Онлайн чтение книги Статский советник
Глава первая, в которой Фандорин попадает под арест

День не задался с самого начала. Эраст Петрович Фандорин поднялся ни свет ни заря, потому что в половине девятого ему надлежало быть на Николаевском вокзале. Проделал вдвоем с японцем-камердинером всегдашнюю обстоятельную гимнастику, выпил зеленого чаю и уже брился, одновременно производя дыхательные упражнения, когда зазвонил телефон. Оказалось, что статский советник проснулся в такую рань напрасно: курьерский поезд из Санкт-Петербурга ожидается с двухчасовым опозданием по причине снежных заносов на железной дороге.

Поскольку все необходимые распоряжения по обеспечению безопасности столичного гостя были отданы еще накануне, Эраст Петрович не сразу придумал, чем занять нежданный досуг. Хотел было выехать на вокзал пораньше, но не стал. К чему зря нервировать подчиненных? Можно не сомневаться, что полковник Сверчинский, исправлявший должность начальника Губернского жандармского управления, в точности выполнил полученные указания: первая платформа, куда прибудет курьерский, оцеплена агентами в штатском, прямо у перрона дожидается блиндированная карета, и конвой отобран самым тщательным образом. Пожалуй, вполне достаточно будет приехать на вокзал за четверть часа – и то больше для порядка, нежели с намерением обнаружить упущения.

Задание от его сиятельства князя Владимира Андреевича получено ответственное, но нетрудное. Встретить важную персону, сопроводить к князю на завтрак, после – в тщательно охраняемую резиденцию на Воробьевых горах для отдыха, а вечером отвезти новоиспеченного сибирского генерал-губернатора к челябинскому поезду, к которому уже будет прицеплен министерский вагон. Вот, собственно, и всё.

Единственный трудный вопрос, терзавший Эраста Петровича со вчерашнего дня, заключался в следующем: подавать ли руку генерал-адъютанту Храпову, запятнавшему себя подлым или, по меньшей мере, непростительно глупым поступком?

С точки зрения службы и карьеры, конечно, следовало пренебречь чувствами, тем более что знающие люди прочили бывшему командиру жандармов скорое возвращение к вершинам власти. Однако Фандорин решил не уклоняться от рукопожатия по совсем иной причине – гость есть гость, и оскорблять его невозможно. Достаточно будет держаться холодного, подчеркнуто официального тона.

Решение было правильным и даже неоспоримым, но все же у статского советника, что называется, на душе скребли кошки. А ну как все-таки сыграли роль карьерные соображения?

Вот почему внезапная отсрочка Эраста Петровича ничуть не расстроила – появилось дополнительное время, чтобы разрешить сложную моральную дилемму.

Фандорин велел камердинеру Масе заварить крепкого кофе, уселся в кресло и стал снова взвешивать все «за» и «против», непроизвольно то сжимая, то разжимая правую кисть.

Но долго размышлять не пришлось, потому что опять раздался звонок, на сей раз дверной. Из прихожей донеслись голоса – сначала тихие, потом громкие. Кто-то рвался войти в кабинет, а Маса не пускал и издавал шипяще-свистящие звуки, свидетельствовавшие о непреклонности и воинственном расположении духа бывшего японского подданного.

– Маса, кто там? – крикнул Эраст Петрович и вышел из кабинета в гостиную.

Там он увидел нежданных гостей – жандармского подполковника Бурляева, начальника Московского охранного отделения, и с ним двух господ в клетчатых пальто, по виду филеров. Маса, растопырив руки, преграждал троице путь и явно намеревался в самом скором времени перейти от слов к действиям.

– Пардон, господин Фандорин, – смущенно пробасил Бурляев, снимая шапку и проводя рукой по жесткому бобрику волос цвета соли с перцем. – Тут какое-то недоразумение, но у меня телеграмма из Департамента полиции. – Он взмахнул листком бумаги. – Сообщают, что убит генерал-адъютант Храпов, что… э-э-э… убили его вы… и что вас должно немедленно взять под стражу. Совсем с ума посходили, но приказ есть приказ… Вы уж утихомирьте своего японца, а то я наслышан, как бойко он ногами дерется.

В первый момент Эраст Петрович испытал абсурдное облегчение при мысли о том, что проблема с рукопожатием снялась сама собой, и лишь затем на него обрушился весь кошмарный смысл сказанного.

* * *

Подозрение с Фандорина снялось лишь после того, как прибыл запоздавший курьерский. Из министерского вагона, не дожидаясь остановки поезда, на перрон спрыгнул светловолосый жандармский штабс-ротмистр с перекошенным лицом и, сыпя страшными проклятьями, кинулся туда, где в окружении филеров стоял арестованный статский советник. Однако, не добежав нескольких шагов, штабс-ротмистр перешел на шаг, а затем и вовсе остановился. Захлопал белесыми ресницами, ударил себя кулаком по бедру.

– Это не он! Похож, но не он! Да не очень-то и похож! Только усики, и виски седые, а более никакого сходства! – ошеломленно пробормотал офицер. – Кого вы привели? Где Фандорин?

– Уверяю вас, г-господин фон Зейдлиц, что я и есть Фандорин, – с преувеличенной кротостью, словно обращаясь к душевнобольному, сказал статский советник и обернулся к Бурляеву, залившемуся багровой краской. – Петр Иванович, скажите вашим людям, что меня можно б-больше не держать за локти. Штабс-ротмистр, где подполковник Модзалевский и ваши люди из охраны? Я должен всех допросить и записать показания.

– Допросить? Записать показания?! – сипло крикнул Зейдлиц, воздев к небу сжатые кулаки. – Какие к черту показания! Вы что, не понимаете? Он убит, убит! Боже, всему конец, всему! Надо бежать, надо поставить на ноги жандармерию, полицию! Если я не найду этого ряженого, этого мерзавца, этого… – Он захлебнулся и судорожно икнул. – Но я найду, непременно найду! Я оправдаюсь! Я землю, небо переверну! Иначе остается только пулю в лоб!

– Хорошо, – все так же мирно произнес Эраст Петрович. – Пожалуй, штабс-ротмистра я допрошу попозже, когда он придет в себя. А сейчас начнем с остальных. Пусть нам освободят к-кабинет начальника вокзала. Господ Сверчинского и Бурляева прошу присутствовать при дознании. Затем я отправлюсь с докладом к его сиятельству.

– Ваше высокородие, а как быть с покойником? – робко спросил державшийся на почтительном отдалении начальник поезда. – Такая важная особа… Куда его?

– Как куда? – удивился статский советник. – Сейчас прибудет т-труповозка, и в морг, на вскрытие.

* * *

– …после чего адъютант Модзалевский, первым пришедший в себя, побежал на станцию Клин-пассажирская и отбил шифрованную телеграмму в Департамент п-полиции. – Пространный рапорт Фандорина приближался к концу. – Цилиндр, макинтош и кинжал отданы на исследование в лабораторию. Храпов в морге. Зейдлицу сделан успокаивающий укол.

В комнате стало тихо, только тикали часы, да подрагивали стекла под напором буйного февральского ветра. Генерал-губернатор древней столицы, князь Владимир Андреевич Долгорукой, сосредоточенно пожевал морщинистыми губами, подергал себя за длинный крашеный ус и почесал за ухом, отчего каштановый паричок слегка съехал на сторону. Нечасто доводилось Эрасту Петровичу видеть полновластного хозяина первопрестольной в такой потерянности.

– А уж этого мне питерская камарилья нипочем не простит, – тоскливо сказал его сиятельство. – Не посмотрят, что Храпов этот чертов, царствие ему небесное, и до Москвы-то не доехал. Клин ведь тоже московская губерния… Как, Эраст Петрович, ведь, пожалуй, что конец?

Статский советник только вздохнул в ответ.

Тогда князь обернулся к ливрейному, стоявшему у дверей с серебряным подносом в руках. На подносе были какие-то склянки, пузырьки и вазочка с эвкалиптовыми лепешечками от кашля. Звали слугу Фролом Григорьевичем Ведищевым, занимал он скромную должность камердинера, но не было у князя советника преданней и многоопытней, чем этот высохший старик с лысым черепом, в преогромных бакенбардах и золотых очках с толстыми стеклами.

А больше в просторном кабинете никого не было – только эти трое.

– Что, Фролушка, – дрогнув голосом, спросил Долгорукой, – на свалку пора? Да без почета, без милости. Со скандалом…

– Владим Андреич, – плачущим голосом сказал камердинер. – Да ляд с ней, с государевой службой. Уж, слава Богу, послужили, ведь на девятый десяток пошло… Не рвите вы себе душу. Ну, царь не пожалует, так москвичи добрым словом помянут. Шутка ли, двадцать пять годочков об них заботились, ночей недосыпали. Поедем в Ниццу, к солнышку. Будем сидеть на крылечке, прежние времена вспоминать, чего еще в наши-то годы…

Князь грустно улыбнулся:

– Не сумею я, Фрол, сам знаешь. Умру без службы, в полгода зачахну. Я потому и бодр пока, что Москва меня держит. И ладно бы хоть за дело, а то ведь ни за что погонят. В городе-то у меня все в полном порядке. Обидно…

У Ведищева в руках задребезжал поднос, по щекам обильно заструились слезы.

– Бог милостив, батюшка, может, пронесет. Чего только не было, а ведь выручал Господь. Эраст Петрович нам отыщет злодея, что генерала зарезал, государь и оттает.

– Не отта-ает, – уныло протянул Долгорукой. – Тут вопрос государственной безопасности. Когда власти страшно, она никого не жалеет. Надо на всех страху нагнать, и особенно на своих. Чтоб в оба смотрели и чтоб ее, власти, больше, чем убийц боялись. Моя территория, мне и отвечать. Об одном только Бога молю: сыскать бы преступника побыстрее, своими силами. Хоть уйду без срама. Красиво служил и красиво закончу. – Он с надеждой посмотрел на чиновника особых поручений. – Как, Эраст Петрович, сумеете эту самую «БэГэ» отыскать?

Фандорин помедлил с ответом и заговорил тихо, неуверенно:

– Владимир Андреевич, вы меня знаете, я п-пустых обещаний давать не люблю. У нас ведь даже нет уверенности, что убийца после совершенного им злодеяния отправился в Москву, а не в Петербург… В конце концов, действия Боевой Группы направляются именно из Петербурга.

– Да-да, верно, – грустно покивал князь. – Что ж это я, в самом деле. Супостатов этих весь Жандармский корпус вкупе с Департаментом полиции выловить не могут, а я к вам. Россия большая, злодей мог куда угодно податься… Уж простите сердечно. Знаете, как тонуть начнешь, то и за соломинку ухватишься. Опять же выручали вы меня неоднократно из самых аховых положений…

Статский советник откашлялся, несколько покоробленный сравнением с соломинкой, и произнес загадочным тоном:

– И все же…

– Что «все же»? – встрепенулся Ведищев, отставил поднос, быстренько вытер большущим платком заплаканное лицо, подсеменил к чиновнику поближе. – Или есть зацепка какая?

– И все же попытаться можно, – задумчиво проговорил Фандорин. – Даже должно. Я, собственно, и сам собирался просить ваше высокопревосходительство о п-предоставлении мне соответствующих полномочий. Убийца воспользовался моим именем и тем самым бросил мне вызов. Я не говорю уж о тех к-крайне неприятных минутах, которые мне по его милости довелось провести сегодня утром. К тому же я все-таки полагаю, что преступник из Клина направился именно в Москву. Сюда от места убийства всего час езды на поезде, мы и хватиться бы не успели. А в обратную сторону, до Петербурга, девять часов, то есть он и сейчас еще находился бы в пути. Между тем с одиннадцати часов объявлен розыск, все станции перекрыты, железнодорожная жандармерия проверяет пассажиров на всех поездах в радиусе трехсот верст. Нет, не мог он в Петербург податься.

– А может, он вовсе железкой не поехал? – усомнился камердинер. – Сел себе на лошадку и потрюхал в какой-нибудь Замухранск – отсидеться, пока шум не поутихнет?

– Замухранск для того, чтоб отсидеться, никак не п-подходит. Там каждый человек на виду. Спрятаться проще всего в большом городе, где никто никого не знает, да и революционно-конспиративная сеть наличествует.

Генерал-губернатор испытующе взглянул на Эраста Петровича и щелкнул крышечкой табакерки, что свидетельствовало о переходе от отчаяния к глубокой задумчивости.

Чиновник подождал, пока Долгорукой зарядит ноздрю и громогласно отчихается. Когда Ведищев тем же самым платком, которым только что вытирал слезы, промокнул своему сюзерену глаза и нос, князь спросил:

– А как искать станете, если он и здесь, в Москве? Ведь мильонный город. Я даже полицию с жандармерией вам подчинить не могу, разве что обязать к содействию. Сами знаете, голубчик, что мое прошение о назначении вас обер-полицеймейстером третий месяц в высших инстанциях плутает. Вы же видите, какой у нас по полицейской части Вавилон сделался.

Под Вавилоном его сиятельство имел в виду хаотическое положение, образовавшееся во второй столице после того, как был отставлен последний обер-полицеймейстер, слишком буквально трактовавший смысл понятия «неподотчетные секретные фонды». В Петербурге шла затяжная бумажная канитель: враждебная князю придворная партия никак не желала отдавать ключевую должность долгоруковскому выкормышу, но и навязать генерал-губернатору своего ставленника у недоброжелателей тоже сил не хватало. А тем временем жил огромный город без главного защитника и законоблюстителя. Обер-полицеймейстеру предписано возглавлять и объединять действия и городской полиции, и Губернского жандармского управления и Охранного отделения, теперь же выходил форменный табор: подполковник Бурляев из Охранного и полковник Сверчинский из Жандармского писали друг на друга кляузы, и оба дружно жаловались на наглую обструкцию со стороны зарвавшихся полицейских приставов.

– Да, ситуация для произведения согласованных действий неблагоприятна, – признал Фандорин, – но в д-данном случае разобщенность розыскных органов, пожалуй, даже кстати…

Гладкий лоб статского советника наморщился, рука как бы сама собой потянула из кармана нефритовые четки, помогавшие Эрасту Петровичу сконцентрировать мысль. Долгорукой и Ведищев, привычные к фандоринским повадкам, слушали, затаив дыхание, и выражение лиц у обоих стариков сделалось одинаковое, словно у детей в цирке, которые точно знают, что цилиндр фокусника пуст, и все же не сомневаются – сейчас ловкач вынет оттуда зайчика или голубку.

И чиновник вынул:

– Позвольте спросить, отчего преступнику столь б-блестяще удался его план? – начал Эраст Петрович и сделал паузу, будто и в самом деле ждал ответа. – Очень просто: он был в доскональности осведомлен о том, что полагалось знать весьма немногим. Это раз. Меры по обеспечению безопасности генерал-адъютанта Храпова при пересечении Московской г-губернии были разработаны не далее как позавчера при участии весьма ограниченного круга лиц. Это два. Кто-то из них, посвященный в мельчайшие подробности плана, выдал наш план революционерам – сознательно или бессознательно. Это три. Достаточно найти этого человека, и через него мы выйдем на Боевую Группу и самого исполнителя.

– Как это «бессознательно»? – прищурившись, спросил генерал-губернатор. – Ну, сознательно – понятно. И на государевой службе оборотни есть. Кто за деньги нигилистам тайны выдает, кто по бесовскому наущению. А бессознательно – это без сознания что ли? Спьяну?

– Скорее по неосторожности, – ответил Фандорин. – Чаще всего б-бывает так: должностное лицо проболтается кому-то из близких, кто связан с террористами. Сын, дочь, любовница. Но это удлинит нашу цепочку всего на одно звено.

– Так. – Князь снова полез за понюшкой. – Позавчера в секретном совещании по поводу приезда Ивана Федоровича (земля ему, грешнику, пухом), кроме меня и вас участвовали только Сверчинский и Бурляев. Даже полицию не привлекли – согласно указаниям из Петербурга. Так что ж, надо начальников Жандармского управления и Охранного отделения подозревать? Чудно что-то. А…а…а-пчхи!

– Дай Бог здоровьица, – вставил Ведищев и снова сунулся вытирать его сиятельству нос.

– И их тоже, – решительно заявил Эраст Петрович. – Кроме того, следует выяснить, кто еще из чинов Жандармского и Охранки был посвящен в д-детали. Полагаю, это от силы три-четыре человека, никак не больше.

Фрол Григорьевич ахнул:

– Ос-поди, да ведь вам это плюнуть и растереть! Владим Андреич, право слово, погодите убиваться! Если уж службе конец, то по всей форме уйдете, красиво. Под белы рученьки проводют, а не пинком под зад! Эраст Петрович нам враз иуду этого высчитает. Скажет: «Это раз, это два, это три» – и готово.

– Не так все просто, – покачал головой статский советник. – Да, Жандармское управление – первая возможность утечки. Охранное отделение – вторая. Но есть, увы, и т-третья, расследовать которую я не смогу. Согласованный нами план мер по охране Храпова был отправлен шифрограммой на утверждение в Петербург. Там излагались данные и обо мне как о лице, ответственном за безопасность гостя, – с выпиской из служебного формуляра, словесным портретом, агентурным описанием и прочим. Одним словом, всё как полагается в подобных случаях. Зейдлиц потому и не усомнился в лже-Фандорине, что был доскональнейшим образом оповещен о моих приметах и даже моем з-заикании… Если источник утечки находится в Петербурге, я вряд ли смогу что-либо сделать. Как говорится, руки коротки… И все-таки два шанса из трех, что ниточка тянется из Москвы. Да и убийца, вероятнее всего, прячется где-то здесь. Будем искать.

* * *

Из генерал-губернаторского дома чиновник особых поручений прямиком отправился в Жандармское управление, на Малую Никитскую. Пока ехал в княжьем, обитом синим бархатом возке, размышлял, как вести себя с полковником Сверчинским. Конечно, гипотеза о том, что Станислав Филиппович, многолетний конфидент князя и Ведищева, связан с революционерами, требовала известной живости воображения, но воображением Бог статского советника не обделил, к тому же за богатую приключениями жизнь ему случалось сталкиваться с сюрпризами и позамысловатей.

Итак, что можно было сказать о полковнике Отдельного корпуса жандармов Станиславе Сверчинском?

Скрытен, хитроумен, честолюбив, но в то же время очень осторожен, предпочитает держаться в тени. Аккуратный службист. Умеет ждать своего часа и на сей раз, кажется, дождался: пока лишь исправляет должность начальника управления, однако по всей вероятности будет в этом качестве утвержден, и тогда перед ним откроются самые аппетитные карьерные перспективы. Правда, и в Москве, и в Петербурге известно, что Сверчинский – человек Володи Красно Солнышко. Если Владимир Андреевич отправится из древнепрестольной на свалку, в Ниццу, полковника могут в завидной должности и вовсе не утвердить. Получалось, что смерть генерала Храпова для карьеры Станислава Филипповича – событие огорчительное и, возможно, даже фатальное. Во всяком случае, так представлялось на первый взгляд.

Ехать с Тверской до Малой Никитской было всего ничего, и, если б не ветер с косым снегом, Фандорин предпочел бы пройтись пешком – на ходу лучше думается. Вот и поворот с бульвара. Возок проехал мимо чугунной решетки дома барона Эверт-Колокольцева, где во флигеле квартировал Эраст Петрович, а еще через двести шагов из вьюжной пелены вынырнул и знакомый желто-белый особняк с полосатой будкой у подъезда.

Фандорин вылез наружу, придержал рванувшийся улететь цилиндр и взбежал по скользким ступеням. В вестибюле статскому советнику лихо откозырял знакомый вахмистр и, не дожидаясь вопроса, доложил:

– У себя. Ждут. Позвольте, ваше высокородие, шубу и головной убор. Отнесу в гардеробную.

Рассеянно поблагодарив, Эраст Петрович оглядел знакомый интерьер так, будто видел его впервые.

Коридор с чередой одинаковых клеенчатых дверей, скучные голубые стены с казенным белым бордюром, в дальнем конце – гимнастический зал. Возможно ли, чтобы в этих стенах таилась государственная измена?

В приемной дежурил адъютант управления поручик Смольянинов, румяный молодой человек с живыми черными глазами и лихо подкрученными усиками.

– Здравия желаю, Эраст Петрович, – весело приветствовал он привычного посетителя. – Какова погодка, а?

– Да-да, – покивал чиновник. – Я пройду?

И запросто, на правах старого сослуживца, а в скором будущем, возможно, и непосредственного начальника, вошел в кабинет.

– Ну что там в высших сферах? – поднялся ему навстречу Сверчинский. – Что Владимир Андреевич? Как действовать, что предпринимать? Просто места себе не нахожу. – И, понизив голос до страшного шепота. – Что думаете, снимут его?

– А это до некоторой степени б-будет зависеть от нас с вами.

Фандорин опустился в кресло, полковник сел напротив, и разговор сразу повернул в деловое русло.

– Станислав Филиппович, буду с вами откровенен. Среди нас – или здесь, в Жандармском, или в Охранном – есть п-предатель.

– Предатель? – Полковник так тряхнул головой, что нанес некоторый ущерб идеальному пробору, делившему гладко зализанную прическу на две симметричные половины. – У нас?!

– Да, предатель или б-болтун, что в данном случае одно и то же.

И чиновник изложил собеседнику свои умозаключения.

Сверчинский слушал, взволнованно крутя ус, а дослушав, приложил руку к сердцу и проникновенно сказал:

– Совершенно с вами согласен! Убедительнейшие и справедливейшие суждения. Но мое управление от подозрения прошу освободить. Наша задача в связи с приездом генерала Храпова была самая простая: обеспечение мундирного конвоя. Я и мер никаких особенных не принимал – просто велел подготовить конный полувзвод, и дело с концом. И уверяю вас, почтеннейший Эраст Петрович, что из всего управления в подробности были посвящены только двое: я и поручик Смольянинов. Ему как адъютанту я должен был все объяснить. Но вы ведь его знаете, он юноша ответственный, смышленый и самого благородного образа мыслей, такой не подведет. Да и я, смею надеяться, известен вам как человек неболтливый.

Эраст Петрович дипломатично наклонил голову:

– Именно п-поэтому я первым делом отправился к вам и ничего от вас не утаиваю.

– Уверяю вас, это или питерские, или Гнездниковские! – расширил красивые бархатные глаза полковник, под «Гнездниковскими» имея в виду Охранное отделение, расположенное в Большом Гнездниковском переулке. – Про питерских ничего сказать не могу, не располагаю достаточной полнотой сведений, а вот у подполковника Бурляева в помощниках швали довольно – и бывшие нигилисты, и всякие темные личности. Там бы и пощупать. Я, конечно, не смею обвинять самого Петра Ивановича, упаси Боже, но за негласное обеспечение безопасности отвечала его филерская служба, а значит, был какой-никакой инструктажец, разъяснение – перед изрядной группой весьма сомнительных субъектов. Неосмотрительно. И еще одно… – Сверчинский замялся, словно не зная, стоит ли продолжать.

– Что? – спросил Фандорин, глядя ему прямо в глаза. – Возможна еще какая-то версия, которую я упустил? Говорите, Станислав Филиппович, говорите. Мы с вами начистоту.

– Есть ведь еще тайные агенты, которых в нашем ведомстве называют «сотрудниками». То есть те члены революционных кружков, которые идут на сотрудничество с полицией.

– Agents provocateurs[1]Агенты-провокаторы (фр.) .? – поморщился статский советник.

– Ну, не обязательно провокаторы. Иногда просто информанты. Без них в нашей работе никак невозможно.

– Откуда вашим шпионам знать подробности встречи секретного гостя, да еще вплоть до описания моей в-внешности? – сдвинул черные стрелки бровей Эраст Петрович. – Что-то не пойму.

Полковник был в явном затруднении. Он слегка покраснел, закрутил ус еще круче и доверительно понизил голос:

– Агенты бывают разные. И отношения у уполномоченных офицеров с ними тоже складываются по-разному. Иногда на основе совершенно приватных… м-м-м… я бы даже сказал, интимных контактов. Ну, вы понимаете.

– Нет, – вздрогнул Фандорин, глядя на собеседника с некоторым испугом. – Не понимаю и не желаю понимать. Вы хотите сказать, что служащие жандармерии и Охранного отделения ради интересов дела вступают с агентами в м-мужеложеские отношения?

– Ах, ну почему же обязательно мужеложеские! – всплеснул руками Сверчинский. – Среди «сотрудников» достаточное количество женщин, причем как правило молодых и весьма недурных собой. Вы ведь знаете, как свободно нынешняя революционная и околореволюционная молодежь смотрит на вопросы пола.

– Да-да, – несколько сконфузился статский советник. – Приходилось слышать. Я и в самом деле не очень ясно представляю себе деятельность т-тайной полиции. Как-то до сих пор не приходилось заниматься революционерами, все больше убийцами, мошенниками и иностранными шпионами. Однако, Станислав Филиппович, вы явно подводите меня к кому-то из офицеров Охранки. К кому? Кто из них, по-вашему, имеет подозрительные связи?

Полковник еще с полминуты изображал всей физиономией нравственные терзания, потом, словно решившись, зашептал:

– Эраст Петрович, дорогой, тут, конечно, дело отчасти приватное, но, зная вас как человека исключительной щепетильности и широких взглядов, не считаю себя в праве утаивать, тем более что дело особенной важности, пред которым блекнут все частные соображения, каковые… – Тут, несколько запутавшись в грамматике, Сверчинский сбился и заговорил проще. – Я располагаю сведениями, что подполковник Бурляев поддерживает знакомство с некоей Дианой – это, разумеется, агентурная кличка. Очень таинственная особа, сотрудничающая с властями бескорыстно, из идейных соображений, и потому ставящая собственные условия. Например, мы не знаем ни ее настоящего имени, ни места проживания – лишь адрес конспиративной квартиры, которую Департамент для нее снимает. Судя по всему, это барышня или дама из очень хорошей семьи. Имеет широчайшие и полезнейшие знакомства в революционных кругах Москвы и Санкт-Петербурга, оказывает полиции поистине неоценимые услуги…

– Она любовница Бурляева, и он мог ей проговориться? – нетерпеливо перебил Сверчинского чиновник. – Вы на это намекаете?

Станислав Филиппович расстегнул тугой ворот, придвинулся ближе.

– Я… я не уверен, что она его любовница, но допускаю. Очень даже допускаю. А если так, то Бурляев вполне мог наболтать ей лишнего. Понимаете, двойные агенты, да еще такого склада, мало предсказуемы. Сегодня сотрудничают с нами, а завтра дают задний ход…

– Хорошо, учту.

Эраст Петрович о чем-то задумался и вдруг сменил тему:

– Я полагаю, Фрол Григорьевич п-протелефонировал вам, чтобы вы оказывали мне всемерное содействие.

Сверчинский приложил руку к груди – мол, всем, чем только смогу.

– Тогда вот что. Для расследования мне понадобится толковый п-помощник, он же офицер связи. Не одолжите мне вашего Смольянинова?

* * *

Вроде бы недолго пробыл статский советник в желто-белом особняке, не более получаса, а когда снова вышел на улицу, город было не узнать. Ветру надоело гонять белую труху по кривым улицам, снег улегся на крыши и мостовые рыхлыми грудами, небо же, которого совсем недавно будто бы и вовсе не было, волшебным образом прояснилось. Оказалось, что оно вовсе не низкое и крупитчатое, а напротив, очень высокое, радостно-синее и, как положено, увенчанное маленьким, но блестким, как империал, золотым кружком. Над домами откуда ни возьмись повылезали елочные шары куполов, заиграл радужными брызгами новорожденный снег, и Москва проделала свой любимый фокус – обратилась из лягушки такой царевной, что вдохнуть вдохнешь, а выдохнуть позабудешь.

Эраст Петрович посмотрел вокруг, да и остановился, несколько даже ослепнув от сияния.

– Красота какая! – воскликнул поручик Смольянинов, но застыдился чрезмерной восторженности и счел нужным снисходительно добавить. – Экие, право, метаморфозы… Мы сейчас куда, господин статский советник?

– В Охранное отделение. Погода и в самом деле славная. Д-давайте пройдемся.

Фандорин отпустил возок обратно в генерал-губернаторову конюшню, и пять минут спустя чиновник особых поручений и его румяный спутник шагали по Тверскому бульвару, где уже вовсю прогуливалась ошалевшая от нежданной природной амнистии публика, хотя дворники еще только начали расчищать аллеи от снега.

Эраст Петрович то и дело ловил на себе взгляды – то испуганные, то сочувственные, то просто любопытствующие, и не сразу понял, в чем дело. Ах да, ведь сбоку и чуть сзади вышагивает молодец в синей жандармской шинели, при кобуре и шашке. Со стороны можно подумать, что приличного на вид господина в меховом плаще и замшевом цилиндре сопровождают под конвоем. Двое встречных студентов-технологов, Фандорину вовсе незнакомых, «арестанту» кивнули, а на «конвоира» посмотрели с ненавистью и презрением. Эраст Петрович оглянулся на поручика, но тот был все так же улыбчив и враждебности молодых людей, похоже, не заметил.

– Смольянинов, вы, очевидно, несколько дней проведете со мной. Не носите мундир, это может повредить делу. Ходите в штатском. И кстати, давно хотел вас с-спросить… Как получилось, что вы оказались в Жандармском корпусе? Ведь ваш отец, кажется, тайный советник? Могли бы служить в г-гвардии.

Поручик воспринял вопрос как приглашение сократить почтительную дистанцию, в один прыжок догнал чиновника и зашагал с ним плечо к плечу.

– Да что там хорошего в гвардии, – охотно откликнулся Смольянинов. – Парады да попойки, скука. А в жандармском служить одно удовольствие. Секретные задания, выслеживание опасных преступников, бывают и перестрелки. В прошлом году анархист в Новогирееве на даче засел, помните? Целых три часа отстреливался, двоих наших ранил. Меня тоже чуть не задел, пуля совсем близко от щеки вжикнула. Еще бы полдюйма, и шрам остался.

Последние слова были произнесены с явным сожалением об упущенной возможности.

– А не задевает вас то… неприязненное отношение, с к-которым к синим мундирам относятся в обществе, особенно в кругу ваших сверстников?

Эраст Петрович посмотрел на спутника с особенным интересом, но взгляд Смольянинова был по-прежнему безмятежен.

– Я на это внимания не обращаю, потому что служу России и совесть моя чиста. А предубеждение против чинов Жандармского корпуса рассеется, когда все поймут, как много мы делаем для защиты государства и жертв насилия. Вы ведь знаете, что эмблема, назначенная Корпусу императором Николаем Павловичем, – белый платок для утирания слез несчастных и страждущих.

Такой простодушный энтузиазм заставил статского советника вновь взглянуть на поручика, и тот заговорил еще горячее:

– Нашу службу считают зазорной, потому что о ней мало знают. А между прочим, попасть в жандармские офицеры совсем непросто. Во-первых, принимают только потомственных дворян, потому что мы – главные защитники престола. Во-вторых, отбирают самых достойных и образованных из армейских офицеров, только тех, кто закончил училище не ниже, чем по первому разряду. Чтоб ни одного пятнышка по службе и упаси боже никаких долгов. У жандарма должны быть чистые руки. Знаете, какие экзамены мне пришлось выдержать? Ужас! Я за сочинение на тему «Россия в XX веке» высший балл получил, а все равно почти год очереди на курсы дожидался, и после окончания курсов еще четыре месяца вакансии ждал. В Московское управление меня, правда, папа устроил…

Этого Смольянинов мог бы и не добавлять, так что Эраст Петрович оценил честность молодого человека по достоинству.

– Ну и какое же будущее ожидает Россию в XX веке? – спросил Фандорин, покосившись на защитника престола с явной симпатией.

– Самое великое! Нужно только перенаправить настроение просвещенной части общества от разрушительности к созиданию, а непросвещенную часть общества следует образовывать и постепенно воспитывать в ней чувство самоуважения и достоинства. Это самое главное! Если этого не сделать, то Россию ожидают самые чудовищные испытания…

Однако какие именно испытания ожидают Россию, Эраст Петрович так и не узнал, потому что уже свернули в Большой Гнездниковский, и впереди показался неприметный двухэтажный дом зеленого цвета, в котором располагалось Московское охранное отделение.

* * *

Человеку, не сведущему в хитросплетениях ветвей древа русской государственности, непросто было бы разобраться, в чем состоит различие между Охранным отделением и Губернским жандармским управлением. Формально первому надлежало заниматься розыском политических преступников, а второму – дознанием, но, поскольку в секретных расследованиях розыск от дознания бывает неотделим, оба ведомства делали одну и ту же работу: истребляли революционную язву всеми предусмотренными и непредусмотренными законом способами. И жандармы, и «охранники» были людьми серьезными, многократно проверенными, допущенными к сокровеннейшим тайнам, однако же Управление подчинялось штабу Отдельного жандармского корпуса, а Отделение – Департаменту полиции. Путаница усугублялась еще и тем, что руководящие чины Охранного нередко числились по Жандармскому корпусу, а в жандармских управлениях служили статские чиновники, вышедшие из Департамента. Очевидно, в свое время кто-то мудрый, опытный, придерживающийся не слишком лестного мнения о людской природе, рассудил, что одного надзирающего и приглядывающего ока для беспокойной империи маловато. Ведь недаром и человекам Господь выделил не по одной зенице, а по две. Двумя глазами и крамолу выглядывать сподручней, и риска меньше, что одинокое око слишком много о себе возомнит. Поэтому по давней традиции отношения между двумя ответвлениями тайной полиции складывались ревнивые и неприязненные, что свыше не только дозволялось, но даже, пожалуй, и поощрялось.

В Москве извечная вражда между жандармами и «охранниками» до некоторой степени смягчалась единоначалием – и те, и другие подчинялись городскому обер-полицеймейстеру, – но здесь у обитателей зеленого дома имелось некоторое преимущество: обладая более мощной агентурной сетью, они лучше, чем их синемундирные коллеги, были осведомлены о жизни и настроениях большого города, а для начальства кто осведомленней, тот и ценнее. О некотором превосходстве Охранного косвенно свидетельствовала и сама дислокация Отделения – в непосредственной близости от резиденции обер-полицеймейстера, только пройти закрытым двором из одного черного хода в другой, а с Малой Никитской до полицмейстерова дома на Тверском бульваре было не менее четверти часа быстрого ходу.

Однако из-за затянувшегося отсутствия главного полицейского начальства хрупкое равновесие между Малой Никитской и Гнездниковским нарушилось, о чем Эрасту Петровичу было хорошо известно. Поэтому инсинуации Сверчинского в адрес подполковника Бурляева и его подчиненных следовало воспринимать с известной долей осторожности.

Фандорин толкнул неказистую дверь и оказался в темноватой передней с низким, потрескавшимся потолком. Не задерживаясь, статский советник кивнул молчаливому человеку в штатском (тот ответил почтительным поклоном) и по старинной витой лестнице поднялся на второй этаж. Смольянинов, придерживая шашку, грохотал следом.

Наверху обстановка была совсем иная: широкий светлый коридор с ковровой дорожкой, деловитый стук пишущих машин из-за обитых кожей дверей, на стенах бонтонные гравюры с видами старой Москвы.

Жандармский поручик, видимо, оказался на враждебной территории впервые и оглядывался с нескрываемым любопытством.

– Посидите тут, – показал ему Эраст Петрович на ряд стульев, а сам вошел в кабинет начальника.

– Рад вас видеть в добром здравии! – подполковник выскочил из-за стола и с преувеличенным оживлением бросился жать гостю руку, хотя они расстались каких-нибудь два часа назад, и статский советник, кажется, не давал ни малейших оснований тревожиться о своем здоровье.

Фандорин бурляевскую нервозность истолковал в том смысле, что подполковнику неудобно за давешнее арестование. Однако все положенные извинения были многословнейшим образом высказаны еще на вокзале, поэтому к досадному эпизоду за исчерпанностью темы чиновник возвращаться не стал, а сразу перешел к существенному.

– Петр Иванович, вчера вы докладывали мне о предполагаемых мерах по устроению б-безопасности визита генерал-адъютанта Храпова. Ваши предложения я одобрил. Сколько мне помнится, вы выделили двенадцать филеров для встречи на вокзале, четверых, одетых извозчиками, определили в уличное сопровождение и еще две бригады по семь человек назначили для патрулирования окрестностей особняка на Воробьевых горах.

– Точно так, – осторожно подтвердил Бурляев, ожидая подвоха.

– Осведомлены ли были ваши филеры о том, что за персона п-прибывает?

– Лишь старшие каждой из бригад – всего четыре человека, исключительно надежные.

– Та-ак. – Статский советник закинул ногу на ногу, отложил цилиндр и перчатки на соседний стул и небрежно поинтересовался. – Надеюсь, вы не забыли сообщить этим ч-четверым, что общее руководство охраной возложено на меня?

Подполковник развел руками:

– Никак нет, Эраст Петрович. Не счел нужным. А что, следовало? Виноват.

– И что же, никто кроме вас во всем Отделении не знал, что встречать генерала поручено мне? – стремительно наклонился вперед Фандорин.

– Знали только мои ближайшие помощники – коллежский асессор Мыльников и старший чиновник для поручений Зубцов, а более никто. В нашем заведении лишнего болтать не принято. Мыльников, как вам известно, заведует филерской службой, от него утайки быть не могло. А Сергей Витальевич Зубцов – самый толковый из моих работников, он в свое время и разработал схему «Встреча Пэ-Пэ-эР». Это, можно сказать, его профессиональная гордость.

– Какая-какая встреча? – удивился Эраст Петрович.

– Пэ-Пэ-эР. «По первому разряду». Такая служебная терминология. Мы ведем негласное наблюдение по разрядам, в зависимости от количества задействованных агентов. «Слежка по второму разряду», «Арестование по третьему разряду» и прочее. «Встреча по первому разряду» – это когда нужно обеспечить безопасность особы первого ранга. Вот, например, две недели назад австрийский наследник приезжал, эрцгерцог Франц-Фердинанд. Тоже тридцать филеров было задействовано: двенадцать на вокзале, четыре в пролетках и дважды по семь вокруг резиденции. А «высший разряд» бывает только для его императорского величества. Все шестьдесят филеров работают, и из Петербурга еще Летучий отряд прибывает, не считая дворцовой охраны, жандармерии и прочего.

– Мыльникова я знаю, – задумчиво произнес чиновник. – Евстратий Павлович, кажется? Видел его в деле, сноровистый. Он ведь из низов выслужился?

– Да, вознесся из простых городовых. Малообразован, но сметлив, цепок, схватывает на лету. Филеры на него как на Бога молятся, ну и он их в обиду не дает. Золото человек, я им очень доволен.

– Золото? – усомнился Фандорин. – А мне д-доводилось слышать, будто Мыльников на руку нечист? Живет не по средствам, и вроде бы даже служебное расследование было по поводу расходования казенных сумм?

Бурляев задушевно понизил голос:

– Эраст Петрович, у Мыльникова в полном ведении немалые средства на поощрение филеров. Как он распоряжается этими деньгами – не моя печаль. Мне нужно, чтобы его служба работала на ять, а это Евстратий Павлович обеспечивает. Чего ж еще?

Чиновник особых поручений обдумал высказанное суждение и, видимо, не нашелся, что возразить.

– Ну хорошо. А что за человек Зубцов? Я его почти совсем не знаю. То есть, видел, конечно, но никогда с ним не работал. Правильно ли я запомнил, что он из б-бывших революционеров?

– Истинно так, – с явным удовольствием принялся рассказывать начальник Охранного. – Эта история – моя гордость. Я ведь сам Сергея Витальевича арестовывал, еще когда он студентом был. Пришлось с ним повозиться – поначалу держался чистым волчонком. И в карцере у меня посидел, на хлебе и воде, и поорал я на него, и каторгой пугал. А взял не страхом, убеждением. Смотрю – очень уж шустрого ума юноша, такие к террору и прочим насильственным мерам по самому складу мозга не склонны. Бомба и револьвер – это ведь для тупых, у кого недостает соображения, что лбом стену не прошибить. А мой Сергей Витальевич, примечаю, любит о парламентаризме порассуждать, о союзе здравомыслящих патриотов и прочем. Одно удовольствие с ним было допросы вести, иной раз, поверите ли, до утра в предвариловке засиживался. Смотрю – он о своих товарищах по кружку критически отзывается, понимает их узость и обреченность, ищет выхода: как социальную несправедливость поправить и при этом страну динамитом на куски не разорвать. Очень мне это понравилось. Выхлопотал ему закрытие дела. Товарищи его, само собой, в измене заподозрили, отвернулись от него. А ему обидно – он-то перед ними чист. Можно сказать, один я у него друг остался. Встречались мы, говорили о том о сем, я ему что можно про свою работу рассказывал, про трудности и загвоздки всякие. И что вы думаете? Начал мне Сергей Витальевич советы давать – как лучше с молодежью разговаривать, как отличить пропагатора от террориста, что из революционной литературы почитать и прочее. Исключительно ценные советы. Однажды за рюмкой коньяку я ему говорю: «Сергей Витальевич, душа моя, привязался я к вам за эти месяцы, и больно мне видеть, как вы между двумя правдами мечетесь. Я ведь понимаю, что у ваших нигилистов тоже своя правда есть, только вам теперь к ним путь закрыт. А вы вот что, говорю, присоединяйтесь-ка к нашей правде, она, ей-богу, поосновательней будет. Я же вижу, вы истинный патриот земли русской, вам до ихних Интернационалов дела нет. Ну так и я патриот не меньше вас, давайте помогать России вместе». И что же? Подумал Сергей Витальевич денек-другой, написал письма своим прежним приятелям – мол, разошлись наши дорожки – да и подал прошение о зачислении на службу под мое начало. Теперь он у меня правая рука, и далеко пойдет, вот увидите. Между прочим, ваш горячий поклонник. Просто влюблен в вас, честное слово. Только и разговоров что о ваших дедуктивных свершениях. Иной раз меня прямо ревность берет.

Подполковник засмеялся, судя по всему, очень довольный тем, что и себя в выгодном свете представил и будущему начальнику неглупо польстил, однако Фандорин по всегдашнему своему обыкновению вдруг взял и заговорил совсем о другом:

– Известна ли вам, Петр Иванович, некая д-дама по имени Диана?

Бурляев посмеиваться перестал, лицо словно окаменело и отчасти утратило обычное выражение грубоватого солдатского прямодушия – взгляд сделался острым, настороженным.

– Могу ли я полюбопытствовать, господин статский советник, почему вы интересуетесь этой дамой?

– Можете, – бесстрастно ответил Фандорин. – Я ищу источник, из которого сведения о нашем плане охраны попали к т-террористам. Пока удалось установить, что кроме Департамента полиции детали были известны т-только вам, Мыльникову, Зубцову, Сверчинскому и его адъютанту. Полковник Сверчинский допускает, что о мерах безопасности могла быть осведомлена «сотрудница» с агентурной к-кличкой Диана. Вы ведь с ней знакомы?

Бурляев ответил с внезапной злобой:

– Знаком. «Сотрудница» прекрасная, спору нет, но только Сверчинский напрасно намекает. Это называется с больной головы на здоровую! Если кто и мог ей проболтаться, то скорее он. Она из него веревки вьет!

– Как, Станислав Филиппович – ее любовник? – поразился чиновник особых поручений, едва успев проглотить слово «тоже».

– А черт их там разберет, – все так же озлобленно рявкнул подполковник. – Очень даже возможно!

Сбитый с толку Эраст Петрович не сразу собрался с мыслями.

– И что она так хороша собой, эта Диана?

– Право не знаю! Никогда не видел ее лица.

Петр Иванович сделал ударение на последнем слове, что придало всей фразе двусмысленное звучание. Подполковник, очевидно, и сам это почувствовал, потому что счел необходимым пояснить:

– Видите ли, Диана никому из наших лица не показывает. Все встречи происходят на конспиративной квартире, в полумраке, да она еще и в вуали.

– Но это неслыханно!

– В романтическую героиню играет, – скривился Бурляев. – Уверен, что Сверчинский ее лица тоже не видел. Прочие части тела – весьма вероятно, но лицо наша Диана прячет, словно турецкая одалиска. Таково было твердое условие ее сотрудничества. Грозится, что при малейших поползновениях открыть ее инкогнито прекратит всякую помощь. Было особое указание из Департамента – попыток не предпринимать. Пусть, мол, интересничает, лишь бы сообщала данные.

Эраст Петрович сопоставил манеру, в которой Бурляев и Сверчинский говорили о загадочной «сотруднице», и обнаружил в интонации и словах обоих штаб-офицеров черты несомненного сходства. Кажется, Управление и Отделение соперничали не только на поприще полицейской службы.

– Знаете что, Петр Иванович, – сказал Фандорин с самым серьезным видом. – Вы меня заинтриговали вашей т-таинственной Дианой. Свяжитесь-ка с ней и сообщите, что я хочу немедленно ее видеть.