Онлайн чтение книги Быстрая Молния Swift Lightning
Глава 8. Тревоги и судьбы зверей

I

Трезор был однолюб по отношению к своему хозяину, а хозяин Трезора — однолюб по отношению к своей собаке; это следует понимать так, что Трезор никогда не знал другого хозяина, а его хозяин волею случая не имел другой собаки. Гастон Руже был его хозяином, Жанна с ее длинными, черными как вороново крыло волосами была его хозяйкой, а малютка Жаннет в счастливое и радостное четвертое лето ее жизни была его божеством, к чьим маленьким ножкам он склонялся в благоговейном обожании. После великого весеннего паводка, разрушившего жилище Гастона, когда тот едва спасся вместе со своими милыми Жаннетами, неунывающий француз срубил новую бревенчатую хижину в дикой лесной глуши к востоку от Большого Невольничьего озера. Но одновременно с радостью новоселья наступило время печали, ибо обитатели хижины не сомневались в том, что Трезор погиб во время наводнения, поскольку они не смогли взять его с собой в каноэ при поспешном бегстве из разваливающегося дома. Но Трезор не отдал так легко Богу душу, и в один прекрасный день, едва новая хижина была маломальски построена, он издалека услышал звон топора своего хозяина и явился к нему, голодный и довольный.

Трезор был великаном. Кровь, которая текла в его жилах, принадлежала в основном мастиффам. Пять лет тому назад, ранней зимой, Гастон и Жанна покинули зачумленный край и отправились дальше на север в поисках новых земель обетованных; все их пожитки тащил запряженный в сани Трезор. В черные и светлые дни, когда надежды расцветали в сердцах Жанны и Гастона и когда увядали, могучий Трезор ни разу ни на мгновение не подводил их, но, как и подобает верному слуге, делал все, чтобы они наконец достигли цели своего путешествия на Скалистой реке. И здесь, в торжественную и радостную пору их первой весны, родилась маленькая Жаннет.

И по той причине, что Трезор был однолюбом, принадлежащим одному человеку, одной женщине и одному ребенку, он не был похож на остальных собак этого лесного края. Дикий и грубый мир не научил его жестокости. Он убивал — но не из-за страсти к убийству. И он не бегал с волками, не убегал в пору брачного сезона, что для Гастона Руже было сущим чудом. В такие дни глубокое, томительное одиночество тяготило пса, а душа его наполнялась тоской по подруге и по радостям супружеской жизни.

И Гастон, понимая его, гладил его голову и приговаривал на мягком и красочном английском языке, которым он пользовался, когда не говорил по-французски:

— Ты монреальский собака, Трезор, а Монреаль чертовски далекий отсюда! Ты мечтаешь о монреальской собака-жена, а он никогда не придет! Tonnere,[5]Буквально гром (фр.) зачем ты не слушаешь волки? Он воет! Он зовет! Он просит тебя приходить, и делать свадьба, и иметь дети, — и я говорю тебе: Монреаль чертовски далекий, и ты лучше иди и приходи назад, как хороший собака! Иди. Я скажу тебе: до свидания, и приходи назад, Трезор. Все дикие собаки делают так. Когда вокруг нет собака, они делают свадьба на волк. Зачем ждать монреальский жена? Он никогда не придет этот дикий место. Мы слишком чертовски далеко!

После этого Гастон хлопал Трезора по спине, как он похлопал бы своего приятеля-мужчину, и снова уговаривал его идти к волкам, — улыбаясь во весь рот при мысли о том, что сказала бы черноволосая Жанна, если бы услыхала его чудовищные советы.

Но Трезор никуда не уходил. Он одиноко бродил долгими лунными ночами и, когда до него доносились голоса диких волков, останавливался и прислушивался, и в глубине его мощного горла рождались жалобные и печальные нотки. Но он ни разу не ответил на призыв. Для него волчий вой был голосом немыслимо чуждым. Он знал, что воет не собака. И он ждал, как ждал вот уже почти пять лет в этом далеком диком краю, где ближайшая хижина находилась в тридцати милях от жилища Гастона Руже. И собаки в этой хижине более походили на волков, так что их компания никак не привлекала Трезора.

— Ты слишком чертовски много при-ве-ред-ливый, — доверительно объяснял ему Гастон, используя для выразительности самое длинное слово из своего несовершенного английского лексикона. — Волк-сквау, она очень хорош, совсем как жена-собака. Ты большая хорошая собака, Трезор, но ты очень много большая дурак!

А потом этот двуличный Гастон Руже, скрывая преступное сочувствие к Трезору, говорил на другом языке милой Жанне, своей жене:

— Нет другого такого пса, как Трезор, ma cherie. Разве не здорово я выдрессировал его, коль скоро он даже во время брачного сезона не убегает от нас к волкам или, скажем, к этим тощим дворовым шавкам Ле Дюка, — там, за кедровым распадком?

После чего Жанна ласково сжимала в объятиях огромную голову Трезора и вспоминала о менее уединенных лесах далеко на юге, где было много соседей, друзей и знакомых. Потому что, даже будучи счастливой обладательницей своего Гастона и маленькой Жаннет, она временами тоже чувствовала себя одинокой.

Но однажды настала ночь, полная лунного и звездного света, когда сквозь разлитое вокруг глубокое безмолвие до Трезора донесся далекий и едва различимый звук, какого он ни разу не слыхал прежде во всей этой дикой глуши. Это не был крик рыси. Это не был пронзительный вопль гагары. Это не было мычание лося. Это не был вой волка или тявканье лисы.

Это было то, о чем он мечтал и чего так упорно ждал, — это был лай собаки!

Более чем в миле отсюда с гребня распадка Светлячок лаяла на лося, пробиравшегося сквозь рассеянное золотисто-желтое мерцание в долине внизу. Рядом с ней стоял Быстрая Молния, ее супруг. Несмотря на весь богатый опыт и приключения, которые пережила колли, шотландская овчарка, после того как покинула корабль, людей и других собак, чтобы стать «сквау» могучего предводителя огромных волчьих стай бескрайних северных равнин, она не отучилась лаять на других божьих тварей, населявших лесную глушь, когда не была голодна и когда знала, что в добывании пищи нет нужды. И для Быстрой Молнии, рожденного среди полярных волков, но ведущего свою родословную от Скагена, гигантского пса белого человека, жившего двадцать лет тому назад, лай овчарки представлялся редкой и чудесной музыкой. Музыка эта не переставала волновать его, ибо она уводила его сквозь долгие годы назад, к псарням далеких прародителей, назад, к неясным грезам и смутным мечтам — мечтам, которые становились все более и более реальными по мере того, как проходили недели и месяцы их жизни здесь, в самом сердце дикого лесного края. Потому что Быстрая Молния и Светлячок находились теперь за много сотен миль от пустынных и бесплодных арктических равнин, где был рожден этот громадный полуволк, полусобака, и местность, окружавшая их, представляла собой роскошное великолепие лесов, рек и озер, высоких склонов и широких долин в охотничьем раю между Большим Невольничьим озером и Скалистой рекой.

На плоской, как стол, вершине распадка, освещенной огромной полной луной, сидели Светлячок и Быстрая Молния и глядели вниз, в долину, залитую морем мягкого золотистого света. Объекты внизу, видимые с гребня распадка, казались расплывчатыми и удаленными, потому что лучи звезд и луны, попав в чашу долины, создавали в ней нечто вроде светового тумана. Сквозь него прошел лось, огромный и Нелепый, и Светлячок лаяла на него до тех пор, пока каждый волосок ее золотисто-желтой шерсти не встал дыбом. А Быстрая Молния радостно слушал ее, радостно смотрел на нее, потому что для него Светлячок — его стройная и прекрасная подруга — была самым чудесным существом в мире. Он больше не был прежним убийцей, разбойником, демоном огромных волчьих стай, господином над себе подобными; он не рычал больше на ветер за то, что тот побеждает его в беге наперегонки, и не искал драки, чтобы утвердить свое господство. Он упал с больших высот, и счастье пришло к нему одновременно с этим падением. Там, где прежде он командовал, теперь он был подчиненным, — за исключением тех случаев, когда предстояло решать вопросы жизни и смерти. Подобно тому как огромный детина, грубиян, сотканный из мускулов, костей и могучих сухожилий, повинуется мановению пальчика беспомощной женщины, которую он обожает, так и Быстрая Молния очутился в рабстве у Светлячка. И Светлячок с лукавой проницательностью своего пола сознавала свою власть и пользовалась ею в мирные дни изобилия без ограничений. В эти дни Быстрая Молния должен был потакать всем ее разнообразным прихотям и желаниям. Если ей хотелось переплыть ручей, а Быстрая Молния считал это пустой затеей, они переплывали его. Если ей хотелось поспать, а Быстрая Молния считал необходимым поосмотреться вокруг, они спали. Если ей хотелось отправиться на восток, а Быстрая Молния считал, что идти следует на запад, они шли на восток. Впрочем, Быстрая Молния нисколько не противился этому приятному рабству. Он знал, что его день все равно наступит. Ибо когда голод вынуждал их заниматься охотой, Светлячок послушно бежала или рядом с ним, или позади него, внимательно следя за каждым его движением. И когда гремел гром и сверкала молния, чего она страшно боялась, она тесно прижималась к нему и старалась спрятать голову за его спиной. И когда она хотела спать, она ложилась рядом с ним, зная, что в его близости заключается ее безопасность. Но если опасность угрожала Быстрой Молнии, как в ту ночь, когда они победили Пайсью, гигантскую рысь, она забывала и о женственности, и о страхах и дралась за своего супруга, словно в нее вселился сам дьявол. Именно ее зубы помогли убить Пайсью много недель тому назад; а сегодня эти же молочно-белые зубки расцарапали плечо Быстрой Молнии только за то, что он завел ее в заросли кустарника, где древесный жук укусил ее в нос.

Нынче ночью крохотное плато на гребне распадка привлекло овчарку, и Быстрая Молния был вполне удовлетворен подобным выбором. Он мог бы пересечь это «плато» в дюжину прыжков. В сущности, «плато» представляло собой всего лишь маленькую площадку, не более пятисот или шестисот квадратных футов, поросшую густой и роскошной травой благодаря родничку, который пробивался в самом центре гребня. Они часто приходили к этому родничку, и здесь было очень приятно лежать после жаркого дня, когда прохладное дыхание ночи обвевало их, принося запахи и ароматы из расположенных под ними лесов. Но до этой ночи Светлячок ни разу не лаяла с вершины гребня, и никогда еще им не доводилось опускаться так далеко вниз по направлению к новой хижине Гастона Руже. Они ничего не знали об этой хижине. Они еще не почуяли запах дыма, не пересекли тропу человеческих следов, потому что, стараясь использовать каждый погожий летний день для завершения строительства, Гастон Руже не отходил далеко от дома. Их рай принадлежал им одним. Он был переполнен изобилием. Днем здесь светило солнце, а неизменные луна и звезды блестящей иллюминацией освещали небо ночью. И Светлячок, как и Быстрая Молния, была счастлива в этом мире, хотя в ее жилах не было ни капли дикой волчьей крови. Она полюбила охоту. Ей нравилось мчаться во весь дух рядом со своим рожденным среди дикой природы супругом. Она полюбила прохладные леса, глубокие мрачные болота, скрытые в чаще озера и вьющиеся реки со всеми их тайнами, приключениями и бесконечными сюрпризами и неожиданностями. И сегодня, после того как Айяпао, лось, уже ушел, Светлячок продолжала лаять на Луну просто от переполнявшей ее трепетной радости жизни; и поскольку она была его супругой, а мир был прекрасен, сердце в груди Быстрой Молнии билось восторженно и возбужденно.

Вот к этому возносящемуся к луне голосу «монреальской собаки» — собаки из южных стран, собаки, знакомой с цивилизацией больших городов, — и направился Трезор, гигантский мастифф. Брачный сезон был еще далеко, но это не имело значения для Трезора, охваченного бурной страстью, кипевшей у него в крови. Он слишком долго ждал и мечтал и поэтому готов был и зимой и летом ответить на призыв, принесенный ему ветром. Он продирался сквозь густую чащу. Он проложил Дорогу через почти непроходимый участок болота только для того, чтобы сократить путь. Если бы хозяин или хозяйка окликнули его, Трезор бы их даже не услышал или, услышав, был бы совершенно глух к их приказаниям. И, будь расстояние между ним и Светлячком не одна миля, а пятьдесят, он все равно направился бы к ней, если бы только расслышал ее голос. Наконец он подошел к подножию большого склона и остановился. Тщетно прислушиваясь, он с трудом подавлял в себе желание завыть. Но Светлячок больше не лаяла на залитую лунным светом долину, и Трезор стал медленно карабкаться вверх по склону, принюхиваясь к ветру, стараясь обонянием обнаружить то, чего не мог больше слышать. Дорога, которую он выбрал, была тропой Кэка, жирного и толстого дикобраза, ежедневно дважды поднимавшегося на гребень, чтобы напиться из родничка, орошавшего крохотный зеленый лужок на вершине склона.

Первой обнаружила приближение Трезора Светлячок. Она подошла к дальнему краю маленькой площадки, где кончалась тропа дикобраза, оставив Быструю Молнию лежать, вытянувшись, рядом с обрывистым краем «плато», возвышавшимся над распадком. Ветер дул в сторону от Светлячка, но за фут до края площадки он завихрялся в противоположном направлении, и в этом отраженном потоке воздуха возник запах Трезора; Быстрая Молния не мог его ощутить, зато он целиком заполнил ноздри его подруги. И в эту захватывающую минуту она тоже почуяла разницу. Это не был запах волка. Это не был запах полудиких, разящих рыбой собак, которых она терпеть не могла на борту китобойного судна — там, среди застывших волн ледяного моря. Это был запах тела ее отца, ее матери, запах маленьких братьев и сестричек, с которыми она играла и резвилась в те далекие, давно исчезнувшие из ее памяти дни. Запах этот заставил ее задрожать, как если бы мертвый хозяин, лежавший под пирамидой из камней далеко на севере, поднимался сейчас по склону сквозь лунный туман. Она не приблизилась, чтобы встретить его, но и не отступила, а притаилась, лежа на животе, и стала ждать. И Быстрая Молния, лениво глядя сверху на сонную долину, не заметил, что произошло потом. Трезор, весь дрожа от возбужденного напряжения, появился в десяти шагах от Светлячка. Он увидел ее, и все прочее перестало для него существовать. Глаза его сверкали при свете звезд, и Светлячок, — словно давая ему знать, где она находится, — снова поднялась на ноги и снова замерла, ожидая. Трезор медленно приближался. Они не издавали ни звука, но глаза их напоминали пылающие звезды, и если бы Гастон мог увидеть их, он бы воскликнул: «Черт бери, они оба — монреальская собака!“

Радостное и томительное поскуливание Трезора заставило Быструю Молнию поспешно обернуться. И он увидел их. Он увидел огромного зверя рядом с Светлячком, увидел сияющую морду овчарки, обнюхивающую это чудовище, и затем — в минуту, когда внезапно вся кровь, казалось, замерзла у него в жилах, — ему померещилось, будто Светлячок начинает прыгать и дурачиться, заигрывая с этим ужасным незнакомцем. На целых полминуты он замер, словно окаменев. Затем он медленно поднялся на ноги. Глаза его превратились в два ярких шара зеленого пламени, а из горла вырвалось глухое и мрачное рычание. В голосе его звучала смерть. Угроза была настолько недвусмысленной, что Светлячок тут же почуяла ее. Услышал ее и Трезор. Поджав хвост, овчарка отбежала на середину поляны и встала здесь, ожидая. Шаг за шагом, чувствуя, как сердце молотом стучит в его груди, Быстрая Молния на несгибающихся ногах медленно подошел к незнакомцу. Точно так же напрягались его мускулы, превращаясь в закаленную сталь, в ночь его великой битвы с Балу, вожаком стаи. По мере приближения Быстрой Молнии Трезор тоже приближался, так что через тридцать секунд между ними оставалось пространство всего в один прыжок. И здесь между ними стояла Светлячок, испуганная и дрожащая. И опять быстрая находчивость ее пола озарила овчарку. Она отбросила страх. Она игриво взмахнула головой. Она завиляла пушистым хвостом, вспыхнувшим золотисто-желтым сиянием в лунном свете, и вдруг неожиданно припала передними лапами к земле, отвлекая внимание соперников друг от друга. Затем она подбежала к Быстрой Молнии, игриво толкнув его носом, и быстро вернулась на прежнее место, опять припав к земле между ними. Для Быстрой Молнии все это было удивительно и необъяснимо. Он снова посмотрел на Трезора, но не увидел в его позе ни угрозы, ни вызова. Гигантский мастифф был даже крупнее Быстрой Молнии. Грудь его смахивала на объемистый бочонок, голова и челюсти по размерам не уступали львиным. Но в его глазах не пылала жажда драки. Скорее это была необъятная, удивительная растерянность. С такой пастью он мог бы перегрызть шею быка, но он не был бойцом. Он был собакой женщины, собакой одного человека. И он обожал маленького ребенка!

Быстрая Молния, готовый в неверном лунном сиянии к смертельному прыжку, увидел то, чего никогда не видел до сих пор. Когда-то, давным-давно, Мистик, большой серый волк, вот так же подошел к нему — и так же отказался от драки. Но тогда между ним и Мистиком не было самки, иначе они сцепились бы насмерть. Кровь Быстрой Молнии бешено циркулировала по жилам, красная и горячая. Рычание все еще вибрировало в горле. Но он начинал понимать. Незнакомец не был волком. Он не был и собакой — во всяком случае, такой, каких он знал там, у края Северного Ледовитого океана. Потому что запах Трезора был одновременно и запахом Светлячка, его подруги!

Ярость оставила Быструю Молнию. Зеленый огонь в глазах погас. Чудо инстинкта овладело им, и он больше не видел Светлячка, а только Трезора, гигантского мастиффа. И вновь к нему явился, прилетев из неимоверной дали двадцати прошедших поколений, призрак Скагена, Великодушного Большого Дога, который подарил жизнь его предкам среди волков. С этим призраком вернулись и прежние неясные желания, смутная тоска и далекие непонятные видения. Потому что у Быстрой Молнии в теле волка билось сердце собаки белого человека, — а Трезор, гигантский мастифф, пришел сюда как раз из мира белого человека, словно принеся ему оттуда привет. На некоторое время здесь, на гребне распадка, посреди маленькой зеленой полянки, возвышавшейся над двумя долинами, Быстрая Молния перестал быть Быстрой Молнией, а стал Скагеном из далекого прошлого. В его голосе зазвучали совершенно другие нотки, и шаг за шагом оба громадных зверя начали сходиться все ближе и ближе, пока луна и звезды, глядя сверху, не увидели их стоящими рядом, плечом к плечу. А золотисто-желтая колли, шотландская овчарка, лежа на траве, положив голову между передними лапами, глядела на них сияющими глазами, полными великого счастья.

II

В ту ночь Трезор не оставался долго на маленькой зеленой лужайке. Он был выращен и воспитан в совершенно иной школе звериной этики, чем Быстрая Молния; и поскольку он был собакой белого человека, родившись в мире, где ограда заднего двора отмечает общепризнанную границу частных владений, он сознавал, что здесь, на полянке у гребня распадка, право выступало против его притязаний. Приоритет и преимущества здесь были у Быстрой Молнии, и Светлячок была его подругой. Пара волков сходится на всю жизнь. Собаки же предпочитают полигамию. Но у Трезора за долголетнюю жизнь среди дикой природы выработались точка зрения и кодекс поведения диких животных, точно так же, как и Светлячок начала постигать эти азы за несколько коротких месяцев совместной жизни с Быстрой Молнией. Если бы у Трезора была подруга, он бы дрался за нее с соперником. И дрался бы насмерть. Но, как и у Быстрой Молнии, у гигантского мастиффа не было ни малейшего желания драться за чужую подругу. Это был закон моногамии, единобрачия, усвоенный им не от рождения, но благодаря присущей ему неортодоксальности и собственному одиночеству. Когда Трезор вернулся ночью в хижину, где его ждали хозяин и обе хозяйки, он был печален и подавлен, но в нем тем не менее сохранялась великая радость от своего открытия. Быстрая Молния и Светлячок составили ему компанию, проводив его вниз по склону и пробежав с ним немного вдоль долины. Но тут Быстрая Молния остановился, и Светлячок, видя, что он дальше не тронется с места, также остановилась. Она скулила и уговаривала его, но поскольку он оставался неподвижным, словно камень, глядя вслед удалявшемуся Трезору, она решила нынче не следовать своему обычаю поступать так, как ей заблагорассудится, наперекор ему, — потому что в ту ночь она тоже тонко ощущала щепетильность и неординарность ситуации.

В душе и в мозгу Быстрой Молнии продолжалась битва за постижение случившегося — единоборство между волком, который жил в нем, и кровью Скагена, Большого Дога. Вторично в своей жизни он осознал, что ему не только почему-то не хочется драться, но что уход Трезора навевает на него непонятную тоску и чувство утраты, как это было, когда Мистик, большой лесной волк, покинул его после долгих недель дружбы в снежных полярных пустошах. Но в то же время в крови у него сохранялось беспокойство, ощущение тревоги, страх, подспудно гнездившийся в нем еще с тех дней, когда таинственные соблазнительные чары людей и вмерзшего в лед корабля украли у него Светлячка. Это не был страх перед соперником из плоти и крови. С Трезором можно было бы выяснить отношения в драке, как он это делал неоднократно в подобных случаях с Балу и с собаками-медвежатниками с корабля. Но существовал более грозный соперник, с которым он не мог справиться при помощи зубов и клыков. И запах этого соперника явственно и ощутимо принес с собой Трезор — запах жилища белого человека, запах его рук, рук женщины и ребенка.

Весь остаток ночи Быстрая Молния провел в попытках увести Светлячка подальше от распадка и от следов, оставленных Трезором. Это удалось лишь частично, потому что с рассветом Светлячок ухитрилась так ловко направить их совместные передвижения, что оба они очутились не далее мили от прежнего места. Быстрая Молния немедленно ощутил перемену, возникшую в его спутнице. Она хотела вернуться. Время от времени она останавливалась и стояла долго, оглядываясь назад, словно ожидая и надеясь, что вслед за ними появится Трезор. Обычно после бессонной ночи они находили уютное местечко, хорошо прогретое утренним солнцем, и засыпали. Таков был волчий обычай, и Светлячок скоро научилась ему от Быстрой Молнии. Этим утром они легли возле большой скалы, и Светлячок почти сразу свернулась клубочком и прикрыла нос своим пушистым хвостом. Но у нее не было ни малейшего желания спать. В ее умной головке было тесно от волнующих ее неясных стремлений. Она еле сдерживала желание широко распахнуть притворно закрытые глаза. Но она лежала неподвижно, и через некоторое время Быстрой Молнии показалось, будто она заснула. Он немного успокоился; глубоко вздохнув, он улегся поудобнее и положил свою большую голову между вытянутыми передними лапами. Солнце наполняло воздух приятной теплотой, высушивая на его теле густую шерсть, влажную от обильной ночной росы. И он крепко уснул.

Солнце поднялось выше на два часа, когда он проснулся. Он быстро повернул голову в ту сторону, где должна была лежать Светлячок. Ее не было. Он некоторое время озирался, надеясь увидеть или услышать ее. Затем он подошел к месту, где она лежала, обнюхал его, — и голова его резко вздернулась кверху, а в глазах появились недоумение и тревога. Лежка овчарки давно остыла, и запах ее был едва различим. Она ушла уже порядочно времени тому назад.

Быстрая Молния заскулил, и челюсти его сомкнулись с каким-то странным и необычным звуком. Он обнаружил след Светлячка и пошел по нему. След недолго петлял и кружил; вскоре он выпрямился и повел прямо, как полет стрелы, назад, к маленькой зеленой лужайке на вершине гребня водораздела!

Великий страх охватил Быструю Молнию, когда он подошел к этому миниатюрному плато, — страх, перемежавшийся с надеждой, что он найдет здесь свою подругу. Но лужайка была пуста, за исключением Кэка, дикобраза, который как раз, глуповато пофыркивая, возвращался домой после утреннего водопоя. Вот тут-то нос Быстрой Молнии и совершил неожиданное — или ожидаемое? — открытие: здесь только что был Трезор. Запах, оставленный его огромными лапами, был еще теплым. След Светлячка тоже был теплым, — и опять тело Быстрой Молнии напряглось, как стальная пружина, и мрачное, зловещее рычание вырвалось из его груди. Он медленно пошел по их следам — шаг за шагом, настороженно и внимательно, — снова горя желанием по-своему отомстить сопернику. Светлячок и Трезор вместе спустились по утоптанной тропе Кэка. Затем они последовали вдоль склона водораздела за поворот и вступили в небольшое болотце. За болотцем местность постепенно повышалась, и здесь Светлячок довольно долго колебалась, прежде чем последовать дальше за Трезором. Она и дальше частенько останавливалась, словно в нерешительности. Но настойчивость Трезора неизменно брала над ней верх.

У Быстрой Молнии не было сомнений: Трезор похищал его подругу. В крови волка-собаки все жарче пылала жажда мщения. Это была не просто слепая ревнивая ярость, но страшное холодное бешенство, подобное тому, что охватило его во время смертельного поединка с Балу из-за юной волчицы. Медленно и осторожно шел он по следу беглецов. По странному свойству звериной логики он не чувствовал обиды на Светлячка. То, что подруга изменила ему, бросила ради другого, вовсе не отражалось в его первобытном сознании как преступление, за которое она должна поплатиться. Преступником был Трезор, и с Трезором он будет драться и убьет его, если сможет. То, что Светлячок с заранее обдуманным намерением убежала от него, пока он спал, не было воспринято им даже в качестве косвенного доказательства ее вины. Зато факт, что она в настоящий момент находится с Трезором, явился для Быстрой Молнии несомненным свидетельством того, что он должен иметь дело именно с Трезором, а не со Светлячком.

А затем произошло событие, которое вновь до основания потрясло его мир и разрушило его планы. Ветер дул от него, и Быстрая Молния вышел из зарослей кустов, практически не предвидя, что ожидает его на этом открытом пространстве. Здесь полого спускалась к реке зеленая, заросшая травой луговина, а в дальнем конце ее Гастон Руже выстроил свое новое жилище. Быстрая Молния довольно далеко прошел по открытому лугу, прежде чем поднялся на маленький холмик, откуда стал невольным свидетелем впечатляющей сцены. В трехстах или четырехстах ярдах отсюда, на полпути между ним и хижиной, стояли Светлячок и Трезор, а перед дверью хижины Гастон Руже, Жанна и маленькая Жаннет наблюдали любопытную драму, разыгравшуюся у них на глазах. Слепая ярость снова угасла в душе Быстрой Молнии, и внезапная дрожь потрясла его тело. В глазах его мгновенно вспыхнул прежний огонек понимания, отчаяния и безнадежности. Вместо хижины он снова увидел обледеневший корабль далеко на севере, серую пирамиду, сложенную из камней, — всесильное присутствие человека, однажды едва не сманившего от него Светлячка. А Трезор, огромный мастифф, являлся всего лишь частью этого присутствия. Во второй раз ненависть к нему исчезла без следа, сменившись ужасом, подавившим все прочие чувства. Он услышал зовущий женский голос, — и при звуках этого голоса новый приступ дрожи потряс его. То был голос длинноволосой женщины с исполинского речного затора Куаху! Голос женщины, бросавшей ему и Светлячку куски мяса Пайсью, гигантской рыси! Это была та женщина, которая…

Сердце замерло у него в груди. Светлячок шла прямо к ней! Он проглотил тугой комок, застрявший в горле. Овчарка приблизилась к Трезору, и Трезор повел ее дальше, а женщина медленно шла к ним навстречу, вытянув руки и окликая их таким нежным и тихим голосом, что Быстрая Молния едва мог расслышать ее. Затем овчарка остановилась, а Трезор опять вышел вперед, зовя ее следовать за собой. Вот тут и произошло нечто совершенно неожиданное. Малютка Жаннет вырвалась из рук мужчины, пробежала мимо своей матери и бросилась к Трезору. Светлячок не шарахнулась в сторону, но стояла, пожирая глазами ребенка, когда тот обнимал и ласкал огромного мастиффа. Теперь и мужчина сделал несколько шагов вперед, следуя за женщиной, также вытянув руки и тихонько окликая собак. На этот раз весь страх, казалось, сконцентрировался в горле у Быстрой Молнии. Он не забыл, как Гастон Руже в дни голода на гигантском речном заторе пытался убить Светлячка. И Светлячок не забыла. Шрам от ножа Гастона на всю жизнь остался на ее плече. Оцепенев от ужаса, Быстрая Молния с минуту стоял, ошеломленный увиденным. Затем внезапно он сбросил оцепенение, резко поднял голову, и из его груди вырвался глухой и тревожный предостерегающий вой.

Светлячок словно пробудилась от сна, услышав голос своего друга. В одно мгновение она повернулась В следующий миг она уже мчалась к нему, желто-золотистым пламенем мелькая в густой траве; Гастон, подойдя к жене, с удивлением указал на овчарку и воскликнул с благоговейным трепетом в голосе:

— Волк, ma cherie! Волк, тот самый, что убил рысь на Куаху, — волк и монреальский собака!

И пока они молча стояли и смотрели на эту загадочную пару зверей, Трезор спокойно повернулся и медленно потрусил вслед за Светлячком и Быстрой Молнией, которые в эту минуту как раз скрывались за деревьями на краю леса.

В лесу, под его густым и надежным покровом, все тревоги и страхи Быстрой Молнии обернулись бурной радостью. Светлячок, словно сознавая свою вину в том, что заставила его пережить неприятные минуты, скакала и прыгала вокруг него, аккомпанируя себе оживленным радостным лаем; и Быстрая Молния простил ее, ласково касаясь носом ее шелковистой шерсти. И тут, к его неописуемому удивлению, он вдруг увидел перед собой Трезора, стоявшего в нескольких шагах от них! Ничего угрожающего или враждебного не было в поведении огромного мастиффа. Вся его поза была совершенно дружелюбной и даже в чем-то виноватой. Он слегка вилял своим длинным стройным хвостом, что у мастиффов означает очень многое. И Быстрая Молния, встретившись в ним с глазу на глаз, снова почувствовал нечто подобное той старой дружбе, что существовала когда-то между ним и Мистиком, серым лесным волком. И он опять подошел к Трезору и обнюхал его от шеи до хвоста; и Трезор стоял спокойно, не выказывая ни страха, ни опасения, пока наконец оба огромных зверя опять, уже во второй раз, не встали рядом, плечом к плечу, обернувшись к Светлячку, шотландской овчарке, молча глядевшей на них.

III

Несмотря на дружбу с Трезором — дружбу, которую он не мог не ощущать, — Быстрая Молния в последовавшие за этим дни все больше и больше подпадал под влияние нарастающих угнетения и тревоги. Он не в состоянии был увести Светлячка на достаточно большое расстояние от хижины Руже, и редко выпадали такие дни и ночи, чтобы огромный мастифф не являлся к ним, принимая участие в их скитаниях по лесам и болотам. Быстрая Молния каким-то подсознательным чутьем понимал, что Светлячок с нетерпением ожидает прихода Трезора. Казалось, она постоянно высматривала его массивную фигуру среди кустов и нередко оставляла Быструю Молнию, чтобы сопровождать Трезора до хижины на такое близкое расстояние, куда бы он сам ни за что не рискнул приблизиться. В жизни животных ревность — весьма существенная вещь. Но в душе Быстрой Молнии она пока таилась, как скрытая, дремлющая болезнь, которой еще предстоит проявиться во всей своей остроте. Ибо он чувствовал, что ему угрожает нечто более опасное и сильное, чем клыки зверя. И это был вовсе не Трезор. Это была хижина — и люди, живущие в ней. Будь Трезор волком, вопрос был бы разрешен в смертельной схватке. Но Трезор был не только частью человеческого жилища. Он был родственником Светлячка по крови. Он был собакой. А Быстрая Молния временами чувствовал себя чужаком. Потому что наконец наступил день, когда Светлячок позволила и старшей Жанне, и малютке Жаннет прикоснуться к ней руками, и Быстрая Молния почуял запах этих рук. И это вселило великий страх и тяжелое предчувствие в его сердце. —

Возможно, это было чистым совпадением, а вовсе не острый и проницательный ум Светлячка прояснил для нее суть сложившейся ситуации. Для нее и Жанна, и ребенок, и Трезор, и хижина — все вместе олицетворяло дом, В конце концов, не так уж велика была разница между этой темноволосой женщиной с большими черными глазами и нежным голосом и светловолосой женщиной, которую Светлячок обожала и боготворила в далеком южном городе: и не было разницы между маленькой Жаннет и другими «Жаннетами», с которыми она играла в том городе. И Трезор, мастифф, был таким же, как собаки, гулявшие по улицам. Но Светлячок не могла заставить Быструю Молнию понять все это. Всем сердцем восприняла она его дикую жизнь в лесной глуши, но привлечь его волчью кровь к порогу цивилизации было ей не под силу. Тонкие нити, связывавшие ее с Трезором, были настолько сложны, что, вполне естественно, Быстрая Молния не в состоянии был постичь их дружбу в том виде, в каком она существовала в действительности. Поэтому, когда бы Трезор ни появлялся, овчарка относилась к нему неизменно ровно, но холодно и держала его в стороне. Она никогда не лаяла подле него, как она игриво лаяла, прыгая вокруг Быстрой Молнии. Когда они ложились отдыхать, она всегда сворачивалась клубочком на своем прежнем месте рядом с Быстрой Молнией. И Трезор выдерживал дистанцию. Дважды Светлячок явственно дала ему понять свое отношение. Дважды ее молочно-белые зубки оцарапали его плечо, и Трезор понял более ясно, чем когда-либо, что Светлячок принадлежит Быстрой Молнии и больше никому.

Случилось так, что ровно через неделю после первого визита Светлячка к хижине Быстрая Молния глубоко занозил лапу. Два или три дня он хромал, потом нашел себе прохладное, хорошо затененное местечко поблизости от водоема и забился туда, испытывая мучительную боль. Лапа распухла до такой степени, что стала в два раза толще своих прежних размеров; в крови постепенно начало разгораться томительное пламя лихорадки. В первый день болезни Светлячок оставалась с ним, вылизывая его лапу и глядя на него ясными встревоженными глазами. Пришел Трезор и некоторое время полежал с ними в тени. Когда он отправился домой, Светлячок не проявила желания сопровождать его. На второй день она пошла с ним, но вернулась через полчаса. Однако ночью, когда она охотилась при свете луны, Трезор охотился вместе с ней.

На четвертый день болезни Быстрая Молния пробудился от тяжелого сна вскоре после полудня и убедился, что овчарки нет рядом с ним. С трудом поднявшись на ноги, он заскулил, призывая ее, и, хромая, отправился к водоему. Немного полакав воду горячим языком, он постоял с минуту, прислушиваясь. Затем он снова лег, и в горле у него задрожали жалобные нотки тоскливого одиночества и печали. Но даже теперь у него не возникло желания отомстить Трезору. Прошел час, и внезапно он настороженно вскинул голову, заслышав шорох шагов мягких широких лап. Еще мгновение, и перед ним появился Трезор.

В глазах обоих зверей возник один и тот же вопрос. Где Светлячок? Быстрая Молния посмотрел за спину Трезора. Трезор принюхивался и выжидательно оглядывался, надеясь услышать или увидеть ее. Прошло, вероятно, больше минуты, прежде чем они поняли друг друга. Овчарки не было с Трезором. И не было ее с Быстрой Молнией. На вопросительный вой Быстрой Молнии ответный недоуменный вой вырвался из груди Трезора. Он принялся обнюхивать густой кустарник вокруг полянки, но там было столько следов Светлячка, что попытки обнаружить ее последний след оказались тщетными. Он вернулся к Быстрой Молнии и улегся рядом с ним, вытянувшись подле него всем своим могучим телом; и целых полчаса они оба ждали, замерев и не шевельнув ни одним мускулом.

Затем Трезор снова поднялся и, проскулив на прощание Быстрой Молнии, медленно потрусил в сторону леса по направлению к хижине Руже.

В миле отсюда, где один из рукавов Скалистой реки сворачивает на юг, Светлячок, притаившись, лежала в густом кустарнике, растянувшись на животе; глаза ее сверкали от возбуждения и любопытства. Не далее пятидесяти футов от нее тлел небольшой костер, у которого на корточках сидел индеец из племени Собачьих Ребер. Час тому назад Мия, индеец, вытащил на берег свое каноэ и разжег здесь костер. Он жарил на нем рыбу. И поскольку единственная живая душа рядом с ним пыталась стащить эту полусырую рыбу, он избил беднягу до полусмерти. Светлячок издалека услышала отчаянный визг и немного спустя, пробравшись сквозь заросли в самую густую чащу, впервые увидела перед собой Нарциссу. Ответственным за такое имя был белый человек, но индеец Мия из племени Собачьих Ребер, имевший свои собственные взгляды на этот цветок, сменил его на более, по его мнению, удобное для произношения имя Уопс. Уопс, если не самая уродливая, то во всяком случае вторая среди самых некрасивых собак в мире, пользовалась горячей любовью своего хозяина, бесспорным свидетельством чего являлся тот факт, что он назвал ее Нарциссой. Год тому назад кто-то украл ее у хозяина, и недавно она попала в руки индейца Мия. Мия невзлюбил Нарциссу, и сегодня он избил ее лишь немного сильнее обычного. Затем он съел свою рыбу и, завернувшись в одеяло, отошел ко сну. Еще долго после того, как Собачье Ребро приступил к послеобеденной сиесте, Светлячок лежала неподвижно. Что-то волновало ее, заставляло усиленно работать мозг. Два и два в ее сознании мучительно пытались сложиться в четыре, и ветер, доносивший до нее запах индейской стоянки, всякий раз возбуждал в ней все большее стремление привлечь к себе внимание этой странной собаки. Уопс была эрделем, ростом и размерами едва ли не вдвое меньше Светлячка. Шерсть ее была цвета линялой ржавчины и жесткая, как проволока. Природа наделила ее худым и угловатым телом с непропорционально большой по сравнению с туловищем головой, — поскольку Уопс, хоть и двух с лишним лет от роду, так и не сумела избавиться от физических недостатков младенческого возраста. Бакенбарды, торчавшие дыбом вокруг ее морды, были длинными и почти такими же жесткими, как иглы дикобраза, и сквозь эту щетку живые маленькие глазки спящего хозяина и на все, что ее окружало. Неожиданно неподалеку от себя она увидела стоявшую на полянке колли, шотландскую овчарку, которая виляла хвостом в такой манере, что никакая истинная собака не смогла бы ошибиться в оценке ее намерений. Через две минуты они уже обнюхивались, и узловатый хвостик Уопс неистово колотил воздух. Светлячку нетрудно было заставить ее понять себя. «Хочешь, я покажу тебе кое-что? — казалось, говорила она. — Пошли со мной!» И Уопс, избитая так, что все ее ребра мучительно болели, последовала за ней без колебаний.

Час спустя Жанна Руже, выглянув из дверей хижины, увидела нечто такое, что заставило ее тихонько окликнуть Гастона, своего мужа, мастерившего новые снегоступы для предстоящей зимы. Гастон подошел к двери и посмотрел через плечо жены; Жанна явственно уловила странный звук, словно он пытался проглотить тугой комок изумления, застрявший у него в горле. Потому что возле хижины сидели три собаки, и ни одна из них не была Быстрой Молнией. И Гастон, не отрывая глаз от Уопс, прошептал про себя:

— Tonnere, это монреальский собака с проволокой на лице! Я никогда не видел такая собака, как вот этот! Я говорю тебе…

— Тс-с-с! — прошептала Жанна.

Трезор обнюхивал эрделя, и каждая жесткая волосинка на теле Уопс, казалось, дрожала от радости и восторга в связи с этим вниманием. И тут Гастон увидел такое, чего прежде не видел никогда. Хвост Трезора вдруг неистово завилял в воздухе, и затем этот огромный пес принялся прыгать и скакать вокруг коротышки Уопс, как сумасшедший.

А Светлячок, словно осознав, что ее миссия окончена, повернулась и рысцой припустила в сторону леса по направлению к Быстрой Молнии. Уопс не последовала за ней. А Трезор на этот раз даже не заметил ее ухода. Гордо и величественно, как король, он торжественно вел Уопс к открытой настежь двери хижины, где стояли Жанна и Гастон, пораженные простым и незамысловатым чудом, которое жизнь разыграла у них на глазах.

Трезор наконец нашел себе подругу.