Онлайн чтение книги Горящая земля The Burning Land
2

Утро, и я снова молод, и море мерцает розовым перламутром и серебром под завитками тумана, застилающего берега. На юг от меня лежит Кент, на север – Восточная Англия, позади – Лунден, а впереди поднимается солнце, чтобы позолотить несколько маленьких облачков, протянувшихся по ясному рассветному небу.

Мы находились в устье Темеза. Мой корабль, «Сеолфервулф», был недавно построен и протекал, как все новые корабли. Мастера-фризы сделали его из дубовой древесины, непривычно светлой, отсюда и его имя – «Серебряный волк». За мной шел «Кенелм», названный Альфредом в честь какого-то убитого святого, и «Дракон-Мореплаватель» – судно, захваченное нами у датчан. «Дракон-Мореплаватель» был красив, построен так, как умеют строить только датчане. Гладкий корабль-убийца, послушный в управлении, но смертельно опасный в битве.

«Сеолфервулф» тоже был красив: с длинным килем, с широкими бимсами и высоким носом. Я сам заплатил за него золотом корабельщикам-фризам и наблюдал, как его шпангоуты растут, как он обтягивается кожей обшивки, как его гордый нос поднимается над стапелем. Нос украшала волчья голова, вырезанная из дуба и раскрашенная белым, с красным высунутым языком, красными глазами и желтыми клыками.

Епископ Эркенвальд, правивший Лунденом, выбранил меня, сказав, что я должен был назвать корабль именем какого-нибудь мягкотелого христианского святого. Он преподнес мне распятие, желая, чтобы я прибил его к мачте «Сеолфервулфа», но я сжег деревянного Бога и его деревянный крест, смешал пепел с раздавленными яблоками и накормил смесью двух своих сыновей. Я поклонялся Тору.

Тогда, в то далекое утро, когда я все еще был молод, мы гребли на восток по розовато-серебряному морю. Нос моего судна с волчьей головой украшала дубовая ветвь с густой листвой, указывавшая: мы не собираемся причинять зла своим врагам, хотя мои люди все еще облачены в кольчуги, при щитах и держат оружие рядом со своими веслами. Финан, мой главный помощник, сидел на корточках рядом со мной на рулевой площадке и, забавляясь, слушал отца Виллибальда, который слишком много болтал.

– Другие датчане приняли милость Христову, господин Утред, – сказал священник.

Он нес подобную чепуху с тех пор, как мы оставили Лунден, но я терпел, потому что мне нравился Виллибальд. Он был полным рвения, трудолюбивым и жизнерадостным человеком.

– С Господней помощью, – продолжал он, – мы озарим этих язычников светом Христа!

– Почему датчане не посылают к нам миссионеров? – спросил я.

– Бог этого не допускает, господин, – ответил Виллибальд.

Его товарищ, священник, чье имя я давно позабыл, рьяно кивнул в знак согласия.

– Может, у них есть дела поважнее? – предположил я.

– Если у датчан имеются уши, чтобы слышать, – заверил Виллибальд, – они примут послание Христа с радостью и весельем!

– Ты – дурак, отец, – ласково сказал я. – Знаешь ли ты, скольких миссионеров Альфреда уже убили?

– Мы все должны быть готовы к мученичеству, господин, – отозвался Виллибальд, хотя теперь голос его звучал тревожно.

– Священникам вспороли животы, – задумчиво проговорил я, – выдавили глаза, отрезали яйца и вырвали языки. Помнишь монаха, которого мы нашли у Иппи? – спросил я Финана.

Финан был беглецом из Ирландии, где его воспитали христианином, хотя его вера была настолько перепутана с местными мифами, что в ней с трудом можно было распознать ту веру, которую проповедовал Виллибальд.

– Как умер тот бедняга? – спросил я.

– С него живьем содрали кожу, – сказал Финан.

– Начиная с пальцев ног?

– Просто медленно ее снимая, – отозвался Финан. – И, наверное, на это ушли часы.

– Они ее не снимали, – сказал я. – Ты не можешь освежевать человека как ягненка.

– Верно, – согласился Финан. – С человека кожу приходится сдирать рывками. Для этого требуется много сил!

– Он был миссионером, – обратился я к Виллибальду.

– И к тому же благословенным мучеником, – жизнерадостно добавил Финан. – Но датчане, наверное, соскучились, потому что, в конце концов, прикончили его. Опробовали на его животе пилу, которой пилят деревья.

– А мне кажется, это был топор, – сказал я.

– Нет, то была пила, господин, – ухмыляясь, стоял на своем Финан. – С жестокими большими зубьями. Она разорвала его пополам, вот так-то.

Отец Виллибальд, который всегда страдал морской болезнью, шатаясь, направился к борту.

Мы повернули корабль на юг.

Устье Темеза – предательское место отмелей и сильных приливов, но я патрулировал эти воды уже пять лет и почти не нуждался в том, чтобы посматривать на метки на берегу, когда мы шли на веслах к берегу Скэпеджа. Там, впереди, между двумя вытащенными на берег судами, ожидали враги. Датчане. Их, должно быть, было сто или больше – все в кольчугах, шлемах, со сверкающим оружием.

– Мы могли бы перерезать всю команду, – предложил я Финану. – У нас для этого достаточно людей.

– Мы же согласились явиться с миром! – запротестовал отец Виллибальд, вытирая губы рукавом.

Итак, мы явились с миром, явились с миром…

Я приказал «Кенелму» и «Дракону-Мореплавателю» остаться у топкого берега, а «Сеолфервулфа» мы вывели на покатую илистую отмель между двумя датскими судами.

Нос «Сеолфервулфа» издал шипящий звук, когда судно замедлило ход и остановилось. Теперь оно прочно сидело на земле, но начинался прилив, поэтому некоторое время корабль будет в безопасности.

Я спрыгнул с носа, с плеском уйдя в глубокий мокрый ил, и побрел к твердой земле, где ожидали наши враги.

– Мой господин Утред, – приветствовал меня вожак датчан.

Он ухмыльнулся и широко раскинул руки. То был коренастый золотоволосый человек с квадратной челюстью. Борода его была заплетена в пять толстых кос, украшенных серебряными пряжками, предплечья блестели от золотых и серебряных браслетов; пояс, с которого свисал меч с широким лезвием, тоже украшало золото. Он выглядел удачливым воином – и был им; и что-то в его открытом лице заставляло его казаться достойным доверия… А вот доверия он достоин не был.

– Я так счастлив видеть тебя, – сказал он, все еще улыбаясь, – мой старый, дорогой друг!

– Ярл Хэстен, – отозвался я, именуя его титулом, которым он любил называться, хотя, с моей точки зрения, Хэстен был всего лишь пиратом.

Я знал его много лет. Однажды я спас ему жизнь, и зря. С того самого дня я то и дело пытался его убить, но он всегда ухитрялся ускользнуть. Пять лет назад Хэстен сбежал от меня, и с тех пор до меня доходили слухи, что он совершает набеги в глубь Франкии. Накопил там серебра, обрюхатил свою жену еще одним сыном и набрал сподвижников. А теперь привел восемь кораблей в Уэссекс.

– Я надеялся, что Альфред пошлет именно тебя, – сказал Хэстен, протягивая руку.

– Если бы Альфред не приказал мне явиться с миром, – ответил я, принимая его руку, – я бы уже снес тебе голову с плеч.

– Ты много лаешь, – сказал он, забавляясь, – но чем сильнее шавка лает, господин, тем слабее она кусает.

Я спустил ему это. Я пришел сюда не для того, чтобы сражаться, а для того, чтобы выполнить приказание Альфреда; король же велел мне привести к Хэстену миссионеров. Мои люди помогли сойти на берег Виллибальду и его товарищу, и эти двое подошли и встали рядом со мной, нервно улыбаясь.

Оба священника говорили по-датски, поэтому выбрали именно их. А еще я доставил Хэстену послание и драгоценные дары, но он притворился равнодушным и настаивал на том, чтобы я проводил его в лагерь, прежде чем ему передадут подарки Альфреда.

Скэпедж не был главным укреплением Хэстена; главное находилось на некотором расстоянии отсюда к востоку. Там были вытащены на берег восемь его кораблей, их защищала только что возведенная крепость. Хэстен не хотел приглашать меня в ту твердыню, поэтому настоял, чтобы посланники Альфреда встретились с ним среди пустошей Скэпеджа, который даже летом представлял собой темные топи да лужи с болотной травой.

Хэстен появился здесь два дня назад и соорудил грубое укрепление, окружив клочок земли посуше стеной из перепутанных кустов. Внутри он возвел два шатра из парусов.

– Поедим, господин, – царственно пригласил он, указав на сооруженный из ко́злов стол, окруженный дюжиной табуреток.

Меня сопровождали Финан, еще два воина и оба священника, хотя Хэстен настаивал, чтобы священники не сидели за столом.

– Я не доверяю христианским колдунам, – объяснил он, – поэтому они могут посидеть на земле.

Угощение состояло из вареной рыбы и твердого, как камень, хлеба, поданных полуголыми рабынями не старше четырнадцати-пятнадцати лет; все они были саксонками.

Хэстен унижал девушек, провоцируя меня, и наблюдал за моей реакцией.

– Они из Уэссекса? – спросил я.

– Конечно, нет, – ответил он, притворяясь, будто мой вопрос его оскорбил. – Я захватил их в Восточной Англии. Хочешь одну из них, господин? Вот у этой, маленькой, груди твердые, как яблоки!

Я спросил у девушки с грудями, как яблоки, где ее взяли в плен, но она только молча покачала головой, слишком испуганная, чтобы ответить. Она налила мне эля, подслащенного ягодами.

– Откуда ты? – снова спросил я ее.

Хэстен посмотрел на девушку, задержав взгляд на ее груди.

– Ответь господину, – велел он по-английски.

– Не знаю, господин, – ответила девушка.

– Из Уэссекса? – требовательно спросил я. – Из Восточной Англии? Откуда?

– Из деревни, господин, – сказала она, и это было все, что она знала.

Я махнул рукой, отсылая ее прочь.

– Твоя жена здорова? – спросил Хэстен, наблюдая, как девушка уходит.

– Здорова.

– Я рад этому, – довольно убедительно сказал он.

Потом его проницательные глаза наполнились весельем.

– Итак, твой хозяин передал мне послание? – спросил он, черпая ложкой рыбный бульон и капая себе на бороду.

– Ты должен покинуть Уэссекс, – сказал я.

– Я должен покинуть Уэссекс!

Хэстен притворился потрясенным. Он махнул рукой в сторону пустынных болот.

– Как человек может захотеть оставить все это, господин?

– Ты должен покинуть Уэссекс, – упрямо повторил я, – дать согласие не вторгаться в Мерсию, послать моему королю двух заложников и принять его миссионеров.

– Миссионеров!

Хэстен направил на меня вырезанную из рога ложку.

– А вот этого ты не можешь одобрить, господин Утред! Ты, по крайней мере, поклоняешься истинным богам. – Он повернулся на табурете и уставился на двух священников. – Может, я их убью.

– Сделай это, – сказал я, – и я высосу глаза из твоих глазниц.

Он услышал в моем голосе яд, и это его удивило. В его взгляде мелькнуло отвращение, но голос остался спокойным.

– Ты стал христианином, господин?

– Отец Виллибальд – мой друг, – ответил я.

– Так бы сразу и сказал, – пожурил меня Хэстен, – тогда бы я не отпустил такую шутку. Конечно, они будут жить, они могут даже проповедовать нам, но ничего не добьются. Итак, Альфред велит мне увести корабли.

– Увести их далеко отсюда, – подчеркнул я.

– Но куда? – с притворной наивностью спросил Хэстен.

– Во Франкию, – предложил я.

– Франки заплатили мне за то, чтобы я оставил их в покое, – ответил Хэстен, – они даже построили нам корабли, чтобы мы поскорее отплыли! Альфред построит нам корабли?

– Ты должен покинуть Уэссекс, – упрямо повторил я, – ты должен оставить Мерсию в покое, ты должен принять миссионеров и должен дать Альфреду заложников.

– А! – Хэстен улыбнулся. – Заложников.

Несколько биений сердца он пристально смотрел на меня, потом, казалось, забыл про заложников и махнул в сторону моря.

– И куда же нам отправиться?

– Альфред молится, чтобы ты оставил Уэссекс, а куда ты отправишься – твоя забота. Но постарайся отправиться куда-нибудь подальше, туда, где тебя не достанет мой меч.

Хэстен засмеялся.

– Твой меч, господин, ржавеет в ножнах. – Он ткнул большим пальцем через плечо и с наслаждением проговорил: – Уэссекс горит, а Альфред позволяет тебе спать.

Датчанин был прав.

Далеко на юге, затуманивая летнее небо, горели погребальные костры дюжины или более горящих деревень – и то были лишь струйки дыма, которые я видел. Я знал, что на самом деле их больше.

Восточный Уэссекс грабили, и, вместо того чтобы попросить моей помощи в изгнании захватчиков, Альфред приказал мне оставаться в Лундене, чтобы защитить от нападения этот город.

Хэстен ухмыльнулся.

– Может, Альфред думает, что ты слишком стар, чтобы сражаться, господин?

Я не ответил на насмешку.

Вспоминая те годы, я думаю, что был тогда молод, хотя мне, должно быть, исполнилось уже тридцать пять или тридцать шесть лет. Большинство мужчин просто не живут так долго, но мне повезло. У меня ничуть не убавилось силы и умения владеть мечом, и хотя я слегка прихрамывал из-за старой боевой раны, у меня было самое золотое достояние воина: слава. Но Хэстен чувствовал, что свободно может меня задирать, потому что я пришел к нему в качестве просителя.

Я пришел просителем, потому что датские флотилии высадились в Кенте, самой восточной части Уэссекса. У Хэстена имелся лишь небольшой флот, и пока этот датчанин довольствовался тем, что строил укрепление и позволял своим людям совершать набеги, чтобы обеспечить себя едой, несколькими рабами – и только. Он даже позволял кораблям входить в Темез, не нападая на них. Покамест он не хотел сражаться с Уэссексом, потому что ждал, что будет на юге, где тот или другой огромный флот викингов причалит к берегу.

Ярл Харальд Кровавые Волосы привел более двухсот кораблей, полных голодных воинов, и его армия ворвалась в недостроенный бург и перебила тамошних людей. А теперь его воины рассыпались по Кенту, поджигая и убивая, захватывая в рабство и грабя. Именно люди Харальда запятнали небо дымом.

Альфред двинулся против обоих захватчиков. Король теперь был стар и еще более нездоров, чем прежде, поэтому войсками полагалось командовать его шурину, лорду Этельреду из Мерсии, и Этелингу Эдуарду, старшему сыну короля.

И они ничего не сделали. Они разместили своих людей на огромном лесистом кряже в центре Кента, откуда могли бы наносить удары на север – против Хэстена, и на юг – против Харальда. А потом так и остались там, по-видимому, боясь, что, если они нападут на одну из датских армий, вторая атакует их с тыла.

Итак, Альфред, убежденный, что враги его слишком сильны, послал меня уговорить Хэстена покинуть Уэссекс. Король должен был приказать мне повести на Хэстена мой гарнизон, позволить мне пропитать болота датской кровью, но вместо этого мне было велено подкупить Хэстена. Альфред думал, что, если Хэстен уйдет, королевская армия сможет справиться с дикими воинами Харальда.

Хэстен поковырял в зубах колючкой и, в конце концов, вытащил застрявший там кусочек рыбы.

– Почему твой король не нападает на Харальда? – спросил он.

– А тебе бы хотелось, чтобы он напал, – отозвался я.

Хэстен ухмыльнулся.

– Если Харальд уйдет, – признался он, – и эта его мерзкая шлюха тоже уйдет, ко мне присоединится много команд.

– Мерзкая шлюха?

Он ухмыльнулся, довольный, что знает то, чего не знаю я, а потом, нахмурясь, произнес:

– Скади[2]Скади – в скандинавской мифологии великанша, покровительница охоты..

– Жена Харальда?

– Его женщина, его сука, его любовница, его колдунья.

– Никогда о ней не слышал.

– Услышишь, – пообещал Хэстен. – И если ты увидишь ее, мой друг, ты ее захочешь. Но она приколотит твою голову к фронтону своего дома, если сможет.

– Ты ее видел? – спросил я, и Хэстен кивнул. – Ты ее хотел?

– Харальд порывистый человек, – сказал Хэстен вместо ответа. – А из-за подстрекательства Скади он станет тупым. И когда это произойдет, множество его людей будут искать себе нового господина. – Он хитро улыбнулся. – Дай мне еще сотню кораблей, и я смогу стать королем Уэссекса, не пройдет и года.

– Я передам Альфреду твои слова, – ответил я, – и, может быть, это убедит его атаковать тебя первым.

– Он не атакует, – уверенно сказал Харальд. – Если он двинется против меня, он тем самым позволит людям Харальда рассыпаться по всему Уэссексу.

Это была правда.

– Так почему бы ему не атаковать Харальда? – спросил я.

– Ты знаешь почему.

– Скажи мне.

Он помедлил, раздумывая – открывать ли все, что ему известно, но не смог воспротивиться искушению блеснуть своей осведомленностью. С помощью шипа Хэстен провел линию на деревянном столе, потом нарисовал круг, разделенный этой линией.

– Это Темез, – сказал он, проведя по черте. – Лунден, – он показал на круг. – У тебя в Лундене тысяча человек, а позади, – Хэстен постучал выше Лундена, – у господина Алдхельма пять сотен мерсийцев. Если Альфред нападет на Харальда, ему нужно будет, чтобы люди Алдхельма и твои люди отправились на юг, а это оставит Мерсию открытой для атаки.

– И кто же атакует Мерсию? – невинно спросил я.

– Датчане Восточной Англии? – так же невинно предположил Хэстен. – Все, что им нужно, – это храбрый вождь.

– Наше соглашение категорически запрещает тебе вторгаться в Мерсию.

– Так и есть, – с улыбкой ответил Хэстен, – только мы еще не заключили этого соглашения.

Но мы все-таки его заключили. Мне пришлось уступить Хэстену «Дракона-Мореплавателя», а во чреве этого корабля лежали четыре окованных железом сундука, полных серебра. Такова была цена соглашения.

Взамен на корабль и серебро Хэстен пообещал оставить Уэссекс и не обращать внимания на Мерсию. Он также согласился принять миссионеров и дал мне в качестве заложников двух мальчиков, заявив, что один из мальчишек – его племянник, и это могло быть правдой. Второй мальчик был помладше, одет в тонкий лен и носил роскошную золотую брошь. Он был красивым парнишкой с блестящими светлыми волосами и тревожными голубыми глазами. Хэстен встал за спиной мальчика и положил руки на его маленькие плечи.

– Это, господин, – благоговейно произнес он, – мой старший сын, Хорик. Я даю его тебе в заложники.

Хэстен помолчал и как будто шмыгнул носом, борясь со слезами.

– Я даю его тебе в заложники, господин, в знак своей доброй воли, но умоляю тебя присмотреть за мальчиком. Я очень его люблю.

Я посмотрел на Хорика.

– Сколько тебе лет?

– Ему семь, – ответил Хэстен, похлопав Хорика по плечу.

– Дай ему ответить самому, – настойчиво проговорил я. – Так сколько тебе лет?

Мальчик издал горловой звук, и Хэстен присел на корточки, чтобы его обнять.

– Он глухонемой, господин Утред, – сказал Хэстен. – Боги решили, что сын мой должен быть глухонемым.

– Боги решили, что ты должен быть лживым ублюдком, – ответил я, но тихо, чтобы люди Хэстена не услышали и не оскорбились.

– А если даже и так? – забавляясь, спросил он. – Что с того? И если я говорю, что этот мальчик – мой сын, кто докажет обратное?

– Ты оставишь Уэссекс? – спросил я.

– Я выполню наш договор, – пообещал он.

Я притворился, будто поверил. Я сказал Альфреду, что Хэстену нельзя доверять, но Альфред был в отчаянии. Король был стар, он видел, что в недалеком будущем его ждет могила, и хотел избавить Уэссекс от ненавистных язычников.

Поэтому я отдал серебро, взял заложников и под темнеющим небом пошел на веслах обратно к Лундену.

Лунден был построен там, где земля поднималась от реки гигантскими ступенями. Терраса шла за террасой; на верхней римляне построили самые грандиозные свои здания. Некоторые из этих зданий еще стояли, хотя и пришли в печальный упадок. Их залатали с помощью плетней, и, словно парша, облепили их крытые тростником и соломой хижины саксов.

В те дни Лунден был частью Мерсии, хотя Мерсия и сама походила на великие римские здания: наполовину павшая, она была покрыта, как паршой, датскими ярлами, которые селились на ее плодородных землях.

Мой кузен Этельред был главным олдерменом Мерсии. Предполагалось, что он – ее правитель, но его держал на коротком поводке Альфред Уэссекский, и он ясно дал понять, что Лунден контролируют его люди. Я командовал тамошним гарнизоном, в то время как епископ Эркенвальд правил всем остальным. В наши дни, конечно, он известен как святой Эркенвальд, но я помню его как угрюмого проныру.

Надо отдать ему должное – он был умелым человеком и хорошо управлял городом, но его бешеная ненависть ко всем язычникам сделала его моим врагом. Я поклонялся Тору, поэтому Эркенвальд считал меня злом; и все-таки он не мог обойтись без меня. Я был воином, защищавшим его город, язычником, сдерживавшим языческих варваров-датчан уже более пяти лет, человеком, сделавшим земли вокруг Лундена безопасными, благодаря чему Эркенвальд мог взимать свои налоги.

Теперь я стоял на верхней ступеньке римского здания на самой верхней террасе Лундена с епископом Эркенвальдом по правую руку. Епископ был гораздо ниже меня. Большинство мужчин были гораздо ниже меня, и все-таки мой рост его раздражал. Группа встревоженных священников с бледными лицами, перепачканными чернилами, собралась на ступенях под нами, в то время как Финан, мой ирландский воин, стоял слева от меня. Все мы пристально смотрели на юг.

Мы видели мешанину соломенных и черепичных крыш Лундена, множество приземистых башен церквей, построенных Эркенвальдом. Над ними в теплом воздухе кружили красные коршуны, а еще выше я видел первых гусей, летящих на юг над широким Темезом. Реку пересекали остатки римского моста, удивительного строения с неровным проломом посередине. Я перекинул через пролом деревянный настил, но даже я чувствовал себя не в своей тарелке всякий раз, когда требовалось преодолеть этот самодельный участок моста. Южный конец моста защищала крепость из дерева и земли – Сутриганаворк. А еще за мостом лежали широкие болота и стояла кучка хижин – вокруг крепости выросла деревня. За болотами земля поднималась к холмам Уэссекса, невысоким и зеленым, а далеко за холмами, словно призрачные колонны в спокойном небе позднего лета, виднелись струйки дыма.

Я насчитал пятнадцать дымов, но облака затуманивали горизонт, поэтому дымов могло быть и больше.

– Они отправились в набег! – сказал епископ Эркенвальд.

Его голос был удивленным и в то же время полным ярости.

Уэссекс уже много лет был избавлен от крупных набегов викингов: его защищали бурги – города, которые Альфред обнес стенами и снабдил гарнизонами. Но люди Харальда принесли огонь, насилие и грабеж во всю восточную часть Уэссекса. Они избегали бургов, нападая только на небольшие поселения.

– Они уже далеко за Кентом, – заметил епископ.

– И углубляются в Уэссекс, – сказал я.

– Сколько их? – вопросил Эркенвальд.

– Мы слышали, что причалили две сотни кораблей, – ответил я, – поэтому у них должно быть по меньшей мере пять тысяч бойцов. Возможно, с Харальдом отправились две тысячи.

– Всего две тысячи? – резко спросил епископ.

– Это зависит от того, сколько у них лошадей, – объяснил я. – В набег отправятся только всадники, остальные будут охранять корабли.

– Все равно это языческая орда, – сердито сказал епископ и прикоснулся к кресту у себя на шее. – Наш господин король решил сокрушить их у Эскенгама.

– У Эскенгама!

– А почему бы нет? – Епископ ощетинился, услышав мой тон.

Я засмеялся, и это заставило Эркенвальда содрогнуться.

– В этом нет ничего забавного, – колко сказал он.

Но все-таки это было забавным. Альфред, а может, Этельред послал армию Уэссекса в Кент, разместил ее на лесистой возвышенности между войсками Хэстена и Харальда, а потом ничего не сделал. Теперь, похоже, Альфред, а может, его шурин, решил отступить к Эскенгаму, бургу в центре Уэссекса – наверное, в надежде, что Харальд атакует и будет побежден благодаря стенам бурга. То была жалкая затея. Харальд был волком, Уэссекс – стадом овец, а армия Альфреда – собакой, призванной защищать овец; но Альфред посадил собаку на цепь, надеясь, что волк придет и будет укушен.

Тем временем волк бегал на свободе среди овечьего стада.

– И наш господин король, – надменно продолжал Эркенвальд, – требует, чтобы ты и часть твоего отряда присоединились к нему. Но только если я уверюсь, что Хэстен не нападет на Лунден во время твоего отсутствия.

– Он не нападет, – сказал я и почувствовал прилив восторга.

Альфред наконец-то позвал меня на помощь, значит, собаке дали острые зубы.

– Хэстен боится, что мы убьем заложников? – спросил епископ.

– Хэстену глубоко плевать на заложников, – сказал я. – Тот, кого он называет своим сыном, – какой-то крестьянский мальчик, которого заставили облачиться в богатые одежды.

– Тогда почему ты его принял? – негодующе вопросил епископ.

– А что мне оставалось делать? Напасть на главный лагерь Хэстена, чтобы найти его щенков?

– Итак, Хэстен нас дурачит?

– Конечно, он нас дурачит, но он не нападет на Лунден, пока Харальд не победит Альфреда.

– Хотел бы я, чтобы мы могли быть в этом уверены.

– Хэстен – осторожный человек, – сказал я. – Он сражается, когда уверен в победе, в противном случае он ждет.

Эркенвальд кивнул.

– Тогда забери завтра людей на юг, – приказал он и пошел прочь, вслед за своими семенящими священниками.

Теперь я оглядываюсь на те далекие годы и понимаю, что мы с епископом Эркенвальдом хорошо управляли Лунденом. Епископ не нравился мне, и нам жаль было времени, проведенного в обществе друг друга, но он никогда не вмешивался в дела моего гарнизона, а я не вмешивался в дела его правления. Другой мог бы спросить, сколько человек я собираюсь взять с собой на юг или сколько человек останутся охранять город, но Эркенвальд верил, что я приму правильное решение. И все равно я считаю, что он был пронырой.

– Сколько людей с тобой поедет? – спросила меня той ночью Гизела.

Это было в нашем доме, доме римского торговца, построенном на северном берегу Темеза. От реки часто воняло, но мы привыкли к этому и жили счастливо. У нас имелись рабы, слуги и стража, няньки и повара. И у нас с Гизелой было трое детей. Утреду, старшему, должно быть, исполнилось тогда лет десять. У него была сестра Сиорра, а младшему, Осберту, сравнялось всего два года, и он отличался неутолимой любознательностью.

Утреда назвали в мою честь, как меня самого назвали в честь отца, а моего отца – в честь его отца. Но этот последний из Утредов раздражал меня, потому что был бледным нервным ребенком, цепляющимся за материнскую юбку.

– Я возьму триста человек, – ответил я Гизеле.

– Всего-то?

– У Альфреда достаточно людей, а я должен оставить тут гарнизон.

Гизела вздрогнула.

Она снова была беременна и вскоре могла разродиться. При виде моего обеспокоенного лица она улыбнулась и успокаивающе проговорила:

– Я выплевываю детей, как косточки. Сколько времени уйдет на то, чтобы убить людей Харальда?

– Месяц… – предположил я.

– К тому времени я уже рожу, – сказала она, и я прикоснулся к амулету в виде молота Тора, висящему у меня на шее.

Гизела снова успокаивающе улыбнулась.

– С родами мне везет.

Это было правдой. Ее роды проходили довольно легко, и все три наших ребенка выжили.

– Ты вернешься и найдешь нового плачущего младенца, – сказала Гизела, – и это будет раздражать тебя.

Я быстро улыбнулся и ответил, что так оно и будет, после чего вышел на террасу, раздвинув кожаные занавеси.

Было темно. На дальнем берегу реки светилось несколько огней – там, где крепость охраняла мост, – и в воде отражалось дрожащее пламя. На востоке в прорехе между облаками появилась розовая полоска. Река бурлила, прорываясь под узкой аркой моста, но больше ничто не нарушало тишины в городе. Время от времени лаяли собаки, с кухни порой доносился смех.

«Сеолфервулф», пришвартованный в доке рядом с домом, поскрипывал под легким ветерком. Я бросил взгляд на берег ниже по течению, туда, где поставил на окраине города небольшую башню из дуба. На этой башне люди день и ночь вели наблюдение, высматривая увенчанные головами чудовищ суда, которые могли явиться, чтобы атаковать лунденские пристани. Но на вершине башни не пылал предупреждающий огонь. Все было спокойно.

Датчане были в Уэссексе, но Лунден отдыхал.

– Когда все закончится, – сказала Гизела из дверного проема, – может, нам стоит отправиться на север…

– Да, – ответил я.

Потом повернулся и посмотрел на ее красивое узкое лицо и темные глаза. Гизела была датчанкой и, как и я, устала от уэссекского христианства. Человек должен иметь богов, и, может быть, есть какой-то смысл и в вере в единственного Бога, но зачем выбирать такого, который слишком любит бич и шпоры? Христианский Бог не был нашим богом, однако нам приходилось жить среди народа, боявшегося его и осуждавшего нас за то, что мы поклоняемся другому божеству. Однако я принес Альфреду клятву верности, поэтому оставался там, где он требовал.

– Он не может долго прожить, – сказал я.

– А когда он умрет, ты будешь свободен?

– Больше я никому не давал клятв, – ответил я, и ответил честно.

По правде говоря, я дал еще одну клятву, и она могла меня разыскать, но той ночью мои мысли блуждали так далеко от нее, что я верил: мой ответ Гизеле правдив.

– А когда он умрет?

– Мы отправимся на север, – сказал я.

На север, обратно к моему отчему дому рядом с морем Нортумбрии, к дому, который узурпировал мой дядя. На север, к Беббанбургу, на север, к землям, где язычники могут жить без того, чтобы к ним непрерывно приставали с распятым христианским Богом. Мы отправимся домой. Я служил Альфреду достаточно долго, но я хотел вернуться.

– Обещаю, – сказал я Гизеле, – клянусь, что мы отправимся домой.

Боги засмеялись.

Мы пересекли мост на рассвете – три сотни воинов и полторы сотни мальчиков, которым полагалось заботиться о лошадях и нести запасное оружие. Копыта громко стучали по импровизированному настилу, когда мы ехали в сторону дымов, говорящих о том, что в Уэссексе орудуют грабители.

Мы пересекли широкое болото, где во время прилива среди тонкой травы темнели лужи речной воды, и взобрались на покатые холмы за болотом.

Я оставил большинство людей гарнизона в Лундене, взяв только личные войска, воинов, давших мне клятву верности, бойцов, которым доверял свою жизнь. Из таких человек я оставил в Лундене лишь шесть, чтобы они охраняли мой дом. Ими командовал Сердик – он был моим боевым товарищем много лет и чуть не плакал, умоляя взять его с собой.

– Ты должен охранять Гизелу и мою семью, – сказал я ему.

Поэтому Сердик остался, а мы поехали на запад по тропе, истоптанной овцами и рогатым скотом, которых гнали в Лунден на убой.

Мы видели, что местные жители побаиваются. Они все время посматривали на далекий дым, и таны выставили дозорных на крышах домов и на возвышенностях среди деревьев.

Не раз и не два нас принимали за датчан, и люди в суматохе бежали к лесам, но, как только выяснялось, кто мы, возвращались. Им полагалось гнать свой скот к ближайшему бургу в случае опасности, но люди всегда неохотно покидают дома.

Я приказывал целым деревням взять скот, овец и коз и отправляться в Сутриганаворк, но вряд ли они послушались. Они предпочли бы выжидать до тех пор, пока датчане не начнут дышать им в затылок.

Однако враг оставался далеко к югу, поэтому, возможно, эти крестьяне рассудили правильно.

Мы сами свернули к югу и поднялись повыше, ожидая в любой момент увидеть захватчиков. Я послал далеко вперед разведчиков, и была уже середина утра, когда один из них дал сигнал, помахав красной тряпкой – он увидел то, что его встревожило. Я погнал лошадь к вершине холма, но увидел только деревню внизу.

– Люди бежали, господин, – сказал разведчик. – Они увидели меня и спрятались среди деревьев.

– Может, они бежали от тебя?

Он покачал головой.

– Они уже были напуганы, господин, когда я их увидел.

Мы оглядели широкую долину, зеленую, цветущую под летним солнцем. На дальней ее стороне возвышались лесистые холмы, и ближайший дым был за ними. Я видел небольшие поля, соломенные крыши деревни, дорогу, идущую на запад, мерцание ручья, извивающегося между лугами. Врага я не видел, но густолиственные деревья могли прятать всю орду Харальда.

– Что в точности ты заметил? – спросил я.

– Женщин, господин. Женщин и детей. Несколько коз. Они бежали туда.

Он показал на запад.

Итак, беженцы покинули деревню. Разведчик мельком заметил их между деревьями, но теперь их и след простыл. Как и тех, кто заставил их бежать. В длинной широкой долине не видно было дыма, но это не означало, что людей Харальда там нет.

Я подхватил поводья лошади разведчика, повел ее вниз, чтобы мы не выделялись на фоне неба, и вспомнил тот день – много лет назад – когда я впервые отправился на войну. Я был со своим отцом, который возглавлял фирд, толпу людей, оторванных от своих крестьянских хозяйств, вооруженных по большей части мотыгами, косами и топорами. Мы шли пешком и, конечно, представляли собой медлительную, беспорядочную армию. У датчан, наших врагов, были лошади. Они вытащили свои корабли на сушу и прежде всего нашли лошадей, а потом стали танцевать вокруг нас.

Мы извлекли из этого урок. Мы научились сражаться, как датчане, если не считать того, что Альфред теперь верил, будто его оснащенные гарнизонами города должны остановить вторжение Харальда – а это означало, что в сельской местности Харальд получил полную свободу. Я знал, что его люди будут верхом; но он вел слишком большую армию, поэтому его грабящие округу отряды, без сомнения, все еще прочесывали землю в поисках лошадей. Наша первая работа заключалась в том, чтобы убивать этих грабителей и отбивать у них захваченных коней. Я подозревал, что именно одна из подобных банд орудует на восточном краю долины.

Среди своих людей я нашел такого, который знал эту местность.

– У Эдвульфа здесь поместье, господин, – сказал он.

– У Эдвульфа?

– Тана, господин. – Он ухмыльнулся и рукой изобразил жирное брюхо. – Большой, толстый человек.

– Значит, он богат?

– Очень богат, господин.

Из всего этого следовал вывод, что какие-то датчане нашли роскошное место для грабежа, а мы нашли легкую добычу, которую можно будет перерезать. Единственная трудность – как провести триста всадников через гребень холма так, чтобы их не увидели с восточного края долины? Но мы обнаружили тропу среди деревьев, и к полудню все мои люди прятались в лесах к западу от поместья Эдвульфа.

Потом я бросил в ловушку наживку.

Я послал Осферта и двадцать других человек по тропе, ведущей на юг, к дымам. Они вели в поводу полдюжины лошадей без всадников и двигались медленно, как будто устали и заблудились. Я приказал им ни в коем случае не смотреть прямо в сторону дома Эдвульфа, где, как я знал, сейчас орудовали датчане.

Финан, двигавшийся меж деревьями, как призрак, подкрался поближе и вернулся обратно с вестью, что в деревне десяток домов, церковь и два прекрасных амбара.

– Они стаскивают вниз солому, – сказал Финан, имея в виду, что датчане обыскивают крыши, потому что некоторые люди прятали свои сокровища в соломе, прежде чем убежать. – И по очереди насилуют нескольких женщин.

– А что насчет лошадей?

– Только женщин, – ответил Финан, потом перехватил мой взгляд и перестал ухмыляться. – У них целый табун лошадей в загоне, господин.

Итак, Осферт двигался по тропе, и датчане проглотили наживку, как форель, клюнувшая на муху. Они увидели Осферта, тот притворился, что до сих пор никого не замечал, – и внезапно сорок или больше датчан помчались галопом, чтобы его перехватить. Осферт сделал вид, что осознал опасность, повернул на запад и поскакал туда, где прятались мои люди.

А потом все было просто, как украсть серебро у церкви.

Сотня моих людей вырвалась из-за деревьев на фланге датчан, у которых не было ни малейшего шанса спастись. Двое врагов завернули лошадей слишком быстро, и животные упали в вопящем хаосе молотящих копыт и дерна. Другие попытались повернуть обратно, и мы достали их копьями в спины.

Опытные датчане повернули к нам, надеясь промчаться прямо сквозь наш атакующий отряд, но нас было слишком много, и мои люди окружили вражеских всадников, так что в этом круге оказалась дюжина врагов.

Меня там не было.

Я повел остальных к дому Эдвульфа – туда оставшиеся датчане бежали, пытаясь добраться до коней. Один из зазевавшихся, голый ниже пояса, слез с вопящей женщины, обернулся и отпрыгнул, увидев наше приближение. Смока, мой жеребец, замедлил бег, и человек снова увернулся, но Смока не нуждался в указаниях седока, и Вздох Змея – мой меч – угодил датчанину в голову. Клинок застрял в черепе, и умирающего протащило за мной. Кровь брызнула мне на руку, а потом, наконец, дергающееся тело упало.

Я пришпорил коня, уведя большую часть своего отряда к востоку от поселения, отрезав таким образом путь к отступлению выжившим датчанам.

Финан уже послал разведчиков к южному гребню холма.

Почему, подивился я, датчане не выставили часовых на вершине холма, откуда мы заметили беженцев?

В те времена было столько мелких стычек! Датчане Восточной Англии совершали набеги на пахотные земли близ Лундена, мы платили им той же монетой, ведя своих людей в глубь датской территории, чтобы жечь, убивать и грабить. Официально между Альфредом Уэссекским и Восточной Англией царил мир, но голодный датчанин не замечает слов на пергаменте. Человек, которому нужны рабы, скот или просто приключения, отправлялся в Мерсию и брал, что хотел, а мы ехали на восток и делали то же самое.

Мне нравились такие набеги. Они давали возможность натренировать самых молодых моих воинов, позволить им увидеть врага и скрестить с ним мечи. Ты можешь муштровать юношу год, вечно заставлять его практиковаться в искусстве владения мечом и копьем, но за каких-то пять минут битвы он научится куда большему.

Тогда случалось столько схваток, что я забыл большинство из них, однако ту схватку у дома Эдвульфа я помню. Вообще-то схватка была пустяковой. Благодаря беспечности датчан у нас даже не было раненых, однако я помню эту стычку потому, что когда все закончилось, когда мечи вернулись в ножны, один из моих людей позвал меня в церковь.

То была маленькая церковь, рассчитанная не более чем на пятьдесят или шестьдесят человек, которые жили (или жили раньше) вокруг господского дома. Церковь возвели из дуба, у нее была тростниковая крыша с высоким деревянным крестом. Грубой работы колокол свисал с западного фронтона над единственной дверью, в каждой стене имелось по два больших окна с деревянными решетками, сквозь которые струился свет. Свет озарял толстого человека: его раздели донага и привязали к столу – я полагал, что стол этот служил алтарем. Человек стонал.

– Развяжите его, – прорычал я, и Райпер, возглавлявший людей, которые захватили в плен датчан, находившихся в церкви, двинулся вперед так, будто я пробудил его от транса.

Райпер за свою недолгую жизнь повидал много ужасов, но он, как и его воины, казалось, онемел от зверств, учиненных над толстяком. Глазницы этого человека представляли собой мешанину из крови и слизи, щеки были испещрены красными полосами, уши отсечены, член отрезан, пальцы сперва сломаны, а потом стамеской отсечены от ладоней.

За столом стояли двое датчан под охраной моих людей; перепачканные кровью руки пленных выдавали в них палачей. Однако за такую жестокость в первую очередь отвечал вожак датчан, и именно потому я запомнил ту стычку.

Ведь именно тогда я повстречался со Скади.

Если какая-нибудь смертная женщина и съела яблоки из Асгарда, дарующие богам вечную красоту, то это была Скади. Высокая, почти такая же высокая, как я, с гибким телом, обтянутым кольчугой, лет двадцати, с узким, надменным лицом и вздернутым носом. И я еще никогда не видел таких голубых глаз. Ее прямые волосы, черные, как перья во́ронов Одина, опускались до стройной талии, перехваченной ремнем с пустыми ножнами.

Я уставился на нее.

А она уставилась на меня.

И что же она видела?

Она видела полководца короля Альфреда. Она видела Утреда Беббанбургского, язычника на службе у христианского короля. Я был высоким и – тогда – широкоплечим. Я был воином меча, воином копья, разбогатевшим в сражениях, поэтому кольчуга моя сияла, шлем был инкрустирован серебром, а поверх кольчужных рукавов блестели браслеты. Мой пояс, на котором висел меч, украшали серебряные волчьи головы, ножны Вздоха Змея были усеяны кусочками гагата, пряжки ремня и плаща были сделаны из тяжелого золота. Только маленький амулет в виде молота Тора, висевший у меня на шее, был дешевым, но я владел этим талисманом с детства. И он до сих пор у меня. Слава моей юности ушла, источенная временем, но тогда Скади увидела меня именно таким. Она увидела перед собой полководца.

И поэтому плюнула в меня. Плевок попал в щеку, и я не стал ее вытирать.

– Кто эта сука? – спросил я.

– Скади, – ответил Райпер. Посмотрел на двух палачей и добавил: – Они говорят, что она – их предводительница.

Толстяк застонал. Его развязали, и теперь он свернулся клубком.

– Найдите кого-нибудь, кто о нем позаботится, – раздраженно велел я, и Скади плюнула снова, на этот раз попав мне в губы. – Кто он? – спросил я, не обращая на нее внимания.

– Мы думаем, это Эдвульф, – ответил Райпер.

– Уберите его отсюда, – приказал я.

Потом повернулся, чтобы посмотреть на красотку, которая в меня плевала.

– И кто такая эта Скади? – спросил я.

Она была датчанкой, рожденной на ферме в северной части их суровой страны, дочерью человека, не владевшего богатствами и оставившего свою вдову в бедности. Но у вдовы имелась Скади, удивительно красивая, поэтому Скади выдали замуж за человека, пожелавшего заплатить за то, чтобы ее гибкое длинное тело оказалось в его постели. Муж Скади был вождем клана фризов, пиратом, но потом Скади повстречалась с Харальдом Кровавые Волосы, и ярл Харальд предложил ей жизнь, куда более захватывающую, чем прозябание за гниющим палисадом на заливаемой приливами отмели. И вот Скади убежала с Харальдом.

Все это мне еще предстояло узнать, а тогда я понял лишь, что она – женщина Харальда и что Хэстен сказал правду: увидеть ее – значит ее возжелать.

– Ты освободишь меня, – сказала она с удивительной уверенностью.

– Я сделаю что захочу, – ответил я. – Я не слушаюсь приказов глупцов.

Она возмутилась, услышав это. Я увидел – она собирается снова плюнуть, и поднял руку, чтобы ударить ее. Скади притихла.

– Ни одного дозорного, – бросил я. – Какие предводители не выставляют часовых? Только глупцы.

Она возненавидела мои слова. Она возненавидела их, потому что они были правдивы.

– Ярл Харальд заплатит тебе за мою свободу, – сказала Скади.

– Моя цена за твою свободу – печень Харальда, – ответил я.

– Ты Утред? – спросила она.

– Я – лорд Утред Беббанбургский.

Скади чуть заметно улыбнулась.

– Тогда Беббанбургу понадобится новый лорд, если ты не отпустишь меня. Я прокляну тебя. Ты познаешь мучительную боль, Утред Беббанбургский, даже более мучительную, чем он, – она кивнула на Эдвульфа, которого выносили из церкви четверо моих людей.

– Он тоже дурак, – отозвался я, – потому что не поставил часовых.

Отряд мародеров Скади напал на деревню при свете утра, и никто не заметил их приближения. Некоторые жители деревни, те, кого мы видели с гребня холма, спаслись, но большинство были захвачены в плен, и из них выжили только женщины и дети, которых можно было продать в рабство.

Мы оставили в живых одного датчанина – и Скади. Остальных убили. Мы забрали их лошадей, их кольчуги и оружие. Я приказал выжившим жителям деревни гнать свой скот на север, к Сутриганаворку, потому что людей Харальда следовало лишить пропитания. Хоть это и нелегко было сделать, потому что урожай уже находился в амбарах и сады ломились от фруктов.

Мы все еще дореза́ли последних датчан, когда разведчики Финана доложили, что на юге к гребню холма приближаются всадники.

Я отправился к ним навстречу, взяв с собой семьдесят человек, датчанина, которого пощадил, и Скади. Еще я прихватил длинный кусок пенькового каната, раньше привязанного к маленькому церковному колоколу.

Вместе с Финаном мы въехали на перевал; там был сенокос с мягкой травой и оттуда открывался хороший вид на юг. Далеко в небе густели новые дымы, но ближе, гораздо ближе, по берегам затененного ивами ручья скакал отряд всадников. По моим подсчетам, их было примерно столько же, сколько моих людей, которые теперь выстроились на перевале слева и справа от моего знамени с волчьей головой.

– Слезай с лошади, – приказал я Скади.

– Эти люди ищут меня, – с вызовом ответила она, кивнув на всадников, которые замедлили аллюр при виде моего боевого строя.

– Значит, они тебя нашли, – сказал я. – Поэтому спешивайся.

Она молча, гордо смотрела на меня. Скади ненавидела, когда ей отдавали приказы.

– Ты можешь спешиться, – терпеливо проговорил я, – или я стащу тебя с седла. Выбор за тобой.

Она спешилась, и я жестом велел Финану сделать то же самое. Он вытащил меч и встал рядом с девушкой.

– А теперь раздевайся, – велел я ей.

Лицо ее потемнело от неистовой ярости. Она не шевельнулась, но я ощутил ее гнев, похожий на свернувшуюся внутри нее гадюку. Ей хотелось меня убить, ей хотелось вопить, ей хотелось призвать богов с запятнанного дымом неба, но она ничего не могла сделать.

– Раздевайся, – повторил я, – или тебя разденут мои люди.

Скади повернулась, словно ища пути к бегству, но бежать было невозможно. В ее глазах мелькнул страх, но ей не осталось ничего другого, кроме как повиноваться.

Финан недоумевающе посмотрел на меня, потому что я никогда не был жесток с женщинами, но я ничего не стал ему объяснять. Я вспомнил слова Хэстена, что Харальд – порывистый человек, и хотел спровоцировать его. Оскорбляя его женщину, я надеялся заставить Харальда Кровавые Волосы разозлиться и потерять голову.

Лицо Скади было бесстрастной маской, когда она сняла кольчугу, кожаную куртку и льняные брюки.

Один или два моих воина разразились приветственными криками, когда Скади сняла куртку, обнажив высокие, твердые груди, но смолкли, когда я на них зарычал. Я швырнул веревку Финану и приказал:

– Завяжи вокруг ее шеи.

Она была красивой. Даже теперь я могу, закрыв глаза, увидеть ее стройное тело, когда она стояла на пестреющей лютиками траве.

Датчане в долине пялились вверх, мои люди глазели, а Скади стояла, как существо из Асгарда, сошедшее в Средний мир.

Я не сомневался, что Харальд за нее заплатит. Любой мужчина довел бы себя до разорения, чтобы обладать Скади.

Финан передал мне конец веревки, и я ткнул пятками своего жеребца, направляя его вперед; провел Скади вниз по склону и остановился на трети спуска.

– Харальд здесь? – спросил я ее, кивнув в сторону датчан, находившихся в двухстах шагах от нас.

– Нет, – ответила она. – Ее голос был горьким и сдавленным. Она была зла и унижена. – Он убьет тебя за это, – сказала она.

Я улыбнулся и ответил:

– Харальд Кровавые Волосы – пердящая крыса, полная дерьма.

Повернулся в седле и махнул Осферту, который повел вниз по склону уцелевшего датчанина.

Датчанин был молодым человеком; он глядел на меня снизу вверх со страхом в бледно-голубых глазах.

– Это женщина вашего главаря, – сказал я ему. – Посмотри на нее.

Он едва осмеливался глядеть на наготу Скади; после моего приказа он мельком посмотрел на нее и вновь уставился на меня.

– Ступай, – сказал я, – и передай Харальду Кровавые Волосы, что его шлюха у Утреда Беббанбургского. Передай Харальду, что я держу ее голой и что воспользуюсь ею, чтобы поразвлечься. Иди, скажи ему это. Иди!

Он побежал вниз по склону. Датчане в долине не собирались нас атаковать. Силы наши были равны, но мы занимали возвышенность, а датчане всегда неохотно идут в бой, грозящий большими потерями. Поэтому они просто наблюдали за нами, и, хотя один из них подъехал достаточно близко, чтобы ясно разглядеть Скади, ни один из них не попытался ее спасти.

Куртка, штаны и сапоги Скади были у меня; я швырнул все это к ее ногам, потом наклонился и снял веревку с ее шеи.

– Одевайся, – приказал я.

Я видел: Скади прикидывает, как бы удрать. Она думала о том, чтобы со всех ног побежать вниз по склону в надежде добраться до наблюдающих всадников раньше, чем я ее перехвачу, но я коснулся бока Смоки, и мой конь встал перед ней.

– Ты умрешь с мечом в черепе задолго до того, как доберешься до них, – предупредил я.

– И ты умрешь, – сказала она, нагибаясь за своей одеждой, – умрешь без меча в руке.

Я прикоснулся к талисману на шее и проговорил:

– Альфред вешает пленных язычников. Лучше надейся на то, что я сумею сохранить тебе жизнь, когда мы с ним встретимся.

– Я буду проклинать тебя, – ответила Скади. – И тех, кого ты любишь.

– Лучше надейся, – продолжал я, – что мое терпение не истощится, иначе я отдам тебя своим людям, прежде чем Альфред тебя повесит.

– Проклятие и смерть, – сказала она.

В голосе ее слышался почти триумф.

– Ударь ее, если она снова заговорит, – велел я Осферту.

А потом мы поехали на запад, чтобы найти Альфреда.