Онлайн чтение книги Сказки
47. Сказка про можжевельник

Было это давным-давно, лет тому, пожалуй, две тысячи назад. Жил-был на свете богач; была у него красивая, добрая жена, и они крепко любили друг друга, но детей у них не было, а им очень хотелось их иметь; и долго молилась жена день и ночь, но детей у них всё не было и не было.

А находился перед их домом двор, и рос в том дворе можжевельник. Однажды зимой стояла женщина под тем деревом и чистила яблоко, и когда она чистила яблоко, порезала себе палец, и капнула кровь на снег.

– Ах, – сказала женщина, глубоко вздохнув; и когда увидела кровь, стало ей так печально. – Ох, если бы родился у меня ребёнок, румяный, как кровь, и белый, как снег!

Только она это вымолвила, и стало ей так весело, радостно на душе: показалось ей, что из этого что-нибудь должно выйти. Пошла она домой; и вот прошёл с той поры месяц – и растаял снег; прошло два месяца – и всё зазеленело; а прошло три месяца – и появились на земле цветы; прошло четыре месяца – вошли деревья в сок, выросли, переплелись между собой зелёные ветки и запели на них птички; и звенел весь лес, и опадали с деревьев цветы; а прошёл пятый месяц – и стояла однажды женщина под можжевельником, и шёл от дерева такой приятный запах, что сердце у ней забилось от радости. Она упала на колени и не могла успокоиться. А когда прошёл шестой месяц, сделались плоды большие и сочные, и она стала спокойней; а на седьмом месяце дотронулась она до можжевёловых ягод, и ей стало завидно, и она пригорюнилась и заболела; прошёл восьмой месяц, позвала она своего мужа, заплакала и сказала:

– Если я умру, похорони меня под этим можжевельником.

Потом она стала спокойней и была радостной, пока не прошёл девятый месяц; и вот родила она ребёнка, и был он белый, как снег, и румяный, как кровь; увидала она его и так обрадовалась, что от радости померла.

Похоронил её муж под можжевельником и сильно-сильно заплакал. Но прошло время, и мало-помалу он успокоился, и хотя иной раз, бывало, и всплакнёт, но всё-таки сдерживался; а прошло ещё некоторое время, и он взял себе в дом другую жену.

Родилась от второй жены у него дочка, а ребёнок от первой жены был мальчик, румяный, как кровь, и белый, как снег. Посмотрит, бывало, жена на свою дочку – и видно, что так уж она её любит; а взглянет на маленького мальчика – и точно кто по сердцу её полоснёт; казалось ей, будто стоит он ей поперёк дороги, и она всегда думала, как бы это сделать так, чтоб всё добро досталось её дочке.

И внушил злой дух мачехе, чтобы возненавидела она маленького мальчика; стала она его толкать, била его по чём ни попало и щипала. И бедный ребёнок находился всегда в страхе; когда он приходил из школы, то не было у него ни одного часу спокойного.

Вот вышла раз мачеха из кладовой, а подошла к ней в это время маленькая дочка и говорит:

– Мама, дай мне яблочко.

– Ладно, дитятко, – сказала женщина и достала ей из сундука красивое яблоко. А была на том сундуке большая, тяжёлая крышка с большим острым железным замком.

– Мама, – говорит маленькая дочка, – а для братца разве нельзя взять яблоко?

Разозлилась тогда женщина и сказала:

– Можно, когда он из школы вернётся.

Вот увидела женщина из окошка, что мальчик домой возвращается, – и точно злой дух вселился в неё. Она отобрала у дочки яблоко и сказала:

– Яблоко достанется не тебе, а брату.

Бросила она яблоко в сундук и заперла его; а как раз в это время вошёл маленький мальчик; и внушил мачехе злой дух ласково к нему обратиться:

– Сыночек, может ты яблочко хочешь? – и косо на него посмотрела.

– Мама, – сказал маленький мальчик, – о-о, какое у тебя страшное лицо! Да, дай мне яблочко.

И пришло мачехе в голову, что надо ему сказать так:

– Пойдём со мной, – и она подняла крышку сундука, – выбери себе отсюда одно яблочко.

Но только маленький мальчик нагнулся к сундуку, как злой дух подтолкнул мачеху: бац! – и захлопнула она крышку, и отлетела голова и упала между красными яблоками. Испугалась мачеха и подумала: «Что же мне теперь делать?» Она поднялась в свою комнату, подошла к шкафу, достала из нижнего ящика свой белый платок, потом приставила голову мальчика к шее и так обвязала её платком, что ничего не было видно; посадила затем мальчика у двери на стуле и сунула ему в руку яблоко.

Вскоре пришла Марленикен к своей матери на кухню, та стояла у печки, и была перед ней на плите кастрюля с горячей водой, и она всё время её помешивала.

– Матушка, – сказала Марленикен, – а братец сидит у двери, и такой он бледный-бледный, и яблочко у него в руке. Я попросила его дать мне яблочко, а он мне ничего не ответил, и стало мне так страшно.

– А ты ступай туда опять, – сказала мать, – если он тебе не ответит, ты ударь его по уху.

Пошла Марленикен и говорит:

– Братец, дай мне яблочко.

А он молчит, ничего не говорит. И ударила она его по уху, и покатилась голова наземь. Испугалась девочка, стала плакать и кричать; побежала к матери и говорит:

– Ох, матушка, я отбила брату голову! – и она плакала, плакала, и никак нельзя было её утешить.

– Марленикен, – сказала мать, – что ж ты наделала?! Но смотри, молчи, чтоб никто не узнал об этом, теперь ничего уже не поделаешь, мы его в супе сварим.

Взяла мать маленького мальчика, порубила его на куски, положила их в кастрюлю и сварила в супе. А Марленикен тут же рядом стояла и плакала, плакала, и все её слёзы падали в кастрюлю, так что и соли не надо было класть.

Пришёл домой отец, сел за стол и говорит:

– А где сын?

И принесла тогда мать большую-пребольшую кастрюлю с чёрной похлёбкой, а Марленикен всё плачет, никак не может от слёз удержаться. А отец опять спрашивает:

– Где же мой сын?

– Ах, да он ушёл, – отвечает мать, – к матушке нашего двоюродного дедушки; ему захотелось там немного погостить.

– И чего это ему там понадобилось? Даже со мной не попрощался!

– О, ему так хотелось туда пойти, и он отпросился у меня на шесть недель; ведь там ему будет хорошо.

– Эх, – сказал муж, – а мне чего-то так грустно; нехорошо, что он ушёл, со мной даже не попрощавшись.

Принялся он за еду и говорит:

– Марленикен, о чём ты плачешь? Братец ведь скоро вернётся.

– Ах, жена, – говорит он, – какая у тебя вкусная похлёбка! Положи-ка мне ещё. – И чем больше он ел, тем больше хотелось ему есть.

Вот он и говорит:

– Наложи-ка мне побольше, зачем оставлять, пусть она вся мне достанется.

И он ел и ел, а кости под стол бросал, пока всё не поел. А Марленикен подошла к своему комоду, достала из нижнего ящика свой самый лучший шёлковый платок, собрала под столом все косточки, сложила и завязала их в шёлковый платок, вынесла их из дому и залилась горькими слезами. Положила она косточки под можжевельником на зелёную траву; и только она их там положила, как стало ей вдруг так легко, и она перестала плакать.

И начал можжевельник покачиваться, стали ветки на нём то раздвигаться, то опять сходиться, будто кто радовался и размахивал рукой. И спустилось в это время с дерева облако, и в облаке будто пламя вспыхнуло. Вылетела из пламени красивая птица и так прекрасно запела, взлетела высоко-высоко на воздух, а когда она улетела, стал можжевельник такой же, как был прежде, а платок с костями исчез.

Стало Марленикен так легко и приятно, будто брат её жив. Пошла она, радостная и весёлая, домой, села за стол и начала есть. А птица улетела и села на крышу дома к одному золотых дел мастеру и запела:

А золотых дел мастер сидел в это время в своей мастерской и делал золотую цепь; услыхал он птицу, что сидела у него на крыше и пела, и показалось это ему таким прекрасным. Он встал, но у порога потерял туфлю. Вышел он так на улицу, в одной туфле и в одном чулке; был на нём рабочий передник, и держал он в руке золотую цепь, а в другой щипцы. А солнце на улице светило так ярко. Подошёл он поближе, остановился и стал разглядывать птицу.

– Птица, – сказал он, – как ты хорошо поёшь! Спой мне ещё раз свою песенку.

– Нет, – говорит птица, – дважды петь я не стану. Дай мне золотую цепь, тогда я спою тебе ещё.

– Что ж, – сказал золотых дел мастер, – возьми себе золотую цепь и спой мне ещё раз.

Подлетела птица, схватила правой ногой золотую цепь, уселась перед золотых дел мастером и запела:

Полетела потом птица к одному сапожнику, уселась к нему на крышу и запела:

Услыхал это сапожник, вышел на порог в своей безрукавке, глянул на крышу, прикрыл от солнца глаза рукой, чтоб не ослепнуть, и говорит:

– Птица, как ты прекрасно поёшь! – И он крикнул через порог: – Жена, а ну выйди-ка сюда на минутку, тут вот птица, посмотри на неё, как она прекрасно умеет петь.

Позвал он дочь, детей, подмастерьев, слугу и работницу, и все вышли на улицу и начали разглядывать птицу, какая она красивая, какие у неё ярко-красные и зелёные перья, а шея вся будто золотая, глаза у неё как звёзды сверкают.

– Птица, – сказал сапожник, – спой мне ещё раз эту песенку.

– Нет, – говорит птица, – дважды петь я не стану, ты должен мне за это что-нибудь подарить.

– Жена, – говорит сапожник, – ступай к моему столику, стоит там на верхней полке пара красных башмаков; принеси-ка мне их сюда.

Пошла жена, принесла башмаки.

– Послушай, птица, – говорит сапожник, – спой мне ещё разок эту самую песенку.

Подлетела птица, схватила в коготь левой ноги башмаки, взлетела опять на крышу и запела:

Пропела она это и улетела; и держала она в правом когте золотую цепь, а в левом башмаки, и полетела она с ними на мельницу. А мельница стучала: тип-топ, тип-топ, тип-топ! И сидело у мельницы двадцать подручных, они обтёсывали жёрнов и постукивали: гик-гак, гик-гак, гик-гак! И ходила мельница: тип-топ, тип-топ, тип-топ!

Вот уселась птица на липу, что росла перед мельницей, и запела:

и бросил работу один из подручных,

и бросило работать ещё двое работников, а как услышали они:

бросило работу ещё четверо.

Продолжало теперь обтёсывать жёрнов всего восемь работников,

а потом и пять,

и остался тогда работать всего лишь один. Только расслышал он последние слова:

бросил работу и последний работник.

– Птица, – сказал он, – как ты прекрасно поёшь! Дай и мне эту песню послушать, спой мне ещё разок.

– Нет, – ответила птица, – дважды петь я даром не буду, дай мне мельничный жёрнов, и я спою тебе ещё раз.

– Ладно, коль споёшь нам всем, – сказал он, – то ты его получишь.

– Да, – сказали и остальные, – если она споёт нам ещё раз, то получит жёрнов.

И вот птица слетела вниз. Взялись тогда все двадцать работников за жёрнов вместе с птицей-свиристелью и стали подымать камень: гу-ух, гу-ух, гу-ух!

Просунула птица шею в отверстие жёрнова, надела его на себя, словно воротник, взлетела опять на дерево и запела:

Пропела она это и взмахнула крыльями; и была у ней в правом когте цепь золотая, в левом – башмаки, а на шее – мельничный жёрнов, и полетела она далеко-далеко к дому своего отца.

А в комнате за столом сидели в то время отец и мать и Марленикен. И вот говорит отец:

– Ах, как стало мне теперь легко на душе!

– Нет, – сказала мать, – а мне так страшно, будто большая гроза надвигается.

А Марленикен сидит и всё плачет да плачет.

Прилетела птица и села на крышу.

– Ах, – говорит отец, – мне так радостно и весело, и солнце-то вон как ярко светит; кажется, будто я должен скоро увидеть своего старого друга.

– Нет, – говорит жена, – а мне так страшно, что зуб на зуб не попадает, будто огонь проходит у меня по жилам. – И она распустила пошире свой лифчик. А Марленикен сидит в углу и плачет, платком закрыла глаза, и стал от слёз весь платок мокрый.

А птица села на можжевельник и запела:

Услыхала это мать, закрыла глаза и глядеть не хочет, и слушать не хочет, и точно большой ураган зашумел у неё в ушах, загорелись у неё глаза, словно молнии в них засверкали.

– Ах, матушка, – сказал муж, – прилетела к нам такая красивая птица, и как она прекрасно поёт, а солнце-то светит так ярко и блестит на верхушках крыш!

И склонила Марленикен голову на колени, перестала плакать, а отец и говорит:

– Выйду-ка я да разгляжу птицу поближе.

– Ах, не уходи, – говорит жена, – мне кажется, будто весь дом дрожит и пламенем охвачен.

Но отец вышел во двор, и птица запела:

И сбросила вдруг птица золотую цепь, и упала она отцу прямо на шею, и пришлась ему как раз впору. Вошёл он в дом и говорит:

– Посмотри-ка, что за чудесная птица, она подарила мне такую красивую золотую цепь; а какая сама птица на вид прекрасная!

Стало тут жене совсем уже страшно, начала она ходить по комнате взад и вперёд, и упал у неё с головы чепец.

А птица запела опять:

– Ах, лучше бы мне сквозь землю провалиться, да не слышать этого.

И повалилась жена наземь.

– Ах, – говорит Марленикен, – пойду-ка я посмотрю, не подарит ли и мне птица что-нибудь.

И она вышла из комнаты.

И сбросила ей птица башмаки.

И вот стало Марленикен так легко и радостно. Надела она новые красные башмаки и начала в них плясать и прыгать.

– Ах, – сказала она, – мне было так грустно, когда я отсюда выходила, а теперь мне так легко. Что за чудесная птица! Подарила мне красные башмаки.

– Нет, – говорит мать; тут она вскочила, и поднялись у ней волосы дыбом, будто огненные языки, – а мне вот кажется, будто настал конец свету. Выйти мне, что ли, из комнаты, – может, мне полегчает.

И только вышла она за дверь – бух! – сбросила птица ей на голову мельничный жёрнов, – и всю её разможжило. Услыхали это отец и Марленикен и вышли из комнаты; и поднялся на том месте пар, пламя и огненные языки, а когда всё это исчезло, видят они – стоит перед ними на том самом месте маленький братец. Он взял отца и Марленикен за руку, и были они все трое так рады и счастливы, вошли в дом, уселись за стол и начали вместе обедать.