними два любимых капитаном эстампа – черная девушка на фоне черного солнца и желтый японец на фоне желтого моря.

Речники, сплавщики, директор Прончатов и главный инженер выпили недавно по граненому стакану водки, краснолицые, отчаянно веселые, ждали, когда сторож-виночерпий разольет по второй. Старик щурился на стаканы, измерял стекло ногтем большого пальца, хмуро покачивал лохматой головой.

– Сто мало, полтораста много, лей по двести пятьдесят, – бормотал старик. – Ты с мое поживи, тогда водку без оплошки наливать будешь… Ты с мое поживи…

Хорошо было в капитанской каюте! Что граненый стакан водки речникам и сплавщикам – только чуточку покраснели, расстегнули верхние пуговицы глухих рубашек, вольно развалились в креслах и на диванах. Окрепли, налились силой руки ребят, повеселели красные от бессонницы глаза, в ноющих поясницах волнообразно перекатывалось тепло.

– Как в аптеке! – сам себя похвалил старик сторож, но предостерегающе поднял руку. – Погоди, парни, пить!

Старик начал хлопотливо готовить закуску: клал на толстые ломти хлеба толстые куски колбасы и ветчины, резал сало, соленые огурцы, сдирал кожу с жемчужной вяленой стерляди. Сторож делал все это, а сплавщики и речники внимательно, напряженно, словно происходило самое главное, нужное, смотрели на руки старика. Пощелкивала батареями водяного отопления теплая тишина, полная ожидания радостного, необходимого, всем приятного. Стараясь сдерживать беспричинную улыбку, сдвигал на переносице крупные брови Семка Безродный.

– Ну, теперя выпивайте! – ожесточенно сказал старик. – Я по причине нахождения на посту службы не могу, а вы, ребята, выпивайте.

Громадные ладони, протянувшись, накрыли стаканы, бережно подняли их, неторопливо понесли ко ртам. По сибирским традициям все делалось чинно, обстоятельно, без спешки; ребята старательно показывали равнодушие к водке, к закуске.

– Погоди, ребята! – вдруг попросил Прончатов. – Один момент! – Он внимательно посмотрел на стакан, покачал головой. – Не люблю телячьи нежности, но мне хочется выпить за Семку! За него, братцы!

Прончатов подошел к Безродному, негромко прикоснулся стаканом к Семкиному стакану, спокойно продолжил:

– За твою удачу, Семка!

Гости капитанской каюты опять медленно поднесли стаканы ко ртам, но снова не выпили: хлопотливо вскочив, старик сторож схватил рюмку, торопливо налил в нее немного водки, повернулся к директору.

– Ты, Олег Олегович, хуть меня свольняй с работы, но за Семку и я должен выпить! – сказал он. – По такому случаю должен каждый выпить! Будь здоров, Семен сын Алексей! – вдруг по-фельдфебельски закричал сторож. – Ура! Ура!

Сплавщики выпили, покрякав для порядку, наклонились над столом. Ели они опрятно, беззвучно, деликатно прикрыв ладонями рты. Уютно, радостно, тепло было в капитанской каюте; переполняла ее радость тесной дружбы, взаимоприязнь людей, живущих семь месяцев в году одной семьей, простота отношений, свойственная сибирякам.

– Из Семки ловкий плотовщик вышел! – негромко сказал старший по возрасту сплавщик. – Борис Зиновеевич еще на «Смелом» бегал, когда я приметил, что из Семки толк будет. Ну-ка, думаю, пригребу его в бригаду, а он вот что… Сам в бригадиры вышел! Ты его мальчонкой должен помнить, Борис Зиновеевич! Помнишь, поди?

– Помню! – негромко ответил капитан. – Семен с Яромой работал!

– Во-воо! Ловкость в Семке есть, душу дерева чувствоват, реку понимат… Ежели ему еще строгого ума набраться, то и на мастера пойдет…

– Чего мне делать в мастерах! – по-прежнему смущенный происходящим, ответил Семка Безродный. – Меня и на бригадиры-то еле вытащили… А ты говоришь, в мастера! Зачем в мастера…

Совсем смутившись, Семка отрешенно махнул рукой, потупился. Обилие света, внимание товарищей, влюбленный взгляд Прончатова – все это было неожиданным для Семки Безродного. Он краснел, запинался в словах, чувствовал себя не в своей тарелке, и, поглядев на него, Прончатов усмехнулся. Ведь это был тот самый Семка Безродный, который провел по Вятской протоке плот, в прошлом году одним ударом разрушил залом на молевом сплаве, один отбился от трех уголовников в грандиозной драке. Да, это был тот самый Семка Безродный, и директор Прончатов, еще раз поглядев на него, стиснул зубы. На глазах веселых, чуточку хмельных сплавщиков и речников директор снова превращался в сорокалетнего властного и жестковатого человека. Вот стек румянец с лица, затвердел подбородок. У Прончатова не было времени глядеть по сторонам, но он все-таки заметил, как в черных глазах капитана Валова плеснулась боль.

– Водку выпили, бутерброды съели! – резко сказал Прончатов. – Теперь и за дело… Борис Зиновеевич, ты не попросишь своих ребят выйти?

– Вы свободны, – сказал речникам капитан Валов.

Речники вышли, и директор Прончатов холодно оглядел сплавщиков – всех, по одному, но остановился на Семке Безродном.

– В сторожке Акимыча сидят милиционер и потерпевший, – сказал Прончатов. – Ты кого избил за день до ухода в рейс, Безродный? Смотри в глаза! Отвечай!

Отвернувшись, сжался в комочек капитан Валов, удивленно молчали сплавщики, кряхтел и слезливо моргал старик сторож. И все они медленно поворачивались к Семке Безродному, который, посерев глазами, неверующе, словно отыскивая смысл непонятной шутки, молча смотрел на директора Прончатова.

– Отвечай!

Директор наклонился к Семке, схватив его рукой за плечо, глянул прямо в расширившиеся зрачки и увидел, что молодой сплавщик бледнеет, хотя бледности было трудно пробиться сквозь бурый загар и шелушащуюся, обветренную кожу. Безродный медленно отклонился от Прончатова, зажмурившись, слепо провел пальцами по лицу.

– Кто бил? – хрипло ответил Безродный. – Никого я не бил…

– Исчезал лихой сплавщик Семка Безродный – суживался в плечах, уменьшался в росте, тупело лицо, гасли молодые глаза.

– Лжешь, Безродный! – тихо сказал Прончатов. – Смотри на меня, говори правду…

Прончатов уже понимал, что Безродный не помнит того вечера, когда возле поселкового клуба произошли трагические события: все застилал пьяный туман. Прончатов выпрямился, зябко поежившись, безнадежным голосом спросил:

– Ты сколько выпил в позапрошлый четверг, Безродный?

Слова падали в пустоту; продолжал сжиматься в комочек Безродный, в глазах которого вдруг мелькнуло осмысленное, но тут же погасло: нет, не пробивался Семка через страшную мешанину пьяных воспоминаний. Болезненно скривившись, он прижался затылком к стене, загородился ладонью от яркого света, который бил прямо в глаза.

– Ничего не помню, – прошептал он.

Прончатов сделал такое движение, словно хотел ответить, но слов не нашлось, и он нервно покривил шею. Как хорошо было жить всего десять минут назад! Пароход «Латвия», большегрузный плот, славная улыбка капитана Валова, ярко освещенная каюта. – Так, хорошо! – отчетливо произнес Прончатов, отступая от сплавщика. – Сейчас Акимыч позовет милиционера и потерпевшего. Будет произведено опознание…

Зябкий, тонкий лучик надежды оставался у Прончатова: чудо должно было произойти, чтобы Безродный не ушел в ночь из каюты, но Прончатов цеплялся за возможность чуда.

– Сидите смирно! – сердито прикрикнул он на сплавщиков. – Сидите смирно!

Первым – в форме и поскрипывающих сапогах – в каюту вошел Закон в облике молодого, розовоскулого милиционера. Он лихо козырнул золотой форме капитана Валова, подумав, козырнул и костюму директора Прончатова, затем, щелкнув каблуками, остановился в трех метрах "от порога. Оттопыривалась кобура с пистолетом, тускло мерцали ремни, смотрел в потолок курносый независимый нос милиционера. Нос уловил запахи свежего хлеба и спиртного, колбасы и сала, но повел себя гордо – отвернулся к двери. Парень еще раз щелкнул каблуками и простуженно прохрипел:

– Потерпевший, прошу взойтить и произвести опознание. Ну, заходь, потерпевший!

В каюту вошло Несчастье, принявшее на этот раз облик молодого, худощавого человека с перевязанной рукой и забинтованным лбом. Несчастье в помещение вошло робко, оказавшись на ярком свету, окончательно стушевалось, но милиционер четко подшагал к потерпевшему, взяв его за руку, вывел на середину каюты.

– Пострадавший, производите опознание!

Несчастье пятнами покраснело; оно смущенно оглядывало сплавщиков – кособоко висела рука потерпевшего, заточенная в деревянные лубки, толстая повязка стягивала лоб, но не было на лице Несчастья ни жалобы, ни злости, ни мстительной ненависти. Одного хотел этот маленький человек: бежать из каюты, не глядеть на сплавщиков, не опознавать того, кто должен был пойти под суд.

– Производите опознание, потерпевший! – строго приказал милиционер. – Производите, производите опознание!

Взгляд растерянного Несчастья медленно приближался к Семке Безродному, но все уже понимали, что потерпевший узнал сплавщика в ту самую секунду, как вошел в каюту, и теперь только тянул время, страдая и мучаясь. И не было разницы в выражении лиц Семки Безродного и маленького избитого человека – одно и то же мучение лежало на них. Прончатов стоял неподвижно. Боковым взглядом он видел напряженно вытянутые фигуры сплавщиков, чувствовал всю доброту и все страдания потерпевшего, понимал суровость курносого носа.

– Потерпевший, я последний раз предлагаю…

Милиционер не договорил, так как потерпевший натолкнулся взглядом на Семку Безродного. Сплавщик начал медленно выпрямляться, и осмысленное, четкое воспоминание отразилось в его глазах: снова поумнели, налились мыслью, хотя страх плескался в зрачках.

– Потерпевший, – вдруг спокойно сказал милиционер, – вы будете привлечены к ответственности за клевету, если не произведете опознание.

Прончатову стало холодно. Молодой, розовоскулый милиционер был младшим сыном старика Нехамова. Несколько дней назад Прончатов, встретив его на улице, подивился тому, что плохо, медленно растет Петька Нехамов – как был заморышем, так и остался. А вот сейчас Петька казался великаном и нос у него не был смешным.

– Потерпевший…

Глаза человека с перевязанной рукой встретились с глазами Семена Безродного, и в каюте сделалось совсем тихо: не дыша сидели сплавщики, горько опустив голову, застыл капитан Валов, и только один звук оставался живым – тонко и мелодично позванивали стеклянные висюльки на люстре.

– Он, – тихо сказал потерпевший. – Он сильно пьяный был, очень сильно пьяный…

Директор Прончатов медленно прошел по каюте, сел в кресло, сжал темными пальцами лоб, и в тишине вдруг услышалось, что на руке Прончатова ясно, словно одним золотом, постукивает дорогой хронометр.

– Вы арестованы, гражданин Безродный! – сказал милиционер и тяжело громыхнул сапогами. – Прошу следовать!

Семка Безродный поднялся. Встал он во весь рост, достав головой до потолка, переступил с ноги на ногу. Потом на лице сплавщика появилась смущенная, непонятная улыбка.

– Это, значит, я за вторым плотом не пойду? – спросил он. – Без меня его будете брать? – Семкины глаза побелели, лицо осунулось, губы натянулись, обескровленные. – Прости, Олег Олегович! – прошептал он. – Ребята!

Безродный осторожно пошел по блестящему линолеуму, миновав Прончатова, беспомощно улыбнулся. Затем загрохотали сапоги, электрический свет отразился в козырьке фуражки, небольшая фигура милиционера надвинулась на Безродного и закрыла его.

– Ребята! – стоя уже у дверей, сказал Безродный. – Ребята!

Громко бренчали висюльки на хрустальной люстр? Это Семка Безродный, выходя из каюты, потряс ее тяжелыми шагами. Когда же люстра успокоилась, директор Прончатов поднялся, неслышно подошел к столу, оперся на него обеими руками. Он молчал долго, наверное с минуту, потом тихо сказал:

– Вот и нет у нас Семки Безродного!

Он медленно повертывался к сплавщикам. Посмотрел в глаза одному, другому, третьему, затем сурово сжал губы.

– Надо уметь пить водку! – сказал Прончатов. Он усмехнулся и погрозил пальцем. – Надо уметь пить водку!

Вернувшись из будущего в настоящее Олега Прончтова, автор напоминает, что главный инженер Тагарской сплавной конторы был оставлен им на борту лебедка Мерзлякова в кругу друзей и соратников. Прончатов стоял возле…