Онлайн чтение книги Время свинга Swing Time
Три

Теперь кажется смешно, едва ли не убого – и, возможно, лишь техника способна добиться такого комического возмездия нашим воспоминаниям, – но когда к нам приезжал артист и нам нужно было составить на него досье, чтобы раздавать интервьюерам, рекламодателям и тому подобным, мы спускались в подвальную библиотеку и вытаскивали четырехтомную энциклопедию под названием «Биография рока». Все, что содержалось в статье про Эйми, важное или нет, я уже знала и так, – уроженка Бендигоу, аллергия на грецкие орехи, – за исключением одной детали: ее любимым цветом был зеленый. Я пометила нужное у себя от руки, собрала все сообразные запросы, постояла в копировальной комнате у шумного факс-аппарата и медленно покормила его документами, думая о ком-то в Нью-Йорке, для меня – городе мечты: этот кто-то стоит и ждет у похожего устройства, пока мои документы до них дойдут ровно в тот же миг, когда я их отправляю, отчего действие это я ощущала таким современным, прямо-таки триумфом над расстоянием и временем. А затем, разумеется, чтобы встретить Эйми, мне понадобится новая одежда, возможно – новая прическа, свежий способ разговаривать и ходить, полностью новое отношение к жизни. Что надеть? Единственное место, где я что-то в ту пору покупала, было Кэмденским рынком, и вот из этого загона с «мартензами» и хипповскими шалями я с большим удовольствием извлекла громадную пару ярко-зеленых грузчицких штанов из шелковистой парашютной материи, облегающий зеленый обрезанный топ – на котором дополнительным бонусом спереди изображалась обложка альбома «Теория для начинающих»[49]«The Low End Theory» (1991) – второй альбом американской хип-хоп-группы «Племя под названием Поиск» («A Tribe Called Quest», с 1985 г.)., выделенная черными, зелеными и красными блестками, – и пару «эйр-джорданов» космического века, тоже зеленых. Завершила я экипировку фальшивым кольцом в нос. Ностальгично и футуристично, хип-хопово и независимо, бунтарррка и неистовая фемина. Женщины часто верят, что одежда так или иначе решит вопрос, но ко вторнику перед ее приездом я поняла: что бы я ни надела, оно мне не поможет, я слишком нервничаю, не могу ни работать, ни сосредоточиться, ничего. Я сидела перед своим гигантским серым монитором, слушая жужжанье модема, предвкушая четверг и впечатывая в рассеянности своей полное имя Трейси в маленькую белую графу, снова и снова. Именно этим я занималась на работе, если мне бывало скучно или тревожно, хотя ни того, ни другого состояния это вообще-то никогда не ослабляло. К тому времени я это проделывала уже много раз, раскочегаривала «Нетскейп»[50]«Netscape» – название линейки веб-браузеров, разрабатывавшихся «Netscape Communications Corporation» в 1994–2008 гг., дожидалась нашего нескончаемо долгого подключения по телефонной линии и неизменно находила лишь все те же три островка информации: имя Трейси в списках «Справедливости»[51]«Equity» – ассоциация (профсоюз) британских актеров, работников театра и моделей, основана в 1930 г., ее личную веб-страничку и чат, где она часто бывала под псевдонимом «Правдорубка_Легон». Ее карточка в «Справедливости» была статична, никогда не менялась. Упоминалось ее участие в кордебалете прошлогодней постановки «Парней и куколок»[52]«Guys and Dolls» (1950) – оперетта американского композитора и либреттиста Фрэнка Лёссера по мотивам рассказов Деймона Раньона., но никаких представлений больше не добавилось, не возникло никаких свежих новостей. Ее же личная страница менялась постоянно. Иногда я заходила на нее два раза в день и обнаруживала другую песню или что взрывной рисунок с розовым фейерверком сменился на вспыхивающие радужные сердечки. Как раз на этой странице месяцем раньше она упомянула чат со ссылкой в заметке – «Иногда правду слышать трудно!!!» – и кроме этого единственного указателя мне больше ничего не требовалось: дверь открылась, и я начала туда забредать по нескольку раз в неделю. Не думаю, что любой другой, прошедший по этой ссылке, – никто, кроме меня, то есть, – догадался бы, что «правдорубкой» в этом причудливом разговоре была сама Трейси. Но, с другой стороны, и никто другой, насколько я видела, не читал ее страницу все равно. В этом была какая-то печальная суровая чистота: песни, что она выбирала, никто не слушал, слова, что она писала, обычно – банальные афоризмы («Дуга Нравственной Вселенной Длинна, Но Она Клонится К Справедливости»[53]Парафраз третьей проповеди («О справедливости и совести») американского трансценденталиста, аболициониста и реформатора унитарианской церкви Теодора Паркера (1810–1860) из его сборника «Десять проповедей о религии» (1853).), никто никогда не читал, кроме меня. Лишь в том чате она, похоже, пребывала в миру, хоть тот мир и был такой причудливый, наполненный лишь отзвуками голосов тех, кто, очевидно, уже друг с другом согласен. Судя по тому, что я наблюдала, она проводила там пугающее количество времени, особенно поздно ночью, и я к этому времени уже прочла все ее ветки обсуждений, как текущие, так и заархивированные, покуда не сумела разобраться в их общей логике и не начала следить за ходом спора и ценить его. Мне уже не так хотелось рассказывать коллегам истории про мою чокнутую бывшую подружку Трейси, ее сюрреальные приключения в чате, ее апокалиптические одержимости. Я не простила ее – да и не забыла, – но так использовать ее мне отчего-то стало противно.

Среди самого странного тут было то, что человек, под чьи чары она, похоже, попала, сам гуру, некогда был репортером «завтрачного» телевидения, работал в том самом здании, где я сейчас, и в детстве, помню, мы часто сидели с Трейси и смотрели его, на коленках – миски с хлопьями, ждали, когда закончится его скучная передача для взрослых и начнутся наши субботние утренние мультики. Однажды в мои первые зимние каникулы в университете я вышла купить себе учебники в сетевом книжном магазине на Финчли-роуд, и пока бродила там по отделу кино, увидела его живьем – в дальнем углу исполинского магазина он представлял какую-то свою книжку. Сидел за простым белым столом, сам весь в белом, с преждевременно побелевшими волосами, перед внушительной аудиторией. Две девушки-сотрудницы стояли возле меня и подсматривали из-за полок, разглядывая это причудливое сборище. Они над ним смеялись. Меня же поразило не столько то, что́ он говорил, сколько странный состав его слушателей. Там было несколько белых женщин средних лет, одетых в рождественские свитера с уютными орнаментами, – эти ничем не отличались от домохозяек, которым он бы нравился десятью годами раньше, – но больше всех в толпе было молодых черных парней, где-то моего возраста, которые держали на коленях замусоленные экземпляры его книг и слушали с полным вниманием и решимостью какую-то изощренную теорию заговора. Ибо мир управлялся ящерицами в человечьем облике: ящерицами были Рокфеллеры, и Кеннеди, и почти все в «Голдмен-Заксе»[54]«Goldman Sachs Group» – один из крупнейших в мире инвестиционных банков, осн. в 1869 г., и Уильям Хёрст тоже был ящерицей, и Рональд Рейган, и Наполеон – то был всемирный заговор ящериц[55]Имеется в виду британский футболист, спортивный журналист и писатель Дейвид Вон Айк (р. 1952) – конспиролог, сторонник теории рептилоидов.. В итоге продавщицы устали хихикать и куда-то убрели. Я осталась до конца, глубоко обеспокоенная увиденным, и не знала, как к этому относиться. Лишь позднее, когда я начала читать ветви комментариев Трейси – которые, если отставить в сторону их безумную предпосылку, поражали своими подробностями и извращенной эрудицией, в них связывалось воедино множество разрозненных исторических периодов, политических идей и фактов, которые объединялись в нечто вроде теории всего и даже в комических своих заблуждениях требовали определенной глубины изысканий и неуклонного внимания, – да, только тогда почувствовала я, что лучше понимаю, зачем все эти серьезные с виду молодые люди собрались в тот день в книжном магазине. Стало возможным читать между строк. Не способ ли все это объяснить власть, в конце-то концов? Власть, что определенно существует в этом мире? Которую имеют немногие, а большинству до нее и близко не добраться? Власть, которой у моей старинной подружки, как она, должно быть, чувствовала на том рубеже своей жизни, не имелось нисколько?

– Э, что это еще за хуйня?

Я обернулась на крутящемся стуле и у своего плеча обнаружила Зои – она изучала вспыхивающую картинку ящерицы, у которой на ящеричьей башке красовались Драгоценности Короны. Я свернула страницу.

– Дизайн альбома. Плохой.

– Слушай, в четверг утром – ты в деле, они подтвердили. Готова? Все есть, что тебе нужно?

– Не волнуйся. Все отлично будет.

– Ох, да я знаю, что будет. Но если понадобится голландское мужество, – сказала Зои, постукав себя по носу, – дай мне знать.

До этого дело не дошло. Трудно снова собрать воедино куски того, до чего в точности оно дошло. Мои воспоминания об этом и воспоминания Эйми никогда толком не пересекались. Я слышала, как она говорит, что наняла меня потому, что почувствовала «между нами немедленную связь» в тот день – или же, иногда, потому что я ее поразила своими способностями. Думаю, все случилось из-за того, что я была с нею непреднамеренно груба – а таковы в тот период ее жизни были немногие люди, – и в грубости своей, должно быть, застряла у нее в мозгу. Две недели спустя, когда ей вдруг потребовалась новая молодая ассистентка, – вот она я, застрявшая. В общем, она возникла из машины с зачерненными стеклами в разгар спора со своей тогдашней ассистенткой Мелани У. Ее менеджер Джуди Райан шла в двух шагах за ними обеими, крича в телефон. Первое, что я вообще услышала из уст Эйми, было наездом:

– Все, что сейчас выходит из твоего рта, для меня не имеет совершенно никакой ценности. – Я заметила, что австралийского акцента у нее нет – уже нет, но выговор был не вполне американский и не вполне британский, он был общемировым: Нью-Йорк, Париж, Москва, Л.-А. и Лондон, вместе взятые. Конечно, многие сейчас так говорят, но в исполнении Эйми я тогда услышала это впервые. – Ты полная противоположность полезной, – сказала она теперь, на что Мелани ответила:

– Это я тотально понимаю. – Мгновенье спустя эта несчастная девушка оказалась передо мной, перевела взгляд мне на грудь, ища глазами бирку с именем, а когда вновь посмотрела мне в лицо, я заметила, что она сломлена, изо всех сил старается не расплакаться. – Значит, мы в графике, – произнесла она как могла твердо, – и было бы здорово, если б мы из него не выбивались?

Мы вчетвером стояли в лифте, молча. Я была полна решимости заговорить, но не успела – Эйми повернулась ко мне и надулась на мой топ, словно хорошенький капризный подросток.

– Интересный выбор, – сказала она Джуди. – Носить майку другого артиста, когда встречаешь артиста? Профессионально.

Я опустила на себя глаза и вспыхнула.

– Ой! Нет! Мисс… то есть, миссис… мисс Эйми. Я вовсе ничего не имела…

Джуди испустила единственный громкий хохоток, словно тюлень гавкнул. Я попыталась сказать что-то еще, но двери лифта открылись, и Эйми решительно вышла.

На разные наши встречи нужно было идти по коридорам, и все они были запружены людьми – как Молл на похоронах принцессы Дианы. Казалось, никто не работает. Где бы мы ни задержались, студийная публика теряла самообладание чуть ли не мгновенно, вне зависимости от их положения в компании. Я наблюдала, как управляющий директор сообщает Эйми, что ее баллада была первым танцем у него на свадьбе. Содрогаясь от неловкости, слушала, как Зои пустилась в бессвязный отчет о том, как в ней лично резонирует «Двигайся со мной», как эта песня помогла ей стать женщиной и понять силу женщин, не бояться быть женщиной и тому подобное. Когда мы наконец двинулись дальше, по другому коридору и в другой лифт, чтобы спуститься в подвал – где Эйми, к восторгу Зои, согласилась записать короткое интервью, – я собрала в кулак мужество обронить, эдаким усталым тоном двадцатидвухлетки, как скучно, должно быть, ей слушать, когда люди говорят ей подобное, сутками напролет, сутками.

– Вообще-то, маленькая мисс Зеленая Богиня, я это обожаю.

– Ой, ладно, я просто подумала…

– Вы просто подумали, что я презираю свой народ.

– Нет! Я просто… я…

– Знаете, просто потому что вы – не мой народ, это не значит, что они не хорошие люди. У всех свое племя. Вот вы вообще в чьем племени? – Она окинула меня вторым, медленным, оценивающим взглядом, вверх-вниз. – А, ну да. Это мы уже знаем.

– Вы смысле – музыкально? – спросила я и допустила ошибку – перевела взгляд на Мелани У, по чьему лицу поняла, что беседе этой следовало завершиться много минут назад, что ей не нужно было даже начинаться.

Эйми вздохнула:

– Конечно.

– Ну… много в чьих… наверное, больше в том, что постарше, вроде Билли Холидей? Или Сары Вон. Бесси Смит. Нины. Настоящих певиц. То есть не это… то есть у меня…

– Э-э, поправьте меня, если я ошибаюсь, – произнесла Джуди: ее широченный акцент оззи остался нетронут прошедшими десятилетиями. – Интервью на самом деле не в этом лифте происходит? Спасибо.

Мы вышли в подвале. Я окаменела от ужаса и попробовала их опередить, но Эйми быстро обогнула Джуди и взяла меня под руку. Я ощутила, как сердце подпрыгнуло мне в горло – в старых песнях говорится, что оно так умеет. Я опустила взгляд – росту в ней всего пять футов два дюйма – и впервые разглядела это лицо вблизи, отчего-то одновременно мужское и женское, глаза с их льдистой, серой, кошачьей красотой, оставленные для раскрашивания всему остальному миру. Бледнее австралийки я не видела никогда. Иногда – если без грима – она вообще не походила на существо ни с какой теплой планеты – и сознательно стремилась все так и оставить, всегда защищая себя от солнца. Было в ней что-то инопланетное – эта личность принадлежала к племени из одного человека. Едва ли сознавая, я улыбнулась. Она улыбнулась в ответ.

– Так вы говорили? – сказала она.

– А! Я… наверное, у меня такое чувство, что голоса – они как что-то вроде…

Она опять вздохнула, изобразив взглядик на несуществующие часы.

– Я думаю, голоса – как одежда, – твердо сказала я, как будто думала об этом много лет, а вовсе не взяла с потолка в тот же самый момент. – Так что если видишь снимок 1968 года, то знаешь, что это 68-й по тому, что́ люди на нем носят, и если слышишь, как поет Дженис, то знаешь, что это 68-й. Ее голос – признак времени. Это как история или… типа.

Эйми вздела одну сокрушительную бровь.

– Понятно. – Она отпустила мою руку. – А мой голос, – сказала она с равной убежденностью, – мой голос и есть это время. Если он для вас звучит, как компьютер, ну что, извините, это просто потому, что он как раз вовремя . Вам он может не нравиться, возможно, вы живете в прошлом, но я, блядь, пою в это время, прямо сейчас.

– Но он мне нравится!

Она вновь смешно, по-детски надулась.

– Но не так, как «Племя». Или Леди-блядь-Дей[56]Леди Дей – прозвище американской джазовой певицы Билли Холидей (Элинор Фейген, 1915–1959)..

К нам трусцой подбежала Джуди:

– Прошу прощенья, вам известно, в какую студию мы направляемся, или же мне надо…

– Эй, Джуд! Я тут с молодежью разговариваю!

Мы дошли до студии. Я открыла им дверь.

– Послушайте, можно я просто скажу, что мне кажется, я начала не с того… вот правда, мисс… то есть Эйми… мне было десять, когда вы впервые прогремели – я сингл купила. Для меня просто взрыв мозга, что я с вами познакомилась. Я из вашего народа!

Она мне снова улыбнулась: в том, как она со мной заговорила, звучал некий флирт, как он звучал всегда, когда она говорила со всеми. Нежно она взяла меня одной рукой за подбородок.

– Я вам не верю, – сказала она, одним плавным движением вытащила у меня из носа фальшивое кольцо и вручила его мне.