Онлайн чтение книги Священник в 1839 году
Глава VIII

Благодетель семейства Эрве, месье Дорбей, привозит к Матюрену доктора Тюрпена и отправляет Пьера в семинарию.

На следующее утро буря поутихла, но не прошла совсем. Время от времени налетали порывы ветра и бросали в лицо капли дождя. Однако вскоре немного прояснилось; исчезли тяжелые свинцовые тучи, покрывавшие землю густым саваном; ураган не завывал больше, рождая в душе тоску и чувство одиночества; не осталось страшных черных полос на небе, словно нарисованных неким всемогущим художником и пугающих обыкновенного смертного. Теперь в сером небе летели легкие, едва заметные облачка. Ветерок подхватывал их, словно тончайший шарфик. Неясные их тени не в силах уже были закрыть солнца. То тут, то там виднелись вырванные с корнем деревья, обломанные ветви с побитыми дождем листьями.

Врач пришел к месье Дорбею в назначенный час. Милый и радушный человек, он старался чем мог поддерживать бедняков. Но на тернистом пути добродетели ему необходим был спутник. Потому-то месье Дорбей и познакомился с доктором, потому и старался брать его с собой в путешествия.

— Далеко ли мы отправляемся, мой дорогой Дорбей? — поинтересовался доктор, как только повозка выехала на прямой тракт.

— Почему вы спрашиваете?

— Ах! Я предпочитаю точно знать, куда еду, — ответил месье Тюрпен.

— Три лье, друг мой. Сегодня прекрасная погода, вчерашняя буря расчистила небо.

— Да-да. Должно быть, вы попали в самый ураган. Надеюсь, ветер дул вам в спину?

— В лицо, милый Тюрпен, в лицо. Он насквозь продувал мой кабриолет.

— Значит, вы шли против ветра.

— Вы никак не расстанетесь с морскими словечками. Эта профессия как-то не вяжется с вашим теперешним занятием.

— Ах! Знаете ли, ведь не всегда делаешь то, что хочется… Вы совсем не смотрите на дорогу! Поосторожнее на этих жутких рытвинах, а то повозка вот-вот перевернется.

— А я не рассказывал вам, что вчера на меня капали бандиты?

— На вас напали?!

— Да, друг мой. Меня спасли два смельчака, к которым мы сейчас и направляемся.

— Так они были ранены в бою? Меня в дрожь кидает при одной мысли о том, какой опасности вы подверглись.

— Успокойтесь, успокойтесь. Никто не был ранен, никто не пострадал в потасовке. Два мальчика пришли мне на помощь и, к счастью, вернулись домой живыми и невредимыми, без единой царапины. Если бы что-нибудь с ними стряслось, я был бы в отчаянии.

— Как же это все могло произойти? — живо поинтересовался месье Тюрпен. Его страстью была наука, а одним из достоинств истинное сострадание к больному. Поэтому он всегда старался вызнать все подробно о том, что именно случилось с его пациентом.

— Вы об Эрве? Незадолго до того, как мне появиться в их доме, ему на ногу упала часть оторвавшейся кровли.

— Это серьезно, он будет долго выздоравливать, — отвечал месье Тюрпен.

— Друг мой, я очень надеюсь на ваше умение и на вашу дружбу.

— Постараюсь. Но расскажите же мне о дорожном приключении.

— Не знаю, что бы со мной было, останься я один на один с разбойниками!

И месье Дорбей подробно поведал доктору о том, что с ним приключилось накануне, не упуская ни единой детали и рисуя возможно более полный и точный портрет нападавших.

— Вы абсолютно уверены, что точно описали их?

— Их физиономии отпечатались в моей памяти так, что я, кажется, узнаю этих женщину и мужчину из тысячи.

— Что вы думаете обо всем этом?

— Трудно сказать, надо поразмышлять на досуге.

— Не говорил ли я вам, что заканчиваю свой труд об умеренности? — после некоторой паузы вновь заговорил месье Тюрпен.

— Правда? Вы ничего не говорили.

— Друг мой, вы обо всем забываете, если речь не идет о главном в вашей жизни — о милосердии и благотворительности. И это чудесно. Однако не только бедняки нуждаются в помощи. Разве мой труд о пользе умеренного образа жизни не явится вкладом в наше общее дело?

— О, безусловно!

— Известен ли вам такой порок, как чревоугодие? День ото дня он все больше поражает общество.

— Вы совершенно правы, дорогой Тюрпен.

— И разве не сказал великий Сенека:[49]Сенека Луций Анней (ок. 4 до н. э. — 65 н. э.) — римский политический деятель, философ и писатель. Отличался презрением к смерти. По приказу своего воспитанника Нерона (37–68), ставшего императором, покончил самоубийством. «Multos morbos multa fercula fecerunt? Vis numerave morbos guos mimera?»[50]Многие кушанья вызывают недуги. Но не хочешь ли пересчитать недуги, вызванные перееданием?(лат.). Призываю в свидетели религию: что означают посты, воздержания? Не то ли, что религия давно осознала: неумеренность, обжорство рождают беспокойство и дерзость? Не их ли обуздать призван пост?

— Думаю, что так оно и есть.

— Если общество умеренно, рождается больше гениев, больше великих людей; невоздержанность убивает, мой дорогой Дорбей. Прошу вас, поосторожнее, мы сейчас перевернемся. Сократ[51]Сократ (ок. 470–399 до н. э.) — древнегреческий философ; обвиненный в инакомыслии, приговорен к смертной казни и публично без насилия выпил чашу яда. сказал, что умеренность — залог душевного здоровья, Аристотель[52]Аристотель (384–322 до н. э.) — древнегреческий философ и ученый. приравнивал ее к разуму. И это правда: невоздержанность губит мысль, постепенно, потихоньку истачивает ее; человек уподобляется животному. О, друг мой, это очень меня тревожит. Люди становятся глупы, честное слово…

Слушая монологи доктора Тюрпена о книге, посвященной пользе умеренного образа жизни, месье Дорбей впал в полудрему. В конце концов он передал вожжи доктору, попросив его при этом с вниманием отнестись не только к проблемам высшего порядка, но и к прозе жизни. Мысли его теперь целиком были заняты семейством Матюрена Эрве. В каком состоянии он найдет старика? Как тяжела его рана? Доктор приедет, и все решится. Возможно, больного нельзя будет перевозить с места на место. Ему не слишком-то удобно в продуваемой всеми ветрами хибаре. Но, с другой стороны, надежда поможет несчастному выстоять. Непременно надо увезти оттуда всех, и тотчас же. Повозка достаточно вместительна, чтобы усадить всю семью.

Месье Дорбей твердо решил не упускать из виду семейство Матюрена. Кто знает, может, торговля у них и не пойдет: к этому нужно иметь привычку. Тогда он придумает что-нибудь еще. Что касается Жана, то в этом пареньке Дорбей был уверен. Ему понравится у кюре. Да и где может быть лучше, чем под крылом священника? Для Пьера нет ничего перспективнее семинарии. Поначалу Дорбей направлял туда всех своих протеже, платил стипендию, одевал, как подобает молодым людям, служащим Богу. Дорбей с радостью наблюдал, как снисходит на юные создания благодать, как они расцветают под теплыми лучами религии.

Размышляя о том, что уже удалось, и о том, что еще предстояло сделать в будущем, месье Дорбей сидел с закрытыми глазами, время от времени приоткрывал их, однако ничего не видел — это был взгляд, обращенный внутрь. Не видел он и ужасающих следов пронесшейся ночью бури, попадавшихся повсюду окрест.

Доктор Тюрпен, напротив, был само внимание; здесь и там громадные грязные лужи, да такие глубокие, что приходилось сдерживать лошадей и проезжать через них медленно и осторожно; земля точно вспахана исполинским плугом, повсюду поваленные деревья, ветви, будто срезанные топором, а вот и опрокинутый ураганом домишко. В этих местах ветер поменял направление, и разрушенные деревни представляли довольно жалкое зрелище после буйства стихии.

Такая картина предстала перед взором доктора Тюрпена, и он нашел ее слишком печальной.

По-прежнему внимательно осматриваясь, доктор увидел вдруг какое-то неопределенное движение вокруг развалин, еще недавно, кажется, обитаемых. Почудились даже слабые крики. Похоже, кричала женщина, но ветер уносил звук в сторону. Тюрпен вслушался. Нет, он не ошибся.

— Боже мой! Дорбей, Дорбей!

— В чем дело? Мы уже приехали?

— Нет! Взгляните вот туда: женщина зовет на помощь, ветер повалил хижину.

— Да это же они! Остановитесь! Бежим скорее. Ваш инструмент, доктор! Идемте же!

— Иду, иду!

Путешественники поспешили выйти из повозки и бросились к месту происшествия.

Это была хижина Матюрена Эрве.

— О, месье! — кричала Жанна. — Мой отец! Моя мама! Маргерит! Они погребены под развалинами!

И несчастная девушка зарыдала, заламывая окровавленные руки. Лицо ее представляло собой сплошной фиолетовый синяк.

— А что с вашими братьями?

— Они побежали за помощью. Ах! Месье, я сойду с ума! Разве под таким завалом можно выжить? Месье, ради Бога, спасите моих родителей! — Она металась между доктором и Дорбеем, потом снова кидалась растаскивать слишком тяжелые для девичьих рук камни. — Ах, месье! Я с братьями вышла из дому, когда порывы ветра стали нестерпимы. Мы надеялись хоть немного залатать щели в стене. Отец очень мерз. И в эту минуту все рухнуло. Помогите мне, месье, помогите!

Пьер и Жан вернулись одни. Горе немилосердно. Остальным в округе тоже досталось, и никто не согласился помочь беднягам. Заметив двоих мужчин, мальчики припустили что есть мочи. Робкая надежда вернулась к ним.

— Давайте вместе, месье, — предложил Жан. — Вчетвером мы, возможно, добьемся успеха. Сестра, отойди, ты устала. Отдохни.

Все четверо принялись за работу. К делу надо было подходить с умом. Главное — не допустить, чтобы обвалились основные опорные балки. Они сильно покосились, и одно неосторожное движение привело бы к тому, что несчастные оказались бы заживо замурованными, если, конечно, они вообще еще живы. Двое стариков и крошка Маргерит находились под развалинами уже часа четыре.

Камни начали разбирать с той стороны, где находилась дверь. Ветер дул прямо в эту стену, она накренилась, да так, что едва державшаяся крыша согнулась, словно ивовый прут, как раз над тем местом, где стояла кровать Матюрена Эрве; между полом и прогнувшейся крышей, таким образом, получился спасительный зазор.

Надо было приложить немало сил и терпения, чтобы не подтолкнуть стену и не придавить очутившихся в страшном заточении. В дело пошли бревна, доски — все, чем можно подпереть крышу. Как только с этим было покончено, начали разбирать валуны.

Жанна, обессилев от работы и горя, упала к подножию огромного дерева, да так и осталась лежать на земле. Жан трудился изо всех сил, Пьер старался не отставать от брата. Изнутри не раздавалось ни крика, ни стона, ни вздоха. Развалины хранили зловещую тишину. Ни признака жизни. Становилось как-то не по себе.

Между тем, чем дальше продвигалась работа, тем тревожнее было на душе. В любую минуту могли наткнуться на мертвые тела, изуродованные и окровавленные. Каждый камень, что вынимали и бросали в сторону, всей своей тяжестью ложился на сердце несчастных детей. Надежда сменялась отчаянием, ведь неизвестность все же легче, чем страшная правда.

— Доктор, — проговорил месье Дорбей, с трудом разогнув спину, — для начала необходимо вытащить Матюрена Эрве. Рана столь серьезна, что не даст ему пошевельнуться. Но надо быть очень, очень осторожными. Одно неверное движение, и мы размозжим ему голову.

То, что некогда представляло собой стену, крышу, несущую конструкцию, превратилось ныне в бесформенного монстра, грозящего бедой. И все же удалось приподнять его на деревянных балках. Теперь нужно было расчищать дальше. Работа прямо ювелирная. Один толчок — и Матюрену конец. Однако судьба сжалилась над несчастными, и все окончилось благополучно.

Матюрен чудом не пострадал. Раздавшийся снаружи шум вывел его из забытья. Мертвенно-бледный, он приподнялся на локтях и смотрел перед собой безумными глазами.

— Отец, — вскричала Жанна, — отец! — Она бросилась к нему.

Крик дочери вывел старика из оцепенения. Он расслабился, слезы ручьями текли из глаз: ему стало легче.

— Дети мои, где я? Ах! Вспоминаю, это ужасно. С вами все в порядке? А где жена? Маргерит?

— Успокойся, отец, сейчас мы все узнаем. Не волнуйся. Тот самый господин, что был у нас вчера, привез доктора. Да! Умоляю, не плачь, ты разрываешь мне сердце.

Матюрена вынесли вместе с кроватью. И хотя двигаться старались как можно осторожнее, эта операция доставила ему невыносимые страдания.

Доктор Тюрпен тут же осмотрел больную ногу, не обнаружив серьезных повреждений, чем снял камень с души детей. Однако они не долго радовались. Надо было вызволять остальных. Им, должно быть, не так повезло, ведь там, где находились Катрин и Маргерит, не оставалось пространства под обломками. Наверное, они погибли.

И снова началась тяжелая работа. Камни, доски, толстые бревна переходили из рук в руки в полной тишине. И вот добрались до тела Маргерит, несчастной трехлетней крошки. Ей проломило голову, раздробило руки и ноги. Девочка уже не дышала…

Старик заплакал. Горько видеть, когда плачет отец. Слезы матери понятны и естественны. Ветер срывает бутон, буря ломает стебель, горе сгибает и изматывает женщину. Но когда падает духом мужчина, значит, пронеслась слишком сильная буря.

Увидев обезображенное тельце сестренки, Жанна опустилась на колени и замерла, словно мертвая. Все оборвалось внутри, душа превратилась в одну кровоточащую рану. Но девушке суждено было изведать еще большее горе.

Вскоре извлекли из-под обломков тело Катрин. Она тоже была мертва. Равнодушие и бездеятельность сыграли с ней злую шутку. Будь она поактивнее, не сдайся сразу, она могла бы спастись.

Матюрен, увидев труп жены, внезапно перестал плакать. Он разглядывал Катрин затуманенными, сухими, как бы не видящими глазами. Взгляд его стал свирепым. Но вскоре он уже опять плакал, осознав свою потерю. Конечно, Катрин не принесла ему счастья, он только терпел ее рядом. Но смерть стирает недостатки, которых так много видишь при жизни. Когда человек, близкий человек умирает, в памяти сохраняется лишь хорошее, и родные плачут о безвозвратном счастье.

Жанна потеряла сознание.

Жан и Пьер были совершенно ошеломлены. Для молодых, неокрепших душ подобные испытания невыносимы. Мальчики припоминали, как еще вчера мечтали о будущем, надеясь на лучшее. Вчерашняя радость, общее оживление. А что же сегодня?.. Воспоминания о недавнем веселье заставляли страдать неизмеримо сильнее!

Удручающая картина. На первом плане — Жан и Пьер, взявшись за руки и опустив глаза. Потерявшая сознание Жанна, доктор на коленях рядом с ней, а поодаль Матюрен Эрве на своей кровати да склоненный над ним месье Дорбей; в стороне, в сумерках — изуродованные тела женщины и ребенка…

— Дорбей, — сказал доктор, — эти двое мертвых, им уже ничем не поможешь. Двое остальных, — он указал на Жанну и старика, — в плачевном состоянии. Нужно как можно скорее увезти их отсюда.

— А как же мертвые?

— Месье, — вмешался Жан, еле сдерживая плач, — похороним мать и сестренку там, где они провели всю свою жизнь. На пышную церемонию надеяться не приходится. Мы возьмем все на себя. Пойдем, Пьер.

Вооружившись лопатами, юноши принялись рыть могилу. Что может быть страшнее подобной картины? Все молчали, лишь слышался стук лопат о камни. Этот погребальный звук болью отдавался в сердцах присутствующих. Рыть было легко. Казалось, земля, с радостью и нетерпением принимает предназначенные ей жертвы.

Наконец могилу выкопали. Тела положили вместе и забросали землей. Поставили деревянный крест. Вот и все.

Поднявшись с колен, Жан и Пьер помогли погрузить сестру и отца в повозку.

Месяц спустя Жанна и Матюрен были устроены, Жан отправился к кюре Сен-Мишеля, а Пьер — в семинарию.