Онлайн чтение книги Спустя десять счастливых лет Ten Years On
5

Светит солнце. Чудный теплый летний денек, но я уже скучаю по Китти.

–  В Лондоне, Бекка, ничего не меняется, – заверяла она, пока мы со слезами на глазах прощались. – Когда ты вернешься, я все еще буду жить около Эрлс-Корт и рассказывать проблемным подросткам, что им делать дальше, хотя сама понятия не имею, что делать мне. Джейми точно так же будет встречаться со своей ужасной Амандой, а Сильви по-прежнему будет спать с начальником… или уже нет… В общем, она у нас единственный слегка непредсказуемый элемент, но можешь быть уверена – я все еще буду ходить на кошмарные свиданки.

Китти рассказала мне о последней, с Ричардом, которого мы кратко называли Дики. Мало того что у него было три волосины, так последней каплей стали его слова о том, что лучшим фильмом всех времен и народов он считает «Сестричка, действуй».

–  Все у тебя будет в порядке, правда, – сказала Китти, обнимая меня.

–  Спасибо, — прижала я ее к себе, – огромное спасибо .

Мама записала меня на УЗИ в родильном отделении местной больницы на полдень. А я даже не могу взяться за разборку вещей. Так и смотрю на все коробки и чемоданы. Это странно – снова вернуться в старую комнату. Напротив меня на стене висит рисунок в рамке – холм Святой Екатерины, который я нарисовала в восьмилетнем возрасте. Словно наяву вижу свой мольберт возле коробки с карнавальными костюмами и как я в красной кофточке смешиваю акриловые краски. Касаюсь шкафа и представляю, что в нем до сих пор висит лаймовое с красным платье в стиле «фламенко». В этом платье я поцеловалась со своим первым парнем, Хавьером, на празднике в честь десятилетия Китти. Хавьер был испанцем и не видел на один глаз – еще маленьким въехал на велосипеде в куст с шипами. Пиппа говорила, что он не считается за парня, потому что не может меня рассмотреть.

Раньше на стенах были пастельные обои «Лаура Эшли». Я выбрала те, что со светлыми бутонами роз и каймой в тон, однако сейчас стены выкрашены светло-зеленым, а односпальную кровать украшает вышитое стеганое одеяло. На тумбочке – глянцевые журналы про сельскую жизнь и садоводство и бутылочка минеральной воды. Как будто в комнате для гостей.

Я вдруг понимаю, что направляюсь в спальню Пиппы, где вчера ночевала Китти. Когда мы с Олли на редких выходных выбирались к моим родителям, то тоже располагались там, ведь у Пиппы достаточно места для двуспальной кровати. А еще у Пиппы стоит раковина – изначально ее комната была кухней. Я завидовала каждый раз, как слышала, что сестра чистит зубы, а потом сразу прыгает в постель. Мне же приходилось тащиться в другой конец коридора, в холодную ванную, где тусовались длинноногие пауки. Возвращаясь обратно, я мельком видела блестящие медали и кубки сестры, стоящие на книжной полке рядом с кроватью, и плакаты с Андре Агасси[1]Андре Агасси – американский профессиональный теннисист. на стене. Пиппе и правда надо больше места, рассуждала я. Когда я однажды осмелилась пожаловаться, что моя комната меньше, мама начала спорить: мол, зато у меня окно выходит на сад (у Пиппы – на шумную магистраль), а еще вдалеке видно прекрасный холм Святой Екатерины. Я выглянула в окно и решила, что вид и правда особенный. Думаю, именно это и вдохновило меня рисовать пейзажи. На самом деле на тесноту мне было плевать, а вот раковина…

Начинаю распаковывать чемоданы и коробки, но так и не касаюсь единственной коробки. Там внутри – те вещи, которые я складывала отдельно, пока мы освобождали квартиру. Те, что я хотела держать рядом. Рукопись Олли. «Осталось написать краткое содержание, проработать кульминацию и решить, кому отправить текст», – воодушевленно сказал он, когда я спросила (в хорошем настроении), как у него дела.

Я не готова прочесть эту рукопись, но однажды обязательно за нее возьмусь. Еще оставила темно-синий джемпер, который он всегда носил дома, программку службы с речью Саймона, что мне распечатали, диск Шуберта, подборку фотографий, включая мой любимый свадебный снимок в антикварной серебряной рамке – на нем мы танцуем. Я заталкиваю коробку под кровать и ставлю на тумбочку другую фотографию, где мы во Флоренции, во время медового месяца.

Когда мы с мамой входим в клинику, оттуда как раз выходит пара. Держатся за руки. Представляю, как они возвращаются домой и прикрепляют снимок к холодильнику. Слышу, что они обсуждают, стоит ли в следующий раз узнать пол ребенка.

– О, нас! – восклицает пара, сидящая рядом с нами, когда приглашают следующего.

Бросаю взгляд на маму. Она надела модное платье в красный горошек и кожаный пояс с застежкой из двух маленьких сов. Могу поклясться, что этот пояс у нее с моего рождения. Напротив усаживается запыхавшийся молодой человек. Он снимает солнцезащитные очки и сообщает жене или девушке, что оплатил парковку на пару часов.

Здесь должен был быть Олли.

Я зажмуриваюсь и словно наяву вижу нас с ним на отдыхе в Испании, два года назад. Мы загораем на песчаном пляже, глядим, как детишки в полосатых купальниках и шортах цепляются за руки отцов. На мне бирюзовый бикини; на Олли – плавки с тропическим рисунком. Рядом с нами на покрывале в красно-белую клетку сидят отец и сын, вокруг них разложены остатки пикника. Мальчику, наверное, лет пять. У него пухленькие щечки и ослепительно-светлые волосы, как у отца.

–  Папочка, – спрашивает он, выстраивая замок из песка, – а сколько в море волн?

Отец садится прямо, смотрит на океан.

–  В нем бесконечно много волн, – отвечает он, – и так будет всегда, Фредди, даже когда нас уже давным-давно не станет .

Мы с Олли глазеем на отца, а потом поворачиваемся друг к другу. Я знаю, что мы думаем об одном и том же.

–  Я хотел бы однажды завести семью , – говорит он, откладывая газету.

–  И я , – укладываю руку Олли себе на талию.

–  Я хотел бы мальчика .

–  Я хотела бы девочку .

–  Тогда нам лучше завести двоих или троих детишек .

–  Ну… – перекатываюсь на живот и вручаю Олли тюбик крема для загара. – Тогда скоро пора начинать .

– Хм, – смеется Олли и, расстегнув мой купальник, принимается втирать крем в спину. – Что мы здесь делаем, а? – шепчет он мне на ушко. – Почему бы нам не… ты поняла…

Вскоре мы, похватав книжки и полотенца, бежим по пляжу к нашему домику.

Слышу имя. Но вызывают не меня.

Мама ерзает. Явно хочет что-то сказать.

– Ребекка, насчет вчерашнего сообщения Пиппы…

– Все нормально. – Я тянусь к столику за потрепанным номером журнала «Отдохни».

– Дело в том, что… – Мама делает глубокий вдох. – Будет сложно, и мы с твоим отцом, ну, мы действительно переживаем, ведь мы стареем, и…

– Мам, все нормально, я понимаю. Спасибо, что вообще меня приняли.

Мамин телефон вибрирует. Тодд купил ей «Блэкберри». Срочная эсэмэска от Пиппы о том, что случилась трагедия: протекла стиральная машина, может ли мама забрать детей из сада?

– У нас мобильные телефоны запрещены, – с каменным лицом сообщает женщина из регистратуры.

Мама шепчет, что выйдет на улицу. Позвонит Пиппе, просто скажет, где находится.

– Я на минутку, – заверяет она.

Я ложусь на кушетку. Мне очень хочется в туалет.

– Вы сегодня одни? – интересуется медсестра, представившаяся Сандрой.

На вид она примерно моего возраста. Темные волосы собраны в практичный хвостик. Аккуратную талию стягивает эластичный пояс.

– Вот что замечательно в нынешних технологиях, – продолжает Сандра, подготавливая инструменты. – Вы получите снимок, так что сможете показать ему потом. Так, – смазывает она мой живот гелем, – может быть немного холодно.

Если бы Олли был здесь, я рассказывала бы ему, как холодно. Аж до костей продирает. Но его здесь нет.

– Процедура всегда заставляет понервничать, – говорит Сандра, чувствуя мой страх. – Одновременно и захватывающе, и волнительно. Естественно.

Сжимаю кулаки, чтобы сдержать слезы.

– Теперь можно посмотреть на экран.

Сандра указывает на нечто крошечное в окружении воронки. Да нет, это не может быть ребенок. Я даже не вижу, что там. Закрываю глаза, не в силах слушать дальше.

Вдруг это девочка? Олли хотел мальчика. Но если родится мальчик, он может быть совершенно не похож на Олли. Что, если так и получится? Я все время буду искать в нем черты Олли, пытаться разглядеть в карих глазах тепло, родинку на левой щеке, что я так любила, улыбку, которая могла растопить самое черствое сердце. Я отдала бы этого ребенка за возможность вернуть прежнюю жизнь. Отдала бы все, чтобы снова увидеть Олли. Знаю, наш брак не был идеальным, но как только кто-то уходит…

Поднимаю взгляд на потолок, начинаю считать на нем точки. Этот ребенок изо дня в день будет напоминать о случившемся. Возможно, я буду на него кричать. Злиться, что он не Олли. Возможно, не смогу о нем заботиться. Любить. Я буду плохой матерью. А как иначе?..

Внутри что-то взрывается. Кто-нибудь, остановите это все! Пожалуйста!

Я закрываю уши ладонями.

Вижу гроб у алтаря.

Слышу слова полицейского.

Мой ребенок – наш – не будет знать собственного отца. Слышу крики. Дверь распахивается. Кто-то хватает мою ладонь, кто-то удерживает мои руки. Кто-то укачивает меня, как дитя.

– Олли! – кричу я.

Открываю глаза и вижу маму, которая отчаянно пытается не заплакать. Она отстраняется, однако по-прежнему сжимает мою ладонь. Стоящий рядом доктор велит мне дышать, дышать глубоко. Только тогда я осознаю – все крики исходят от меня.

– Вот ножки, – говорит Сандра.

Смотрю на экран, где она показывает ручки, шейку, изгиб спины. Странно, теперь мне спокойно. Представляю, как Олли надевает очки, щурится на монитор. Слышу, как он говорит, что ничегошеньки не видит, только пятнышки.

– Смотрите, а вот сердце, – указывает Сандра на экран.

Внутри меня живет крошечный мальчик или девочка с бьющимся сердцем, частичка Олли; сражается за возможность быть желанным и любимым.

– Он идеален, – вздыхаю я.

– О, вы думаете, у вас мальчик? – спрашивает Сандра с мягкой улыбкой.

– Интуиция. – Я со слезами на глазах поворачиваюсь к маме. – Кажется, пора тебе начинать вязать что-нибудь голубенькое.