ГЛАВА XXV

Онлайн чтение книги Американский претендент The American Claimant
ГЛАВА XXV

Гаукинс отправился прямо на телеграфную станцию, где и облегчил немедленно свою совесть. Он сказал самому себе: «Салли ни за что не хочет отказаться от этого гальванизованного трупа: это ясно. Даже диким лошадям не оттащить ее от него. Я сделал что мог, и только подлил масла в огонь. Теперь дело Селлерса принять более решительные меры». И он телеграфировал в Нью-Йорк.

«Возвращайтесь назад. Закажите экстренный поезд. Она хочет выйти замуж за материализованного духа».

Тем временем в Росмор-Тоуэрс пришло письмо от графа Росмора с уведомлением, что он прибыл из Англии и будет иметь удовольствие лично явиться к Селлерсам.

«Как жаль, что он не остановится в Нью-Йорке. Впрочем, все равно, – подумала Салли. – Завтра он может отправиться туда на свидание с моим отцом; очень может быть, что у него есть намерение хватить папашу по голове индийским томагавком или предложить ему отступного. Некоторое время назад его приезд взволновал бы меня, теперь же я радуюсь этому только в одном отношении. Я могу сказать Спайну, Спини, Спиналю… Нет, этому гадкому имени решительно нельзя придать никакой сносной формы! Итак, завтра я могу озадачить Трэси такими словами:

– Пожалуйста, не старайтесь уверить меня в своей правоте, иначе я скажу вам, с кем имела случай беседовать вчера вечером. И тогда вы не сумеете выпутаться из своего положения».

Трэси совсем не знал, что получит на следующий день приглашение от Салли, иначе он подождал бы этого благоприятного момента. Юноша был слишком несчастлив, чтобы терпеть долее; его последняя надежда на получение письма также не сбылась. Неужели отец не хочет о нем слышать? По всему выходит так. Это было не похоже на графа, однако все обстоятельства подтверждали печальное предположение. Правда, отец был человек суровый, но сына он горячо любил. Все-таки его упорное молчание не предвещало ничего доброго. Трэси решился пойти в Росмор-Тоуэрс, что бы ни ожидало его там. А потом… что будет потом? Он не мог ответить на этот вопрос; его голова устала от напряженного мышления; он не хотел обдумывать ни своих дальнейших поступков, ни своих слов: пускай все случится, как назначено судьбой. Только бы еще раз увидеть Салли, а там будь что будет!

Молодой человек сам не отдавал себе отчета, каким образом и когда попал он в Тоуэрс. Он сознавал только одно, что они остались наедине с Салли. Она встретила его ласково; ее глаза были влажны, а на лице выражалась такая тоска, которой девушка не могла вполне скрыть; впрочем, обращение ее было сдержанное. Они разговорились. Немного спустя она сказала, поглядывая сбоку на его понурое лицо:

– Знаете, мне так скучно одной в опустелом доме после отъезда папы и мамы! Я стараюсь развлечься чтением, но книги не занимают меня, а в газетах все такая чепуха. Берешь какой-нибудь листок, начнешь читать статью, как будто интересную сначала, и вдруг встречаешь скучнейшие похождения какого-то Снодграса…

Трэси не двинулся, и ни один мускул не дрогнул в его лице. Такое невероятное самообладание поразило Салли; недовольная своей неудачей, она молчала так долго, что Трэси наконец поднял на нее глаза с унылым видом и спросил:

– Ну, что же дальше?

– О, я думала, что вы не слушаете… Да… бесконечные похождения доктора Снодграса, которые мало-помалу надоедают вам до тошноты, а далее не менее скучные подробности насчет его младшего сына – любимца семьи, Зилобальзама Снодграса…

Опять никакого признака оживления со стороны Трэси, сидевшего по-прежнему с поникшей головой. Какое сверхъестественное хладнокровие! Салли уставилась на него и продолжала дальше, решившись вывести обманщика на этот раз из его безучастного молчания. Он должен смутиться, если она сумеет придать динамическую силу своим рассчитанным словам, имевшим двоякий смысл.

– А вот в последних номерах газет говорится насчет старшего, нелюбимого сына этого доктора, который вырос заброшенным ребенком и остался неучем, грубым, пошлым человеком; водил компанию со всякой дрянью и, войдя в возраст, сделался неотесанным болваном и невеждой.

Трэси по-прежнему сидел с опущенной головой. Салли встала с места, тихо и торжественно приблизилась к нему и остановилась, глядя на него в упор. Тогда его голова слегка приподнялась, а тусклые глаза встретились с ее глазами, после чего молодая девушка договорила с сильным ударением:

– …его старший сын, по имени Спиналь Менингитис Снодграс.

Трэси обнаружил только признаки возрастающей усталости. Салли была оскорблена этой железной неподатливостью, этим бесчувствием и воскликнула:

– Скажите, из какого материала вы созданы?

– Я? Зачем вы это спрашиваете?

– Неужели в вас нет ни капли чувства? Неужели мои слова не пробудили в вашей душе остатка совести?

– Н-нет, – отвечал он, удивляясь такому странному обороту разговора. – По-видимому, они ничего не затронули во мне, и почему же должно быть иначе?

– Ах, Господи! Как вы можете сохранять невинный вид, напускать на себя недоумение, оставаться ласковым, спокойным и невозмутимым, слыша подобные вещи? Взгляните мне в глаза, прямо, прямо, вот так, а потом отвечайте без уверток. Ведь доктор Снодграс ваш отец, а Зилобальзам приходится вам родным братцем? (Тут пришедший Гаукинс хотел войти в гостиную, но изменил свой план, услышав, что там происходит; он предпочел прогуляться по городу и незаметно выскользнул из дому.)

– Ведь ваше настоящее имя – Спиналь Менингитис, а ваш отец доктор и дуралей, как и весь ваш род за много поколений? Берегитесь, я знаю все; мне известно даже, что он называет всех своих детей по имени разных ядов, эпидемий и анатомических аномальностей в человеческом организме. Отвечайте мне так или иначе, и сейчас же. Что вы сидите передо мной, точно конверт без адреса, и равнодушно смотрите, как я у вас на глазах схожу с ума от неизвестности?

– О, как я желал бы… желал бы сделать что-нибудь такое, что могло бы успокоить вас, чтобы вы были счастливы! Но я ничего не знаю, ничего не умею. Я никогда не слыхивал об этих людях с такими ужасными именами.

– Как? Повторите, что вы сказали.

– Никогда, никогда в жизни до настоящей минуты!

– О, вы говорите это с таким открытым видом. Должно быть, ваши слова справедливы. Конечно, вы не могли бы смотреть таким образом, если бы лгали мне. Не так ли?

– Да, я не мог бы тогда смотреть на вас. Мои слова – чистая правда. Умоляю, положим конец этой муке. Отдайте мне опять ваше сердце, ваше доверие…

– Постойте, вот еще одно. Признайтесь мне, что вы говорили вздор из одного пустого тщеславия и раскаиваетесь в том; признайтесь, что вас не ждет никакая графская корона и…

– Да, я исцелился, исцелился вполне; в нынешний день я решительно ничего не жду.

– О, тогда ты мой! Ты вернулся ко мне обратно в красе и ярком ореоле своей незапятнанной бедности, своей честной безвестности, и только одна могила отнимет тебя у твоей Салли! Даже если бы…

– Граф Росмор из Англии! – доложил вошедший Даниэль.

– Мой отец! – молодой человек выпустил девушку из объятий и наклонил голову.



Старый джентльмен стоял у дверей и наблюдал за юной парочкой. Один его глаз, устремленный на Салли, выражал полное благоволение, а другой обратился на Берклея со смешанным выражением. Эта мудреная штука не всегда удается, но она возможна. Наконец на его лице появилась притворно-ласковая мина, и он сказал виконту:

– Кажется, с твоей стороны было бы не лишним обнять меня.

Молодой человек с жаром бросился к нему.

– Значит, вы все-таки графский сын? – с упреком произнесла Салли.

– Да, я…

– Тогда вы мне не нужны!

– Позвольте, ведь вы знаете…

– Ничего не хочу знать! Вы опять солгали мне.

– Она права. Ступай и оставь нас; я должен с ней поговорить.

Берклею оставалось только уйти, но он ушел недалеко и остался в Тоуэрсе. Старый граф пробеседовал с Салли до полуночи и наконец сказал:

– По дороге сюда я все думал, что мне нужно присмотреться к вам хорошенько, моя дорогая, и, говоря по совести, я не хотел давать согласия на ваш брак, если встречу здесь двух безумцев. Но так как только один из вас оказался глупцом, то вы можете взять его в мужья, если хотите.

– Конечно, хочу. Позвольте мне вас поцеловать?

– Можете. Спасибо вам. Пользуйтесь этой привилегией всегда, когда будете умницей.

Гаукинс уже давно вернулся и проскользнул в лабораторию. Ему было не особенно приятно встретить там свое новейшее изобретение – молодого Снодграса. Тот сообщил ему новость о прибытии английского Росмора и прибавил:

– Это мой отец, я же виконт Берклей, я уже не Говард Трэси.

Майор выпучил глаза.

– Господи Боже! Значит, вы покойник?

– Как покойник?

– Ну да, вы померли, и нам достался ваш пепел.

– Отвяжитесь вы с этим проклятым пеплом, надоел он мне до смерти! Вот я возьму и подарю его своему отцу.

Медленно и с трудом убедился государственный муж в невероятном факте, что перед ним настоящий молодой человек из плоти и крови, а не бестелесный выходец с того света, каким он считал его. Наконец он произнес с большим чувством:

– Ах, я так рад, так рад за бедняжку Салли! Ведь мы принимали вас за материализованного духа; думали, что вы тот самый вор, который обчистил банк в Таликуа. Это будет тяжелым ударом для Селлерса!

Когда майор объяснил Берклею, в чем дело, тот сказал:

– Ну, ничего, претендент должен перенести это несчастье, как оно ни тяжко; впрочем, он скоро утешится.

– Кто? Полковник? Он сейчас позабудет о нем, как только выдумает новое чудо взамен этого. Да Селлерс уже успел придумать кое-что другое. Но позвольте, однако… Как вы полагаете: что случилось с человеком, за которого мы вас принимали?

– Право, не знаю. Я захватил его платье во время пожара, вот и все. Надо думать, что он погиб.

– Значит, вы нашли у него в карманах двадцать или тридцать тысяч долларов деньгами или ценными бумагами?

– Нет, только пятьсот и еще безделицу. Безделицей этой я воспользовался заимообразно, а пятьсот долларов положил в банк.

– Что же мы с ними сделаем?

– Возвратим владельцу.

– Это легко сказать, но не легко исполнить. Подождем приезда Селлерса; он даст нам совет. Ах, кстати! Я сейчас только вспомнил, что мне надо поспешить к нему навстречу и объяснить, кем вы оказались и кем не оказались! Иначе он ворвется сюда, как буря, чтобы помешать своей дочери выйти замуж за призрака. Но… пожалуй, ваш собственный отец не позволит вам жениться на Салли?

– Напротив, он беседует с ней в гостиной, и все идет благополучно.

Майор действительно отправился на вокзал железной дороги предупредить Селлерса. После того в Росмор-Тоуэрсе целую неделю замечалось большое оживление. Оба графа были такими противоположностями во всем, что вскоре сошлись между собою. Селлерс рассказывал по секрету, что Росмор – необыкновеннейший человек, какого он только встречал, что это сама воплощенная доброта, хотя он до того искусно скрывает такое похвальное качество, что даже самый проницательный мудрец не может о нем догадаться; вся его жизнь была образцом кротости, терпения, благотворительности, между тем он так хитер и так умеет прикидываться суровым, строгим и бессердечным, что много умнейших людей способны прожить с ним целые столетия, не подозревая в его душе подобных свойств.

Наконец скромная свадьба была отпразднована в Тоуэрсе – вместо пышной и шумной в британском посольстве, – отпразднована с милицией, пожарными бригадами и обществами трезвости, в сопровождении торжественной процессии с горящими факелами, как предлагал сначала один из графов. Художники, Гандель и капитан Сольтмарш, присутствовали на церемонии; Брэди-рудокоп и Киска были также приглашены, но рудокоп был болен, а Киска ухаживала за ним, потому что теперь они стали женихом и невестой.

Маститые супруги Селлерс хотели отправиться на некоторое время в Англию, погостить у новой родни, но когда пришло время садиться на поезд в Вашингтоне, полковник куда-то пропал. Гаукинс собрался проводить отъезжающих до Нью-Йорка и обещал объяснить им дорогой причину этого внезапного исчезновения. Она была изложена в собственноручном письме чудака, оставленном Гаукинсу. Он обещал присоединиться к миссис Селлерс в Англии, немного времени спустя. Далее шло следующее:

«Говоря по правде, дорогой Гаукинс, у меня явилась колоссальная идея, вследствие чего я не успел даже проститься с моими близкими. Мы обязаны ставить священный долг превыше всего, исполняя его со всей поспешностью и энергией, на которую только способны, хоть бы для этого нам приходилось заглушить голос собственного сердца или нарушить требования приличий. Первый долг человека есть долг по отношению к собственной чести, а ее мы обязаны хранить незапятнанной. Между тем моей чести грозит немалая опасность. Будучи заранее уверен в том, что мне достанется несметное богатство, я – может быть, преждевременно,  – отправил русскому правительству письмо с предложением уступить мне Сибирь за громадные деньги. Между тем известный эпизод обнаружил несовершенство моего метода материализации, на котором я основывал свое будущее баснословное обогащение. Русское правительство каждую минуту может ответить мне благосклонным согласием. Случись это теперь, я буду поставлен в самое неприятное затруднение и окажусь несостоятельным в финансовом смысле. У меня не хватит средств купить Сибирь; это сделается известным целому свету, и кредит мой поколеблется. Последнее время я немало горевал втихомолку от всех; мой горизонт омрачился, но теперь на нем снова засияло солнце. Я вижу ясно свой путь, я буду в силах сдержать свои обязательства и, по-видимому, даже не испрашивая никаких льгот и отсрочек.

Моя новая грандиозная идея, величайшая из всех, приходивших мне в голову,  – спасет меня вполне, я в том уверен. В данный момент я отправляюсь в Сан-Франциско, чтоб осуществить свой план при помощи колоссального телескопа. Подобно всем моим наиболее замечательным открытиям и изобретениям, эта идея основана на твердых, практических законах науки. Все другие основы непрочны, а следовательно, и не заслуживают доверия. Дело в том, что я придумал изменение климата в различных странах, согласно желанию их населения. Я буду доставлять климаты по заказу за чистые деньги или ценные бумаги, принимая старые климаты в уплату части долга, разумеется, с хорошей скидкой, и если их исправление не потребует крупных затрат. Потом их можно будет продавать более бедным и отдаленным странам, которые не в состоянии купить себе хорошего климата и не хотят много тратиться. Мои ученые труды убедили меня, что регулирование климатов и производство новых сортов по произволу из старого запаса – вещь вполне достижимая. В самом деле, я уверен, что это делалось в доисторические времена позабытыми ныне и бесследно исчезнувшими цивилизациями.

На каждом шагу я нахожу доказательства искусственного производства климатов в незапамятные века. Возьмем хотя бы ледниковый период; неужели он возник случайно? Нисколько,  – его сделали за деньги. У меня тысяча доказательств тому, и впоследствии я обнародую их и приведу в систему. Теперь же надо вкратце описать мою идею. Она состоит в том, чтобы утилизировать пятна на солнце и подвергнуть их контролю, прилагая оказываемое ими громадное действие к полезным целям в деле реорганизации климатов. В настоящее время солнечные пятна производят только беспорядок в мировой жизни и приносят вред, вызывая циклоны и другие виды электрических бурь, но под гуманным и разумным руководством это зло прекратится, и они сделаются источником блага для человечества.

Мой план уже составлен и начертан вполне, так что я надеюсь приобрести полное и совершенное влияние на солнечные пятна, что будет достигнуто также коммерческим путем; однако я не стану разглашать подробности до получения патентов на мое изобретение. Это предприятие заключает в себе биллионы денег, а главное, не требует больших затрат и станет приносить мне доходы через несколько дней, самое большее, через несколько недель. При таком благоприятном обороте дел я могу заплатить чистыми деньгами за Сибирь, как только заключу торговую сделку с русским правительством, и таким образом моя честь и мой кредит будут спасены. В успехе предприятия решительно нельзя сомневаться. Затем я желал бы прибегнуть к твоему содействию, майор Гаукинс. Надеюсь, что ты не откажешься отправиться к северу, едва только получишь мою телеграмму, будь это днем или ночью. Мне нужно, чтоб ты занял все места, простирающиеся от Северного полюса к югу на многие градусы, и купил Гренландию с Исландией по самой сходной цене, пока они еще дешевы. Я намерен перенести туда один из тропиков и придвинуть холодный пояс к экватору. После того я стану эксплуатировать весь Северный полярный круг, обратив его в приятное местопребывание на время летнего зноя. Остатки же старого климата можно утилизировать на экваторе с целью умерить невыносимый экваториальный зной.

Впрочем, я сказал достаточно, чтобы дать тебе ясное понятие о поразительном характере моей схемы, вполне осуществимой и обещающей массу благотворных результатов. Я присоединюсь к вам – счастливцам – в Англии, как только мне удастся продать некоторые из моих главных климатов и устроить дело с покупкой Сибири; а до тех пор дожидайтесь от меня весточки.

Неделю спустя мы очутимся далеко друг от друга: я буду на берегах Тихого океана, а вы будете плыть по Атлантическому, приближаясь к Англии. В тот день, если я останусь жив и мое великое изобретение будет доказано и установлено, я пошлю вам дружеский привет, и мой посланный передаст его по назначению, где бы вы ни находились. Между небом и необозримой водной равниной океана я наведу громадное пятно через весь солнечный диск в виде струйки дыма, и вы догадаетесь, что это знак моей любви, и скажете: „Мельберри Селлерс посылает нам поцелуй через Вселенную“».


В настоящем издании сохранен стиль опубликованного П. П. Сойкиным перевода.


Читать далее

ГЛАВА XXV

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть