Онлайн чтение книги Тени теней The Shadow Friend
8

«Может, просто предпримешь что-нибудь по этому поводу?»

Эти слова Дженни оставались со мной и на следующее утро, и, кое-как поворачиваясь под душем в крошечной порыжевшей от ржавчины кабинке в нашей старой ванной комнате, я в конце концов пришел к мысли, что она права.

«Господи, это прямо в доме, Пол!»

«Прямо в этом чертовом доме!»

Что бы моя мать ни имела в виду, утверждая, что «это» в доме, наверняка к ее словам не стоило относиться всерьез. В любом случае бояться тут было нечего, однако я подумал, что перед тем, как оставить этот дом навсегда, мне нужно окончательно в этом убедиться. Когда я закрыл краны и стал вытираться, показалось, что тишина в доме гудит, как работающий трансформатор.

Напряженно и выжидающе.

Я уже пытался заниматься кое-какой работенкой в своей старой комнате, и на письменном столе стоял мой лэптоп. Одевшись, я подошел к нему и сдвинул в сторону. Потом поставил на его место коробку со своими старыми бумагами и стал методично выкладывать ее содержимое на стол, предмет за предметом.

Тетради и дневник сновидений.

Литературный журнал.

Тонкую книжку в твердом переплете – «Юные писатели».

Каждый вынутый из коробки предмет вызывал вспышку узнавания. Они казались волшебными артефактами, которые все вместе пытались поведать мне какую-то историю. Я взял журнал, ощутив под пальцами шершавые и жесткие от старости страницы, глянул на обложку – «Литературная жизнь», – после чего перевернул его и прочитал то, что написано на ее задней сторонке, чувствуя, как годы ускользают от меня. Положил его обратно на стол. Несмотря на свой решительный настрой, я пока не был готов выслушать рассказы всех этих вещей от начала до конца. И пусть даже в разговоре с Дженни я и высказал предположение, что мать просматривала содержимое коробки, но далеко не был убежден, что таинственное «это» скрывалось именно там.

Так что же она имела в виду?

До сих пор я проводил бо´льшую часть свободного от поездок в хоспис времени, прибираясь в доме: навел порядок в кухне, упрятал в гардероб одеяла, оставленные на диване в гостиной, подмел и натер полы… И хотя вроде бы по верхам осмотрел чуть ли не весь дом, все равно казалось, что скорее просто оттягивал решающий момент. И вот теперь, наконец собравшись с духом, полностью сосредоточился на попытке ответить на вопрос, который поставили передо мной слова матери, – выдвигал ящики и распахивал дверцы шкафчиков, попросту вываливая их содержимое на пол, сдергивал диванные подушки, не возвращая их на место… После нескольких дней заботливого отношения к дому теперь я посвятил себя прямо противоположному: крепко ухватил его за горло и стал вырывать потроха, пытаясь найти хоть что-то, что могло объяснить услышанное тогда в хосписе.

Но так ничего и не нашел.

Или, по крайней мере, ничего, что могло бы помочь. Хотя везде были воспоминания, засевшие в складках и швах дома, словно пыль. Перебирая одежду матери, я узнавал вещи, которые помнил на ней: старые джинсы, вытертые добела и залатанные на коленях; тонкую черную куртку, которую она всегда ухитрялась носить зимой; полный мешок туфель, вложенных друг в друга подошвами наружу и так плотно сжатых, что они казались приклеенными друг к другу.

Среди воспоминаний таились и загадки – реликты жизни, о которой я практически не знал. В небольшой шкатулке для драгоценностей, среди колец и браслетов, я нашел медальон на цепочке, за крышкой которого скрывалось овальное черно-белое фото какой-то незнакомой мне женщины. Моей бабушки, наверное, – но было невозможно сказать точно, поскольку даже те части моего прошлого, которые я не предпочел намеренно забыть, успели рассыпаться в пыль. Мне пришло в голову, что после смерти матери я буду всем, что только и осталось от семьи, которую я практически не знал, и на миг все моя взрослая уверенность в себе испарилась, оставив лишь чувство потери и неопределенности.

Но самой удивительной находкой оказались фотографии, которые я нашел беспорядочно сваленными в обувную коробку, наполненную до краев. Я вывалил ее содержимое на кровать и разложил на одеяле налезающими друг на друга квадратиками мозаики. Порядка здесь не было никакого. Различные события из прошлого свободно перемешались между собой, оказавшись и сверху, и снизу; люди и места из разных веков лежали бок о бок.

Нашел я среди них и себя.

Я подобрал фотографию себя во младенчестве, лежащего на руках у матери: я тут плачу, но она, несмотря на усталый вид, вовсю улыбается. А вот я годика в три или четыре – бодро топаю по дорожке у нас во дворе, радостно ухмыляясь кому-то за пределами кадра. Вот мне шесть лет, качу на велике с боковыми колесиками. Вот школьное фото лет в восемь или девять – стрижка явно домашняя, волосы торчат клочками, щеки испещрены веснушками. Вот мой одиннадцатый день рождения: руки засунуты в карманы, рубашка висит на худеньких плечиках, словно на вешалке, – стою, неловко переминаясь, рядом с тортом, который испекла мне мать…

И она тоже была здесь.

Первым делом притянули взгляд как раз не мои детские фотки, а эти куда как более старые снимки – изображения настолько выцветшие, словно бумага, на которой они были напечатаны, стала забывать их. На одном моя мать представала еще маленькой девочкой, лежащей на траве и робко улыбающейся в объектив, подняв глаза от раскрытой перед ней книги. На другой она была чуть постарше, стояла перед каким-то незнакомым мне домом, прикрыв глаза от солнца.

Но сильнее всего меня поразили ее подростковые фотографии. Она была очень красива, и фотограф большей частью заставал ее врасплох: лицо без единой морщинки, вся жизнь перед ней, глаза сверкают, она заливисто смеется. Среди прочих я нашел постановочное групповое фото пяти ребят, сидящих на крыльце. Трое из них были мне незнакомы, но справа была моя мать, рядом с парнишкой-подростком, в котором я, вздрогнув, узнал Карла Доусона – того самого, который впоследствии женился на Айлин и стал отчимом Джеймса.

На этом фото он повернулся к ней. Руки моей матери чинно лежали на коленях, но на лице застыло невероятно довольное выражение, нечто среднее между изумлением и весельем, словно он нарочно сказал что-то из ряда вон выходящее в тот самый момент, когда фотограф нажал на спуск.

«Знаешь, твоя жизнь могла бы быть намного лучше…»

Я на секунду прикрыл глаза, а потом собрал фотографии и сложил их обратно в коробку. Мать я всегда воспринимал как некую данность – почти что театральную роль, – и было странно оказаться перед лицом факта, который давно уже должен был мне открыться: что она была человеком со своими собственными мечтами и стремлениями, который чувствовал то же самое, что и я, и у которого некогда была жизнь, не имеющая абсолютно никакого отношения ко мне.

Но ничего из этого и на йоту не приблизило меня к тому, что требовалось выяснить.

«Это прямо в доме!»

Я вышел на лестничную площадку и потер лоб. Наверное, следовало бы испытать облегчение, что ничего не нашлось, но, осуществив задуманное, я ощутил лишь тоскливое раздражение. Отсутствие свидетельств – это не свидетельство их отсутствия. Из того факта, что я ничего не обнаружил, отнюдь не вытекало, что искать было нечего: означало это лишь то, что я так и останусь в неведении, а неразгаданная загадка будет терзать меня до скончания дней.

Тишина все еще гудела.

«Ну давай же, дом, – подумал я. – Я сделал все, что мог. Пойди же мне навстречу!»

Но, естественно, дом ничего не ответил.

Окно на площадке, выходящее на задний двор с садом, смотрело прямо на лес за ним – на Сумраки, как его тут всегда называли. Я некоторое время неотрывно смотрел на вытянувшиеся ввысь деревья, образующие сплошную стену изломанной зелени чуть ли не в полнеба вышиной.

А потом поднял взгляд чуть выше. И прямо над собой увидел тонкие очертания потолочного люка.

Чердак.

Гудение в доме немного усилилось.

В своем нынешнем состоянии мать явно никак не могла подняться туда, но я совершенно не представлял, когда именно ее физическое здоровье стало ее всерьез подводить или как быстро оно ухудшалось. И хотя подобная перспектива меня ничуть не вдохновляла, чердак был единственным местом в доме, которое я пока не исследовал.

Так что я поднял руку и нажал на край люка.

Тот слегка приподнялся. Послышался слабый щелчок, и, когда я стал опускать руку, люк пошел вслед за ней вниз. Я ожидал, что меня засыплет пылью и паутиной, но этого не случилось. Пространство наверху казалось угольно-черным, и слышалось лишь легкое шуршание исходящего из него воздуха.

С обратной стороны к проему была приделана складная лестница-стремянка. Потянувшись к ней, я перевалил ее через край, а потом с лязгом разложил, уперев нижней частью в ковер. В детстве я несколько раз залезал на чердак, но когда сейчас стал взбираться наверх, металл ступенек казался куда как более хлипким и ненадежным, чем помнилось. Поднимался я с остановками, всякий раз опасливо пробуя ногой каждую из прогибающихся под моим весом перекладин.

Воздух на чердаке был влажным и прохладным – полным запаха старых тряпок, пыли и сырости. Опершись руками о грубое дерево настила, я осторожно выпрямился. Встав, шагнул вперед, слегка пошатнувшись и внезапно осознав высоту и расстояние. Проем люка у меня за спиной выглядел совсем крошечным, и казалось, что солнечный свет, падающий на лестничную площадку внизу, отделяют от меня мили, а не метры. Я словно оказался в совершенно другом мире, отгороженном от всего остального дома.

Протянув руку вправо, я обнаружил шнурок выключателя.

Щелк!

«Черт!»

В ту же секунду вокруг меня словно вспорхнула целая стая ярко-красных птиц.

Зрелище было такое ошарашивающее, что со скакнувшим сердцем я отпрянул назад и едва не свалился обратно в люк. Но тут картина вокруг меня сложилась в то, что на самом деле собой представляла. Никакие это были не птицы. Оказалось, что внутренние скаты крыши сплошь покрыты алыми отпечатками ладоней. Здесь их были сотни, оставленных на дереве под разными углами, местами красные пятерни наслаивались друг на друга – их растопыренные пальцы и показались мне крыльями.

Все отпечатки были одного размера. Все достаточно маленькие, чтобы принадлежать моей матери. Я представил себе, как она поднимается сюда – тогда, когда это еще ей было под силу, – и порхает среди балок, как привидение, прижимая ладони с капающей с них краской к доскам. А еще я заметил, что и воздух здесь пахнет по-другому, да и вообще все ощущается совсем по-другому.

Я словно оказался внутри какого-то безумия.

С колотящимся сердцем я перевел взгляд от отпечатков в дальний конец чердака. И когда увидел, что там, все вокруг словно застыло.

«Это прямо в доме, Пол!»

Поскольку я подумал, что наконец-то нашел «это».