Онлайн чтение книги Свенельд. Оружие вельвы
Глава 2

Снефрид не была пугливой, однако прошло несколько дней, прежде чем она смогла избавиться от тягостного впечатления, оставленного свиданием с теткой. К счастью, отца не было дома, а Мьёлль только посматривала на нее вопросительно, и Снефрид старалась разгладить лоб. Возможно, у Хравнхильд расстроилось здоровье, а женщине в ее годах нетрудно вообразить, что ее уже ждет погребальный костер. Отсюда эта угрюмость, склонность к мрачным и грозным пророчествам. Но ее это все не касается. Снефрид не чувствовала в себе никакого призвания к сотворению чар и не желала этого.

Больше ее волновало другое: верны ли слова Хравнхильд насчет Ульвара? Верно ли, что он за прошедшие три года нажил богатство и находится в Грикланде? Если так, почему не дает о себе знать? Хравнхильд сказала, что домой в Свеаланд он никогда не вернется. Неужели это тоже правда? При мысли об этом Снефрид охватывала растерянность. Все эти три года она ждала – ждала и надеялась, что однажды Ульвар вернется и они заживут как прежде. Ну а если нет? Что ей тогда делать – одной, не женой и не вдовой? Остаться с отцом, пережить его, сделаться со временем такой же, как Хравнхильд – одинокой и немного не в своем уме? Только ей госпожа Алов покровительствовать не будет.

И когда Снефрид доходила до этой мысли, тихой змейкой вползала следующая: так может, стоило бы… Ну, не соглашаться, а разузнать получше, чего от нее хочет Хравнхильд? Что от нее потребуется? Может, все не так уж страшно?

– Смотрю, не пошли тебе впрок теткины дары, – заметила как-то Мьёлль. – С тех пор как ты приехала от нее с этими окороками, ты все хмуришься. Лучше бы мы своим сыром питались, чем есть чужую свинину пополам с тоской.

Мьёлль сейчас было чуть меньше сорока. Сразу после женитьбы на Виглинд Асбранд купил на большом рынке в Бьёрко молоденькую рабыню с белой как молоко кожей, светлыми глазами и белесыми ресницами. За эту белизну Виглинд дала ей имя Мьёлль[5]Мьёлль означает «снег».; выяснить ее настоящее имя тогда не удалось, поскольку девушка, финка родом, не знала северного языка, и объясниться с нею поначалу удавалось только знаками. За прошедшие с тех пор двадцать с лишним лет она выучила язык (а заодно и привыкла к новому имени), два раза отвергла желающих ее выкупить, чтобы жениться, и Снефрид доверяла ей во всем.

– Она… я думаю, ей нездоровится, – ответила Снефрид, снова вспоминая осунувшееся лицо тетки. – Она грозит, что умрет, что однажды… я найду ее мертвой, и тогда мне придется… самой учиться управляться с ее жезлом вёльвы. А она уже не сможет мне помочь.

– Не лучше ли тебе тогда будет взять этот жезл да и бросить его в самое глубокое место Лебяжьего озера? Из чего он сделан?

– Кажется, из бронзы. Не помню, чтобы я его видела, но мне так кажется.

– Значит, утонет.

– Было бы неплохо. Но, понимаешь… а что если она говорит правду, и тогда… выбросить жезл будет все равно что выбросить узду – от этого строптивый жеребец не станет спокойнее.

– И кто этот жеребец? – Мьёлль поняла ее мысль.

– Она намекает, что это старший сын госпожи Алов из Тюленьего Камня.

– Из тех сыновей, что она родила от Бьёрнова сына?

– Да, которые считают себя наследниками Бьёрна, только он не хочет признавать этой женитьбы. Говорит, что он этого брака не разрешал, а значит, Алов Анунду была не жена, а наложница, и ее три сына – «дети рабыни». Сигурд хёвдинг предлагал ему хоть двадцать свидетелей, что его дочь была Анундом взята в жены «даром и словом», так как все это было на йольском пиру, но наш конунг упрям, как старый окаменевший тролль. Дело не в том, что он не верит в эту свадьбу, – Снефрид понизила голос. – Ему не нужны законные наследники. Ему нужны… его кровные потомки, потому что он умеет из них вытягивать жизнь, чтобы продлевать собственную.

– Чего же тут дивного? – Мьёлль двинула плечом, не переставая прясть серую шерсть осенней стрижки. – Если человеку восьмой десяток, а он все еще жив, как же тут обойтись без колдовства? Без колдовства столько не живут.

– Правда то, что уже четверо или пятеро его родичей-мужчин умерли молодыми, без всякой видимой причины. И сам Анунд тоже. С его женитьбы прошло лет пять или шесть, он там и жил в Тюленьем Камне у своего тестя, как однажды упал лицом на стол и умер мгновенно. Что это могло быть, кроме как удар копья «могучей жены»[6]«Могучей женой», наносящей невидимый удар, в таких случаях называлась валькирия, норна, диса или иной враждебный человеку дух женского пола.? Больше ничего. Это многие люди видели, даже Фридлейв. Я несколько раз слышала, как он об этом рассказывал, он был на том пиру. Ну а кто же мог подослать эту «могучую жену» с ее невидимым копьем? – Теперь Снефрид говорила едва слышно. – Только старая вирд-кона самого Бьёрна. Больше это вроде бы никому не нужно.

– А кто такая эта вирд-кона? Его кормилица?

– Да! – несмотря на тревогу, Снефрид не могла не засмеяться этому сравнению. – Его старая кормилица. Только она кормила его не обычным молоком, а удачей.

– Как это?

– У знатных вождей, у конунгов и им подобных, есть спе-диса, – собственная диса, которая приходит к человеку при рождении и остается с ним на всю жизнь. Следует за ним в любой дороге, оберегает от бед, приносит удачу. Иногда их посылает сам Один или Фригг, так бывало в давние времена. А сейчас, чтобы у человека появилась спе-диса, ее нужно призвать. Для этого родители еще до рождения ребенка находят мудрую женщину – вирд-кону, которая умеет это сделать, и зовут ее в повитухи. Во время родов она призывает дух спе-дисы в саму себя. Она принимает ребенка, обмывает его, передает на руки отцу и предрекает ему судьбу. Очень важно найти хорошую, сильную вирд-кону. Хравнхильд уже в моих нынешних годах была такой. Моя мать рассказывала, что ее сестра лет с тринадцати только и бредила чарами. Ее учили родители – мои дед и бабка. Госпожа Алов и Анунд позвали ее, когда у них должен был родиться первенец. Именно ее, а не Лаугу, мою бабку, чтобы вирд-кона была помоложе и прожила подольше. Но теперь ей под пятьдесят, она хочет, чтобы я забрала ее жезл и вместе с ним обязанность быть вирд-коной… этого человека.

– Да уж, такого удальца не захочешь иметь в родне. Он, слышно, «морской конунг» и враждует с собственным дедом.

– Хорошего мало, но худшее не это. Если враги не могут одолеть человека, у которого есть вирд-кона, они ищут ее и стараются убить. Чтобы он остался без судьбы и стал легкой добычей. Поэтому вирд-кона хранит свои связи в глубокой тайне. Чтобы никто не догадывался, что именно эта женщина… На вид она может быть самой обычной.

– Да твоя тетка сошла с ума! – возмутилась Мьёлль. – Она хочет, чтобы тебя убили? Уж конечно, у этого берсерка врагов довольно, раз он хочет стать нашим конунгом, а никто другой этого не хочет!

– Ну, она не желает мне доли худшей, чем столько лет несла сама, – справедливости ради заметила Снефрид. – Если подумать, она уже в молодости была очень смелой женщиной, если решилась стать вирд-коной Анундовых сыновей, зная, что Бьёрн конунг их не признал. Правда, тогда она еще не знала, что он питается жизнями своих потомков. Ему в то время было лет пятьдесят. Кто же мог догадаться, что он желает жить вечно?

– Она могла думать, что Бьёрн все же помирится с сыном.

– Если бы все пошло как обычно, сейчас этот человек был бы нашим конунгом, а Хравнхильд – все равно что его кормилицей, почти матерью. Жила бы в богатстве и большом почете. Наверное, в молодости она считала, что стоит рискнуть. Она ведь была тогда моложе, чем я сейчас! Но конунг с его внуком не помирились, а только хуже поссорились. А главный ее враг даже не сам Бьёрн, а его вирд-кона. Никто не знает, кто она и где она. Даже сама Хравнхильд. И неизвестно, знает ли та старуха о ней.

– И если ты возьмешь тот жезл, то твоими врагами станут они все – наш старый конунг и его еще более старая диса? – недоверчиво произнесла Мьёлль.

Недоверие ее относилось к самому предложение: ясно же, что на всем свете не сыскать безрассудной женщины, способной на это.

Снефрид не ответила: безрассудство и впрямь получалось сверх всякого вероятия.

– И заодно сам Тор! – добавила она.

– Почему это Тор?

– Потому что он убивает «жен берсерков», а это те колдуньи и есть.

– Вот уж чего не хватало! – Мьёлль взглянула на кровлю женского покоя, будто опасалась, что Тор явится на бой прямо сейчас. – С Тором ты ведь не захочешь воевать?

– Да и к чему мне? – Снефрид двинула плечом. – Я не тщеславна. Мне не нужно этой силы и влияния, которыми она меня прельщает. Я хочу жить спокойно, пока не вернется мой муж. Она, кстати, подтвердила, что он жив и нажил богатство, только где-то далеко.

– Но ведь силой она не может сделать тебя своей наследницей?

– Нет, слава Фригг.

– Ну и забудь обо всем этом!

– Я так и собираюсь сделать…

Этот разговор, давший возможность выговорить все свои сомнения, успокоил Снефрид, но только отчасти. Мьёлль была женщина простая, но здравомыслящая. Если она уверена, что от жезла вирд-коны надо держаться подальше, то оно так и есть. Снефрид старалась утвердиться в мысли, что рассудила правильно. Она ухаживала за осенними козлятами, доила коз, делала сыр, пряла шерсть, пекла хлеб, и за этими обыденными делами все меньше верилось, что где-то существует колдовство, продлевающее жизнь жадному старику.

К тому времени как Асбранд вернулся домой из Синего Леса, Снефрид уже повеселела. И лишь иногда ощущение безопасности покидало ее – когда всплывал в памяти голос тетки и ее слова: «Это хочет тебя»…

* * *

На йольские пиры Асбранд снова был приглашен к Фридлейву хёвдингу, а Снефрид, Мьёлль и двое работников отпраздновали дома, с пивом и запеченным поросенком.

– Не видел ты там Фроди и Кальва? – спросила Снефрид, когда отец вернулся.

Не так чтобы ее очень занимали эти двое, но она помнила предостережения Хравнхильд: они, мол, от тебя так просто не отстанут.

– Нет, их не было. Кто-то говорил, что они поехали на йоль к конунгу в Уппсалу. Зато человека два-три, кто ездил мимо того склона, уже сказали мне, что камень Гуннхильд смотрится просто отлично!

– Да уж конечно, – подтвердил Оттар Сыворотка. – Я сам его видел. Сейчас, пока нет травы, а только снег и изморозь, красные руны на сером камне очень хорошо видны.

Оттар приехал вместе с Асбрандом – им, дескать, от Фридлейва по пути, почему же не заглянуть? Он уже второй год жил в Южном Склоне: купив хутор, Фридлейв сдал его Оттару внаем. В начале прошлой зимы, когда Снефрид перед продажей показывала хозяйство, Оттар между делом заметил: жаль, дескать, что нет достоверных известий о гибели твоего мужа, иначе тебе можно было бы никуда и не уезжать… Но Снефрид не так уж любила старый Гуннаров хутор, чтобы желать остаться там уже с другим мужем, поэтому сделала вид, будто не поняла. Но Оттар не обиделся – он признавал, что Снефрид имеет право быть разборчивой, – и все это время был им хорошим соседом.

– Как поживает твоя тетка Хравнхильд? – спросил он, когда Снефрид принесла им пиво.

В этот раз он не отказался, хотя на йоле у Фридлейва тоже поили пивом целых три дня, что сказывалось на свежести лиц Оттара и Асбранда.

– Я слышал, ее пригласили на пир в Тюлений Камень, к госпоже Алов?

– Да, ее каждую зиму туда приглашают.

– Она там делает предсказания? Помост, сиденье вёльвы, «призывающая песнь» и все такое, да?

– Я думаю, да, – Снефрид улыбнулась, вообразив свою тетку во всей славе.

– Можно сказать, что у женщины удачно сложилась жизнь, если она, хоть и не вышла замуж, пользуется у людей почетом за свою мудрость. Я вот еще что подумал, – Оттар покосился на Асбранда, уже знавшего, что он хочет сказать. – Я потолковал с твоим отцом, и он со мной согласился… – Асбранд кивнул. – Ведь о твоем муже уже третий год нет никаких вестей. Если он и летом не объявится, по всем обычаям, ты можешь считать его мертвым. Если ты снова выйдешь замуж, никто не подумает о тебе худого, наоборот, тебя сочтут разумной женщиной…

– О! – Снефрид оживилась. – Я еще до йоля говорила об Ульваре с Хравнхильд. Она сказала, что он жив и даже нажил богатство, хотя и находится где-то далеко – в Грикланде.

– В Грикланде? – Оттар в удивлении наклонился к ней через стол. – Что ему там делать без денег? Может, он там поступил на службу к самому кейсару?

– Может быть, и так! – многозначительно согласилась Снефрид. – Может быть, он там стал большим человеком! Скажем, начальником всей кейсаровой стражи!

– Ну а насчет его возвращения Хравнхильд что-нибудь сказала?

Снефрид вздохнула. Ей не хотелось прибегать к прямой лжи, но и знать все предсказания Хравнхильд Оттару было не обязательно.

– Я думаю, он накопил еще не все богатства, какие мог, поэтому и не торопится возвращаться.

– Ну что же, если человеку идет удача в одном месте, может, и не стоит его покидать, – согласился Оттар и заговорил о другом.

Но вот Оттар допил пиво, пересказал Снефрид все новости, услышанные на йольском пиру, уселся на свою мохноногую бурую кобылку и распрощался. Асбранд и Снефрид вышли его проводить.

– Вечно он ждать не будет, – заметил Асбранд, глядя гостю вслед, когда тот отъехал достаточно далеко. – Ты опять отказалась, и думаю, уже скоро на Южном Склоне будет хозяйничать Гро из Искристого Ручья.

– Неужели ты хотел выдать меня за Оттара? – Снефрид недоверчиво покосилась на отца. – Я же хорошо работаю, а ем, как мышка!

– Не хотел, зачем мне этого хотеть? Но Оттар – человек надежный, да и Фридлейв не оставит его без поддержки, если что… Это ведь Фридлейв говорил на пиру, что для тебя было бы разумнее признать мужа умершим и не ждать понапрасну. Ты молодая женщина… могут пойти разные глупые слухи.

– Но только подумай, как глупо я буду выглядеть, если Ульвар однажды вернется, весь нагруженный серебром и золотом, и в пурпурной одежде, которую ему подарил греческий кейсар, и расскажет, что тот дал ему в управление половину своей страны… а я уже замужем за Оттаром! И придется Ульвару тогда жениться на Гро! Да меня засмеют, что проворонила свое счастье.

– Да, это будет обидно, – глубокомысленно согласился Асбранд, и больше они об этом не говорили.

Снефрид немного мучила совесть. Она спрашивала себя: не из мелкого ли тщеславия она передает всем только благоприятную для Ульвара часть пророчеств Хравнхильд, скрывая то, что вернуться домой ему не суждено? Или пытается этими якобы шутками обмануть саму себя, закрыть глаза на то, что мужа она лишилась навсегда и надо что-то решать? Но при этой мысли она чувствовала себя как на берегу открытого моря, где нет ни целей, ни дорог.

Вечерами Снефрид и Мьёлль пряли у очага, в то время как Асбранд рассказывал какие-нибудь старинные предания: он знал их немало.

– В одном фюльке правил некогда конунг, которого звали Хринг. Жена его давно умерла, осталась единственная дочь по имени Хуннвёр, прекрасная собой и во всем искусная. Позади конунговой усадьбы стояла большая дикая гора, на ней никто не жил. И вот однажды в середине зимы спустился с этой горы человек огромного роста, по виду очень сильный и злобный, похожий больше на ётуна, чем на человека. В руках у него было копье с двумя остриями. Он подошел к дверям конунгова дома; охранники не хотели его впускать, и тогда он ударил их своим копьем, так что каждое острие вошло человеку в грудь и пронзило до самого хребта. Потом он вошел в палату и сказал Хрингу: «Меня зовут Харек Железный Череп. Ты, Хринг, стар и бессилен, поэтому я хочу, чтобы ты отдал мне твою власть и твою дочь, так и для людей будет лучше. Если тебе это не нравится, то я убью тебя, а Хуннвёр возьму в наложницы».

Дальше рассказывалось, как стали искать кого-нибудь, кто мог бы выйти на поединок с Хареком вместо старого конунга и спасти его дочь от этого брака. Нашелся лишь один молодой человек, всего пятнадцати лет, сын старика и старухи, живущих на уединенном острове, и Хуннвёр пообещала выйти за него, если он избавит ее от Харека.

– Вот видите, так бывает! – говорила Снефрид. – А иные люди так прославились подвигами в чужой стране, даже и в Грикланде, что сам кейсар посадил их рядом с собой.

– Как видишь, обычно этот отважный витязь женится на дочери дряхлого конунга, – замечал Асбранд.

– А что если у него дома была жена?

– В таком случае, не очень-то красиво он с нею обошелся, вот что я скажу! – сурово заметила Мьёлль.

– Так это же был парень пятнадцати лет, – заметил работник, Коль, который лежал, завернувшись в старый прожженный плащ, возле самого очага. – Это был очень ловкий парень, если успел жениться к пятнадцати годам.

– Ульвар не такой, – уверенно сказала Снефрид. – Он не променяет меня даже на дочь конунга!

– Значит, он не сможет унаследовать половину чьей-нибудь страны и когда-нибудь вернется.

– Он всегда был любимцем норн, – вздохнул Асбранд. – Нам надо верить, что они и сейчас его не покинули.

Снефрид легко представляла Ульвара героем подобной саги. Он достаточно хорош собой, чтобы понравиться даже дочери конунга: яркие серые глаза, правильные черты, русая бородка, немного вьющиеся волосы. Рослый, плечистый, оживленный и приветливый, он с первого взгляда нравился всем и легко приобретал друзей везде, куда ему случалось попасть. Как Снефрид понимала сейчас, его внешность и веселые повадки в немалой мере повлияли на ее решение выйти за него замуж; в пятнадцать-шестнадцать лет только сама Фригг смогла бы пренебречь этим и заглянуть в человека поглубже. Его легкомыслие, слабоволие, привычка излишне полагаться на доброту судьбы, не заботясь о себе, не бросались в глаза юной девушке так ясно, как потом стали очевидны жене. Благодаря этой же вере Ульвар был деятелен и храбр, поэтому не стоило удивляться, что однажды он ввязался в приключение, выбраться из которого благополучно у него не хватило сил.

– Хотела бы я знать, что же все-таки с ним случилось! – вырвалось у Снефрид, погруженной в эти мысли, пока взгляд ее не отрывался от янтарного грузика на нижнем конце веретена.

«Янтарь – это слезы самой Фрейи, – когда-то давно рассказывала Снефрид мать. – Она роняла их, пока ходила по миру, отыскивая Ода, своего мужа. Они падали в море и мерцали там огненным светом, отмечая ее путь. А путь ее лежал в самые дальние, самые темные области мира – в Нифльхель, где сидела огромная уродливая великанша, что пленила Ода и погрузила его в глубокий сон»…

А что если с Ульваром случилось что-то подобное? Когда прядешь, мысли бегут, как по нити, в неведомые дали; в один день Снефрид мысленно видела Ульвара сидящим в какой-то роскошной, убранной золотом палате рядом с девой в золотом платье; в другой вечер он уже виделся ей спящим где-то на дне мрачнейшего ущелья в черных скалах, а вместо дочери кейсара его сторожила старая троллиха с огромным носом и торчащими из пасти кривыми зубами… Снефрид чувствовала легкое беспокойство: если так, то никто Ульвара оттуда не спасет, кроме нее. Так водится, что плененного и очарованного спасает тот, кто предназначен ему в пару: девушку – мужчина, как Сигурд спас Брюнхильд, а мужчину – его жена или невеста. Думая о странствия Фрейи, Снефрид саму себя видела идущей по багряно-золотым облакам над спокойным морем, и в следах ее горели искры янтарных слез…

* * *

Дней через десять после йоля в Оленьих Полянах снова объявился Оттар Сыворотка, и его честное лицо выглядело озабоченным.

– Мне передали, что Фридлейв хёвдинг приглашает вас обоих к себе, – сообщил он вышедшему ему навстречу Асбранду. – Тебя и Снефрид. – И не успел Асбранд выразить удивление этому неурочному приглашению, как Оттар пояснил: – Есть кое-какие новости об Ульваре.

Асбранд провел его в дом, к очагу, и к ним вышла из женского покоя Снефрид.

– Фридлейв передал, что имеет некие новые сведения об Ульваре, – повторил для нее Оттар. – Я не знаю, в чем там суть, и не могу вам сказать. Но если вы соберетесь в дорогу сейчас, то я поеду с вами.

– Это… хорошие новости? – на всякий случай спросила Снефрид.

– Ммм… не знаю, – явным сомнением ответил Оттар. – Мне только передали… Ох, я забыл самое важное! Прибыл Олав ярл с дружиной. А с ним – Фроди и Кальв. Думаю, это все идет от них.

– Уж от этих двоих нам едва ли стоит ждать добра!

– Вы поедете?

– Конечно, мы поедем! Присядь, мы сейчас соберемся.

Отец стал отдавать распоряжения Мьёлль, Колю и Барди, их второму работнику, Снефрид ушла переодеваться. Пока она рылась в ларе с цветной одеждой, у нее дрожали руки, в мыслях мелькали все ее домыслы: Ульвар в золотой палате, Ульвар в черном ущелье… Неужели уже сегодня, после двух с лишним лет неизвестности, она узнает, где же он на самом деле!

Бьёрн конунг, слишком старый для путешествий, сам не ездил по пирам уже лет двадцать, и Снефрид никогда его не видела. Вместо Бьёрна каждую зиму дружину возил по стране его единственный ныне живой сын, Олав ярл. Олаву самому было уже около пятидесяти; каждую зиму после встречи возникали разговоры: мол, ему, должно быть, давно надоело ждать, когда отец пересядет на погребальный стул и освободит престол. Другие говорили, Олав, должно быть, почитает себя счастливым, что не разделил судьбу своих родичей, братьев и племянников, которые один за другим гибли в молодых годах, чтобы старый Бьёрн мог добавить их недожитую жизнь к своей. Снефрид вспоминала об этом, пока они втроем ехали к большой усадьбе Лебяжий Камень; заодно ей приходили на память речи Хравнхильд, и делалось неуютно. У Олава имелся сын Бьёрн; они двое да еще Эйрик с его младшим братом, которых старый Бьёрн не признавал, составляли круг его наследников. И если бы она, Снефрид, поддалась на уговоры тетки и взяла в свои руки жизненную нить Эйрика, это поставило бы ее в положение врага и Бьёрна конунга, и его сына Олава, которого ей сейчас предстоит увидеть.

Как будто ей своих забот мало!

До усадьбы Лебяжий Камень было больше трех роздыхов, и добирались около половины дня. По пути остановились погреться и покормить лошадей в усадьбе Искристый Ручей.

Усадьба Фридлейва лежала в долине, холмами защищенная от ветра с севера. Издали большой хозяйский дом напоминал перевернутую лодку – видно, ту самую, с которой Тор ловил в море Змея Мидгард. Немного выпуклая крыша из серой дранки, низко нахлобученная на стены из поперечно уложенных бревен, походила на шкуру того самого змея. В разные стороны от просторного теплого покоя отходили более узкие пристройки разного назначения. В последние дни было тепло и снег весь сошел; вокруг дома по долине бродило множество лошадей, на которых приехал Олав с дружиной. Он возил с собой по сорок человек и в каждом корабельном округе останавливался на три дня; в эти дни местный хёвдинг обязан был кормить его людей и поить пивом. Конечно, ни один самый богатый хозяин таких расходов бы не выдержал, и на это кормление Фридлейв после сбора урожая взимал подать со всех жителей своего округа: соленую и вяленую рыбу, скот, медом, ячмень и рожь для пива и хлеба.

Асбранд и Оттар с трудом отыскали свободное местечко на длинной коновязи, идущей вдоль всего дома: повидаться с сыном конунга съехалось немало народа. Женщин на эти пиры не приглашали, и на Снефрид, одетую в ее лучшее цветное платье, косились с любопытством и пониманием. Всем было ясно, зачем она здесь. Снефрид и жаждала, чтобы кто-то поскорее поведал ей новости, и боялась этого.

– Ступайте в дом, хёвдинг и Олав ярл сейчас там, – сказал им здешний управитель, Сальгард. – И с ними еще кое-кто из ваших давних знакомых!

Его ухмылка ничего хорошего не сулила. Попросив отца подождать ее, Снефрид обошла дом и зашла со стороны женского покоя – эта пристройка имела отдельную дверь. Фридлейв давно овдовел, и хозяйство в доме вела его старшая сестра Тордис, тоже вдова – особа рослая, полная, с уверенными и властными замашками. Взгляд у нее был такой, будто она не видит даже того человека, к которому обращается. Ульвар когда-то прозвал ее Тордис Корабельная Корма – намекая на изрядную ширину в нижней части.

Войдя, Снефрид окинула взглядом покой: служанки Тордис были заняты у нескольких больших котлов, готовя еду к вечернему пиру. Она сняла грубый плащ, в дороге защищавший ее от дождя и ветра, надела привезенную с собой желтую накидку, обшитую тканой шелковой тесьмой. Платье на ней было песочного цвета, хангерок поверх него – буро-красный, а шерстяной чепчик – травянисто-зеленый, обшитый плетеным цветным шнуром. В таком наряде Снефрид не сомневалась, что может смело предстать даже перед сыном конунга, вот только бы согреться немного, чтобы румянец ушел с кончика озябшего носа и остался только на щеках. Подойдя к очагу, она поздоровалась с женщинами и протянула руки к огню.

– Вот и ты! – перед нею появилась Тордис, уперев руки в необъятные бока. – Да, помню, вчера за тобою посылали.

– Привет и здоровья тебе, госпожа Тордис, – Снефрид улыбнулась ей, как улыбалась женщинам – широко, показывая отсутствие задних мыслей. – У вас все здоровы? Должно быть, прием стольких гостей причиняет тебе немало хлопот.

– Да я со своими хлопотами уж как-нибудь справлюсь. Вот поглядишь иной раз и подумаешь: спасибо добрым дисам, что мой Торве честно умер от горячки и погребен на Корабельном Поле, и никаких вестей от него мне ждать уже не нужно, и он не испортит мне жизнь, внезапно явившись из Хель!

– Но зачем же отчаиваться, он ведь умер всего девять лет назад! – вырвалось у Снефрид раньше, чем она успела подумать.

К счастью, Тордис не отличалась быстротой соображения, и, поглощенная своей мыслью, вообще ее не услышала.

– Ступай! – Она показала на дверь в другом конце женского покоя, которая вела прямо в большую палату. – Они все там.

Учтиво кивнув ей, Снефрид прошла через женский покой, мимо длинного очага, где висели три больших котла, нескольких ткацких станов, мимо множества любопытных взглядов. Едва она отворила дверь, как на нее обрушился гул голосов. В теплом покое было так много людей, что ей пришлось взобраться на спальный помост и помахать рукой, чтобы отец и Оттар, стоявшие ближе к другой двери, ее заметили. Величиной дом Фридлейва уступал, может, только хоромам самого конунга; в длину теплый покой имел шагов шестьдесят, а в ширину – не меньше двадцати. Высокую кровлю, куда уходил дым с трех длинных очагов, подпирали могучие резные столбы, на стенах висели тканые ковры, разноцветные круглые щиты и звериные шкуры. Вдоль всех стен тянулись широкие спальные помосты, перед ними стояли столы, а с внешней стороны – скамьи. Сейчас, пока ужинать еще не пришло время, на столах были только зажженные глиняные светильники в виде чаши, где фитиль плавал в китовом или тюленьем жире. На столбах, в железных подставках, горели факелы. Люди Олава частью лежали на помостах, частью сидели у столов и играли в кости или просто разговаривали. Когда Снефрид – красивая молодая женщина в ярком дорогом наряде, – шла через длинный покой, чтобы подойти к отцу, десятки голов поворачивались к ней, десятки глаз устремлялись следом.

Ближе к середине покоя на помосте сидел конунгов скальд, судя по лире в руках – довольно молодой человек с пышными, волной стоящими надо лбом русыми волосами и русой, с рыжеватыми проблесками бородой. Перебирая струны, из извлекал из лиры довольно нестройные звуки, видимо, думая о чем-то своем. Заметив любопытный взгляд Снефрид, сперва широко раскрыл глаза от удивления перед таким чудом, потом подмигнул ей.

В середине покоя было устроено на возвышении место для хозяина, двойной ширины, чтобы могла сесть хозяйка или почетный гость. Когда подавали еду, перед ним ставили особый небольшой стол на высоких опорах. Сейчас там сидели, лицом друг к другу, двое: Фридлейв хёвдинг и Олав ярл. Фридлейв – плотный, полноватый мужчина лет сорока пяти, с круглым лицом и густой рыжеватой бородой, – держал в руке рог для пива и напряженно вслушивался в речь собеседника – тот говорил негромко и даже вяло, мало заботясь, услышат ли его среди шума. Однако при виде Снефрид оба забыли о беседе и проводили ее заблестевшими глазами.

На середине покоя Снефрид встретилась с отцом; Асбранд тоже снял дорожный плащ и наскоро расчесал свою длинную светлую бороду. Управитель сообщил о них хозяину, и гостей пригласили подойти.

Олав – Снефрид несколько раз видела его и до этого, – был человеком среднего роста и грозным воином не выглядел. Полуседые волосы спускались до плеч, но от лба по бокам попятились до самой середины маковки, сумев оборонить от зубов времени лишь клин в самой середине. Усы его оставались еще довольно темными, но борода почти побелела; густые, косматые, прямо прочерченные брови сделались серыми. Широкий нос и довольно полные губы придавали Олаву властный вид, чему противоречил довольно вялый взгляд карих глаз. Зато богатством платья он, как положено такому человеку, выделялся даже в огромном покое: кафтан красной шерсти, с нашитыми поперек груди тонкими полосками узорного сине-зеленого шелка с серебряной тесьмой поверх них, а под кафтаном зеленая рубаха, обшитая по краям другим шелком, синим. На груди блестел узорный «молот Тора» на толстой цепи. Положение сына конунга приучило Олава держаться властно, однако по мягкому выражению лица, когда он за ним не следил, было видно, что строгость дается ему не без усилий и что обязанности своего положения он находит довольно обременительными.

– А, это та самая женщина, – негромко произнес он, глядя на Снефрид вполне дружелюбно. – С какими-то особенными глазами… Тут кое-какие люди хотят видеть тебя… Привет и здоровья тебе, Асбранд. – С Асбрандом Олав был знаком и раньше.

«Кое-какие» люди оказались теми, кого Снефрид и ожидала: Фроди и Кальв. Фроди имел виноватый вид, а Кальв – решительный и боевой. Кальв был моложе своего товарища – лет тридцати. Если Фроди напоминал тюленя, то Кальва Ульвар когда-то сравнивал с башмаком, который сушили слишком близко к огню и пересушили. У него было продолговатое, узкое лицо, немного сдавленное у висков, темные волосы мыском, небольшая, тоже острая бородка, длинный нос с острой горбинкой, ранние морщины на сухом смугловатом лице. Взгляд его близко поставленных серых глаз, пристальный и суровый, придавал ему настырный вид.

– Да, Олав ярл, на этих людей мы в присутствии Фридлейва хёвдинг приносим жалобу… – живо начал Кальв, но Олав замахал рукой, вынуждая замолчать:

– Не приносим! Не приносим! Я же сказал – жалобу не приму! Такие дела разбираются… э, весной, на тинге в Уппсале, а к тому же здесь… э, недостает свидетелей, так что по закону тут ничего не выйдет.

– Но мы вправе потребовать нового разбора дела, раз уж открылось кое-что новое.

– Кальв, не будешь ли ты так добр рассказать нам, что новое вам открылось? – обратился к нему Асбранд.

Асбранд с молодости был хорош собой, хоть и невысок ростом; наполовину поседевший, в вышитой желтой рубахе он выглядел очень хорошо, лицо его дышало умом и достоинством. Даже Кальв немного присмирел, вынужденный обращаться прямо к нему.

– На йольском пиру у конунга мы встретили одного человека… за ним послали, он сейчас подойдет.

– Чтобы не отнимать зря время у Олава ярла, поведай нам, что он вам сообщил.

Олав благосклонно кивнул: он сидел, сложив руки на коленях и привычно готовый выслушивать долгие споры.

– Этот человек, его зовут Гаут, он ездит с товарами в Дорестад и Хедебю. Этим летом он был в Хедебю и там на торгу увидел одного раба, который показался ему знакомым…

У Снефрид оборвалось сердце при этих словах. Хоть люди и говорили, что видели Ульвара живым и на свободе, но это было больше двух лет назад! Она уже почти услышала, как голос Кальва произнесет «в этом человеке Гаут признал Ульвара сына Гуннара», и пол качнулся под ногами.

– Тот человек был Траин, и его захватили в плен викинги под предводительством Эйрика Берсерка…

При этих словах Кальв покосился на Олава – речь шла о родном племяннике ярла, – но тот продолжал благодушно кивать.

– Вместе с другими людьми и еще тремя кораблями, – продолжал Кальв. – Траин плыл на корабле под названием «Куница», стюриманом там был Хромунд, и на нем везли свой товар торговые люди, в том числе и Ульвар сын Гуннара…

В это время к ним подошел еще один человек: средних лет, с круглым, довольно приятным лицом и длинными светлыми волосами, забранными в хвост.

– Вот он, Гаут! – обрадовался Кальв. – Я еще не успел рассказать самого главного, скажи этим людям, что ты знаешь о товаре Ульвара сына Гуннара?

– О товаре…

Гаут, заранее знавший, что его спросят об этом, повернулся с полной готовностью говорить, но наткнулся взглядом на лицо Снефрид и замолк.

В полутьме покоя, освещенного огнем очага, он не мог рассмотреть цвет ее глаз, но ее лицо, с его правильными жесткими чертами, ее пристальный взгляд, наводящий на мысль об остром клинке, смутили его, как будто он неожиданно для себя оказался перед таким собеседником, чье присутствие намного повысило значимость беседы.

– Что тебе известно о товаре моего мужа? – Снефрид переменила выражение лица на невинное, уголки ее ярких губ чуть приподнялись.

Но и это не ободрило Гаута, а смутило еще сильнее. Он знал, что ему предстоит увидеть жену Ульвара, но ему не сказали, что он окажется перед лицом женщины, прекрасной и уверенной, как молодая богиня Фригг.

– Мне известно… Траин рассказал, – начал он, и его лицо приняло виноватое выражение, – что весь товар Ульвара был сгружен с корабля еще до того, как корабль покинул Готланд. Перед этим Ульвара видели на гостином дворе, игравшим в кости с одним человеком из Хедебю, и вроде бы дела его шли неважно. Говорят, что оба они были порядком пьяны. Поэтому, когда с корабля сгрузили товар Ульвара, все сразу подумали, что он проиграл это товар.

– Вот! – с торжеством воскликнул Кальв. – Никто его не грабил! Никакие викинги! У него уже не было нашего товара, когда им повстречались викинги! А раз он сам проиграл наш товар, то по закону обязан вернуть нам его полную стоимость вместе с той прибылью, которую мы должны были за него выручить в Дорестаде!

Снефрид сохраняла на губах ту же легкую улыбку, но взгляд ее стал жестким, а сердце покатилось куда-то в глубину.

– Постойте! – Асбранд шагнул вперед. – Ты, Гаут, передаешь нам то, что узнал от Траина, так? А где сам Траин?

– Где-то там, в Дорестаде.

– Значит, единственный свидетель того, что товар Ульвара сгрузили с корабля, – раб, находящийся в Дорестаде?

– Поэтому я сразу сказал, что жалобу не приму, – негромко заметил Олав; теперь Снефрид разобрала, что он слегка пришепетывает, возможно, поэтому и привык говорить так тихо. – По закону такую жалобу нельзя рассматривать.

– Но если мы знаем, что товар сгрузили вовсе не там, где его должны были продать, это значит, что Ульвар его проиграл!

– Слова раба не считаются доказательством, так что ничего такого мы не знаем, – возразил Асбранд. – А к тому же Ульвар мог продать товар другому покупателю по более выгодной цене. Товар ваш ведь не был заказан кем-то в Хедебю? Значит, ничто не мешало продать его ближе к дому, если дадут подходящую цену.

– Но люди видели, как Ульвар играл в кости и имел огорченный вид!

– Это тоже видел Траин? – Асбранд повернулся к Гауту.

– Н-нет, – тот бросил смущенный взгляд на Снефрид, и она подбадривающе улыбнулась ему, но тем лишь увеличила его смятение. – Это ему рассказывали другие… кто видел ту игру.

– А свидетели игры неизвестны нам даже по именам, так?

– Асбранд, эти уловки вам не помогут! – воскликнул Кальв. – Теперь мы напали на след своих денег, и не беспокойся, мы его не потеряем! Летом, едва сойдет лед, я сам поплыву на Готланд, я найду свидетелей. Такое дело, чтобы человек проиграл пушнины стоимостью в две с лишним сотни серебра, не могло пройти незамеченным. Если спросить у людей, люди вспомнят! Я найду того человека из Хедебю, кто выиграл наш товар. Даже если мне придется ехать в Хедебю. И когда я его найду и привезу к конунгу, конунг рассмотрит нашу жалобу и вынесет справедливый приговор в нашу пользу!

Асбранд слегка переменился в лице: утешаться пока можно было только тем, что все это лишь замыслы.

– Если все это удастся осуществить, – так же негромко поддержал его опасения Олав, – то, э… конунг вынесет решение в их пользу. Поэтому я бы вам советовал… э, если можно, порешить дело миром.

– Пока что, Олав ярл, не доказано даже то, что товар был проигран, – напомнил Асбранд, – а не продан.

– А если он продан – где деньги? – впервые вступил в беседу Фроди.

– Да, где деньги? Где наши двести тридцать два эйрира, да сверх того прибыль?

– Что если они были на корабле? – предположил Асбранд. – Ульвара мог иметь причины послать прибыль домой, а сам остаться.

– Да что ты нам «лживые саги» плетешь? – возмутился Кальв. – Какая у него могла быть на это причина?

– Откуда мне знать? Но ты не докажешь, что ее не было, пока не найдешь свидетелей иного. Свободных свидетелей и находящихся здесь, а не в Хедебю.

– И это верно, – согласился Олав.

Вид у него был не то чтобы скучающий, – почти все время он рассматривал Снефрид и находил это зрелище весьма приятным, – но равнодушный. За последние лет тридцать он выслушал столько споров из-за разного имущества, наследства, долгов, обвинений во вредоносном колдовстве и посягательстве на честь, даже в убийствах и насыле ходячих мертвецов, что его уже никакие чужие дела не могли взволновать и он заботился только том, чтобы не навлечь на себя упрека в несправедливости.

– Как все мы видим, пока нельзя принять по этому делу никакого решения, – привычно продолжал он, – но я бы вам всем советовал подумать… э, к чему все это может вас привести.

– Пусть они вызовут друг друга на поединок! – предложил некий намного более оживленный голос.

Обернувшись, Снефрид увидела скальда.

– Если эти говорят, что товар проигран, а эти – что нет, то пусть эти зовут тех «на остров», – продолжал он, тыча пальцами в тяжущиеся стороны. Говорил он торопливо, с таким видом, что его где-то ждет важное дело, но он не смог пройти мимо. – Вот этот бородач уже немного староват, но они с женщиной могут выставить бойца. А женщина красивая, так что бойцы найдутся. И я вам бы советовал подумать, – сурово предостерег он Кальва, – охота ли терять голову ради пары сотен эйриров! Ведь условия могу быть определены жесткие, и я прошлой зимой видел, как одному на судебном поединке голову срубили напрочь! – Он резко взмахнул рукой, показывая рубящий удар.

– Бьёрн, успокойся, – ответил ему Олав. – Если ты, сделавшись конунгом, будешь так разбирать тяжбы, то отрубленные головы будут устилать твой путь, как… э, галька морской берег.

Снефрид изумленно раскрыла глаза. Так это не просто какой-то Бьёрн, балующийся игрой на лире, а сын Олава и внук Бьёрна конунга?

– Я никогда не стану конунгом, – с грустной обреченностью заявил молодой Бьёрн. – Ты знаешь почему.

И пошел прочь, сгорбившись будто от горя, но перед этим оглянулся и тайком подмигнул Снефрид. Она опустила углы рта, чтобы сдержать неуместную улыбку.

– Ну вот! – подал голос Фридлейв и, опершись на свои толстые колени, наклонился вперед, немного нависая над спорщиками. – Способов решить дело хватит, но не здесь у меня. Пока садись за стол, Асбранд, сейчас подадут ужин. Вы же не поедете домой на ночь глядя, придется вам здесь переночевать.

Пока Асбранд благодарил его за гостеприимство, Снефрид кивнула и направилась к женскому покою.

* * *

Сегодня Снефрид больше не собиралась показываться на люди, но, когда в большой палате уже вовсю раздавались звуки пира, служанка госпожи Тордис подошла к ней и потыкала пальцем в дверь:

– Там один человек хочет тебя видеть.

Снефрид встала. На уме у нее почему-то был молодой Бьёрн, хотя какое дело он мог бы к ней иметь?

И впрямь – никакого. Оказавшись в теплом покое, Снефрид увидела, что возле двери мнется знакомая туша Фроди.

– Снефрид, послушай меня… послушай! – Он даже было хотел взять ее за локоть, но она отстранилась, и он знаком предложил ей отойти от двери к краю спального помоста, где было свободно.

Снефрид выжидательно посмотрела на него. В относительной тишине женского покоя она обдумала услышанное и должна была признать, что дело их довольно худо.

– Кальв никак не может успокоиться! – Фроди горестно развел руками. – И где он только выкопал этого Гаута! Теперь приходится начинать все с начала, а я уж сам был бы рад забыть это дело! Пропали у меня сто шестнадцать эйриров, да еще прибыль, но что же, я голодным не останусь! Пропали так пропали!

– На разъезды и поиски по всем викам у вас уйдет не меньше этого, – заметила Снефрид. – А если окажется, что никаких свидетелей нет в живых, то все будет напрасно.

– Я сам того же мнения! Мы с тобой прямо как думаем одной и той же головой, одной и той же. Не отчаивайся, Снефрид. Мы все это уладим. Я предлагаю тебе вот что, – Фроди опять хотел взять ее за локоть, но она попятилась, и он наклонился к ней. – Есть хороший выход. Твой муж все равно никогда не вернется. Если ты выйдешь за меня, я засчитаю твое приданое, сколько уж его будет, в счет того долга, а с Кальвом я сам все улажу. Положись на меня, и больше тебе никогда не придется об этом слышать, больше никогда.

Снефрид застыла. Но потрясло ее вовсе не само это сватовство, которое одни сочли бы великодушным, а другие – наглым, глядя по тому, кому предрекают конечный успех в споре. «Еще до йоля он посватается к тебе», – сказала ей Хравнхильд. Тетка немного ошиблась в сроке, но суть дела предрекла верно.

Так неужели и прочие ее пророчества так же верны?

– Разве вы не слышали, – Снефрид приняла надменный вид, – что Ульвар за эти годы стал в Грикланде начальником стражи самого кейсара?

Будто какой-то мелкий тролль дернул ее за язык. Она уже приготовилась рассказывать о пророчестве Хравнхильд, но, к ее удивлению, Фроди кивнул:

– Да, это нам известно. Это уже все знают. Что ж, хорошо, если у человек большая удача, но вам здесь от нее пока мало толку. Если он так выдвинулся в Миклагарде, зачем ему возвращаться сюда? Уж верно, у него там есть другая жена, из семьи какого-нибудь вестириа…рия… или архонта. Какая-нибудь знатная гречанка, вся в золоте… Мы же знаем, как делаются такие дела!

– А что если нет? – Снефрид прищурилась, и ее взгляд приобрел остроту клинка. – Он добыл это место подвигами, и однажды он приедет за мной? Ссориться с таким человеком и пытаться увести у него жену – неразумно. А если он вызовет тебя на поединок – что ты будешь делать? Сам внук Бьёрна конунга только сегодня подтвердил, что на таких поединках одним ударом головы сносят с плеч!

– Ульвару ничего такого не удастся! – Хоть ее слова и произвели впечатление, Фроди старался не поддаваться страху и начал злиться. – Та беда, что с ним случилась, говорит о весьма малой удаче!

– Он всегда был любимцем норн! Когда он родился, три вещие жены пришли к нему и поцеловали его, он сам это помнит! Ему нужен был только случай проявить себя, и он его получил! Еще когда он только сватался ко мне, я тоже сомневалась, довольно ли у него удачи, и он предложил мне бросить кости. Я сказала: у кого окажется больше удачи, тому и решать, быть ли этому браку. Хочешь попробовать?

Мелкий тролль на языке все не унимался. Снефрид сама испугалась того, что сказала, но не сдавать же назад! Еще пока ошарашенный Фроди пытался уразуметь суть ее предложения, она поманила его за собой к столу, где с краю люди Олава играли в кости.

– Добрые люди! – Снефрид обольстительно улыбнулась им, но они и до того не сводили с нее глаз, привлеченные важной беседой, которую толстяк Фроди вел с такой красивой женщиной, явно пытаясь чего-то от нее добиться. – Не одолжите ли нам эти кости совсем ненадолго? Только на два броска! Нам нужно разрешить важный спор. Если хотите, это будет наш поединок, а вы будете свидетелями!

– Конечно, – рядом возник Бьёрн Молодой, который, оказывается, уже какое-то время прислушивался к их беседе. – Берг, дай женщине кости!

Удивленно переглядываясь, играющие собрали кости и придвинули по столу к Снефрид.

– Давай, Фроди, ты первый! Спроси у норн, желают ли они даровать тебе удачу, и бросай!

Фроди, немного ободренный вниманием, собрал кости и кинул в небольшой черный рог. Снефрид следила за ним, улыбаясь невинно и насмешливо, и эта улыбка пронзала души насквозь. Она сама была той норной, которая явно не считала Фроди настолько привлекательным, чтобы его целовать.

Кости покатились по столу, головы склонились над ними.

– Три! – объявил Бьёрн Молодой, разогнулся и хлопнул Фроди по плечу. – Пока небогато, приятель!

Снефрид подошла к столу вплотную и собрала кости. Пламя светильника ярко освещало ее тонкие руки, и люди не сводили с них глаз, будто решалась судьба каждого. Она кинула кости в рог, небрежно встряхнула его и выбросила их на стол.

Двое или трое чуть не сшиблись лбами, стремясь скорее увидеть метки.

– Пять! – ликующе воскликнул Бьёрн. – Ага!

– Видишь, Фроди! – Снефрид положила рог на стол. – У тебя маловато удачи, чтобы тягаться со мной. И лучше вам сразу оставить это дело, пока вы не навлекли на себя позор и беду!

Фроди тяжело дышал, даже оперся рукой о стол. Потом поднял глаза на Снефрид, и в них больше не было льстивого дружелюбия.

– В семье вашей все – ведьмы, – пробормотал он. – Гуннхильд сколько раз это говорила. И бабка твоя, и мать, и тетка… По глазам видно – и ты!

– Ну так что же ты не прислушался к этой мудрой женщине? – Снефрид уверенно встретила его досадливый взгляд. – А еще камень ей поставил!

Улыбнувшись игрокам и кивнув Бьёрну, она развернулась и направилась в женский покой.

– Удача удачей! – крикнул Фроди ей вслед. – А деньги деньгами! И посмотрим, как все будет, когда мы найдем свидетелей!