Онлайн чтение книги Зверобой, или Первая тропа войны The Deerslayer, or The First Warpath
Глава 25

Уа-та-Уа и Хетти поднялись на рассвете, когда Джудит еще спала. Делаварке понадобилось не больше минуты, чтобы закончить свой туалет. Она уложила простым узлом свои длинные черные, как уголь, волосы, туго подпоясала ситцевое платье, облегавшее ее гибкий стан, надела на ноги украшенные пестрыми узорами мокасины, Нарядившись таким образом, она предоставила своей подруге заниматься хлопотами по хозяйству, а сама вышла на платформу подышать свежим утренним воздухом. Там она нашла Чингачгука, который рассматривал берега озера, горы и небо с внимательностью лесного жителя и со степенной важностью индейца.

Встреча двух влюбленных была проста и исполнена нежности. Вождь был очень ласков с невестой, хотя в нем не чувствовалось мальчишеской увлеченности или торопливости, тогда как в улыбке девушки, в ее потупленных взглядах сказывалась застенчивость, свойственная ее полу. Никто из них не произнес ни слова; они объяснялись только взглядами и при этом понимали друг друга так хорошо, как будто использовали целый словарь. Уа-та-Уа редко выглядела такой красивой, как в это утро. Она очень посвежела, отдохнув и умывшись, чего часто бывают лишены в трудных условиях жизни в лесу даже самые юные и красивые индейские женщины. Кроме того, Джудит за короткое время не только успела научить девушку некоторым ухищрениям женского туалета, но даже подарила ей кое-какие вещицы из своего гардероба. Все это Чингачгук заметил с первого взгляда, и на миг лицо его осветилось счастливой улыбкой. Но затем оно тотчас же стало снова серьезным, тревожным и печальным. Стулья, на которых сидели участники вчерашнего совещания, все еще оставались на платформе; поставив два из них у стены, вождь сел и жестом предложил подруге последовать его примеру. В течение целой минуты он продолжал хранить задумчивое молчание со спокойным достоинством человека, рожденного, чтобы заседать у костра советов, тогда как Уа-та-Уа украдкой наблюдала за выражением его лица с терпением и покорностью, свойственными женщине ее племени. Затем молодой воин простер руку вперед, как бы указывая на величие озера, гор и неба в этот волшебный час, когда окружающая панорама развертывалась перед ним при свете раннего утра. Девушка следила за этим движением, улыбаясь каждому новому пейзажу, встававшему перед ее глазами.

– У-у-ух! – воскликнул вождь, восхищаясь видом, непривычным даже для него, ибо он тоже в первый раз в своей жизни был на озере. – Это страна Маниту! Она слишком хороша для мингов, но псы этого племени целой стаей воют теперь в лесу. Они уверены, что делавары крепко спят у себя за горами.

– Все, кроме одного, Чингачгук. Один здесь, и он из рода Ункасов.

– Что один воин против целого племени! Тропа к нашим деревням очень длинна и извилиста, и мы должны будем идти по ней под пасмурным небом. Я боюсь и того, Жимолость Холмов, что нам одним придется идти по ней. Уа-та-Уа поняла намек, и он заставил ее опечалиться, хотя ушам ее было приятно слышать, что воин, которого она так любит, сравнивает ее с самым благоуханным из всех диких цветов родного леса. Она хранила молчание, хотя и не могла подавить радостную улыбку.

– Когда солнце будет там, – продолжал делавар, показывая на небо в самом зените, – великий охотник нашего племени вернется к гуронам, и они поступят с ним, как с медведем, с которого сдирают шкуру и жарят, даже если желудок у воинов полный.

– Великий Дух может смягчить их сердца и не позволит им быть такими кровожадными. Я жила среди гуронов и знаю их. У них есть сердце, и они не забудут своих собственных детей; ведь их дети тоже могут попасть в руки делаваров.

– Волк всегда воет; свинья всегда жрет. Они потеряли несколько воинов, и даже их женщины требуют мести. У бледнолицего глаза, как у орла, он проник взором в сердце мингов и не ждет пощады. Облако окутывает его душу, хоть этого и не видно по его лицу.

Последовала долгая пауза; Уа-та-Уа тихонько взяла руку вождя, как бы ища его поддержки, хотя не смела поднять глаз на его лицо. Оно стало необычайно грозным под действием противоречивых страстей и суровой решимости, которые теперь боролись в груди индейца.

– Что же сделает сын Ункаса? – застенчиво спросила наконец девушка. Он вождь и уже прославил свое имя в совете, хотя еще так молод. Что подсказывает ему сердце? И повторяет ли голова те слова, которые говорит сердце?

– Что скажет Уа-та-Уа в тот час, когда мой самый близкий друг подвергается смертельной опасности? Самые маленькие птички поют всего слаще, всегда бывает приятно послушать их песню. В моих сомнениях я хочу услышать Лесного Королька. Его песнь проникает гораздо глубже, чем в ухо. Девушка почувствовала глубокую признательность, услышав такую похвалу из уст любимого. Другие делавары часто называли девушку Жимолостью Холмов, однако никогда слова эти не звучали так сладостно, как теперь, когда их произнес Чингачгук. И лишь он один назвал ее Лесным Корольком, и лишь он пожелал узнать ее мнение, а это была величайшая честь. Она стиснула его руку обеими руками и ответила:

– Уа-та-Уа говорит, что ни она, ни Великий Змей никогда не смогут смеяться или спать, не видя во сне гуронов, если Зверобой умрет под томагавками, а друзья ничего не сделают, чтобы спасти его. Она скорее одна пустится в дальний путь и вернется обратно к родительскому очагу, чем позволит такой темной туче омрачить ее счастье.

– Хорошо! Муж и жена должны иметь одно сердце, должны глядеть на все одними глазами и питать в груди одни и те же чувства.

Мы не станем передавать здесь их дальнейшую беседу. Совершенно ясно, что она касалась Зверобоя и надежд на его спасение, но о том, что они решили, сказано будет позднее. Юная чета еще продолжала разговаривать, когда солнце поднялось над вершинами сосен и свет ослепительного летнего дня затопил долину, озеро и склоны гор. Как раз в эту минуту Зверобой вышел из каюты и поднялся на платформу. Прежде всего он бросил взгляд на безоблачное небо, потом на всю панораму вод и лесов; и только после этого он дружески кивнул своим друзьям и весело улыбнулся девушке.

– Ну, – сказал он, как всегда, спокойным и приятным голосом, – тот, кто видит, как солнце спускается на западе, и кто встает достаточно рано поутру, может быть уверен, что оно снова появится на востоке, подобно волку, окруженному охотниками. Смею сказать, Уа-та-Уа: ты много раз видела это зрелище, и, однако, тебе никогда не пришло на ум спросить, какая этому может быть причина.

Чингачгук и его невеста с недоумением поглядели на великое светило и затем обменялись взглядами, как бы отыскивая решение внезапно возникшей загадки. Привычка притупляет непосредственность чувства даже там, где речь идет о великих явлениях природы.

Эти простые люди до сих пор еще ни разу не пытались объяснить событие, повторяющееся перед ними ежедневно. Однако внезапно поставленный вопрос поразил их обоих, как новая блестящая гипотеза может поразить ученого.

Чингачгук один решился ответить.

– Бледнолицые все знают, – сказал он. – Могут они объяснить нам, почему солнце скрывает свое лицо, когда оно уходит на ночь?

– Ага, вот к чему сводится вся наука краснокожих! – сказал охотник смеясь; ему было небезразлично, что он может доказать превосходство своего народа, разрешив эту трудную проблему. – Слушай, Змей, – продолжал он более серьезно и совершенно просто, – это объясняется гораздо легче, чем воображаете вы, индейцы. Хотя нам кажется, будто солнце Путешествует по небу, оно на самом деле не двигается с места, а земля вертится вокруг него. Всякий может понять это, если встанет, к примеру сказать, на мельничное колесо, когда оно движется: тогда он будет поочередно то видеть небо, то нырять под воду. Во всем этом нет никакой тайны, действует одна только природа. Вся трудность в том, чтобы привести землю в движение.

– Откуда мой брат знает, что земля вертится? – спросил индеец. – Может ли он видеть это?

– Ну, признаюсь, это хоть кого собьет с толку, делавар. Много раз я пробовал, и мне это никогда по-настоящему не удавалось. Иногда мне мерещилось, что я могу это видеть, но потом опять вынужден был сознаться, что это невозможно. Однако земля действительно вертится, как говорят все наши люди, и ты должен верить им, потому что они умеют предсказывать затмения и другие чудеса, которые приводят в ужас индейцев.

– Хорошо! Это правда: ни один краснокожий не станет отрицать этого. Когда колесо вертится, глаза мои могут это видеть, но они не видят вращения земли.

– Это зависит от упрямства наших чувств. Верь только тому, что видишь, говорят они, и множество людей действительно верят только тому, что видят. И, однако, вождь, это совсем не такой хороший довод, как кажется на первый взгляд. Я знаю, ты веришь в Великого Духа. И, однако, ручаюсь, ты не смог бы показать, где ты видишь его.

– Чингачгук может видеть Великого Духа во всех добрых делах, Злого Духа – в злых делах. Великий Дух – на озере, в лесу, в облаках, в Уа-та-Уа, в сыне Ункаса, в Таменунде, в Зверобое. Злой Дух – в мингах, Но нигде я не могу видеть, как вертится земля.

– Неудивительно, что тебя прозвали Змеем! В твоих словах всегда видны острый ум и глубокая проницательность. А между тем твой ответ уклоняется от моей мысли. По делам Великого Духа ты заключаешь, что он существует. Белые заключают о вращении земли по тем последствиям, которые происходят от этого вращения. Вот и вся разница. Подробностей я тебе Объяснить не могу. Но все бледнолицые убеждены, что так оно и есть.

– Когда солнце поднимется завтра над вершиной этой сосны, где будет мой брат Зверобой? – спросил делавар торжественно.

Охотник встрепенулся и поглядел на своего друга пристально, хотя и без всякой тревоги. Потом знаком велел ему следовать за собой в ковчег, чтобы обсудить этот вопрос вдали от тех, чьи чувства, как он боялся, могли бы возобладать над рассудком. Там он остановился и продолжал беседу в более доверительном тоне.

– Не совсем осторожно с твоей стороны, Змей, – начал он, – спрашивать меня об этом в присутствии Уа-та-Уа. Да и белые девушки могли нас услышать. Ты поступил неосторожно, вопреки всем твоим обычаям. Ну ничего. Уа, кажется, не поняла, а остальные не услышали… Легче задать этот вопрос, чем ответите на него. Ни один смертный не может сказать, где он будет, когда завтра подымится солнце. Я задам тебе тот, же вопрос, Змей, и хочу послушать, что ты ответишь.

– Чингачгук будет со своим другом Зверобоем. Если Зверобой удалится в страну духов. Великие Змей поползет вслед за ним; если Зверобой останется под солнцем, тепло и свет будут ласкать их обоих.

– Я понимаю тебя, делавар, – ответил охотник, тронутый простодушной преданностью друга. – Такой язык понятен, как и всякий другой; он исходит из сердца и обращается прямо к сердцу. Хорошо так думать и, быть может, хорошо так говорить, но совсем нехорошо будет, если ты так поступишь, Змей. Ты теперь не один на свете – хотя нужно еще переменить хижину и совершить другие обряды, прежде чем Уа-та-Уа станет твоей женой, – вы уже и теперь все равно что обвенчаны и должны вместе делить радость и горе. Нет, нет, нельзя бросать Уа-та-Уа только потому, что между мной и тобой прошло облако немного темнее, чем мы могли предвидеть!

– Уа-та-Уа-дочь могикан, она знает, что надо повиноваться мужу. Куда пойдет он, пойдет и она. Мы оба будем с великим охотником делаваров, когда солнце поднимется завтра над этой сосной.

– Боже тебя сохрани, вождь! Это сущее безумие!

Неужели вы можете переделать натуру мингов? Неужели твои грозные взгляды или слезы и красота Уа-та-Уа превратят волка в белку или сделают дикую кошку кроткой, как лань? Нет, Змей, образумься и предоставь меня моей судьбе. В конце концов, нельзя уж так быть уверенным, что эти бродяги непременно будут пытать меня.

Они еще могут жалиться, хотя, говоря по правде, трудно ожидать, чтобы минг отказался от злобы и позволил милосердию восторжествовать в своем сердце. И все же никто не знает, что может случиться, и такое молодое существо, как Уа-та-Уа, не смеет зря рисковать своей жизнью. Брак совсем не то, что воображают о нем некоторые молодые люди. Если бы ты был еще не женат, делавар, я бы, конечно, ждал, что от восхода солнца до заката ты неутомимо, как собака, бегущая по следу, станешь рыскать вокруг лагеря мингов, подстерегая удобный случай помочь мне и сокрушить врагов. Но вдвоем мы часто бываем слабее, чем в одиночку, и надо принимать все вещи такими, каковы они есть в действительности, а не такими, какими нам хотелось бы их видеть.

– Случай, Зверобой, – возразил индеец с важным и решительным видом, – что сделал бы мой бледнолицый брат, если бы Чингачгук попал в руки гуронов? Пробрался бы в деревни делаваров и там сказал бы вождям, старикам и молодым воинам: "Глядите, вот Уа-та-Уа, она цела и невредима, хотя немного устала; а вот Зверобой: он меньше устал, чем Жимолость, потому что он гораздо сильнее, но он тоже цел и невредим!" Неужели ты так поступил бы на моем месте?

– Ну, признаюсь, ты меня озадачил! Даже минг не додумался бы до такой хитрости. Как это тебе пришло в голову задать такой вопрос!.. Что бы я сделал? Да, во-первых, Уа-та-Уа вряд ли оказалась бы в моем обществе, потому что она осталась бы возле тебя, и, стало быть, все, что ты говоришь о ней, не имеет никакого смысла. Если бы она не ушла со мной, то не могла бы и устать; значит, я не мог бы произнести ни единого слова из всей твоей речи. Итак, ты видишь, Змей, рассудок говорит против тебя. И тут нечего толковать, так как восставать против рассудка не пристало вождю с твоим характером и твоей репутацией.

– Мой брат изменил самому себе – он забыл, что говорит с человеком, заседавшим у костров совета своего народа, – возразил индеец ласково. – Когда люди говорят, они не должны произносить слов которые входят в одно ухо и выходят из другого. Слова их не должны быть пушинками, такими легкими, что ветер, неспособный даже вызвать рябь на воде, уносит их прочь. Брат мой не ответил на мой вопрос: когда вождь задает вопрос своему другу, не подобает толковать о другом.

– Я понимаю тебя, делавар, я достаточно хорошо понимаю, что ты имеешь в виду, и уважение к правде не позволяет мне отрицать это. Все же ответить тебе не так легко, как ты, по-видимому, думаешь, и вот по какой причине. Ты хочешь знать, что бы я сделал, если бы у меня на озере была невеста, как у тебя, и если бы мой друг находился в лагере гуронов и ему угрожали пытки. Не так ли?

Индеец молча кивнул головой, как всегда невозмутимый и степенный, хотя глаза его блеснули при виде смущения собеседника.

– Ну так вот: у меня никогда не было невесты, я никогда не питал ни к одной молодой женщине тех нежных чувств, какие ты питаешь к Уа-та-Уа, хотя довольно хорошо отношусь к ним всем, вместе взятым. Все же мое сердце, как это говорится, свободно, и, следовательно, я не могу сказать, что бы я сделал в этом случае. Друг сильно тянет в свою сторону, Змей, это я могу сказать по опыту, но, судя по всему, что я видел и слышал о любви, я склонен думать, что невеста тянет сильнее.

– Правда, но невеста Чингачгука не тянет его к хижинам делаваров, она тянет к лагерю гуронов.

– Она благородная девушка; ножки и ручки у нее не больше, чем у ребенка, а голосок звонкий, как у дрозда-пересмешника; она благодарная девушка и достойна своих предков, но что из этого следует, Змей? Я все-таки полагаю, что она не изменила своего решения и не хочет стать женой гурона. Чего же ты добиваешься?

– Уа-та-Уа никогда не будет жить в вигваме ирокеза! – ответил Чингачгук резко. – У нее маленькие ножки, но они могут увести ее к деревням ее народа; у нее маленькие ручки, но великая душа. Когда придет – время, брат мой увидит, что мы можем сделать, чтобы не позволить ему умереть под томагавками мингов.

– Не действуй опрометчиво, делавар, – сказал охотник серьезно. – Вероятно, ты поступишь по-своему, и, в общем, это правильно, потому что ты никогда не будешь счастлив, если ничего не попытаешься сделать. Но не действуй опрометчиво. Я знаю, что ты не покинешь озеро, пока не решится моя судьба. Но помни, Змей, ни одна из пыток, которые способны изобрести минги, не может смутить мой дух, как мысль, что ты и Уа-та-Уа попали в руки врагов, стараясь сделать что-нибудь для моего спасения.

– Делавары осторожны. Зверобой не должен бояться, что они бросятся во вражеский лагерь с завязанными глазами.

На этом разговор и кончился. Хетти вскоре объявила, что завтрак ртов, и все уселись вокруг простого, накрашенного стола. Джудит последняя заняла свое место.

Она была бледна, молчалива, и по лицу ее легко было заметить, что она провела мучительную, бессонную ночь.

Завтрак прошел в молчании. Женщины почти не прикасались к еде, но у мужчин аппетит был обычный.

Когда встали из-за стола, оставалось еще несколько часов до момента прощания пленника со своими друзьями.

Горячее сочувствие Зверобою и желание быть поближе к нему заставило всех собраться на платформе, чтобы в последний раз поговорить с ним и выказать свое участие, предупреждая его малейшие желания.

Сам Зверобой внешне был совершенно спокоен, разговаривал весело и оживленно, хотя избегал всяких намеков на важные события, ожидавшие его в этот день.

Только по тону, которым он говорил о смерти, можно было догадаться, что мысли его невольно возвращаются к этой тяжелой теме.

– Ах, – сказал он вдруг, – сделайте мне одолжение, Джудит, сойдем на минутку в ковчег! Я хочу поговорить с вами.

Джудит повиновалась с радостью, которую едва могла скрыть.

Пройдя за охотником в каюту, она опустилась на стул. Молодой человек сел на другой стул, взяв в руки стоявший в углу "оленебой", который она подарила ему накануне, и положил его себе на колени. Еще раз осмотрев с любовным вниманием дуло и затвор, он отложил карабин в сторону и обратился к предмету, ради которого и завел этот разговор.

– Насколько я понимаю, Джудит, вы подарили мне это ружье, – сказал он. – Я согласен взять его, потому что молодой женщине ни к чему огнестрельное оружие. У этого карабина славное имя, и его по праву должен носить человек опытный, с твердой рукой, – ведь самую добрую славу легко потерять из-за беспечного и необдуманного поведения.

– Ружье не может находиться в лучших руках, чем сейчас, Зверобой. Томас Хаттер редко давал из него промах, а у вас оно будет…

– "Верной смертью", – перебил охотник смеясь. – Я знавал когда-то охотника на бобров, у него было ружье, которому дали такое прозвище, по все это было лишь бахвальство, ибо я видел делаваров, которые на близком расстоянии посылали свои стрелы так же метко. Однако я не отрицаю моих способностей… ибо это способности, Джудит, а не натура… я не отрицаю моих способностей и, следовательно, готов признаться, что ружье не может находиться в лучших руках, чем сейчас. Но как долго оно в них останется? Говоря между нами, мне не хотелось бы, чтобы это слышали Змей и Уа-та-Уа, но вам можно сказать всю правду, потому что ваше сердце вряд ли будет так страдать от этой мысли, как сердца людей, знающих меня дольше и лучше. Итак, спрашиваю я: долго ли мне придется владеть этим ружьем? Это серьезный вопрос, над которым стоит подумать, и, если случится то, что, по всей вероятности, должно случиться, "оленебой" останется без хозяина.

Джудит слушала его с кажущейся невозмутимостью, хотя внутренняя борьба почти до конца истощила ее силы. Зная своеобразный нрав Зверобоя, она заставила себя сохранять внешнее спокойствие, хотя, если бы его внимание не было приковано к ружью, человек с такой острой наблюдательностью вряд ли мог не заметить душевной муки, с которой девушка выслушала его последние слова. Тем не менее необычайное самообладание позволило ей продолжать разговор, не обнаруживая своих чувств.

– Что же вы мне прикажете делать с этим оружием, – спросила она, – если случится то, чего вы, по-видимому, ожидаете?

– Именно об этом хотел я поговорить с вами, Джудит, именно об этом. Вот Чингачгук, правда, далек от совершенства по части обращения с ружьем, но все же он достоин уважения и постепенно овладевает этим искусством. Кроме того, он мой друг – быть может, самый близкий друг, потому что мы никогда не ссорились, хоть у нас и разные природные склонности. Так вот, мне бы Хотелось оставить "оленебой" Змею, если что-нибудь помешает мне прославить своим искусством ваш драгоценный подарок, Джудит.

– Оставьте его кому хотите, Зверобой: ружье ваше и вы можете распоряжаться им как угодно. Если таково ваше Желание, то Чингачгук получит его, в случае если вы не вернетесь обратно.

– А спросили вы мнения Хетти по этому поводу? Право собственности переходит от родителей ко всем детям, а не к одному из них.

– Если вы желаете руководствоваться велениями закона, Зверобой, то, боюсь, что ни одна из нас не имеет права на это ружье. Томас Хаттер не был отцом Хетти, так же как он не был и моим отцом. Мы только Джудит и Хетти, у нас нет другого имени.

– Быть может, так говорит закон, в этом я мало смыслю. По вашим обычаям, все вещи принадлежат вам, и никто здесь не станет спорить против этого. Если Хетти скажет, что она согласна, я окончательно успокоюсь на этот счет. Правда, Джудит, у вашей сестры нет ни вашей красоты, ни вашего ума, но мы должны оберегать права даже обиженных богом людей.

Девушка ничего не ответила, но, подойдя к окошку, подозвала к себе сестру. Простодушная, любящая Хетти с радостью согласилась уступить Зверобою право собственности на драгоценное ружье. Охотник, по-видимому, почувствовал себя совершенно счастливым, по крайней мере до поры до времени; снова и снова рассматривал он ценный подарок и наконец выразил желание испытать на практике все его достоинства, прежде чем сам он вернется на берег. Ни один мальчик не спешил испробовать новую трубу или новый лук со стрелами с таким восторгом, с каким наивный лесной житель принялся испытывать свое новое ружье. Выйдя на платформу, он прежде всего отвел делавара в сторону и сказал ему, что это прославленное ружье станет его собственностью, если какая-нибудь беда случится со Зверобоем. – Это, Змей, для тебя лишнее основание быть осторожным и без нужды не подвергать себя опасности, – прибавил охотник. – Для вашего племени обладание таким ружьем стоит хорошей победы. Минги позеленеют от зависти, и, что еще важнее, они уже не посмеют больше бродить без опаски вокруг деревни, где хранится это ружье; поэтому береги его, делавар, и помни, что на твоем попечении теперь находится вещь, обладающая всеми достоинствами живого существа без его недостатков. Уа-та-Уа должна быть – и, без сомнения, будет очень дорога тебе, но "оленебой" станет предметом любви и поклонения всего вашего народа.

– Одно ружье стоит другого, Зверобой, – возразил индеец, несколько уязвленный тем, что друг оценил его невесту ниже, чем ружье. – Все они убивают, все сделаны из дерева и железа. Жена мила сердцу; ружье хорошо для стрельбы.

– А что такое человек в лесу, если ему нечем стрелять? В самом лучшем случае он становится жалким траппером, а не то ему приходится вязать веники и плести корзины. Такой человек умеет сеять хлеб, но никогда не узнает вкуса дичи и не отличит медвежьей ветчины от кабаньей… Ну ладно, друг! Подобный случай, быть может, никогда не представится нам, и я непременно хочу испытать это знаменитое ружье. Принеси-ка сюда твой карабин, а я испробую "оленебой", чтобы мы могли узнать все его скрытые достоинства.

Это предложение, отвлекшее присутствующих от тяжелых мыслей, было принято всеми с удовольствием.

Девушки с готовностью вынесли на платформу весь запас огнестрельного оружия, принадлежавшего Хаттеру. Арсенал старика был довольно богат: в нем имелось несколько ружей, всегда заряженных на тот случай, если бы пришлось внезапно пустить их в ход. Оставалось только подсыпать на полки свежего пороху, что и было сделано общими силами очень быстро, так как женщины по части оборонительных приготовлений обладали не меньшим опытом, чем мужчины.

– Теперь, Змей, мы начнем помаленьку: сперва испытаем обыкновенные ружья старика Тома и только потом – твой карабин, а затем – "оленебой", – сказал Зверобой, радуясь тому, что снова держит в руках ружье и может показать свое искусство. – Птиц здесь видимо-невидимо: одни плавают на воде, другие летают над озером и как раз на нужном расстоянии от замка. Покажи нам, делавар, пичужку, которую ты намерен пугнуть. Да вон, прямо к востоку, я вижу, плывет селезень. Это проворная тварь, она умеет нырять в мгновение ока; на ней стоит попробовать ружье и порох.

Чингачгук не отличался многословием. Лишь только ему указали птицу, он прицелился и выстрелил. При вспышке выстрела селезень мгновенно нырнул, как и ожидал Зверобой, и пуля скользнула по поверхности озера, ударившись о воду в нескольких дюймах от места, где недавно плавала птица. Зверобой рассмеялся своим сердечным смехом, но в то же время приготовился к выстрелу и стоял, зорко наблюдая за спокойной водной гладью. Вот на ней показалось темное пятно, селезень вынырнул, чтобы перевести дух, и взмахнул крыльями. Тут пуля ударила ему прямо в грудь, и он, мертвый, опрокинулся на спину. Секунду спустя Зверобой уже стоял, опираясь прикладом своего ружья о платформу, так спокойно, как будто ничего не случилось, хотя он и смеялся своим обычным беззвучным смехом.

– Ну, это еще не бог весть какое испытание для ружей, – сказал он, как бы желая умалить свою собственную заслугу. – Это не свидетельствует ни за, ни против ружья, поскольку все зависело от быстроты руки и верности глаза. Я захватил птицу врасплох, иначе она могла бы снова нырнуть, прежде чем пуля настигла ее. Но Змей слишком мудр, чтобы придавать значение таким фокусам; он давно к ним привык. Помнишь, вождь, как ты хотел убить дикого гуся, а я подстрелил его прямо у тебя под носом? Впрочем, такие вещи не могут поссорить друзей, а молодежи надо иногда позабавиться, Джудит… Ага, теперь я опять вижу птицу, какая нам требуется, и мы не должны упускать удобный случай. Вон там, немного севернее, делавар!

Индеец посмотрел в ту сторону и вскоре заметил большую черную утку, с величавым спокойствием плававшую на поверхности воды. В те далекие времена, когда лишь очень немногие люди нарушали своим присутствием гармонию пустыни, все мелкие озера, которыми изобилует внутренняя часть Нью-Йорка, служили прибежищем для перелетных птиц. Мерцающее Зеркало, подобно другим водоемам, некогда кишело всевозможными видами уток, гусей, чаек и гагар. После появления Хаттера Мерцающее Зеркало по сравнению с другими озерами, более далекими и уединенными, опустело, хотя в нем еще продолжали гнездиться разные породы птиц, как гнездятся они там и по сне время. В ту минуту из "замка" можно было увидеть сотни птиц, дремавших на роде или купавших свои перья в прозрачной стихии. Но ни одна из них не представляла собой такой подходящей мишени, как черная утка, на которую Зверобой только что указал своему другу. Чингачгук не стал тратить слов понапрасну и немедленно приступил к делу. На этот раз он целился старательно, и ему удалось перебить утке крыло. Она с криком поплыла по воде, быстро увеличивая расстояние, отделявшее ее от врагов. – Надо покончить с мучениями этой твари! – воскликнул Зверобой, видя, что птица тщетно старается взмахнуть раненым крылом. – Для этого здесь найдутся и ружье и глаз.

Утка все еще барахталась в воде, когда роковая пуля нагнала ее, отделив голову от шеи так чисто, словно ее отрубили топором. Уа-та-Уа испустила было тихий крик восторга, обрадованная успехом молодого индейца, но, увидев теперь превосходство его друга, насупилась. Вождь, напротив, издал радостное восклицание, и улыбка его говорила о том, что он искренне восхищен и нисколько не завидует сопернику.

– Не обращай внимания на девчонку, Змей: пусть ее сердится, мне от этого ни холодно ни жарко, – сказал Зверобой смеясь. – Для женщин довольно естественно принимать к сердцу победы и поражения мужа, а вы теперь, можно сказать, все равно что муж и жена. Однако постреляем немного в птиц, которые носятся у нас над головой; предлагаю тебе целить в летящую мишень. Вот это будет настоящее испытание: оно требует меткого ружья, как и меткого глаза.

На озере водились орлы, которые живут вблизи воды и питаются рыбой. Как раз в эту Минуту один из них парил на довольно значительной высоте, подстерегая добычу; его голодные птенцы высовывали головы из гнезда, которое можно было различить на голой вершине сухой сосны. Чингачгук молча направил новое ружье на эту птицу и, тщательно прицелившись, выстрелил. Более широкий, чем обычно, круг, описанный орлом, свидетельствовал о том, что пуля пролетела недалеко от него, хотя II не попала в цель. Зверобой, который целился так же быстро, как и метко, выстрелил, лишь только заметил промах своего друга, и в ту же секунду орел понесся вниз так, что не совсем ясно было, ранен он или нет. Сам стрелок, однако, объявил, что промахнулся, и предложил приятелю взять другое ружье, ибо по некоторым признакам был уверен, что птица собирается улететь.

– Я заставил его вильнуть книзу, Змей; думаю, что перья были немного задеты, но он еще не потерял ни капли крови. Впрочем, это старое ружьишко не годится для такой стрельбы. Живо, делавар, бери свой карабин, а вы, Джудит, дайте мне "оленебой"! Это самый подходящий случай испытать все его качества.

Соперники приготовились, а девушки стояли поодаль, с нетерпением ожидая, чем кончится состязание. Орел описал широкий круг и, снова поднявшись ввысь, пролетел почти над самым "замком", но еще выше, чем прежде. Чингачгук посмотрел на него и объявил, что немыслимо попасть в птицу по отвесной линии кверху. Но тихий ропот Уа-та-Уа наставил его изменить свое решение, и он выстрелил. Результат, однако, показал, что он был прав, так как орел даже не изменил направление своего полета, продолжая чертить в воздухе круги и спокойно глядя вниз, как будто он презирал своих врагов.

– Теперь, Джудит, – крикнул Зверобой, смеясь и весело поблескивая глазами, – посмотрим, можно ли называть "оленебой" также и "убей орла"!.. Отойди подальше, Змей, и гляди, как я буду целиться, потому что этому следует учиться.

Зверобой несколько раз наводил ружье, а птица тем временем продолжала подниматься все выше и выше. Затем последовали вспышка и выстрел. Свинцовый посланец помчался кверху, и в следующее мгновение птица склонилась набок и начала опускаться вниз, взмахивая то одним, то другим крылом, иногда описывая круги, иногда отчаянно барахтаясь, пока наконец, сделав несколько кругов, не свалилась на нос ковчега. Осмотрев ее тело, обнаружили, что пуля попала между крылом и грудной костью.