Онлайн чтение книги Союз хищников La conjuration primitive
11

Дождь хлынул внезапно. За несколько минут пелена серых туч укрыла небо, и на Париж полило. Сквозь потоки тускло пробивался предвечерний свет, и этот ливень стал преддверием ночи, за которым никто не заметил сумерек. Город замигал огнями, люди на улицах спешили вернуться под кров, закутаться в пледы, сделать себе горячего шоколада или чаю, чтобы это октябрьское воскресенье пролетело побыстрее.

В отделе расследований Ришар Микелис долго беседовал наедине с полковником Априканом, а затем направился в другое крыло здания и постучал в дверь офиса, который Алексис делил со своими коллегами.

– Я пообещал жене, что задержусь тут всего на несколько дней, – сказал он.

Молодой жандарм кивнул:

– Я рад, что вы передумали.

– Я не передумал.

Ответ вылетел резко, как пощечина. Людивина и Сеньон переглянулись.

– Что же заставило вас приехать? – поинтересовался Алексис. – Необычность случая?

– Жертвы. Я всегда делаю исключение ради жертв. В пятницу вечером, узнав про парня, который столкнул четырех человек под поезд и потом покончил с собой, я понял, что за этим убийством последуют другие, и много.

– Надеемся, что нет, – не удержалась Людивина.

Окаймленные серебром, темные, как бездна, зрачки резко скользнули в ее сторону.

– Эти нелюди нас опережают. Идут с огромным отрывом. И они жаждут крови. Будут новые жертвы. Нам надо к этому подготовиться.

– Нам? – переспросил Алексис.

– Пока мы вместе. Я высказываю вам свое мнение, а дальше вы делаете свою работу.

Алексис развел руками, как бы раскрывая объятья:

– Будьте у нас как дома. Мы примем все ваши идеи.

– У меня своя манера работы. Я буду читать все, что приходит в ваши службы, без ограничений, делать выводы, высказывать предложения, а дальше решать вам, принимаете вы их или нет. Полковник согласен.

– Меня все устраивает. У вас есть где ночевать?

– Обо мне не беспокойтесь, я нашел гостиницу в двух шагах отсюда, на улице Пи.

Микелис развернулся, собираясь уйти, но с порога добавил:

– Я задействовал свои связи и получил файлы касательно ваших пяти убийств по состоянию на вечер пятницы, а также попросил составить для меня список всех подозрительных смертей между 22 августа и 14 сентября, чтобы посмотреть, не предпринял ли Фантом каких-то действий, которые прошли мимо вас. Ничего не нашел.

– Вы думаете, где-то лежит и разлагается еще одна жертва?

Криминолог помедлил, потом краем глаза в последний раз покосился на молодого жандарма:

– Этот, в отличие от второго убийцы, не прячет своих жертв. Так что нет, вряд ли. Я думаю, что Зверь хотел вырваться вперед. Показать, что он теперь настроен решительно. Надо ожидать, что Фантом нанесет ответный удар. Очень скоро. Полковник разошлет срочный циркуляр во все жандармерии и полицейские участки страны, чтобы в случае насильственной смерти, соответствующей почерку Фантома, нас уведомляли в первую очередь. Следим, держим руку на пульсе.

С этими словами он вышел из комнаты.

Едва он скрылся, Сеньон пинком захлопнул дверь.

– Что за мужик? – спросил он. – Вам не кажется, что он немного переигрывает?

– Немного? Скажешь тоже! Да он полностью вошел в роль! – засмеялась Людивина.

Алексис был осторожен в оценках. И уважительно относился к авторитетам.

– Микелис лучший в своей области, – сказал он наконец. – А все потому, что носом чует каждую молекулу насилия. Он видит мир не так, как мы.

– Вот уж точно! – подтвердила Людивина. – Он не такой, как мы! Все равно сегодня мы вряд ли продвинемся дальше, так что я бы передохнула. Хотите, угощу вас всех пиццей?

– Я пас, – отказался Сеньон, – жена мне яйца отрежет, если я не приду домой к ужину.

Людивина и Алексис остались вдвоем.

– Когда мне кажется, что у меня дерьмовая жизнь, – сказала она, – что я одна и могу со временем превратиться в злобную каргу, я думаю о тебе! Приятно знать, что есть такие парни, как ты. И что ты пригласишь меня в ресторан, а потом не будешь тащить в постель.

И очаровательно сморщила носик.

Людивина иногда была обезоруживающе откровенна.

* * *

Их усадили в отдельную нишу со скамьями, покрытыми дерматином. В ресторане пахло фритюром, где-то играло кантри.

– Почему ты стала жандармом? – спросил Алексис. – Ты никогда не рассказывала.

Людивина чуть не поперхнулась, потягивая газировку через соломинку.

– Прямо здесь? Сейчас? Ты правда хочешь знать?

Он пожал плечами.

– Потому что в детстве у меня на глазах убили отца, и я поклялась восстановить справедливость в этом мире, – ответила она вдруг.

Алексис судорожно сглотнул. Он не был готов к такой откровенности между двумя кусками гамбургера; он ожидал какой-нибудь банальной истории, а вопрос задал из вежливости, из праздного любопытства.

Людивина уставилась на него так, словно злилась на то, что он затронул эту тему. Потом ее лицо разгладилось, и она захохотала:

– Видел бы ты свое лицо! Да нет же! Не у всех девушек-жандармов или полицейских есть личные счеты с миром! Я всегда была спортивной, хотела «полевой» работы, мне нравится, когда все четко и ясно, я люблю криминальные расследования, вот и все! Когда мне было двадцать, дядя рассказал о работе в жандармерии, и я пошла по этому пути. Все очень просто.

– И не жалеешь?

– Нет. Обожаю свою работу. Ненавижу, когда начальство вмешивается из-за политики, но во всем остальном – классная работа. Меня, конечно, достает бумажная волокита, половину времени мы занимаемся ерундой, большинство убийств совершаются либо из-за бабок, либо из-за секса, но мне по кайфу. И потом, время от времени мы откапываем какие-нибудь забавные истории. Не на что жаловаться.

Людивина распустила волосы, и светлые локоны запрыгали по обеим сторонам ее красивой мордашки. Капля кетчупа на время превратилась в родинку в уголке губ, и Алексис не мог оторвать от нее глаз.

– А ты? – спросила она вдруг.

– Ну, я… Тоже ничего оригинального. Посмотрел «Молчание ягнят», «Семь»… Еще подростком я только этого и хотел: выследить «плохого парня». Понять, почему человек способен на худшее.

– Ты же сначала получил очень приличное научное образование в Лозанне.

– Тогда я думал, что буду работать криминалистом, вести расследования на месте преступления. Но потом понял, что на самом деле расследований они вообще не проводят, и сразу переориентировался на следствие.

– А у тебя есть братья и сестры? Ты никогда не говоришь о семье.

– Я единственный ребенок.

– А родители?

– Мать живет в Коломбе, это под Парижем. А отец в доме престарелых. У него болезнь Альцгеймера. Я уже шесть месяцев не ездил его навещать. Он нас уже не узнает, все время несет какую-то чушь, и от этого больнее всего. Для меня его уже не существует.

Людивина откинулась на сиденье с картофелем фри в руке.

– Прости. Я не знала.

– Ничего страшного. Я могу говорить об этом без проблем. Такова жизнь. Мы уже восемь лет знали, что он болен, так что успели морально подготовиться.

– Как получилось, что у тебя никого нет? Ты красивый парень, не скучный, прилично зарабатываешь… Что за тайные пороки ты прячешь от людей?

– К тебе тот же вопрос!

– Но я совсем не одна! У меня целых два парня!

– И как им это, ничего?

– Да вроде не жалуются.

– Может быть, потому, что не знают друг о друге?

– Может, и так…

Людивина виновато наморщила носик.

– Зачем тебе это? – спросил он. – Зачем усложнять себе жизнь?

– Если парней двое, я ни от одного из них не завишу.

Ее ответ был прямым и честным. Алексис почувствовал это по тону. Людивина была не из тех, кто любит откровенничать, но охотно отвечала, если к ней проявляли искренний интерес.

– Не хочешь привязываться?

– Нет, сначала хочу понять, что они собой представляют, и тот и другой.

– Похоже на историю девушки, которая обожглась на прежних отношениях и больше не верит парням, потому что слишком много им отдала.

– Как это скучно. Спасибо за напоминание, что я вообще до ужаса банальна.

– А кто не банален? Ну ладно, колись уже. Ты отдала все парню, а он взял и кинул?

– У меня таких перцев было двое.

– Ух ты. Солидное досье. Рассказывай.

Людивина вздохнула и оглядела ресторан: посетители болтали, одни смеялись, другие были очень серьезны, почти хмуры, кто-то ужинал в одиночестве.

– Первая любовь, – начала она, – длилась шесть лет, пока я не догадалась, что он спит с другой. Он долго мне изменял. Пока все очень банально… Короче. Потом большая любовь. У всех же была большая любовь, правда? Роковая любовь, черт ее побери. Такая, что оглушит человека на всю оставшуюся жизнь. И как всегда, конечно, плохо кончается, иначе какая же это большая любовь. Мы прожили вместе пять лет. Все было серьезно. Мы в это сильно верили. Строили планы на будущее, рисовали свой дом, выбирали имена будущим детям, и он сделал мне предложение. Но, конечно, время от времени этот гад трахал мою лучшую подругу.

– Отстой.

– Во-во. В обе истории я вкладывалась без остатка. Полностью. Так что теперь я стала осторожней. С двумя парнями я гарантированно успею узнать их, понять, кто они такие, прежде чем опять нафантазировать всякого. Я дико влюбчивая. Теряю голову так же часто, как переключается светофор.

– Давно у тебя не было серьезных отношений?

– Почти два года.

– Но ты отошла от стадии «все мужики – сволочи, ненавижу»? Готова влюбиться снова?

– Теперь, по крайней мере, я знаю, как они устроены. Я стала не так простодушна в любви, я влюбляюсь умом, не теряю головы.

– Это не любовь. И хватит повторять грошовые штампы, не все мужики одинаковые. Ты говоришь, как подросток. Мы же не все подонки!

– Не вы подонки, это система гнилая. Нас, девочек, с детства воспитывают на мифах о прекрасном принце, честном, идеальном парне, рыцаре! А вы биологически запрограммированы трахать все, что движется.

– Знаешь, мы тоже можем быть цивилизованными людьми.

– Ты что, никогда не изменял?

– Плохой пример.

– Вот видишь!

– Не в том дело, просто у меня никогда не было долгих отношений, так что, очевидно, не было и возможности…

– То есть? Самые долгие отношения длились сколько?

– Два года.

– Отстой.

– Во-во.

– Сколько тебе лет?

– Через месяц стукнет тридцать один.

– Вот засада. И почему у тебя никогда не срастается?

– Мне становится скучно. Девушки, с которыми я знакомился и в которых влюблялся, через год или полтора оказывались совсем не теми.

– И это я наивная? Тут ведь игра обольщения, все так делают. Ты сам должен почувствовать, что представляет собой девушка на самом деле, еще в начале ваших отношений.

– Ну, у меня, должно быть, дерьмовое чутье.

– И не тяжко тебе?

– Жить одному?

Алексис глубоко вздохнул и задумался.

Так навскидку, сидя перед женщиной, к тому же хорошенькой, он готов был ответить, что, конечно, тяжко, что ему нужно иметь рядом родственную душу, строить отношения. Но тут же подумал о своей повседневной жизни, и ответ стал уже не таким очевидным. Зато не надо ни перед кем отчитываться, когда задержишься на работе. Можно торчать за рабочим столом хоть до часу ночи, когда вздумается. По вечерам у него были свои маленькие привычки: немного посмотреть телик, поиграть на приставке, чтобы проветрить голову в трудные дни, заказать ужин с доставкой, а потом почитать в кровати… В общем, Алексис был бобылем настоящим, по призванию. Он видел своих друзей все реже и реже и отлично себя при этом чувствовал.

– Да в общем нет, – сказал он. – Мне это нравится.

– А ты хоть периодически с кем-то спишь?

– В последнее время нет. Иногда знакомлюсь в интернете, но это никогда не заводит слишком далеко.

Людивина подняла брови.

– Два типичных случая! – пошутила она.

Оба молча смотрели друг на друга. Каждый изучал другого. С легкой улыбкой на губах.

Внезапно Алексис перегнулся через стол и тронул большим пальцем уголок рта своей партнерши; она на мгновение испугалась.

– У тебя кетчуп, – тихо сказал он. – Целый час не дает мне покоя.

– Ой.

Людивина, немного растерявшись, смотрела, как он садится на место.

– Я боялась, что ты меня поцелуешь, – наконец призналась она.

Последовало неловкое молчание.

Оказавшись на улице, они стали от холода застегивать куртки и поневоле жаться друг к другу.

– Алекс, если как-нибудь вечером накатит хандра, могу я завалиться к тебе?

– Конечно. В морозилке всегда найдется мороженое.

– Какой ты милый.

Он взял ее за плечи и стал по-дружески их растирать.

Пока они шли к казармам, Людивина вдруг спросила:

– Ты не воспользуешься возможностью со мной переспать, правда?

От неожиданности Алексис не нашелся что ответить и только пробормотал:

– Ну… нет.

Она чмокнула его в щечку и помчалась к своему корпусу, а он смотрел ей вслед.

В ней было тонкое сочетание хрупкости и иногда – напора, самоуверенности и настороженности, которое казалось ему ужасно трогательным. Они часто поглядывали друг на друга, цеплялись и даже препирались, но дальше дело не шло, это было не всерьез. А тут вдруг Алексис подумал, что между ними могут быть какие-то более прочные отношения. Дружеские. Братские. Ему, в общем-то, нравилась эта идея.

Затем, поднявшись по ступенькам своего корпуса, он осознал, что снова возвращается в квартиру один. К своим книгам, дискам, своему маленькому комфорту.

И к холодной широкой кровати. К пустоте от стенки до стенки. От минуты к минуте. От мысли к мысли.

И пожалел о своих недавних словах.

Может быть, ему не так уж и нравилось одиночество.

Но он знал, как с ним справляться.

Он хрустнул пальцами. Ночь будет короткой.

В нем нарастало возбуждение.

Ему не терпелось взяться за дело.