Онлайн чтение книги Книжная лавка The Bookseller
Глава 6

И, конечно же, я просыпаюсь дома. Мне сложно бороться с подступившей грустью. В первый раз с тех пор, как начались эти сны, мне становится одиноко в собственной кровати, в родной квартире.

Отвратительное и нелепое чувство, что тут скажешь. Я отбрасываю одеяло и поднимаюсь с постели.

– Может, сегодня этот сон приснился мне в последний раз, – говорю я Аслану. Он идет за мной на кухню и трется об ноги, выпрашивая еду. Наливаю в блюдце молока, варю кофе и с глубоким вздохом заставляю себя заново погрузиться в реальный мир.

День вновь проходит тихо и незаметно, не принося большой выручки, и в пять часов мы с Фридой закрываем магазин. Пока мы возимся с замками, из двери, ведущей в квартиру на втором этаже, показывается Брэдли. Он останавливается на пороге, застегивает потрепанный бежевый кардиган с заплатками на рукавах. Его улыбка светится дружелюбием, но мы с Фридой настороженно переглядываемся.

Брэдли – владелец этого дома. Все здание принадлежит ему: сам он живет наверху, а вторую квартиру и помещения внизу сдает в аренду, нам и небольшой адвокатской конторке по соседству. Брэдли пожилой вдовец, и иногда к нему в гости приходят внуки. Ребята заглядывают в наш магазин, листают книжки в детском отделе, а мы с Фридой частенько разрешаем им взять что-нибудь просто так. Брэдли хороший хозяин и порядочный человек. Нам не хочется подводить его, но мы сейчас совсем на мели. Не знаю, наскребем ли мы денег на арендную плату в октябре – платить уже через десять дней.

– Хорошего вам вечера, красавицы! – говорит Брэдли. – Радуйтесь теплу, пока погода не испортилась. Зима наступит совсем скоро, оглянуться не успеете.

Он долго и пристально смотрит на нас, и я не могу понять, что кроется за этим взглядом. К горлу неожиданно подступает паника. Может, он все знает? Наверняка ведь знает, из его окна наш магазин видно как на ладони. Должно быть, он видит всех, кто к нам приходит. Вернее – не приходит.

Что бы ни значил его взгляд, мы с Фридой киваем.

– И вам хорошего вечера, Брэдли, – говорит Фрида. Мы разворачиваемся и уходим по Перл-стрит.

Идем молча. Я не хочу обсуждать наши неурядицы – магазин, плату за аренду, – и, кажется, Фрида тоже не хочет. Спустя пару минут она начинает насвистывать какую-то мелодию. Похоже на песню «Soldier Boy» группы «The Shirelles», но тут уж не угадаешь – Фрида сильно фальшивит.

На углу Джевелл-стрит мы останавливаемся, чтобы попрощаться.

– Хорошего вечера, – говорю я.

– Тебе тоже.

Она роется в сумке в поисках сигарет и зажигалки.

– Чем займешься?

Отвожу глаза и бормочу:

– Да так, ничем. А ты?

Она пожимает плечами и прикуривает:

– Все как обычно, почитаю на ночь книжку и лягу спать пораньше, как заправская старая дева.

Улыбаюсь и обнимаю ее. Она в ответ обхватывает меня одной рукой, отводя сигарету в сторону.

– Ну, тогда приятного тебе чтения. Завтра увидимся.

Я иду по Джевелл-стрит мимо своего дома. Оглядываюсь назад, чтобы убедиться, что Фрида уже ушла и не смотрит мне вслед. Прохожу еще несколько кварталов до Даунинг-стрит и сворачиваю направо к Эванс-авеню. Перехожу дорогу и сажусь в автобус.

На Университетском бульваре пересаживаюсь на другой автобус, идущий к южной окраине города. Не знаю, где у него конечная остановка, в реальном мире я никогда не бывала в этой части города. Только слышала краем уха об активной застройке здешних земель. Ничего интересного тут нет: огромные новые дома, огромные новые школы и церкви.

Автобус доезжает до Йель-авеню. «Конечная остановка!» – кричит водитель; кроме меня, в салоне никого не осталось. Выхожу и провожаю автобус взглядом: он разворачивается на пустой парковке и отправляется обратно, на север по Университетскому бульвару. Сначала я иду на юг, а через несколько кварталов сворачиваю на Дартмут-стрит. Судя по кованому железному указателю, я оказалась в районе Сазерн-Хиллз. Прохожу мимо начальной школы – приземистое одноэтажное здание на левой стороне улицы. Совершенно новое, как и все дома в этой округе.

Сворачиваю на Спрингфилд-стрит. Здесь все как во сне: на одних участках стоят новые невысокие особнячки, на других стройка еще в самом разгаре. Я не помню, какие участки во сне были застроены, а какие пустовали – не разглядела ничего в темноте. Но я определенно узнаю эту улицу.

Хотя никогда не бывала здесь раньше.

Я ищу дом под номером 3258, однако нахожу только 3248 и 3268.

Между ними ничего нет. Голый холмистый пустырь.

Смотрю в пустоту. Перед глазами встает розовато-оранжевый кирпичный дом. Я четко знаю, как он должен быть расположен: низенькая пристройка с гаражом, второй этаж с покатой высокой крышей. Я помню тонкие саженцы во дворе и кусты можжевельника у крыльца. Вот здесь должна быть подъездная аллея, где Ларс припарковывал «Кадиллак». Я даже помню деревянный фонарный столб, рядом с которым Альма ждала, пока за ней приедут.

Но дома нет, нет даже намека на будущую стройку – не за что зацепиться взглядом. Только пожухшая трава, пыль и сорняки.

Мимо проходит мужчина, за ним неторопливо вышагивает спаниель без поводка. Прохожий замечает меня и приветливо кивает, улыбаясь в пышные усы:

– Добрый вечер, мэм.

Я киваю:

– Добрый вечер.

– Вам нужна помощь?

Наверное, он заметил мою растерянность.

Я киваю и поворачиваюсь к пустому участку:

– Я просто… кажется, я перепутала адрес. Вы не знаете, где находится дом 3258 по Спрингфилд-стрит?

Он смотрит на пустырь.

– Хм, вы пришли на нужное место. Но дома здесь, как видите, нет, – отвечает он.

– Вижу.

Я отворачиваюсь и смотрю на горизонт, туда, где далеко на западе темнеют очертания гор.

– Вы живете поблизости?

Он кивает в сторону другого дома на этой же улице:

– Там, на углу.

– А давно вы здесь?

– Дом построили в пятьдесят шестом. Уже несколько лет.

– Вы не знаете, где-нибудь здесь живут Андерссоны? Ларс Андерссон?

Он качает головой.

– Я знаю не всех, но жена обычно знакомится с новыми соседями и помогает им освоиться. – Он пожимает плечами. – Такого имени я ни разу не слышал.

– А на этом участке, прямо тут, когда-нибудь был дом? Или, может, его собирались строить?

Он снова улыбается в усы.

– На нашей памяти – нет, мэм.

Я улыбаюсь в ответ.

– Спасибо большое. Наверное, я перепутала номер дома.

– Удачи с поиском Ларса Андерссона, мэм. Доброй ночи!

Прохожий уходит, собака трусит следом.

– Да, – говорю я вслед удаляющейся фигуре. – И вам доброй ночи.

Больше мне здесь делать нечего. Растерянная и опустошенная, я покидаю Сазерн-Хиллз и медленно бреду к Йель-авеню. Минут двадцать стою на остановке, но, видимо, по вечерам автобус не ходит. У всех жителей есть машины – мимо меня проезжают новые «Форды», «Шевроле» и «Доджи». Я сдаюсь и иду пешком до Эванс-авеню, сажусь там на нужный автобус. За сегодняшний день я прошла три или четыре мили и натерла страшные мозоли, потому что утром, разумеется, даже не подумала об удобной обуви. Опускаюсь на свободное место и осторожно сбрасываю туфли, чтобы чуть-чуть размять усталые ноги. Смотрю в окно. Когда автобус подъезжает к моей остановке, снова надеваю туфли, выбираюсь из автобуса и иду домой по Вашингтон-стрит.

По дороге я начинаю размахивать руками. Рассеянно завожу правую кисть за спину, будто поднимая теннисную ракетку. Ощущение приятное – движение кажется инстинктивным, естественным, словно у меня от природы талант к этому спорту. Ноги больше не болят, будто и не было никакой долгой прогулки. Смеюсь над собой, качая головой. Господи, какая чепуха. Мой разум играет со мной хитрые шутки, а тело ему подыгрывает.

Стоит ясный прохладный вечер, какие бывают ранней осенью, и многие соседи сидят на своих крылечках.

– Здравствуйте, мисс Китти! – кричит мистер Моррис из дома на углу. Он курит сигару и качается в ветхом деревянном кресле с плетеной спинкой. Ему уже почти сто лет. Мистер Моррис переехал сюда из Огайо вместе со своими родителями и сестрами в 1870-х, учился в одной из первых школ Денвера, окончил недавно основанный Денверский университет. Работал репортером в местной газете, завел семью и вырастил детей, а теперь живет здесь со своим овдовевшим сыном, который и сам уже далеко не мальчик. Мистер Моррис говорит, что помнит, как его отец вернулся с Гражданской войны, но после нехитрых арифметических подсчетов начинаешь сомневаться, действительно ли тот солдат был его отцом.

– Добрый вечер, мистер Моррис!

Я машу рукой, однако на крыльцо к нему не поднимаюсь. Сегодня я слишком занята собственными мыслями.

Другие соседи тоже улыбаются и здороваются, когда я прохожу мимо. Мы все хорошо знаем друг друга. Представляю, что они рассказывают обо мне посторонним: «Старая дева, со странностями, конечно, но милая. У нее замечательный книжный магазинчик на Перл-стрит! Обязательно туда загляните».

Я иду домой, отмечая про себя, как сильно разнятся Вашингтон-стрит и Сазерн-Хиллз. Там много простора, дома не жмутся друг к другу. И почти нет высоких деревьев, во дворах перед особняками только молодые саженцы. А вдоль моей улицы к небу тянутся стройные ели и тополя.

Район Платт-парк, где я выросла, был построен в самом начале века. Здесь поселились религиозные семьи, эмигрировавшие из Нидерландов в «Маленькую Голландию» – нашу округу по сей день так называют. У многих домов ступенчатые фронтоны на голландский манер, а реформатские церкви встречаются почти на каждом углу. Сейчас это рабочая окраина, на которой живут техники и уборщики из университета, работяги с фабрики на Южном Бродвее, клерки и мелкие торговцы. Раньше все ездили в центр города на трамвае.

Теперь вместо трамвая ходит автобус. Но автобус не проезжает мимо нашего магазина и не привозит покупателей.

Я знаю, что нам надо найти выход из этого нелегкого положения. Фрида сейчас точно не думает ни о чем другом.

И все же я не могу выкинуть из головы Спригфилд-стрит с невысокими аккуратными особняками. Там столько простора. Столько воздуха.

Подхожу к своему крыльцу и замечаю Грега Хансена. Грег – сын моих соседей, которым принадлежит весь дом. Мальчику восемь или девять лет, у него нет ни братьев, ни сестер. Грег бросает большой красный мяч о стену дома – на моей половине, думаю я с легким раздражением. Пусть только попробует разбить окно, уж я-то ему устрою!

Кошмар… Ворчу, как старая перечница.

– Привет, Грег!

Я взбегаю по ступенькам и подхватываю вечернюю газету «Денвер пост», оставленную почтальоном у порога. Жить не могу без газет, одного раза в день мне мало: утром я читаю «Рокки», а вечером – «Пост».

– Здрасьте, мисс Миллер!

Грег продолжает бросать мяч.

– Чем занимаешься? – спрашиваю его, копаясь в сумочке в поисках ключей.

Он пожимает плечами:

– Мама отправила погулять. Говорит, если я не делаю уроки, то не надо путаться у нее под ногами.

Нахожу ключи и закрываю сумку:

– А почему ты не делаешь уроки?

Он снова пожимает плечами:

– Не хочу.

Мяч отскакивает от стены – раз, другой, третий.

– Я вообще не люблю школу, мэм. – Он смотрит в небо. – Ух ты, какой закат! Ни разу не видел такого оранжевого.

У меня на крыльце стоит кресло-качалка, перетянутое желто-зеленой тканью; я кладу туда сумочку и подхожу к перилам. Грег прав, сегодня великолепный закат: небо на западе переливается всеми оттенками оранжевого и розового, солнце опускается за горы в алом ореоле. Наверное, размышляю я, Грег когда-нибудь станет художником, ведь маленькие дети редко проявляют такую чуткость.

Рассматриваю мальчишку. Нескладный, темноволосый, весь в веснушках. Белая футболка изрядно перепачкана, комбинезон великоват и болтается на худеньких бедрах. Давно не стриженные вихры лезут в глаза.

– Грег, – начинаю я; он косится на меня, на небо, потом отворачивается к стене. – А в школе есть предметы, которые тебе нравятся?

Грег обдумывает вопрос и подкидывает мяч:

– Математика – ничего так. Иногда у меня даже получается. – Мяч отлетает от стены снова и снова. – С остальными плохо.

– Почему? Что для тебя труднее всего?

– Чтение, – отвечает Грег. – Ну, просто… Не знаю, мэм, у меня не выходит. Я читаю очень медленно. И вообще. – Он краснеет и отворачивается.

– А ты… – Я не знаю, как сформулировать свой вопрос. – Ты ведь можешь попросить учителя помочь.

– Мэм, не подумайте плохого, но у моей учительницы толпа ребят в классе. Не знаю, сколько нас там, но много. Она иногда даже мое имя не может вспомнить.

Киваю, размышляя над его словами. Я помню это чувство, я ведь сама преподавала в школе. Детям столько всего нужно от учителя, но они никогда не признаются в этом сами. На тебя устремлено множество взглядов: некоторые бессмысленные, некоторые – заинтересованные. Кто-то внимательно слушает, когда начинаешь объяснять тему. Но далеко не все.

Учитель обязан помочь всем малышам независимо от их талантов и природных склонностей. Но как это сделать, если детей в классе много, а ты один? Как справиться с такой непосильной задачей?

А вдруг Грег никогда не научится читать? Как у него сложится жизнь, если он не освоит эту нехитрую науку?

– Грег, – решительно говорю я, – у меня есть замечательные детские книжки. Отличные книжки для мальчиков. Про братьев Харди – ты про них слышал? А еще веселые истории про Генри Хаггинса и его пса Рибзи. Хочешь сегодня зайти ко мне в гости? Мы вместе выберем для тебя что-нибудь. – Улыбаюсь ему. – Я хочу помочь, – говорю тихо и ласково, – мне кажется, нам обоим было бы интересно.

Он прикусывает губу и бросает мяч о стенку еще несколько раз.

– Хорошо, я подумаю.

Грег не смотрит на меня. Спустя пару минут я захожу в дом и закрываю за собой дверь.

После ужина я запрещаю себе думать о Спригфилд-стрит и о том мужчине из сна, а также о детях и горничной. Все мои мысли о юном Греге Хансене; я перебираю книжки на полках, вытаскивая истории для маленьких читателей. Не знаю, насколько серьезные трудности у Грега с чтением и сильно ли он отстает от школьной программы. Не совсем понимаю, как я могу помочь. Но если он захочет попробовать, я точно не откажусь.

В восемь часов раздается стук в дверь. Бегу к порогу, открываю: передо мной в тусклом свете фонаря стоит Грег, съежившийся и взволнованный.

– Я подумал… – Он смотрит себе под ноги. – Я подумал, что хочу посмотреть на ваши книжки.

– Конечно, заходи. – Улыбаюсь и приглашаю его в дом.