Онлайн чтение книги Согнутая петля
Часть четвертая. Суббота, 8 августа. Падение петли

Глава 21

Письмо Патрика Гора (урожденного Джона Фарнли) доктору Гидеону Феллу.

"Дорогой доктор!

Да, я виноват. Я один убил этого обманщика и создал все доказательства самоубийства, которые Вас так встревожили.

Я пишу это письмо по ряду причин. Первая. Я по-прежнему (как глупо это ни звучит!) питаю к Вам искреннее глубокое уважение. Второе. Вы действовали превосходно! То, как Вы заставляли меня шаг за шагом отступать: сдавать комнату за комнатой и, наконец, удрать из дома и пуститься в бега, вызывает во мне восхищение до такой степени, что мне хотелось бы знать, всегда ли я правильно понимал Ваши умозаключения! Я делаю Вам комплимент: Вы единственный, кто сумел перехитрить меня, а я считал себя лучшим психологом! Третья. Я верю, что выбрал действительно безупречную маскировку, и теперь, когда в ней больше нет необходимости, я бы хотел ею похвастать.

Я буду ждать ответа. Когда это письмо попадет Вам в руки, мы с моей обожаемой Молли уже будем в одной из стран, с которой у Великобритании нет договора о выдаче преступников. Это довольно жаркая страна, но мы с Молли любим жару! Я обязательно напишу Вам, когда мы поселимся в новом доме.

У меня к Вам одна просьба. В нескончаемом потоке разговоров, которые начнутся после нашего бегства в газетах, среди судей и всяких обывателей, безусловно, я буду представлен дьяволом, монстром, оборотнем и тому подобным. Но Вы-то прекрасно знаете, что это не так! Убийства мне не по душе, и если я не чувствую раскаяния за смерть этой свиньи, то только потому, что я не являюсь лицемером! Да, мы с Молли так устроены! Если мы стремимся нашим учением и нашими мечтами сделать мир более волнующим, полагаю, это не преступление. Надеюсь, что обыватели будут брать с нас пример. Поэтому, когда Вы услышите, как кто-то в своих сплетнях упомянет о дьяволе и его невесте-ведьме, скажите этому человеку, что Вы пили чай с обоими и не заметили ни рогов, ни клейма!

Но теперь я должен раскрыть Вам свою тайну. Она имеет отношение к делу, которое Вы так серьезно расследуете. Это очень простой секрет, и его можно выразить четырьмя словами: у меня нет ног.

У меня нет ног!

Обе они были ампутированы в апреле 1912 года, после того как их раздавила эта свинья во время маленькой заварушки на «Титанике», о которой я сейчас Вам расскажу. Великолепные протезы, которые я ношу с тех пор, боюсь, не совсем скрывают мою инвалидность. Я увидел, что Вы обратили внимание на мою походку, которую хотя и нельзя назвать хромающей, но можно назвать неуклюжей. Она выдает меня, когда я пытаюсь двигаться быстрее. Я на самом деле не могу двигаться быстро, и об этом я тоже очень скоро скажу.

Вам когда-нибудь приходило в голову, какую замечательную возможность дают протезы для маскировки? Можно устроить маскарад с помощью париков, бород или грима; можно изменить лицо с помощью глины и фигуру с помощью толщинок.

Но, как это ни поразительно, нас никогда не пытались обмануть самым простым способом. Всегда существовало утверждение: «То-то и то-то человек может сделать, но есть нечто, что скрыть нельзя, – это рост». Смею утверждать, что я могу сделать свой рост таким, каким мне хочется, и я делаю это уже много лет.

Я не высокий человек. То есть, если точнее, я полагаю, что должен бы быть невысоким человеком. Впрочем, у меня нет возможности оценить, каким бы мог быть мой рост. Скажем так, если бы не мой маленький друг с «Титаника», мой рост был бы примерно пять футов и пять дюймов. Без фундамента (заметьте мою деликатность!) мой рост не превышает трех футов. Если Вы в этом сомневаетесь, измерьте собственный рост на фоне стены и заметьте, какую часть в нем занимает таинственный придаток, называемый ногами.

С помощью нескольких пар разных протезов – сначала это было применено в цирке – и длительной, ежедневной, болезненной практики я могу сделать свой рост таким, каким мне нужно. Интересно обнаруживать, как легко можно обмануть глаз. Представьте, например, как Ваш маленький и худенький друг появляется перед Вами человеком ростом в шесть футов; Ваш мозг откажется его узнать, а искусно подобранные другие средства маскировки сделают его совершенно неузнаваемым.

У меня было несколько ростов. Например, шесть футов один дюйм. А в своей знаменитой роли Аримана, предсказателя, я был почти карликом, да с таким успехом, что обманул доброго мистера Гарольда Уэлкина, когда позже появился перед ним в роли Патрика Гора.

Вероятно, лучше было бы начать рассказ прямо с «Титаника». Теперь, когда я уже предъявил иск на свое состояние, могу признаться, что история, которую я рассказал зевакам, собравшимся в библиотеке, была правдой – с одним небольшим искажением и одним серьезным упущением.

Мы, как я уже сказал, поменялись ролями. Наш добродушный парень, как я и говорил, действительно хотел меня убить. Но он пытался осуществить это с помощью удушения, так как был сильнее меня. Это была высокая трагедия с элементами трагикомедии, а об ее декорациях Вы догадываетесь. Этой декорацией была огромная, стальная, выкрашенная белой краской дверь, призванная служить одной из переборок, которые делят пароход на отсеки. Дверь очень массивна и может выдержать напор нескольких тонн воды. Самым ужасающим зрелищем, которое когда-либо представало моим глазам, был перекос и скрежет ее петель, когда судно накренилось; это было похоже на крушение всех привычных устоев или на падение вершин Гаты.

Цель моего друга была несложной. Сдавливая мое горло до тех пор, пока я не начал терять сознание, он намеревался закрыть меня в затопляемом отсеке, а потом бежать. Я боролся, использовал все, что было под рукой, например деревянный молоток, висевший у двери. Не помню, сколько раз я его ударил, но сын исполнительницы танцев со змеями против этого, похоже, не возражал. Мне, к несчастью, удалось откатиться к этой белой двери; сына исполнительницы танцев со змеями отбросило в другую сторону, и, когда судно накренилось еще больше, петли не выдержали, и дверь упала. Вряд ли нужно говорить, что я, уже безногий, оказался за бортом.

Это были моменты героизма, доктор, героизма, о котором не сложено ни песен, ни возвышенных од, о котором вспоминают разве что в узких кругах. Кто меня спас – пассажир или кто-то из экипажа, – я не знаю. Помню только, что меня выловили за шкирку, как щенка, и бросили в шлюпку. Сына исполнительницы танцев со змеями, с окровавленной головой и блуждающими глазами, думаю, оставили умирать. Тем, что я сам не умер, полагаю, я обязан соленой воде, но испытание было не из приятных! Что происходило со мной в течение следующей недели – я не помню.

В своем рассказе в «Фарнли-Клоуз» я упомянул о том, что Борис Елдрич, хозяин цирка, принял меня как Патрика Гора. Я не раскрыл ему свою душу, и Вы знаете почему. Борис без труда нашел мне применение в цирке, потому что я (говоря откровенно) был уродцем, но уродцем, умеющим предсказывать – этому я обучился еще дома. Это было мучительное и унизительное время. Особенно тяжело давалась мне наука хождения на руках. Я не буду останавливаться на подробностях, потому что мне бы не хотелось, чтобы у Вас создалось впечатление, что я прошу жалости или сочувствия. Меня всегда это бесит! Я чувствую себя полноценным человеком и не нуждаюсь ни в чьем сочувствии!

Мне кажется, что я немного рисуюсь. Примем ситуацию с улыбкой и посмеемся над тем, чего уже не исправить! Моя профессия Вам известна: я был и предсказателем, и спиритуалистом, и иллюзионистом. Об этом я довольно прозрачно намекнул, когда появился в «Фарнли-Клоуз». Я превращался в стольких различных людей и жил под столькими вымышленными именами, что не боюсь разоблачения.

Искренне заверяю Вас, что отсутствие ног очень помогало мне в моих делах. И я не хотел бы, чтобы все сложилось иначе. Но протезы всегда мне мешали, и, боюсь, я до сих пор не привык к ним. Я рано научился передвигаться с помощью рук и делаю это с невероятной скоростью и ловкостью. Вряд ли нужно объяснять Вам, как это пригодилось мне в моей профессии мошенника-спиритуалиста и какой это производило эффект. Подумайте над этим, и Вы поймете!

Чтобы передвигаться на руках, не повреждая культи, я всегда носил на теле облегающие кожаные штаны, заканчивающиеся подушечками, и лишь на них надевал протезы и обычные брюки. Передвигаясь на руках, я не оставлял за собой никаких следов. Поскольку в моем деле была важна скорость переодевания, я научился надевать протезы и брюки ровно за тридцать пять секунд.

И в этом заключается секрет загадочного оживления куклы.

Несколько слов об этом, ведь история повторилась. Вы знаете, доктор, как работал шахматный автомат Кемпелена и Мальзеля? [5] Просто с участием такого человека, как я, помещенного в ящик, на котором сидела кукла! И так они пятьдесят лет дурачили Европу и Америку! Если кукле удалось обвести вокруг пальца таких людей, как Наполеон Бонапарт и Финеас Барнум, не надо расстраиваться, что обманули и Вас! Хотя на самом деле Вас не одурачили, я это ясно понял из Ваших намеков на чердаке.

Мне давно было известно, что тайна Золотой Ведьмы заключалась именно в этом! Теперь Вы понимаете, почему мой уважаемый предок, Томас Фарнли, купив куклу за баснословную цену, потерял интерес к ней и отправил на чердак? Он узнал эту тайну и пришел в ярость. Он хотел купить чудо, а на самом деле получил искусную фальшивку! Ведь если у него на службе не было специального оператора, он не мог удивлять и восхищать своих друзей!

Теперь о кукле. Пространства внутри ящика достаточно для такого человека, как я. Вы это заметили. Когда Вы забираетесь в ящик и дверь закрывают, одновременно отодвигается маленькая дощечка в верхней части ящика и открывает доступ к механизму, управляющему движениями куклы. Он состоит из нескольких стержней, соединенных простейшим способом с руками и туловищем куклы. Хорошо замаскированные отверстия, открывающиеся изнутри, позволяют оператору видеть, что происходит снаружи. Так кукла Мальзеля и играла в шахматы, а Золотая Ведьма играла на цитре более ста лет назад.

Но Золотая Ведьма была игрушкой более совершенной, чем автомат Кемпелена. И это усовершенствование заключалось в приспособлении, с помощью которого оператор незаметно проникал в ящик. В начале представления фокусник открывал ящик и позволял всем убедиться в том, что он пуст. Как же туда попадал оператор?

Думаю, Вам не надо это объяснять. Своими недавними замечаниями на чердаке, осторожно адресованными мне (о костюме фокусника), Вы дали понять, что Вам все известно. И я понял, что моя песенка спета!

Традиционный костюм фокусника, как всем известно, состоит из огромного струящегося халата, расписанного иероглифами. Тот, кто его придумал, просто довольно неуклюже применил принцип, используемый индийскими факирами.

Халат всегда использовался для того, чтобы что-то скрыть; в случае факира – это ребенок, залезающий в корзину незамеченным; в случае представления с ведьмой – оператор, который проскальзывает в ящик, пока фокусник в своем огромном халате в полутьме суетится около куклы. Я пользовался этой уловкой – и весьма успешно – во многих представлениях.

Теперь вернусь к другой истории из моей жизни.

Моей самой удачной ролью была сыгранная в Лондоне роль Аримана – надеюсь, Вы простите мне, что называю египтянина именем зороастрийского духа зла. Бедный Уэлкин, которого Вы не должны подозревать в участии ни в одном из моих грязных дел, до сего дня не знает, что я был бородатым карликом, о котором он так заботился. Он благородно защищал меня в этом процессе о клевете; он верил в мои сверхъестественные силы; и когда я появился в роли пропавшего наследника, я подумал, что сделать его своим адвокатом только справедливо.

(Маэстро, этот процесс о клевете до сих пор щекочет мое воображение! Я страстно надеялся, что мне удастся продемонстрировать в суде мои паранормальные способности. Видите ли, мой отец учился в школе с судьей, который председательствовал на процессе; и я был готов войти в транс в ложе для свидетелей и рассказать его светлости кое-какие реальные факты. Мой отец действительно был хорошо известен в лондонском обществе в девяностых годах, причиной этого было скорее его умение вызывать доверие своих жертв, нежели сила информации, которую ему удавалось черпать. Но неспособность пускать пыль в глаза всегда была одной из черт моего характера!)

Моя история по-настоящему начинается с роли Аримана.

Я понятия не имел, что настоящий Патрик Гор, оказывается, жив и, тем более, что теперь он – Джон Фарнли, баронет, пока однажды он не заявился в мой кабинет на улице Полумесяца и не рассказал мне о своих проблемах. Я с гордостью констатирую, что не рассмеялся в лицо этому человеку. Сам Монте-Кристо никогда не мечтал о подобной ситуации. Но, по-моему, повторяю, по-моему, прикладывая бальзам к его измученной душе, я умудрился доставить ему несколько неприятных дней и ночей.

Однако гораздо важнее то, что я встретил Молли.

Мои чувства к ней слишком страстны, чтобы их выражать гладкой прозой. Неужели Вы не поняли, что мы родственные души? Неужели Вы не поняли, что, найдя друг друга, мы с Молли будем вместе до конца наших дней? Это был внезапный роман, всепоглощающий и ослепляющий; в нем было настоящее горение; если использовать определение американской игры под названием «красная собака» – это была «высокая, низкая, азартная и проклятая игра». Я должен смеяться, поймав себя на том, что придаю поэзии бессвязность, а ласковым словам форму ругательств. Она не считала (когда узнала) мое искалеченное тело ни смешным, ни отталкивающим. Я не пел ей куплетов Квазимодо или «Тот, кто получает пощечины». Я Вас убедительно прошу, не верьте романам, вдохновленным скорее адской, нежели небесной чувствительностью. Плутон был таким же истинным любовником, как и властелин Олимпа, и помогал сделать землю более плодородной; тогда как Юпитер, бедняга, не мог появиться иначе как в облике лебедя или золотого дождя. Я благодарен Вам за Ваше любезное внимание к этому вопросу.

Разумеется, все это спланировали мы с Молли. Разве Вас не поразило, что на нашем сборище в «Фарнли-Клоуз» мы немного вцепились друг другу в глотки? Что я слишком быстро пустился в откровенное хамство, а она парировала его изощренными колкостями?

Ирония заключалась в том, что именно я был настоящим наследником и все же мы ничего не могли сделать, кроме того, что сделали. Приехав в «Фарнли-Клоуз», эта свинья разузнала о ее так называемом личном культе ведьм. Он начал хищно шантажировать Молли, чтобы прочнее укрепиться подле нее, угрожая, что если он лишится состояния, то она лишится доброго имени. Если я хотел вернуть состояние, если я хотел открыто, никого не таясь, жить с Молли как с законной женой, у меня не было иного выхода, как только убить его, представив дело как самоубийство!

Теперь Вы знаете правду. Молли не могла решиться на убийство, а я, настроившись должным образом, могу решиться на все, что угодно. Я уж не говорю о том, что именно ему я обязан тем, что стал таким, каков я есть, но, когда я увидел, во что превратился он после своих благочестивых занятий, я понял, как становятся пуританами и почему они стерты с лица земли.

Убийство было запланировано именно на тот вечер, когда оно было совершено. Это был точный расчет. Оно не могло произойти раньше, потому что я не должен был рисковать, появившись в «Фарнли-Клоуз» преждевременно; а этот малый не мог совершить предполагаемое самоубийство до тех пор, пока не узнал обо всех доказательствах против него. Вы понимаете, какая великолепная возможность представилась мне, когда он появился в саду во время сравнения отпечатков пальцев?

Теперь, мой друг, примите мои поздравления. Вы взялись за невозможное преступление и, чтобы заставить Ноулза признаться, вывернулись наизнанку и придумали совершенно логичное и разумное объяснение невозможного. С художественной точки зрения я рад, что Вы это сделали; Ваши слушатели почувствовали бы себя без этого обманутыми и оскорбленными.

И все же факт остается фактом – как Вам прекрасно известно, невозможных преступлений не бывает!

Я просто подошел к этому малому, свалил его с ног и убил у пруда складным ножом, который Вы потом нашли в кустарнике, – вот и все!

Ноулз, мой злой или добрый гений, все видел из окна Зеленой комнаты. Даже тогда, если бы я не испортил все дело одной своей непростительной ошибкой, план бы удался на славу. Ноулз не только поклялся всем, что это было самоубийство; он немало постарался, чтобы создать мне бесплатное алиби, чем меня просто поразил. Ведь он, как Вы заметили, всегда не любил покойного; он на самом деле никогда не верил, что этот человек – Фарнли, и он скорее пошел бы на виселицу, чем признал, что настоящий Джон Фарнли убил мошенника, который украл его наследство.

Я убил этого малого, разумеется сняв свои протезы. Это было продиктовано здравым смыслом, так как я могу быстро и легко двигаться только на моих кожаных подушках, а на протезах я не мог наклониться так, чтобы не быть заме ценным из-за кустарника высотой до пояса. Кустарник представлял для меня превосходную ширму и обеспечивал многочисленные пути отступления на случай опасности. А на тот случай, если кто-то меня увидит, я спрятал под пиджаком зловещую маску Януса, взятую на чердаке.

Я подошел к нему с северной стороны дома, то есть со стороны нового крыла. Мой вид, должно быть, испугал его. Я представлял собой, наверное, устрашающее зрелище. Это настолько парализовало нашего обманщика, что я свалил его с ног прежде, чем он опомнился и убежал или закричал. Нельзя, доктор, пренебрегать силой, которую за все эти годы приобрели мои руки и плечи!

Позже показания Натаниэля Барроуза относительно последних минут жизни обманщика доставили мне несколько неприятных моментов. Барроуз стоял в дверях дома в каких-то тридцати с лишним футах от пруда; но, как он признал сам, его зрение оставляет желать лучшего. Однако он увидел какое-то необычное явление, которое не мог объяснить даже его ум. Он не мог заметить меня за кустарником высотой до пояса, и все же поведение жертвы его встревожило. Перечитайте его показания, и Вы поймете, что я имею в виду. Он показал: «Я не могу точно описать его движения. Словно кто-то держал его за ноги».

И его действительно кто-то держал!

Однако эта опасность была незначительна по сравнению с тем, что почти увидел из столовой Уэлкин через несколько секунд после убийства. Вам, безусловно, стало ясно, что таинственное «нечто», увиденное Уэлкином через нижнее стекло французского окна, был ваш покорный слуга. С моей стороны было безрассудно позволить кому-то заметить меня, пусть и мимолетом, но в тот момент (как Вы увидите после) я был расстроен своей непростительной ошибкой; по счастью, на мне была моя маска.

Но даже то, что Уэлкин увидел меня, было не так опасно, как обсуждение всех деталей этого инцидента, когда на следующий день нас стали допрашивать. Особенно напугал меня мой старый учитель Марри, вечный торговец словами. В описании преступления Уэлкином Марри уловил эхо того, что адвокат ощупью и неуверенно пытался сообщить. И Марри мне сказал: «Возвратясь домой, ты встречаешь что-то безногое…»

Это было настоящее бедствие. Это было то, чего никто не должен был заподозрить, предположение, которому нельзя было дать развиться. Я почувствовал, как лицо у меня морщится; знаю, что побледнел, как кувшин с молоком, и заметил, что Вы смотрите на меня. Я допустил глупость, разразившись руганью в адрес бедного старого Марри. Моя вспышка осталась необъяснимой для всех, кроме Вас.

Я боялся, что мне в любом случае пришел конец. Я уже упоминал о грубой ошибке, которую совершил с самого начала и которая разрушила все мои планы. А дело было так: я воспользовался не тем ножом!

Я собирался убить его обычным складным ножом, специально купленным для этой цели, – позже я вынул его из кармана и показал Вам как собственный нож. Затем я намеревался вложить оружие в его руку и оставить в пруду, создав картину самоубийства.

По ошибке я выхватил свой собственный складной нож – тот, что с именем Маделин, нацарапанным на лезвии; он был у меня с детства, его тысячи людей видели у меня в руках в Америке. Но отступать было уже поздно. Вы помните, что при всем Вашем усердии Вы не смогли связать этот нож с обманщиком. Но на меня через него Вы должны были выйти достаточно быстро.

А хуже всего было то, что в тот же вечер я зашел настолько далеко, что упомянул об этом ноже при всех в библиотеке. Рассказывая о происшествии на «Титанике», я описал, как встретил настоящего Патрика Гора, как мы сразу же стали бороться и как мне – увы! – помешали пойти на него со складным ножом. Более глупого доноса на самого себя трудно было представить. Причиной ошибки была попытка сочинить слишком художественную ложь и рассказать всю правду, кроме того, что нужно было скрыть. Предостерегаю Вас от этого!

Вот так я и стоял у пруда, зажав в руке, одетой в перчатку, эту адскую штуку с его отпечатками пальцев. А люди бежали ко мне. Я вынужден был принять незамедлительное решение.

Оставить нож я не осмелился. Поэтому я завернул его в носовой платок и положил в карман.

Уэлкин увидел меня, когда я прыгал за своими протезами к северной стороне дома. Потом я решил, что мне лучше говорить, что был на южной стороне. Нести с собой нож я не осмелился, поэтому мне пришлось его спрятать до тех пор, пока не подвернется случай незаметно избавиться от него. И я утверждаю, что теоретически выбрал очень надежный тайник. Ваш сержант Бертон признал, что был один шанс на миллион найти нож в кустарнике, предварительно не вырвав с корнем все растения.

Вы скажете, это судьба подбрасывает мне такие противные обстоятельства? Ну, я не знаю. Правда, я был вынужден с самого начала изменить свой план и поддержать версию убийства. Да, Ноулз, с его благородными порывами, сразу же предоставил мне алиби; он намекнул на это до того, как я покинул дом в тот вечер; и на следующий день я был готов к встрече с Вами.

Остальное легко вычисляется.

Как только я убедительно объяснил Молли, что дело нужно представить как убийство, она принялась настаивать на том, чтобы усложнить ситуацию, украв «Дактилограф»; Вы понимаете, что меня нельзя обвинить в краже «Дактилографа» – ведь это доказательство моей правоты! Мы собирались вернуть его в любом случае, но фальшивый он и вовсе был нам не нужен.

Вам не кажется, что Молли все время действовала артистично? Маленькая сцена в саду сразу после обнаружения тела («Будь все проклято, а ведь он настоящий!») была тщательно отрепетирована заранее. Если ее правильно истолковать, она должна была доказывать, что я был прав, когда при всех сказал, что она никогда не любила своего мужа (еще одна отрепетированная сцена) и всегда любила только мой образ. Вдова не должна была быть слишком безутешной, видите ли. Мы считали, что будет лучше, если ее горе не покажется чрезмерным, – не нужно, чтобы все подумали, что она затаила ко мне враждебные чувства. Это был дальновидный план, направленный на то, чтобы соединить нас, когда дело будет закончено, и, тем не менее, мы сами все испортили!

Дело в том, что на следующий день произошло еще одно непредвиденное событие: Бетти Харботтл застала меня на чердаке, когда я чинил куклу. Я снова должен пробормотать «mea culpa» [6]. Строго говоря, я поднялся на чердак за «Дактилографом». Но когда увидел ведьму, мне вдруг пришло в голову, что я, наконец, смогу ее оживить. Я уже в детстве знал, как это делается; но в то время я был достаточно крупным мальчиком, чтобы залезть в ящик. Поэтому мне ничего не оставалось делать, как только притвориться, что я, как уважаемый джентльмен, чиню уважаемые часы на уважаемом чердаке.

Молли, обеспокоенная моим долгим отсутствием, поднялась на чердак. Она как раз успела застать Бетти Харботтл за осмотром чулана, а я в это время сидел в ящике куклы.

Я искренне верю, что Молли и не думала обойтись с малышкой Бетти так же, как мы поступили с другим человеком. Молли застала Бетти в чулане и заперла дверь. Но у нас не было никакого желания причинять вред девушке. Она, конечно, не могла меня видеть, но я очень боялся, что она заметит мои протезы, засунутые в угол за куклой. Полагаю, Вы представляете, что произошло? К счастью, причинять ей вред не было никакой нужды: оказалось достаточно нескольких движений куклы, хотя могу поклясться, что сквозь щели в теле ведьмы она увидела мои глаза! Этот эпизод не грозил нам с Молли серьезной опасностью. Если бы Вы слишком настойчиво стали допытываться у нас, где мы были в это время, мы бы легко обеспечили друг другу твердое и неоспоримое алиби. И все же было большой ошибкой забыть про фартук девушки, разорванный когтями ведьмы во время исполнения маленькой пантомимы. Нельзя было оставлять его там. Признаю, это была глупость; но и Вы хороши! На следующий день после убийства я понял по некоторым фразам, что обречен. Вы нашли нож. Хотя я объяснил его появление тем, что это был нож, который обманщик якобы отобрал у меня много лет назад. И хотя Марри неосознанно помогал мне своими вопросами, пытаясь показать, что нож и есть настоящее орудие убийства, я следил лишь за Вами, зная, что Вам известно об отсутствии у меня ног.

Вы завели разговор о египтянине Аримане. Инспектор Эллиот принялся расспрашивать Уэлкина о каком-то подпрыгивающем предмете в саду. Вы отвлекли его какими-то настойчивыми вопросами о колдовстве и чуть не втянули в это дело Молли. Я вмешался с вопросами, а Вы намекнули на что-то непристойное. Затем Вы подчеркнули связь между всеми этими событиями, начиная с Виктории Дейли, в один ряд вы поставили поведение покойного Патрика Гора в вечер убийства и посещение Бетти Харботтл запертого чулана на чердаке.

Ваши замечания в момент, когда Вы увидели куклу, окончательно убедили меня в скором разоблачении. Вы намекнули, что убийца сделал с куклой что-то такое, что его выдало; и в то же время Бетти Харботтл его вовсе не видела – в том смысле, что убийце не было необходимости заставлять ее молчать. Тогда я бросил Вам вызов, предложив показать, как работает кукла. Вы не обратили на это особого внимания, заметив только, что Вы предполагаете, что исполнитель представления носил традиционный костюм фокусника. И в заключение Вы сказали несколько слов, из которых следовало, что вот-вот будет обнаружено увлечение Молли культом ведьм, если уже не обнаружено. Тогда-то я и столкнул куклу вниз. Поверьте мне, мой друг, у меня и в мыслях не было причинять Вам вред. Я просто хотел так испортить куклу, чтобы ее невозможно было отремонтировать и чтобы можно было только догадываться, как она работает.

На следующий день на дознании выяснились еще два момента. Ноулз явно лгал, и Вы это поняли. Маделин Дейн знала о делах Молли гораздо больше, чем мы могли позволить ей знать.

Боюсь, Молли не любит Маделин. В планы Молли входило заставить Маделин замолчать. Террор, а в случае необходимости и настоящие неприятности. Молли организовала звонок, якобы от Маделин, с просьбой прислать куклу в «Монплезир»; она знала, что Маделин с детства боится этой игрушки, и просила меня оживить ее в назидание Маделин. Я этого не сделал – у меня были более важные дела.

К счастью для Молли и меня, я был в саду в «Монплезире», когда Вы с инспектором обедали там с Маделин и Пейджем. Я подслушал ваш разговор, и мне стало ясно, что все кончено: Вы все знаете – вопрос заключался лишь в том, что Вы можете доказать. Когда Вы с инспектором ушли из дома, я решил, что гораздо выгоднее последовать за вами по лесу и послушать ваши разговоры.

Удовольствовавшись тем, что толкнул безобидную старую ведьму в окно, я пошел за Вами. Из вашего разговора, если я его правильно истолковал, становилось ясно, что я совершенно не напрасно боялся Вашего стиля работы. Теперь я точно знаю, на кого Вы нацелились, хотя тогда у меня были лишь смутные догадки. Я понял, что Ваш объект – Ноулз. Я понял, что мое слабое звено – Ноулз. Я понял, что есть свидетель, который может меня повесить, – Ноулз. Но я знал, что он скорее пойдет под пытки, нежели признается, кто совершил преступление. Но в Вашем распоряжении был человек, которого он не мог позволить тронуть или даже дохнуть на него, – это Молли! У Вас был только один способ заставить его заговорить. Закрепить у нее на шее гарроту и затягивать винт до тех пор, пока старик не сломается. Это Вы и собирались сделать; у меня хватило ума проанализировать все его показания; и тогда я понял, что мы погибли.

Нам осталось только одно – убраться. Будь я бессердечным и совершенно безнравственным человеком, каким Вам меня, вероятно, описали, я бы, несомненно, убил Ноулза так же небрежно, как нарезал бы лук. Но разве я смог бы убить Ноулза? Разве я смог бы убить Маделин Дейн? Разве я смог бы убить Бетти Харботтл? Это реальные люди, которых я знал, а не вымышленные персонажи детективного рассказа, и с ними нельзя обращаться как с чучелами кошек на ярмарке. Я устал и был почти болен; если честно, я чувствовал, что попал в лабиринт, из которого не могу выбраться.

Крадясь за Вами с инспектором, я пришел в «Фарнли-Клоуз» и увиделся с Молли. Я сказал ей, что у нас не осталось иного выхода, как только немедленно убраться отсюда. Заметьте, мы считали, что у нас для этого есть еще время: Вы с инспектором собирались в ту ночь поехать в Лондон, и несколько часов мы могли не бояться разоблачения. Молли согласилась, что нам ничего больше не остается. Мне дали понять, что Вы, глядя из окна Зеленой комнаты, видели, как она с чемоданом в руке покидает «Фарнли-Клоуз». По-моему, было неразумно позволить нам убежать и быстро скрыться. Такой поступок можно понять, доктор, только если Вы уверены, что арестуете свою жертву, когда захотите!

В завершение своего рассказа скажу, что с Молли у меня возникли трудности. Ей было нелегко уйти, не попрощавшись с Маделин. Когда мы уезжали на машине, она была полна фантастических идей (говорю это спокойно, потому что эта леди знает, как я ее люблю) вернуться в «Монплезир» на гусеничном тракторе.

Я не мог ей помешать. Мы заехали туда всего на несколько минут, оставили машину на задней тропинке возле дома старого полковника Мардейла, пешком пробрались к дому и получили прекрасный подарок: из полуоткрытого окна столовой мы ясно услышали о смерти Виктории Дейли и вероятном характере ведьмы-хозяйки, виновной в этом. Речь держал мистер Пейдж. Кукла была еще там; я утащил ее в угольный сарай только потому, что Молли все порывалась толкнуть ее в окно на Маделин. Это, безусловно, ребячество; и все же ссора моей леди с Маделин носит сугубо личный характер – это как у меня с покойным Патриком Гором. Должен сказать, что ничто из случившегося до сих пор не вызывало у нее большей ярости, чем этот разговор в столовой.

Я еще не знал, что она захватила из «Фарнли-Клоуз» пистолет. Мне это стало ясно только тогда, когда она вынула его из сумочки и постучала им по окну. Тогда я понял, доктор, что есть две причины, заставляющие действовать незамедлительно: во-первых, нам в тот момент не нужна была пылкая женская ссора; а во-вторых, перед домом только что остановилась машина Барроуза. Я схватил Молли в охапку и поспешно оттащил от дома. По счастью, шум радиоприемника не давал никому услышать нашу возню. Я убежден, что именно последовавшая за этим крайне душещипательная любовная сцена – сцена, происшедшая у окна, – заставила ее, усыпив мою бдительность, выстрелить в окно столовой, когда мы уже собирались уходить. Моя дама хороший стрелок, она не собиралась никого убивать; она хочет, чтобы я объяснил Вам, что она намеревалась только преподать урок бедной Маделин и сделала это с удовольствием.

Зачем я подчеркиваю эти несущественные и даже нелепые детали? У меня веская причина – причина, с которой я начал. Я не хочу, чтобы Вы считали, что мы исчадия ада, творящие свои злодеяния под мрачное бормотание богов. Я не хочу, чтобы Вы считали, что природа затаила дыхание от совершенного нами зла. Потому что я думаю, доктор, чтобы заставить Ноулза признаться, Вы, должно быть, нарочно описали характер Молли гораздо более порочным, нежели он есть на самом деле.

Она не хитра – она сама противоположность хитрости. Ее так называемый «культ ведьм» не был холодным, интеллектуальным развлечением женщины, заинтересованно наблюдавшей за тем, как извращаются умы; она полная противоположность холодной интеллектуальности, и Вы это прекрасно знаете. Она делала то, что делала, потому что ей это нравилось. И я уверен, что ей это и впредь будет нравиться. То, что она якобы убила Викторию Дейли, – вздор; а что касается женщины возле Танбридж-Уэллс – это так неясно, что ничего нельзя доказать и некому предъявить обвинений. Я согласен, что в ее природе, как и в моей, есть много от темных сил, ну и что? Наш отъезд из Кента и из Англии не был, как я пытался показать, занавесом в нравоучительной пьесе. Это очень напоминало беспорядочный и стремительный отъезд обыкновенной семьи на море, когда отец не может вспомнить, куда он засунул билеты, а мать уверена, что оставила свет в ванной комнате. Подозреваю, что такая же спешка и суматоха сопровождала бегство мистера и миссис Адам из более просторного сада; и это – как сказал бы король, а с ним согласилась бы Алиса – самое обычное явление на свете.

Искренне Ваш

Джон Фарнли (бывший Патрик Гор)".