Онлайн чтение книги Собиратели трав
ОН НЕ УМЕЛ СЧИТАТЬ ДЕНЬГИ

До Хок-ро еще весною занял один из пустующих домов на Камароне. Он облюбовал себе тот, что был поближе к морю и подальше от города. С тех пор как у старика украли деньги, он не боялся жить один, не боялся грабителей. Теперь лето, живая душа может просуществовать где угодно, была бы пища. Раза два в неделю навещала старика Масико, добрая женщина, для которой он собирал морскую капусту, приносила ему еду. На Камароне старик думал прожить до холодов, а зимою, может быть, его снова пустит к себе старик Ю, лесоруб. Своего угла сейчас у До Хок-ро не было, потому что дворницкую хибарку его снесли и велели перебираться в общежитие, к парням, но там старик не стал жить и зиму пересидел у доброго лесоруба. Теперь же ко всему До Хок-ро бросил свою работу дворника и остался совсем без дела, как вольный воробей.

Когда До Хок-ро идет по городу, все смеются над ним. Смеялись и раньте, но тогда у него был заветный мешочек, куда он клал все деньги, которые платили ему за то, что он подметал двор шахтовой конторы. Каждую бумажку он сворачивал много раз, до величины ногтя, и такими свернутыми бумажками мешочек уже был набит туго. И глупые люди могли смеяться, смеяться сколько угодно — До Хок-ро шел себе, ни на кого не глядя, он-то сам знал себе цену. Раз старик даже бросился с кулаками на одного мальчишку, который повернул на нем кепку козырьком назад. Рыжеголовый сопливый мальчишка вскрикнул и вырвался из его рук, а До Хок-ро, разойдясь, кричал ему вслед и сердито топал ногами. Так бы и жил старик до сих пор, уверенный в себе и богатый, но в книге судеб, видно, записан несчастливым До Хок-ро.

Начальнику Шину понадобились деньги. Начальник мог занять у любого из шахтеров, стоявших вокруг, но обратился именно к До Хок-ро. Все засмеялись, они-то знали, что старик съедает остатки их обеда в шахтовой столовой. Люди думали, конечно, что это он по бедности. И пускай бы думали так, но тут его словно шилом ткнули в задницу — рассердился, что начальник смеется над ним. И на глазах у всех До Хок-ро отвернулся к стене, расстегнул штаны и вытянул свой брезентовый мешочек, висевший на веревочке. Веревочка эта была крепко обвязана вокруг пояса старика.

Вспоминая о своей глупости, До Хок-ро больно дергал себя за ухо, мотал головой и крепко жмурился. Ну что он приобрел, поддавшись минутной гордыне? Ничего. А что потерял? Все потерял, что скопил за долгие годы. Всего минуту продолжалось его торжество, глупое, ребячье торжество. Толстый начальник смотрел с таким лицом, будто во рту держал горячую картофелину, остальные вокруг все примолкли. До Хок-ро развернул зеленую бумажку, протянул Шину и сказал: «Вот… Если надо, берите еще». С этого дня и пошла слава До Хок-ро.

Холостяки лесорубы стали приглашать его на свои пирушки, хотя он и гроша не добавлял в общую кучу. Старик Ю пустил его к себе, когда будку во дворе конторы, где жил До Хок-ро, поломали. Лесорубы сами были народ денежный, и они уважали До Хок-ро, ценили его серьезное отношение к жизни. Давным-давно, еще при японцах, они все, завербованные в Корее, приехали на Сахалин, чтобы заработать и с деньгами вернуться домой, но с тех пор застряли здесь и постепенно утратили связь со своими семьями: ведь было две войны в Корее, считая с сорок пятого года, эти войны и разметали семьи лесорубов. И теперь деньги были тем единственным, что сохранила для них судьба взамен неудавшейся жизни.

Эти шутники лесорубы, как-то сговорившись, решили женить До Хок-ро. Однажды вечером они привели к нему самую известную женщину города, прозванную среди холостяков Цветочным Горшком. Эта женщина, нечистая и толстая, навалилась тяжко и все щекотала До Хок-ро. Она теребила старика и рукою тянулась к его деньгам, а он отталкивал эту руку и так смеялся, что весь взмок и даже во лбу у него заломило от смеха. Он объяснил ей, что хочет на двор, а сам вышел из дома, убежал и ночевал в сарае пожарной охраны и три дня потом не приходил к старику Ю. До Хок-ро знал, что эта женщина побывала в женах почти у каждого лесоруба и очень разбогатела. Но своих денег он не хотел тратить на нее, женщин ему не нужно было, ибо он никогда не знал их тайны. Беда пришла с другой стороны.

Битька Бурсой, пожарник, был человек беспокойный, добрый и шумный. В столовой он не раз сажал рядом с собой До Хок-ро и угощал мясом, за которое платил свои деньги. Он много и громко говорил, хлопая старика по спине тяжелой рукой, близко придвигая к нему лицо. А порою он, смолкнув; наливал полстакана водки и подавал До Хокро. Старик водку выпивал, она давала ему какую-то необыкновенную силу. И тогда До Хок-ро чувствовал, что он тоже веселый человек, веселее, пожалуй, всех. И он принимался петь песни и плясать. А вокруг него тоже начинали веселиться — в столовой ли, на улице, — и это было хорошо. Однажды Витька налил ему полный стакан. Старик испугался сначала, столько он никогда не выпивал разом, но Витька ухватил его за плечо, стал трясти, уговаривать, совать стакан под нос, — тогда, зажмурившись, До Хок-ро выпил. Потом он, кажется, выпил еще сколько-то, а после что было, уже не помнил. Очнулся он на земле, за конюшней. Штаны его были расстегнуты, мешочек с деньгами исчез — кто-то срезал его с веревки. И, схватившись за эту веревку, До Хок-ро заплакал. Он просидел за конюшней до глубокой ночи. А на другой день он встретил Витьку, и тот первым подошел к нему и хлопнул рукой по плечу.

До Хок-ро отстранился и, строго глядя ему в колени, сказал: «Деньги дай». Витька вылупил глаза, стал кричать, махать руками, а потом разорвал на себе рубаху и стал кулаком бухать по голой своей груди, словно вознамерившись пробить ее рукою. Плюнув на Витьку, До Хок-ро пошел жаловаться начальнику Шину. Тот выслушал и сначала заинтересовался.

— Сколько было денег? — спросил он.

— Много, учитель, — ответил До Хок-ро.

— Ну, сколько примерно? — опять спросил Шин. Он важно глядел в потолок.

— Очень много…

— Послушай, Хок-ро, — проговорил неторопливо начальник и толкнул стол круглым животом, — мне жалко тебя. Но если ты не скажешь, сколько было денег, то как я напишу бумагу в милицию?

— Я восемь лет не покупал себе еды. Свой уголь, что шахта выдает, я продавал другим. Для себя я только два раза покупал резиновые сапоги, — объяснял До Хок-ро, утирая рукою под носом, куда сбегали слезы из глаз. Он стоял перед столом, маленький, сгорбленный, ростом не выше сидящего на стуле начальника.

Шин строго прикрыл глаза. Он выдохнул шумно воздух.

— Ты человек необразованный, ты даже не член моего профсоюза, — задумчиво проговорил он, не открывая глаз. — И хорошо, что так, а то бы я тебе показал…

У До Хок-ро от стыда кончились слезы. Он молчал. Он так и не вступил в профсоюз, потому что туда, говорят, надо платить.

— Какой дурак хранит все деньги при себе! — закричал вдруг начальник.

— Так мне их вернут, учитель? — спросил До Хокро, низко кланяясь, хотя Шин не мог видеть этого — он сидел с закрытыми глазами, положив оба своих кулака на край стола.

— Деньги надо в сберегательной кассе держать, — усталым голосом, будто во сне, проговорил Шин.

— Я не знал, где эта контора находится, — начал оправдываться До Хок-ро, продолжая кланяться.

Но начальник не отвечал. Он дремал. Он имел за свою жизнь трех или четырех жен. Сейчас его женой была Лариса, учительница, моложе Шина на двадцать лет. Она не хотела больше жить с ним, грозилась уйти. За многоженство Шина вскоре и уволили. Он уехал на материк с новой женой — четвертой или пятой. Но пока что он сидел в своем кабинете за столом и спал. И снилось ему, что он начальник Шин, а жена у него Лариса, учительница. Очнувшись не скоро, он никого перед собою не увидел — старик ушел уже, и о его деле Шин тут же позабыл. Его одолевали алименты, геморрой и молодая жена.

До Хок-ро еще раз было пришел к нему, но в кабинете шло собрание. Шин произносил неторопливую речь перед притихшими шахтерами-корейцами. Старик заглянул в дверь, на него замахали, он ушел. Шин встретил его как-то на улице и спросил, почему тот не заходит к нему по своему делу. До Хок-ро ничего не ответил ему, прошел мимо. Начальник удивленно и гневно смотрел вслед. Он не знал, что До Хок-ро уже перестал подметать двор шахтовой конторы и ушел жить на Камарон. Старик стал собирать для Масико морскую капусту, ловить раковины и улиток на отмели.

Сначала старику было страшно на Камароне по ночам — море шумело, выл ветер, песок сыпался через подоконник. Но До Хок-ро слепил из старых кирпичей печку, нашел жестяные трубы на свалке, вывел через окно наружу — и жить стало приятнее. А вскоре появился на Камароне этот незнакомец, и он доставил много хлопот старику и Масико, но никакого зла или обиды они от него не знали. Это был тихий, больной русский человек, за все время До Хок-ро не перемолвился с ним и десятком слов. Странными глазами смотрел он вокруг себя — на море, на сопки, на старика и Масико, на песок возле своих ног, — на все смотрел одним и тем же долгим грустным взглядом. Словно пытался что-то понять и сам знал, что ничего уж не поймет. Он сначала курил, вытягивая папиросы из помятой, порванной пачки, но, докурив эту пачку, больше уже не курил. Ничего он не просил для себя, ел то же, что и До Хок-ро, спал не раздеваясь, а иногда даже не снимая обуви. У него были часы, но он не заводил их, а однажды сняв и бросив на подоконник, больше уж не притрагивался к ним. Масико, возможно, что-то и знала о нем, но дй# До Хок-ро осталось неизвестным даже имя его, — да это вовсе и не нужно было старику. До Хок-ро жил в настоящем, но столь призрачном, что прошлое оказывалось порою намного ярче настоящего, и он начинал что-то бормотать себе под нос — бредить прошлым среди ясного дня. Но и прошлое для него хранилось не целиком и в строгой последовательности, а как бы отраженным в осколках разбитого зеркала времени, и старик часто не знал, что было раньше, а что позже, — да и это было неважно для До Хок-ро.