Онлайн чтение книги Дверь в мансарду The Door Between
Часть пятая

Глава 22

— Вероятно, это преждевременно, — начал Эллери, — но, если ты так настаиваешь на незамедлительном раскрытии, я готов пойти тебе навстречу. Если рассуждать логически, у этого случая есть только одно верное решение. Но поскольку ты явно торопишься, я могу сократить рассказ о вещественных доказательствах и ограничиться доказательствами сугубо интеллектуального толка.

— Если вам известны правильный ответ и разгадка этой головоломки, — мрачно заявил Терри Ринг, — я откажусь от своей лицензии частного сыщика и снова стану играть в бейсбол. Эва, садитесь сюда, со мной рядом. Я от этой птички скоро рехнусь.

Инспектор посмотрел на сержанта Вели и подал ему знак. Потом тоже сел, а сержант Вели сделал шаг вперед, прислонился к дверному косяку и приготовился слушать.

— Не буду отрицать, — продолжил Эллери, закурив очередную сигарету, — что я исчерпал запах самых фантастических теорий. Но это чертовски любопытный случай. С множеством мелких, словно зернышки, фактиков — интересных, загадочных и на первый взгляд несовместимых друг с другом.

Все сидели затаив дыхание и слушали его.

— Итак, в комнате Карен Лейт есть два выхода — дверь наверх, в мансарду, и дверь в гостиную. Пролезть через зарешеченные окна невозможно, а никаких потайных дверей в этой спальне нет. Однако выяснилось, что после совершенного преступления дверь наверх, в мансарду, оказалась запертой на задвижку со стороны спальни и никто не смог бы выйти этим путем. А другая дверь ведет в гостиную, где во время убийства находилась мисс Макклур. Она упорно утверждает, что через гостиную мимо нее никто не проходил. Я бы сказал, что ситуация просто немыслимая. И тем не менее Карен Лейт была жива, когда мисс Макклур сидела в гостиной, и умерла, когда мисс Макклур вбежала в ее спальню. — Эллери скорчил гримасу. — Здесь можно было бы предложить на ваше усмотрение несколько смутных и противоречивых версий. Вот первая из них: дверь наверх, в мансарду, вовсе не была заперта, и Терри Ринг только делал вид, будто все обстояло именно так. Я рассердил его вчера этой версией. Но она и вправду бессмысленна. И, кроме того, Кинумэ дала показания, что деревянный паз искривился и задвижку заело. А вот вторая: несмотря на все ваши заверения, Эва, кто-то прошел через гостиную, когда вы там сидели.

— Но этого не может быть! — воскликнула Эва. — Я же говорила вам, что никто не проходил. И я знаю, что тогда не спала.

— Но допустим, — пробормотал Эллери, — что вас загипнотизировали? — Он сделал паузу, наслаждаясь всеобщим оцепенением. А потом рассмеялся и пояснил: — Не осуждайте меня за мысль о гипнозе. Ведь должно быть хоть какое-то разумное объяснение, Эва, если вы действительно невиновны. Гипноз помог бы разгадать эту загадку. Единственный недостаток подобной версии в том, что она слишком натянута, совершенно недоказуема и… увы, неверна.

Доктор Макклур откинулся в кресле и с облегчением вздохнул:

— Я рад, что ваше объяснение не таково.

Эллери покосился на кончик своей сигареты.

— Я продолжал считать, что Эва не убивала свою тетку, и внезапно у меня появилась вполне здравая, разумная, хотя и провокационная теория, способная все объяснить. И если согласиться с нею, не нужно будет больше фантазировать. Она настолько проста, что диву даешься, как это до нее никто не додумался.

Рассмотрим факты. Эва Макклур — единственный человек, который мог бы убить Карен Лейт, поскольку у нее имелась чисто физическая возможность. Да и факты, казалось бы, это подтверждают. Но предположим, только предположим, что Эва Макклур не убивала Карен Лейт. Да, верно, по-прежнему верно, что такая возможность у нее была. Но правильно ли утверждение, что если Эва невиновна, то и преступление не могло бы произойти? Нет, неправильно. Есть еще один человек, который вполне мог зарезать Карен Лейт.

Все поглядели на него. Потом Терри Ринг с нескрываемым разочарованием проворчал:

— Да вы совсем рехнулись.

— Ни в коей мере, — возразил Эллери. — Разве Карен Лейт не могла сама себя зарезать?

* * *

На Западной Восемьдесят седьмой улице нетерпеливо сигналил автомобильный клаксон. Однако в гостиной Квина время словно остановилось от полнейшего недоумения собравшихся. Наконец инспектор, с густо покрасневшим, возмущенным лицом, поднялся на ноги и запротестовал:

— Но тогда это не убийство, а самоубийство!

— Совершенно верно, — подтвердил Эллери.

— А оружие? — воскликнул старик. — Что случилось с этой пропавшей половинкой ножниц с отломанным кончиком? Если оружие исчезло из комнаты, то это уж никак не самоубийство!

— Почему мы всегда отрицаем истины, до которых не додумались сами? Ты говоришь, что из комнаты исчезло оружие, а значит, это было убийство, а не самоубийство. А я заявляю, что факты неоспоримо свидетельствуют о самоубийстве. И вы эти факты, к сожалению, проглядели. О пропавшем оружии мы еще успеем поговорить, и я предвкушаю, что вас взволнует мое разъяснение.

Инспектор вновь устроился в кресле и принялся дергать свои усы. Немного погодя он спокойно осведомился:

— Какие факты?

— Вот так-то лучше, — улыбнулся Эллери. — Какие факты?

Давайте разберемся. Какие факты подсказывают ответ о самоубийстве? Я бы назвал целых пять — три мелких и два крупных, а на эти, последние, в свою очередь, наслаиваются совсем мелкие, свисая с них, как плоды с дерева.

Терри Ринг, не отрывая глаз от Эвы, обнял ее за плечи и покачал головой, как будто не веря своим ушам. Доктор Макклур немного подался вперед и внимательно слушал.

— Мелкие факты сами по себе недостаточно красноречивы, но именно недостаточно. Они обретают силу благодаря крупным и более существенным обстоятельствам. Позвольте мне начать с этих слабых звеньев.

Первое. Каков был последний, известный нам поступок Карен Лейт, совершенный ею по собственной воле, перед смертью? Она принялась писать письмо Морелу. А кто такой Морел? Ее адвокат и литературный агент. Каково содержание ее письма? Она просит Морела получить ее гонорары от иностранных издательств. «Я хочу, чтобы Вы составили полный список всех причитающихся мне выплат и добились их незамедлительного получения». Это требование окончательного расчета. Она как будто говорит: «Морел, пришло время привести в порядок все мои дела». Ведь ни для кого не секрет, что деньги от зарубежных издательств поступают крайне неаккуратно, их переводят когда вздумается и ожидание порой затягивается на месяцы. Почему же она так настаивает на незамедлительных выплатах? — задал вопрос Эллери и тут же ответил: — Ясно, что она собиралась подвести окончательный итог тогда, в понедельник, в своей спальне, за несколько минут до смерти! Разве не так поступают многие самоубийцы перед тем, как расстаться с жизнью? И разве отсюда не следует простой и логичный вывод? Но это лишь мелкая подробность, и она, как я уже говорил, обретает силу в связи с другими фактами. — Он вздохнул. — Следующий параграф в ее письме Морелу остался незаконченным. И теперь, когда она мертва, мы не можем точно оценить, какой смысл она вкладывала в предложение, оборвавшееся на полуслове. Но очевидно, речь там должна была идти о ее сестре Эстер. Вероятно, она собиралась раскрыть тайну Эстер и рассказать о мансарде. Как вы помните, Карен умерла, полагая, что ее сестра жива. То есть она хотела, чтобы Морел позаботился об Эстер. Но затем Карен скомкала недописанное письмо. Похоже, она изменила мнение, как будто происходящее вдруг стало ей безразлично — и деньги, и судьба сестры, и ее тайна, да и вообще все на свете. И это вполне согласуется с версией о самоубийстве. — Он раскрошил в пепельнице сигарету. — Третий факт сам по себе тоже незначителен и тоже делается важен в соединении с основными фактами.

Эллери подошел к маленькой Кинумэ, забившейся в угол и смущенной этим разговором.

— Кинумэ, вы помните ножницы в форме птицы? Ну, предмет, которым режут? — Он мимически изобразил ножницы.

— Ои, мисси Эстер привезла их из Японии. И они всегда были сломаны. В коробке.

— И всегда хранились наверху, в мансарде, не так ли?

Кинумэ кивнула:

— В последний раз я видела их, когда убирала мансарду.

— А, значит, ты ее все же убирала, — пробормотал инспектор.

— И когда это было?

— В воскресенье.

— За день до смерти Карен, — с удовольствием произнес Эллери. — И это тоже подходит! Японские ножницы принадлежали Эстер и всегда находились в мансарде, а не в спальне Карен, этажом ниже. Однако после преступления мы нашли их именно в спальне. Кто мог принести их из мансарды? Не Эстер, ведь Кинумэ видела их в воскресенье, а Эстер умерла в Филадельфии в субботу вечером. По всей вероятности, сама Карен поднялась наверх за этими ножницами. Но даже если их взяла не она, а Кинумэ, по просьбе своей хозяйки, — разница тут невелика, — то зачем? Разумеется, не для того, чтобы снабдить убийцу удобным оружием. И разумеется, не как ножницы, — они давно были сломаны и не использовались по прямому назначению. Я считаю, что Карен понадобился столь необычный предмет для сведения счетов с жизнью. Она вспомнила о половинке ножниц незадолго до гибели, и это доказывает, что ее решение покончить с собой окончательно созрело.

— Но почему она выбрала такое странное орудие? — осведомился инспектор.

— У нее были особые основания, — откликнулся Эллери. — И о них я еще скажу.

Однако позвольте мне сначала рассмотреть четвертый факт. Или первое существенное доказательство самоубийства. Кинумэ несколько минут назад сообщила мне по телефону, что, когда она вышла из спальни, за считанные минуты до смерти Карен, лу-чуанская сойка — птица, люто возненавидевшая меня, — висела на жердочке в клетке, около кровати хозяйки.

— Это правда? — неторопливо задал вопрос старик.

— Правда. Прежде нам как-то не приходило в голову спросить Кинумэ о столь специфической подробности, а она не привыкла добровольно разглашать какие либо сведения. Кинумэ давно приучилась держать язык за зубами. Но подробность слишком характерна: накануне преступления птица была в клетке, а когда Эва через полчаса вошла в спальню, клетка оказалась пуста. И Терри это подтвердил. Разрешите задать вам новый вопрос: кто мог выпустить птицу за прошедшие полчаса?

— Только Карен. Она одна, — пробормотал доктор.

— Совершенно верно. Только Карен могла освободить из неволи свою любимицу.

— Но как же птица вылетела из комнаты? — поинтересовался Терри.

— Да очень просто. Клетка никак не открылась бы сама, а значит, Карен должна была ее отпереть. По-видимому, она взяла птицу в руки, поднесла ее к окну и просунула через два железных прута. Никакой человек не сумел бы протиснуться через эти прутья, — заметил Эллери, — а вот птица сумела. — Он нахмурился. — Карен любила свою проклятую сойку — и тому найдется целая масса свидетельств. Птицу никогда не выпускали из клетки. Можно вспомнить лишь один случай, когда мисс О'Мара, — молоденькая ирландка сделалась еще мрачнее, — во время болезни Кинумэ накормила сойку, но не уследила за ней и та улетела, скрывшись в саду. He расскажете ли вы нам снова, мисс О'Мара, что тогда произошло? Только поподробнее, чем в среду, прошу вас.

— Не знаю, зачем вам это надо, — буркнула девушка. — Она мне тогда чуть голову не оторвала. Я имею в виду мисс Лейт. Хотела даже уволить. Ну когда вы меня отпустите? Что мне тут с вами делать?

Но Эллери не ответил ей.

— Вот видите, — продолжал он. — Теперь у нас есть все основания полагать, что за несколько минут до смерти Карен Лейт, годами ревниво державшая птицу взаперти, сама отпустила ее на волю и просунула через зарешеченное окно. Она ее освободила. Почему? Почему люди вообще освобождают своих любимцев? Да потому, что рабству настал конец. А рабству обычно приходит конец со смертью хозяина. То есть Карен Лейт твердо решила покончить жизнь самоубийством.

Инспектор нервно грыз ногти.

— Итак, мы подходим к пятому и наиболее убедительному факту. Это весьма сложный пункт, включающий в себя несколько особенностей или признаков: западное мышление, постепенно превратившееся в восточное, кимоно, ступеньку эркера, кинжал, украшенный драгоценными камнями, и перерезанное горло. Он связан со всем, к чему стремилась извращенная душа Карен Лейт. А ее хрупкое тело покорно следовало за этими символами и сигналами. Даже если рассматривать данный пункт отдельно от других, он все равно мог бы мне подсказать, что Карен Лейт покончила с собой.

— Быть может, ты нам это объяснишь? — раздраженно обратился к сыну инспектор.

— Да, пункт действительно любопытный — бесспорно красивый и с абсолютной симметрией. Кем по сути была Карен Лейт? Эта белая женщина обладала классической азиатской психологией. Она так долго жила в Японии, так глубокого понимала и любила все японское, что и сама больше чем наполовину стала японкой. Вспомните, как она жила на Вашингтон-сквер, не скрывая своей ностальгии по Японии, окруженная японской мебелью, японскими картинами и безделушками. И даже сад у нее был японский. При первой возможности она надевала кимоно. Ей нравились японские обычаи, — наверное, вы помните церемонию чаепития на ее приеме? Неудивительно, ведь она воспитывалась в полуяпонском доме, общалась с японскими друзьями, у нее были японские слуги, а после смерти отца она обучала японских студентов в Токийском университете. Иными словами, она прониклась японским духом, а ее психология сделалась в значительной степени японской, утратив западные черты. Должен заметить, что она — отнюдь не исключение, бывали и другие случаи обращения европейцев к Востоку. Взять хотя бы Лафкадио Херна.

И если мы поглядим на Карен Лейт в этом свете, то поймем, на что способны намекнуть особые обстоятельства ее смерти. Вы еще не догадались? Переодевание в японское кимоно, перерезанное горло, оружие со стальным лезвием и драгоценными камнями. Что все это значит? Почему за полчаса до смерти она сняла свое обычное, европейское платье, — как мне сказала Кинумэ, — и облачилась в кимоно? И чем объяснить столь мрачный способ самоубийства — перерезанное горло? Отчего она остановила на нем свой выбор, зачем ей потребовалась половинка инкрустированных японских ножниц, неплохо заменившая кинжал? Я отвечу вам почему. Эти три элемента — кинжал с драгоценными камнями, перерезанное горло и кимоно — необходимые атрибуты старинного японского ритуала — харакири. То есть самоубийства по-японски.

— Нет, — упрямо возразил ему инспектор после короткой паузы. — Нет, ты не прав. Я, конечно, в этом не слишком-то разбираюсь, но хорошо знаю, что при харакири режут не горло. Несколько лет назад был случай с одним япошкой. И как я слышал, он распорол себе брюхо и выпустил кишки. Я тогда поинтересовался. Они всегда вспарывают себе брюхо.

— Это был мужчина? — уточнил Эллери.

— Да.

— Значит, ты неглубоко вник в характер обряда. А вот я его основательно изучил. Мужчины-японцы кончают жизнь самоубийством, разрезая себе брюшную полость. Однако женщины перерезают себе горло.

— Ох, — вздохнул инспектор.

— Но это не все. Харакири не делают просто так. Для него должны быть определенные мотивировки. Они тесно связаны с вопросом чести. В Японии совсем нелегко расстаться с жизнью с помощью харакири. Только если ты совершил бесчестный поступок и обязан его искупить. Эта ритуальная форма самоубийства смывает бесчестье, по крайней мере сугубо эстетически. А как насчет Карен Лейт? Разве она не запятнала себя бесчестьем, присвоив произведения своей сестры? И разве она не умерла на ступеньке эркера, перед окнами, чтобы ее без труда можно было представить себе коленопреклоненной? Таково другое необходимое требование ритуала харакири.

Нет, нет, я понимаю, что один или даже два из этих пяти признаков, не считая последнего, мало значат сами по себе. Однако вместе с ним возрастает роль и других четырех. Версия самоубийства становится до наглядности убедительной, и ее просто невозможно опровергнуть.

Все молчали.

Наконец инспектор воскликнул:

— Но у тебя нет никаких доказательств! Ни свидетельств, ни вещественных доказательств. Это только теория. Я не могу отпустить мисс Макклур на основании ничем не подкрепленной теории. Будь же благоразумен!

— Я воплощенное благоразумие, — вздохнул Эллери.

— И потом, где эта пропавшая половинка ножниц, которой она, по твоим словам, зарезалась? — Старик встал и покачал головой. — Нет, Эллери, так дело не пойдет. Ты придумал отличную теорию, но с зияющим пробелом. А в моей версии все доказательства налицо.

— Знаешь, — обратился к нему Эллери, — если найдется вторая половинка ножниц, с отломанным кончиком, а все прочие условия останутся прежними, ты согласишься с моей теорией самоубийства? Вообрази себе, что эта половинка где-то рядом с телом Карен, но вы ее проглядели. Или одно присутствие Эвы Макклур в соседней комнате убедило тебя в том, что мы имели дело с убийством?

— Но мы же не нашли оружия рядом с телом. Я имею в виду настоящее оружие, а не ту половинку ножниц, на которой остались отпечатки пальцев мисс Макклур.

— Значит, тебе нужны вещественные доказательства?

— Их потребуют присяжные, — виновато проговорил инспектор. — А еще раньше они понадобятся окружному прокурору. Тебе придется убеждать Генри Сэмпсона, а не меня. — Его слова прозвучали как окончательный приговор.

Эва беспомощно прижалась к Терри.

— Короче, — полушепотом продолжил Эллери. — Я должен сделать две вещи: объяснить, почему оружие так и не нашли на месте преступления, а затем отыскать его. Если мне удастся совершить и то и другое, это тебя удовлетворит?

— А ты сначала сделай.

— Где вы искали? Перескажи мне поподробнее.

— Мы перерыли весь дом.

— Нет, нет, перечисли мне по порядку.

— Мы обошли весь особняк, не пропустили ни одного уголка. Обследовали даже подвал. И конечно, поднялись наверх, в мансарду. Прочесали сад, решив, что оружие, быть может, выбросили из окна. Копались в земле, раздвигали кустарники и травы. Но его там не оказалось. — Он остановил на Эве свой проницательный взгляд. — И, несмотря на все твои заверения, у мисс Макклур и этого негодяя Терри был шанс прихватить ножницы в понедельник, когда я их отпустил и не стал обыскивать.

— И они могли передать их своим сообщникам где-нибудь далеко от дома?

— Да!

Эллери внезапно хихикнул.

— А ты хоть раз подумал о камне? — спросил он.

— О камне? — медленно повторил инспектор Квин.

— Да, да, о самом обычном камешке из сада с края дорожки. О том камне, который в понедельник бросили в окно спальни Карен Лейт, разбив им стекло? А ведь это было вскоре после преступления.

— Да его, наверное, какой-то мальчишка бросил.

— Я это уже давно говорил, — подтвердил Терри. И они оба поглядели на Эллери.

— Ну и как, папа, ты отыскал след этого мальчишки?

— Нет. А какая разница? — проворчал инспектор. — Но уж если ты что-то приготовил, — язвительно добавил он, — то давай выкладывай!

— На следующий день, — начал Эллери, — мы с Терри провели один эксперимент. Спроси Риттера. Он нас заметил и, вероятно, решил, что мы совсем спятили. Мы стояли в саду и бросали камни приблизительно того же размера, как тот, разбивший стекло. И швыряли их в окно у эркера.

— Зачем?

— Ну, ты знаешь, Терри — бывший игрок в бейсбол. Профессиональный нападающий. Он умеет бросать. Я сам это видел. У него отличный глазомер и потрясающая меткость.

— Прекратите, — оборвал его Терри. — Вы тут целый спич произнесли в мою честь… Лучше не отвлекайтесь!

— И Терри, — как ни в чем не бывало продолжил Эллери, — по моей просьбе полдюжины раз пытался забросить камни через железную решетку в спальню Карен. Так вот, ему это не удалось. Камни при каждом броске отскакивали от прутьев и рикошетом отлетали в сад. По правде признаться, ему даже не хотелось пробовать. Он сказал мне, что любому нормальному человеку известно: нельзя швырнуть камень, когда промежуток между прутьями чуть больше этого камня. Да к тому же бросить его вверх, стоя в неудобной позе.

— Однако это было сделано, не так ли? — оспорил его инспектор. — Камень влетел в спальню. Значит, кому-то удалось попасть в окно. А способности Терри тут ни при чем.

— Но тогда камень бросили и разбили стекло по чистой случайности. Терри прав. Ни один нормальный человек не стал бы и пытаться, увидев все эти частые железные прутья. Ладно, допустим, что кто-то попробовал. Спрашивается, зачем? С какой стати нужно было швырять камень из сада в спальню? Чтобы отвлечь внимание? Однако в то время в комнате ничего не происходило. Камень ни в кого не попал и не попортил ни одного предмета. И предупреждением это тоже нельзя назвать, потому что больше никаких предупреждений не было. Ни записок, ни чего-либо иного.

Нет, папа. Здесь напрашивается совсем иной вывод. Камень, угодивший в окно спальни Карен Лейт, разбил его отнюдь не преднамеренно. И бросали его не в это окно.

Собравшиеся посмотрели на Эллери с таким недоумением, что он ободряюще улыбнулся.

— Но если камень бросали не в окно, то куда же и в кого его швыряли? Несомненно, куда-то рядом с окном, в нескольких сантиметрах от него. А что там могло быть? Как мы знаем, незадолго перед смертью Карен Лейт выпустила через окно на волю лу-чуанскую сойку. Птица вылетела оттуда, но не смогла сразу покинуть дом, где прожила долгие годы. Допустим, что сойка устроилась на фронтоне особняка, прямо над эркером. Ну, просто предположим. И в таком случае вполне возможно, что кто-то бросил из сада камень в птицу, но промахнулся и попал в окно.

— Но какое это имеет отношение… — изумленно начал доктор Макклур.

— Мы же только предполагаем, — капризно напомнил Эллери. — Нам известно, что несколько недель назад сойка вылетела из клетки из-за небрежности мисс О'Мара. И мисс Лейт страшно разозлилась из-за этого на свою служанку — она буквально рвала и метала. Давайте сделаем еще одно предположение: возможно, мисс О'Мара в понедельник днем была в саду и вдруг увидела птицу, усевшуюся на фронтоне или где-то около эркера. Разве не могла мисс О'Мара подумать, что хозяйка снова набросится на нее с бранью и уволит за недосмотр? Ход рассуждений девушки понятен и, я бы сказал, простителен. А значит, у нее должно было возникнуть естественное желание поскорее поймать птицу и вернуть ее в клетку, пока взбешенная мисс Лейт не хватится пропажи. Но несносная тварь слишком высоко взлетела, и мисс О'Мара никак не могла до нее добраться. Легко допустить, что девушка взяла камень из бордюра на дорожке и запустила в сойку. Она надеялась, что та испугается и слетит вниз.

Ирландка с таким испугом поглядела на Эллери, что всем стало ясно — он попал в точку. Она вызывающе вскинула голову:

— Да, верно. Ну и что? Я же ничего дурного не сделала. Что вы на меня так уставились?

— А потом, когда разбилось окно, вы перепугались и спрятались за углом? — осторожно осведомился Эллери.

— Д-да!

— Через некоторое время вам показалось, что опасность миновала. Вы вышли из-за угла, увидели, что птица мирно сидит в саду, поймали ее и заперли в клетку в нижней комнате.

— Ну да, — угрюмо подтвердила она.

— Вот видите, — вздохнул Эллери. — Это была простая реконструкция событий с учетом двух обстоятельств: исчезновения лу-чуанской сойки из клетки в спальне Карен накануне преступления и ее появления в клетке внизу уже после этого преступления. И мой рассказ с кристальной ясностью раскрывает суть истории с брошенным камнем.

Инспектор нахмурился:

— Но как это связано с пропажей половинки ножниц?

— Что же, — сухо отозвался Эллери, — сойка взлетела наверх, почти под крышу особняка. Не так ли?

— Я тебя не понимаю.

— Я имею в виду, что это была сойка. А все сойки — известные воровки. И, подобно другим птицам ее породы, эта лу-чуанская сойка не могла спокойно видеть яркие, блестящие предметы. Когда Карен выпустила ее из клетки, предоставив своей любимице нежданную-негаданную возможность свободно летать, не привыкшая к новому положению птица попыталась вернуться к хозяйке. Очевидно, она уселась на подоконник, опустила крылья, съежилась и протиснулась между двумя железными прутьями, — как вы помните, окна в спальне открываются снизу. Она слетела к эркеру, где в луже крови умирала Карен Лейт и рядом с нею лежала запачканная этой кровью половинка ножниц со сломанным кончиком. Очарованная сверканием камней, украшавших ножницы, сойка схватила оружие в клюв. Он у нее большой и сильный (а оружие совсем легкое), снова вспорхнула на подоконник, пробралась через прутья и вылетела в сад. И что же она тогда сделала? С присущим сорокам и сойкам умением прятать ворованные вещи принялась искать укромное место для своей добычи. Так куда она положила половинку ножниц? В последний раз птицу видели на фронтоне особняка или под его крышей. — Эллери усмехнулся. — Вы обыскали весь дом, сад и даже спустились в подвал, но ручаюсь, что крышу не осматривали. Здесь все взаимосвязано, и, если вы найдете исчезнувшую половинку ножниц на фронтоне или в водосточном желобе, значит, я прав, а ты, папа, ошибся.

Так вот о какой рискованной игре шла речь, с грустью подумал доктор Макклур. Сложная система доказательств Эллери держалась на одной ниточке — искусно сплетенной, но уж слишком тонкой. Казалось, что она и впрямь имеется, но так ли это? Ответ предстояло найти, поднявшись на крышу. Он сжал руку Эвы, и она ответила ему таким же судорожным пожатием. А если на крыше ничего не обнаружат? Никто не мог произнести ни слова, и все чувствовали, что на этой тоненькой нити сейчас повисла судьба Эвы. Инспектор снова насупился.

— Я согласен: все будет выглядеть иначе, если мы отыщем ножницы там, где ты сказал. Ладно, допустим, что мы их найдем. Но разве девушка не могла зарезать свою тетку, а потом выпустить птицу из клетки и помочь ей протиснуться через прутья с половинкой ножниц в клюве? Скажи мне, пожалуйста, разве так не могло быть?

Эта была чудовищная мысль. Услышав инспектора, Макклуры и Терри оцепенели и боялись даже шевельнуться.

Однако Эллери покачал головой:

— Ну и каким же мотивом руководствовалась Эва?

— Ей нужно было избавиться от оружия.

— О, но если она убила Карен Лейт, ей следовало бы создать иллюзию самоубийства! Ведь это наилучший выход. А чего она добилась бы, спрятав оружие? Да только того, что с ней потом произошло. Преступление начало походить на убийство, а она — на единственную возможную убийцу. Нет, папа, это никуда не годится.

Инспектор понял, что сын положил его на обе лопатки, и недовольно что-то пробурчал.

— Я надеюсь, — спокойно продолжил Эллери, — что нам повезет. Даже погода всю эту неделю на нашей стороне. После смерти Карен еще ни разу не было дождя. Если сойка спрятала половинку ножниц в безопасном месте — например, в водосточном желобе, — на ней должны сохраниться отпечатки пальцев. Ну, в худшем случае их могла смыть утренняя роса. Но если ножницы не заржавели, ты, папа, получишь неоспоримое вещественное доказательство невиновности мисс Макклур.

— И на ножницах будут отпечатки пальцев Карен Лейт! — воскликнул Терри.

— Да, и только ее одной. И если ты найдешь половинку ножниц, папа, даже тебе придется признать, что Карен Лейт покончила жизнь самоубийством. Все сомнения рассеются.

* * *

Помрачневший инспектор позвонил в Главное полицейское управление и приказал выслать две машины с нарядом полиции в дом на Вашингтон-сквер.

Специалисты по отпечаткам пальцев из того же управления уже поджидали их у входа.

Сержант Вели достал где-то по соседству огромную лестницу. Эллери взобрался по ней из сада на покатую крышу, и ему первым делом бросилась в глаза блестящая половинка ножниц со сломанным кончиком. Она лежала полуприкрытой в углублении водосточного желоба прямо над карнизом спальни Карен Лейт.

Когда Эллери выпрямился и взмахнул окровавленным оружием, Терри так оглушительно и радостно заорал из сада, что мистер Квин-младший чуть было не свалился с крыши. А из группы собравшихся в саду, немного поодаль от Терри, донесся другой — истерически-веселый крик Эвы. Девушка без сил упала на руки доктору Макклуру.

Специалисты по отпечаткам пальцев обнаружили ясные и безошибочные следы пальцев Карен Лейт на окровавленном лезвии. И больше никаких отпечатков там не было. Отломанный кончик, извлеченный из горла Карен Лейт, отлично подошел к этой половинке ножниц, что стало уже последним доказательством.

Глава 23

В пятницу вечером Макклуры в сопровождении Терри Ринга отправились в шикарный ресторан в районе во сточных пятидесятых улиц и заказали обед, от которого по выражению Терри, «и не пахло Ист-Сайдом».

Они страшно изнервничались за неделю и большую часть времени обедали молча или довольствовались односложными репликами. Доктор Макклур выглядел утомленным, а Эва — предельно усталой.

— Вот что вам теперь нужно, — наконец сказал Терри. — Хорошенько отдохнуть. Переменить обстановку. Устроить себе каникулы. Забыть обо всей этой канители. И сейчас вы сможете обвенчаться с вашим парнем с Парк-авеню.

— А разве Эва вам ничего не говорила? — удивился доктор Макклур. — Она вернула Скотту обручальное кольцо!

— Нет, не говорила! — Терри отбросил в сторону вилку и уставился на девушку. — Как же это вышло? А? — растерянно произнес он и посмотрел на нее еще пристальнее.

Эва покраснела:

— Это была ошибка. Вот и все.

— Ну надо же, — пробормотал Терри. — Отличная новость, то есть, я имел в виду, очень скверная.

Он опять схватил вилку и с таким ожесточением набросился на филе, что доктор Макклур поднес салфетку к губам, желая скрыть улыбку.

— А почему сюда не пришел мистер Квин? — торопливо спросила Эва, чтобы переменить тему.

— У него, кажется, разболелась голова или что-то еще, — ответил Терри и опять отбросил вилку, к ужасу стоявшего рядом официанта. — Послушайте, красавица моя. Как насчет вас и меня… — Он снова взял вилку. — А, ладно, забудьте.

— По-моему, — произнес доктор Макклур и поднялся, — вам обоим лучше пообедать без меня и выяснить все, что наболело. Я пойду.

— Нет! — воскликнула Эва. — Не уходи, папа!

— Но мне действительно пора, — заспешил доктор. — Думаю, вы меня простите. Сегодня вечером мне нужно повидаться с мистером Квином. Я еще не успел толком поблагодарить его за все, что он для нас сделал.

— Тогда я тоже к нему пойду, — заявила Эва, собираясь встать из-за стола. — Я обязана ему больше, чем кому-либо.

— Нет, вы останетесь, — зарычал на нее Терри, схватив девушку за руку. — Хорошо, док, топайте. Я доставлю ее в целости и сохранности.

— Папа, — всплакнула Эва.

Но доктор Макклур лишь покачал головой, улыбнулся и вышел из зала.

— Знаете, — взволнованно начал Терри, перегнувшись к ней через стол. — Я, конечно, ничего собой не представляю. И сам это понимаю. Но если вы…

— Бедный папа, — посетовала Эва. — Он просто ужасно выглядит. Из-за этого напряжения и тревоги он постарел лет на десять, если не больше. А сегодня вид у него еще хуже, чем вчера. Он…

— Он отличный парень, — с неподдельной теплотой отозвался Терри. — И как я заметил, ведет себя тактично. Мы с ним поладим. Эва, вы…

— А я за него побаиваюсь, — нахмурилась она, разломив вилкой отбивную. — Теперь он с головой уйдет в работу у себя в институте и станет проводить там дни и ночи, как одержимый. Уж я-то его знаю. Ему и правда надо куда-нибудь поехать.

— Ему, вам и мне тоже! — воскликнул Терри. — Мы можем отправиться все вместе.

— Почему? Что вы хотите этим сказать? — спросила Эва, широко раскрыв глаза.

— Я хочу сказать, что мы… вы… Послушайте… — Терри наклонился к ней ближе. — Первым делом я отправляюсь на Парк-авеню и как следует накостыляю этому гаду, который от вас сбежал!

— Терри.

— Ну ладно, ладно. Никуда я не пойду, если вы так скажете, — пробурчал Терри. Его загорелое лицо болезненно искривилось, он тяжело вздохнул и снова наклонился к ней. — Эва, я хочу сказать, что вы и я…

— Пардон, — прошептал решительный голос. Они оглянулись. Это был старший официант.

— Pardon, pardon, monsieur, mais vois faites trop du bruit.[4]Извините, месье, но вы слишком громко разговариваете (фр.).

— Xa! — равнодушно откликнулся Терри.

— Месье, будьте так любезны!

— Убирайся отсюда, Лафайет, — произнес Терри, крепко взяв Эву за руку. — Знаете, дорогая, я хотел сказать, что…

— Он говорит, — перебила его Эва и немного отодвинулась, — что вы чересчур расшумелись…

— И если месье не утихомирится, — уже более уверенно добавил старший официант, — я попрошу его покинуть зал!

Терри посмотрел на него, а потом спокойно обратился к Эве:

— Оставайтесь здесь, на месте. — Он поднялся, широко расставил ноги и смерил галльского джентльмена презрительным взглядом. — Если я вас правильно понял, вы сказали, что я слишком раскричался в вашей забегаловке. Что я не в меру «bruit»?

Старший официант попятился.

— Филипп! Антуан!

К нему подбежали два крепко сбитых, смуглых гарсона.

— Проводите мадемуазель и месье…

— Ну, держись, Антуан! — пригрозил Терри.

В зале повисла тишина. Посетители ресторана с ужасом смотрели на них. Эва почувствовала, что ее бросает то в жар, то в холод. Она была готова спрятаться под стол от стыда.

— Пожалуйста, Терри, — прошептала она. — Не забывайте, где вы находитесь… Прошу вас, не надо.

— Ну как, Антуан? — занервничал старший официант.

Смуглый кулак Антуана замахнулся на Терри. Тот немного пригнулся, а Эва закрыла глаза. Она знала, что сейчас в ресторане произойдет драка. Настоящая потасовка. В роскошном, дорогом ресторане. О чем он думает? Завтра в газетах появятся заметки о скандале. Последняя капля, переполнившая чашу…

— Я сказал: держись, — услышала она голос Терри. И его тон был таким странным, что Эва быстро открыла глаза. Терри перехватил руку Антуана и почти умоляюще поглядел на него. Загорелое лицо молодого человека покрылось потом. — Послушай, Антуан, — произнес он, облизав губы, — ты когда-нибудь был влюблен?

Антуан вздохнул и повернулся к старшему официанту.

Тот был белый как мел. И дрожащим голосом поинтересовался:

— Может быть, месье себя неважно чувствует? Может быть, нам надо позвать врача?..

— Любовь. Любовь, — настойчиво повторял Терри. — Ты знаешь, что такое любовь? Знаешь? Амур? Китчи-ку. Л-ю-б-о-в-ь!

— Он сумасшедший, — пробормотал Антуан и осторожно отпрянул назад.

— Да, конечно, я сумасшедший! — заорал Терри, размахивая длинными руками. — Я и впрямь рехнулся и пытаюсь подыскать слова, чтобы сделать предложение любимой девушке, а он еще говорит, будто я слишком расшумелся!

«Теперь мне понятно, какие муки испытывала Жанна д'Арк, стоя в горящем костре», — подумала Эва. Ее щеки пылали. Еще ни разу в жизни она не была так унижена. Ресторан гудел от выкриков. Все хохотали. Даже старший официант с облегчением улыбнулся.

— Вы болван! — тяжело дыша, выпалила Эва и вскочила с места. — После всего, что мне пришлось пережить…

Она бросилась бежать, со всех сторон сопровождаемая взрывами смеха. Это напоминало ночной кошмар. Да как он мог?.. Это какой-то, какой-то…

Но девушка успела добежать лишь до резинового коврика у входа. Там ее ждал неизвестно откуда взявшийся Терри.

— Послушайте, детка, — хрипло проговорил он. — Выходите за меня замуж и поскорее избавьте меня от этой жуткой тоски. Мы будем счастливейшей парой на свете!

— О, Терри! — всхлипнула Эва и крепко обняла его. — Я так счастлива. А вы такой дурак. Но я все равно вас очень люблю.

Сзади них послышались восторженные возгласы «ура!». Они столкнулись в дверях ресторана с целой толпой, а старший официант галантно поклонился им.

— Вив ля Франс! — негромко воскликнул Терри и поцеловал Эву.

* * *

Доктор Макклур позвонил в дверь. Ему открыл Джуна, который сначала удивился, потом рассердился и под конец отнесся к его визиту по-философски. Джуна уже успел привыкнуть к гостям, появлявшимся в их доме в вечерние часы со шляпой в руках.

— Здравствуйте, — неторопливо приветствовал доктора Эллери, привстав с кресла, у камина. — Входите, пожалуйста.

— Я вас долго не задержу, — начал доктор Макклур. — Знаете, я еще не поблагодарил вас как следует и, конечно…

— А, вы об этом? — Эллери явно смутился. — Садитесь, доктор. Папа в управлении, подчищает последние детали и, кажется, готов удовлетворить любопытствующих репортеров. Так что я сейчас совсем один, и мне немного не по себе.

— Терри сказал, что вам нездоровится, — заметил доктор и взял предложенную хозяином дома сигарету. — Полагаю, это естественная реакция на все случившееся. Но вы блестяще обосновали дело — рационально и убедительно. А вид у вас и правда неважный. Как вы себя чувствуете, скажите мне откровенно?

— Скверно. Но меня поразило, что и вы тоже сдали за последние дни.

— А, я-то! — Доктор пожал плечами, продолжая курить. — Что же, я ведь тоже человек. И хотя люди с годами обычно черствеют, есть вещи, которые трогают каждого. Например, тревога за близкого человека, если он оказался в опасности. А я очень люблю Эву. Затем потрясение, связанное с Эстер. Узнать, что она жива, лишь для того, чтобы вскоре увидеть ее мертвой и навсегда потерять… И еще Карен, — негромко добавил он.

Эллери кивнул, поглядев в темный очаг камина. Доктор вздохнул и поднялся.

— Мне трудно выразить словами, как я вам благодарен…

— Садитесь, доктор.

Доктор Макклур с недоумением посмотрел на него.

— Я должен с вами поговорить.

Большие руки доктора по-прежнему были опущены, а в сжатых пальцах дымилась сигарета.

— Что-нибудь случилось, мистер Квин?

— Да.

Доктор Макклур сел, и в чертах его грубо высеченного лица снова можно было уловить беспокойство.

Эллери встал с кресла, подошел к каминной полке.

— Сегодня я весь день до вечера размышлял, почти не вставая с этого кресла… Да, доктор, кое-что случилось.

— Существенное?

— В высшей степени.

— Если вы имеете в виду, — медленно начал доктор, — что Карен не покончила жизнь самоубийством, а…

— О нет, она покончила с собой, и на этот счет не может быть никаких сомнений, — произнес Эллери, покосившись на сабли, крест-накрест висящие над камином. — Тут все ясно.

— Тогда что же вы подразумеваете? — Доктор в очередной раз вскочил с места. — Не хотите ли вы сказать, будто Эва… все же совершила…

Эллери обернулся к нему:

— В этом деле есть ряд аспектов, доктор, которые мы пока не затрагивали. Во всяком случае, его нельзя считать законченным. Оно, конечно, закончилось для полиции и для моего отца. Но этого недостаточно. Я должен решить тяжелейшую проблему, самую трудную в моей практике. И, откровенно говоря, не знаю, что мне делать.

Доктор изумленно откинулся на спинку стула.

— Но если Эва не виновна, а Карен действительно покончила жизнь самоубийством, я отказываюсь что-либо понять…

— Я рад, что вы ко мне пришли. Очевидно, в человеческих отношениях есть какие-то нематериальные связи. — Эллери снял пенсне и с рассеянным видом принялся протирать стекла. — Ваш визит поможет мне решить кое-какие возникшие осложнения. У вас есть время, доктор?

— Да, конечно. Сколько вам понадобится. — Он с тревогой посмотрел на Квина-младшего.

Эллери направился на кухню.

— Джуна! — позвал он слугу, и тот выскочил как чертик из табакерки. — Ты не хочешь сходить в кино?

— Не знаю, — с сомнением отозвался Джуна. — Я тут, поблизости, уже все фильмы пересмотрел.

— Уверен, ты найдешь что-нибудь новенькое.

Эллери дал слуге денег. Джуна пристально посмотрел на него. Их взгляды встретились.

Затем Джуна сказал:

— Наверное, что-нибудь найдется. — Он быстро подошел к вешалке, взял шляпу и вышел из дому.

— Видите ли, — начал Эллери, как только за слугой захлопнулась дверь, — моя дилемма довольно необычна. Должен ли я сообщить отцу все, что мне известно, или нет? Он об этом не знает. А поскольку в деле есть один очень деликатный момент, то привычные методы здесь не подходят и я вынужден попросить вас о помощи.

— Но чем я могу помочь вам, Квин? Вы хотите сказать, что это как-то связано с Эвой?

Эллери сел и не спеша закурил сигарету.

— Лучше я начну с самого начала. И в результате анализа мы примем окончательное решение. Предупреждаю, это будет нестандартное решение. И принять его предстоит отнюдь не мне. Вся ответственность ляжет на вас. А я последую вашему совету. И тогда мы посмотрим, как нам быть: считать ли дело официально закрытым и присоединиться к мнению полиции или снова открыть его завтра — настоящим взрывом, который потрясет весь Нью-Йорк?

Доктор Макклур побледнел, тем не менее уверенно ответил:

— Я уже пережил столько потрясений, что, наверное, сумею выдержать еще одно. Продолжайте, Квин.

* * *

Эллери достал из кармана халата сложенный лист бумаги. Доктор терпеливо ждал, пока Эллери разворачивал его.

— У меня здесь отцовская копия предсмертной записки вашей снохи Эстер, которую нашли в Филадельфии, — пояснил Эллери.

— Да? — без выражения откликнулся доктор.

— Оригинал, конечно, остался у отца. Позвольте мне сразу заверить вас, что в отношении авторства этой записки нет никаких сомнений. Почерк тщательно исследовали и установили, что записку написала Эстер. А теперь, конечно, — продолжил Эллери изменившимся и каким-то отчужденным голосом, — после окончательно подтвержденного самоубийства Карен Лейт мы должны по-новому интерпретировать содержание этого письма. Раньше мы считали, что Эстер называла себя убийцей, связывая ее слова с гибелью Карен. То есть нам сказали, будто она призналась в содеянном преступлении — убийстве сестры. Но если Карен покончила жизнь самоубийством, то Эстер никак не могла ее убить. Она не могла бы ее убить даже в том случае, если бы Карен и не покончила с собой, поскольку Эстер не стало за два дня до смерти сестры. Речь не идет и о том, что Эстер взяла на себя чью-то вину за гибель Карен, ведь, как я уже сказал, Карен была жива, когда Эстер писала эти строки.

— Бесспорно, ее слова относились к смерти моего брата, а не Карен, — кивнул доктор. — Очевидно, Эстер до последней минуты продолжала считать себя убийцей Флойда.

— Да. Несомненно, это так. Ее старая мания. И сейчас она стала существенной и способной подсказать нам точный ответ на одно из наиболее загадочных обстоятельств этого дела. А именно: какой властью обладала Карен, почему она сумела подчинить себе Эстер и могла так безбожно и фантастически эксплуатировать родную сестру. Ведь Эстер даже согласилась на роль живого трупа.

Доктор сдвинул брови:

— Я не понимаю…

— Вся суть здесь в крайне изощренной, коварной и поразительно злобной психологии, — заявил Эллери. — Вы сами как-то сказали, что семнадцать лет назад вас изумила глубина отчаяния Эстер и ее твердая уверенность в совершенном преступлении. Она настойчиво, вопреки фактам, утверждала, что сознательно выстрелила в своего мужа, вашего брата, и убила его. Но причина ее одержимости сразу станет понятна, если я нарисую вам портрет умной и бессовестной женщины, пристально следившей за выздоровлением Эстер. Да, я говорю о Карен. Она контролировала каждый шаг своей сестры, постоянно нашептывала ей, что та убила вашего брата по злому умыслу. Иными словами, Карен сумела ее хорошо обработать, и в конце концов бедная Эстер и впрямь поверила, что убила своего мужа.

Доктор вздохнул и поглядел на него.

— И этот психологический нажим все объясняет, — печально произнес Эллери. — Он объясняет, почему Эстер так стремилась избавиться от своего ребенка и отправила его за океан. Ее ранимая и мягкая натура не могла смириться со страшной мыслью: когда-нибудь ее дочь узнает, что является дочерью убийцы. Вы же говорили мне, как Эстер убеждала вас удочерить Эву, забрать ее с собой в Штаты и воспитать в неведении о ее настоящих родителях.

— Да, это верно, — пробормотал доктор. — Карен ее всячески поддерживала.

— Конечно. По всей вероятности, этот план возник у Карен, а не у Эстер. Карен была чрезвычайно лживой и изворотливой. Тут сомневаться не приходится. Разработать столь коварный план и осуществить его могла только интриганка без стыда и совести. Она знала, как талантлива Эстер, а сама никакими способностями не обладала. Но Карен к тому же была на редкость тщеславна. И потому подогревала уверенность Эстер в том, что бедняжка убила вашего брата Флойда. Немудрено, что потрясенная гибелью мужа, эмоционально неуравновешенная Эстер легко сделалась жертвой тщеславия Карен и оказалась у нее под каблуком. Почему Карен так поступила? Зачем ей это было нужно? Дело не в одном тщеславии. Должно быть, сыграла свою роль и неразделенная страсть. Я думаю, Карен Лейт любила вашего брата Флойда. И по-моему, ей хотелось, чтобы Эстер страдала, покорив сердце мужчины, любви которого добивалась она сама.

Доктор недоверчиво покачал головой. Эллери заглянул в записку и прочел:

— «Твоя мать — чудовище, — обращается Эстер к Эве в этой предсмертной записке. — И слава богу, что у этого чудовища хватило человечности скрыть от тебя свой постыдный секрет». Что могут означать ее слова? Да лишь одно: Эстер во всем подчинялась Карен ради Эвы и ее счастья. А для Карен Эва стала сильнейшим орудием шантажа. Карен сумела внушить Эстер, что если Эва когда-нибудь узнает о семейной трагедии и об убитом ее матерью отце, то жизнь девочки будет погублена. И Эстер согласилась. Она поняла, что Эва не должна об этом знать.

Очень трудно представить себе, что Карен хладнокровно спланировала мнимое «самоубийство» Эстер в Японии, а та снова безропотно подчинилась и приняла активное участие в этом спектакле. Однако мы сможем легче понять случившееся, уяснив дальнейшие планы Карен. Она почувствовала, — ей нужно вернуться на родину, в Штаты, чтобы удовлетворить свои амбиции и одержать победу, собрав щедрый урожай литературных наград с помощью таланта Эстер. И тогда нам удастся разрешить еще одну психологическую проблему: Карен доставляла истинное наслаждение мысль о том, что теперь Эва живет в одном городе с нею и Эстер. Она знала, что ее сестра станет страдать еще сильнее, находясь рядом с дочерью и не смея показаться ей на глаза. Это тоже было частью жестокого и мстительного плана Карен. Она всегда могла заставить Эстер молчать и повиноваться, угрожая рассказать Эве о том, кто ее мать и что она сделала!

Доктор Макклур судорожно сжал волосатые руки.

— Ну и ведьма, — сухо и как-то отчужденно проговорил он. — Настоящий дьявол.

— Или, по крайней мере, дьяволица, — кивнул Эллери. — Но я еще не подошел к самой интересной части рассказа. Вот, слушайте. — Он прочел другой отрывок предсмертной записки Эстер: — «…ведь Вы единственный, кто мог бы спасти жизнь моей сестры». — Эллери громко повторил: — «…кто мог бы спасти жизнь моей сестры»! Откуда Эстер знала, что ее сестра обречена на скорую смерть, если она сама умерла на двое суток раньше Карен?

Он быстро встал с кресла и принялся взволнованно расхаживать по комнате.

— Эстер могло быть известно о смерти сестры лишь в том случае, если она знала о намерении Карен покончить жизнь самоубийством. Но как могла Эстер заранее знать, что Карен уже спланировала свое самоубийство? Да только если Карен сама сказала ей об этом. «Я понимаю, что это должно случиться, — пишет она, — и бессильна предотвратить подобный исход».

…И тогда Эстер предпринимает отчаянный шаг. Она не хочет оставаться в доме после смерти Карен. Не хочет, чтобы ее там обнаружили. Не хочет даже умирать в этом доме, потому что в любом случае после смерти Карен Эве придется узнать — ее «чудовище» мать жила там все годы как пленница. И Эстер в панике бежит из дома, бежит из Нью-Йорка, чтобы покончить жизнь самоубийством в другом городе, под чужим именем. Вот каков смысл ее фразы: «Поэтому я сделала то, что в моем абсолютно беспомощном состоянии просто обязана сделать».

— Ясно, — устало отозвался доктор.

— Вам ясно, доктор? А почему Карен покончила с собой? — Эллери наклонился к доктору. — Почему? Ведь у нее было в жизни все: слава, богатство, предстоящее замужество. Отчего же она покончила с собой?

Доктор озадаченно посмотрел на него:

— Вы же сами сказали, что, должно быть, ее замучили угрызения совести.

— Вы так думаете? Разве женщина вроде Карен Лейт способна на раскаяние? Отчего же она тогда не призналась во всем перед самоубийством? Раскаяние означает пробуждение, возрождение человеческой совести. Оно вызывает стремление искупить вину, отплатить за причиненное зло. А разве Карен Лейт перед смертью призналась всем и каждому, что долгие годы мошенничала и присваивала себе чужие труды? Разве она изменила завещание, чтобы возместить Эстер все, что принадлежало той по праву? Сделала ли она хоть что-нибудь, свойственное раскаявшейся женщине в этих, особых обстоятельствах? Нет. Она умерла, как и жила, сохранив тайну. Нет, доктор, это не раскаяние.

А каков тон письма Эстер? — воскликнул Эллери. — Разве это письмо женщины, которой родная сестра только что призналась в преступлениях против нее? Что имела в виду Эстер, написав «Наши пути снова скрещиваются» и «В нашей бессмысленной судьбе…»? Не улавливаются ли здесь нотки симпатии к Карен? И даже если Эстер была ангелом, могла ли она с симпатией написать о Карен, зная, как та семнадцать лет лгала о ее убийстве мужа, зная о том, как преступно эксплуатировала ее, пуская в ход угрозы и шантаж? Нет, доктор, Карен покончила с собой вовсе не из-за угрызения совести и желания искупить зло, причиненное Эстер. Карен покончила с собой, не сказав сестре ни слова правды обо всем, что она с нею сделала. Карен покончила с собой совсем по иной причине, не имеющей никакого отношения к Эстер. Однако сестре была известна эта причина, и потому она с симпатией написала о Карен в своей записке и молила Бога о милосердии к душам их обеих.

— Вы меня смущаете, — проговорил доктор и провел рукой по лбу. — Я ничего не понимаю.

— Тогда, быть может, я помогу вам понять. — Эллери снова взял записку. — «Если бы только Вы тогда не уехали…» Это относится к вам, доктор. «Если бы только Вы взяли ее с собой. Потому что Вы единственный, кто мог бы спасти жизнь моей сестры». Теперь вам стало яснее?

— Эстер полагала, — вздохнул доктор, — что, если бы я не уехал в отпуск в Европу или забрал бы с собой Карен, она не покончила бы с собой.

— Но почему, — вкрадчиво осведомился Эллери, — она пишет, что вы единственный, кто мог бы спасти Карен?

— Ну, — нахмурился доктор, — влияние жениха. Я был единственным, кого любила Карен.

— Однако отчего Эстер написала, что с вашим отъездом исчезла последняя опора Карен, ее последняя надежда?

Доктор пристально и напряженно посмотрел на него ясными, голубыми глазами.

— Я отвечу вам, доктор, — неторопливо произнес Эллери, — эта комната — могила, и я могу говорить не стесняясь. Я готов высказать вам все, что не дает мне покоя, признаться вам в чудовищном и не покидающем меня подозрении. Оно мучает меня весь этот вечер.

— Что вы имеете в виду? — спросил доктор Макклур, судорожно схватившись за ручку кресла.

— Я имею в виду, доктор, что вы убили Карен Лейт.

Глава 24

Доктор Макклур быстро встал с кресла и подошел к окну, заложив руки за спину. Его уверенная поза была хорошо знакома Эллери. Потом он повернулся, и, к удивлению Эллери, выражение его лица сделалось добродушно-любопытным.

— Вы, конечно, шутите, Квин? — усмехнулся доктор.

— Уверяю вас, нет, — жестко ответил Эллери.

— Но знаете ли, милый мой, вы страшно непоследовательны! Сначала вы сказали, что Карен покончила жизнь самоубийством, и, более того, сумели это доказать. А теперь, как гром среди ясного неба, вдруг обвиняете меня в ее убийстве. Конечно, вы понимаете мое недоумение.

Эллери почесал свою щеку.

— Никак не могу решить, то ли вы хотите позабавиться за мой счет, то ли у вас и правда потрясающая выдержка, доктор? Я только что обвинил вас в тягчайшем преступлении. Разве вы не желаете передо мной оправдаться?

— Нет, почему же, — внезапно заявил доктор. — Мне крайне любопытно узнать, как вам удастся это логически доказать. Как мог человек, лежа в кресле на палубе корабля, в открытом океане, убить женщину, которая в то время находилась в своем доме в Нью-Йорке?

Эллери вспыхнул:

— Вы меня оскорбляете. Прежде всего, я вовсе не говорил вам, что могу это логически доказать. И во-вторых, я не утверждал, будто вы своими руками убили Карен Лейт.

— Вы меня еще больше заинтересовали. А как же я это сделал? Своим астральным телом? Ну-ну, давайте, Квин, признайтесь, что вам захотелось надо мной подшутить, и лучше прекратим этот разговор. Не отправиться ли нам в Медицинский клуб? Я угощу вас вином.

— Я с удовольствием выпью с вами, доктор, но думаю, сначала нам следует разрядить атмосферу.

— Так, значит, вы это серьезно? — Доктор задумчиво посмотрел на Эллери, и тот невольно поежился от его проницательного, испытывающего взгляда. — Что же, давайте. Я вас слушаю, Квин.

— Хотите сигарету?

— Нет, благодарю.

Эллери закурил.

— Я должен вернуться к записке Эстер. Почему вы — единственный человек, «который мог бы спасти Карен»? Почему вы были «ее последней надеждой»?

— А я, в свою очередь, тоже должен повториться, хотя не могу утверждать наверняка, что творилось в душе бедной Эстер, когда она писала эти строки. Однако все легко объяснимо. Насколько я понимаю, мое физическое присутствие и привязанность Карен ко мне могли бы удержать ее от самоубийства.

— Однако Эстер не была в этом уверена, — заметил Эллери. — Она не написала, что вы могли спасти жизнь Карен, она лишь предположила, будто вы могли бы это сделать.

— Это игра слов, оттенков и понятий, — возразил доктор Макклур. — Конечно, многое возможно, но, даже останься я здесь, Карен все равно могла бы покончить с собой.

— А с другой стороны, — мягко произнес Эллери, — у меня зародилось подозрение, что если Эстер не была уверена в вас и вашей возможности удержать Карен от самоубийства, то, значит, не считала вас возлюбленным ее сестры.

— Сегодня вечером я что-то плохо соображаю, — улыбнулся доктор. — И никак не могу понять, куда вы клоните.

— Доктор, что вы умеете делать лучше всех на свете? — отрывисто спросил Эллери.

— У меня никогда не было сознания собственного превосходства в какой-либо сфере. Но естественно, я польщен.

— Вы слишком скромны. Вы знамениты. Недавно к вам пришло международное признание. Вы посвятили свою жизнь, свое несравненное мастерство, всю свою судьбу исследованию и лечению раковых заболеваний.

— Ах, вы об этом! — махнул рукой доктор.

— Всем известно, что вы лучший специалист в этой области. Даже Эстер, должно быть, знала об этом. Хотя она и жила в заточении, но, судя по ее книгам, много читала и следила за всем происходящим в мире. Кстати, не странно ли, что Эстер, считавшая вас ведущим специалистом-онкологом, написала эти строки: «Вы единственный, кто мог бы спасти жизнь моей сестры»?

Доктор Макклур вернулся к креслу и развалился в нем, скрестив руки на груди и полузакрыв глаза.

— Это невероятно, — произнес он.

— Не совсем, — врастяжку протянул Эллери. — Потому что мы должны найти причину и все понять. Отчего женщина, которой, казалось бы, жить да жить, внезапно решила покончить с собой? У нас, видите ли, нет мотива. Разве что мы могли бы сказать: «Она почувствовала леденящую руку смерти». То есть что она страдала от неизлечимой болезни и знала — вскоре ей все равно суждено умереть. А иначе ее самоубийство, когда удача и счастье посыпались на нее как из рога изобилия — недавняя высшая литературная премия и награды, благоприятное стечение обстоятельств, наследство, которое ей предстояло получить всего через месяц, — как я уже говорил, совершенно необъяснимо. И причиной его могла стать только болезнь.

Доктор поежился и пожал плечами.

— По-моему, вы предполагаете, что у Карен был рак?

— Я уверен, что именно это имела в виду Эстер, написав, что вы единственный, кто мог бы спасти жизнь ее сестры.

— Но вы не хуже меня знаете, что в отчете о вскрытии ваш доктор Праути ни словом не обмолвился о раке! Неужели вы полагаете, что, будь у Карен рак в серьезной стадии, он бы этого не заметил?

— Вот мы и подошли к самой сути! — Эллери с силой стукнул кулаком по столику. — Карен Лейт покончила с собой, думая, что у нее рак. А на самом деле ничего подобного у нее не было. И ее сестра Эстер тоже не сомневалась, что Карен больна раком.

Лицо доктора стало спокойным и суровым. Он немного передвинулся в кресле.

— Понимаю, — кивнул он. — Вот все и разъяснилось. Вы ведь это хотели мне сказать?

— Да! Вскрытие показало, что никаких раковых опухолей у Карен не было, однако она решилась на самоубийство, твердо уверенная в своей болезни. — Эллери слегка наклонился. — А кто, по вашему мнению, внушил ей это, доктор Макклур?

Доктор промолчал.

— Позвольте мне привести вам еще одну цитату. Вы сами как-то сказали: «Она никогда не обращалась к другому врачу. Она точно следовала моим указаниям. Идеальная пациентка». Да, доктор, вы были ее лечащим врачом и диагностировали простейшие симптомы неврастении и анемии — потерю веса и аппетита, возможно, несварение желудка и некоторый дискомфорт после еды — как признаки рака. И она вам поверила, потому что вы были ее женихом и к тому же лучшим в мире специалистом по раковым заболеваниям. Ей никогда не приходило в голову проконсультироваться у другого врача, а вы отлично знали, что она ни к кому не обратится.

Доктор по-прежнему молчал.

— У меня нет ни малейших сомнений, что вы обстоятельно обследовали ее в вашей клинике. Вы даже могли показать ей чьи-то рентгеновские снимки, выдав их за ее собственные. Судя по всему, вы сказали ей, что она безнадежно больна и у нее, очевидно, рак желудка с метастазами, затронувшими печень и брюшную полость. Вы также убедили ее в том, что операция невозможна, поскольку болезнь зашла слишком далеко. Вы безупречно сыграли свою роль, и в короткое время, ничего не говоря по существу и даже не прося вас подробно ответить, Карен стала вашей психологической жертвой. А учитывая состояние ее нервной системы, нетрудно было догадаться, что она откажется от борьбы и начнет планировать самоубийство.

— Я вижу, — заметил доктор, — что вы уже успели расспросить разных врачей.

— Да. Я позвонил одному доктору, которого хорошо знаю, и задал ему вопрос, легко ли может недобросовестный врач внушить своей неврастеничной пациентке, что она больна раком, а не обычной анемией.

— Но при этом, — с удовольствием отметил доктор, — вы упустили из виду простую возможность ошибки в диагнозе, даже при самых лучших намерениях врача. Мне известны случаи, когда все анализы и симптомы указывали на рак, да, да, в том числе и рентгеновские снимки! А на самом деле никакого рака не было.

— Совершенно невероятно, доктор, чтобы вы ошиблись, учитывая ваши знания и опыт. Но даже если вы неумышленно поставили ложный диагноз, то почему вы ей сказали? Да еще накануне свадьбы? Куда благороднее было бы держать ее в неведении.

— Но ошибающийся врач, искренне полагающий, что у его пациента рак, не может держать его в неведении. Он должен заняться его лечением, независимо от того, в какой стадии находится болезнь.

— Однако вы-то ее не лечили, не так ли, доктор? Вы бросили вашу «пациентку» и уехали в Европу! Нет, доктор, никакими добрыми намерениями вы не руководствовались, скорее наоборот. Вы сознательно сообщили ей, что она страдает неизлечимой болезнью. И любое лечение будет бесполезно, если не вредно. Вы сделали это, желая заставить ее страдать, вы отняли у нее последнюю надежду. И теперь, зная о случившемся, я могу смело заявить: вы подтолкнули ее к самоубийству.

Доктор вздохнул.

— Теперь вы понимаете, — мягко осведомился Эллери, — как человек может убить женщину, находясь от нее вдалеке?

Доктор закрыл лицо руками.

— Теперь вы понимаете, что я имел в виду, сказав раньше: «Несмотря на самоубийство Карен Лейт, по сути, она была убита вами»? Да, это странный способ убийства, доктор, это духовное убийство или чисто психологическое, и тем не менее самое настоящее убийство. Такое же, как если бы вы находились в комнате и своей собственной рукой вонзили в горло Карен Лейт эту половинку ножниц, а не сидели бы в то время в кресле на палубе океанского теплохода.

Доктор Макклур задумался.

— И какой же мотив вы готовы мне приписать в вашей фантастической теории? Вы изобразили меня просто каким-то Макиавелли? — спросил он.

— Нет, вы не Макиавелли, — пробормотал Эллери. — А мотив очень прост, человечен и даже достоин похвалы. Каким-то образом вам удалось узнать — в промежутке времени между приемом у Карен в саду и вашим отъездом в Европу, — что Эстер Лейт Макклур, в которую вы когда-то были влюблены в Японии, все эти годы жила в мансарде, прямо над головой у вашей невесты… Узница, крайне подавленная, обманутая, эксплуатируемая, обворованная, а ее произведения присвоены сестрой. Возможно, вы даже виделись и разговаривали с Эстер, но умолчали об этом ради Эвы. Однако главное, что вы выяснили тайну и ваша любовь к Карен уступила место горькому разочарованию. Теперь вы жаждали ей отомстить. Ведь вы впервые увидели ее истинную суть и поняли, что она — чудовище, не заслуживающее жизни.

— Против этого пункта у меня нет никаких возражений, — заявил доктор Макклур.

— Вам вовсе не обязательно было действовать, — мрачно продолжил Эллери, — когда вас известили на борту корабля, что ваша невеста убита. Вы уехали в Европу в твердой уверенности, что Карен покончит с собой. Но когда обнаружилось, что ее, по всей вероятности, убили, для вас это стало страшным потрясением. Вы и не думали о подобной возможности. Однако отреагировали вполне нормально, беспокоясь только о Эве. Вы даже допускали, что девушке тоже стала известна тайна и она убила Карен. Вы не сомневались в том, что Карен убили, пока я не доказал факт самоубийства. И тогда вы почувствовали на себе клеймо убийцы, поняли, что в конце концов достигли своей цели.

— Можно попросить у вас еще одну сигарету? — обратился к Эллери доктор Макклур.

Эллери молча протянул ему пачку. Они долгое время сидели, не говоря ни слова, и курили, как два добрых друга, которые ощущают духовную близость и не нуждаются в подробных разъяснениях.

Наконец доктор Макклур произнес:

— Я сейчас подумал: интересно, а что сказал бы ваш отец, будь он здесь? — Он улыбнулся и пожал плечами. — Поверил бы он в эту историю? Хотел бы я знать. Ведь не существует никаких доказательств. Ровным счетом никаких.

— А что такое доказательства? — парировал Эллери. — Просто одежда, в которую мы облекаем истину. Доказать можно все, что угодно, если есть желание поверить.

— Однако, — возразил доктор, — и полиция и суд действуют, возможно к несчастью, на более осязаемой правовой основе.

— Да, это верно, — согласился Эллери.

— Что же, будем считать, что мы провели приятный литературный вечер, — заключил доктор. — Забудем обо всей этой чепухе, перестанем болтать понапрасну и пойдем в мой клуб. Я же обещал угостить вас выпивкой. — Он поднялся, продолжая улыбаться.

Эллери вздохнул:

— Я вижу, что мне придется выложить на стол все карты.

— Что вы имеете в виду? — медленно спросил доктор Макклур.

— Извините, пожалуйста. — Эллери поднялся и направился в спальню.

Доктор Макклур слегка нахмурился и раздавил в пепельнице сигарету. Эллери вернулся, и доктор увидел у него в руках небольшой конверт.

* * *

— Полиция ничего не знает об этом письме, — предупредил Эллери и вручил конверт доктору. Тот повертел его крепкими длинными пальцами. Это был изящный конверт с орнаментом из розовато-желтых хризантем. На нем аккуратным почерком Карен Лейт было написано лишь одно слово — «Джону». А на обратной стороне конверта виднелась золотая японская печать, столь хорошо знакомая доктору. Кто-то успел его надорвать, и доктор заметил в нем сложенный лист почтовой бумаги. Сам конверт был грязным, с пятнами росы, словно он долгое время находился под открытым небом.

— Я нашел его сегодня днем в водосточном желобе на крыше дома Карен Лейт, — пояснил Эллери, пристально наблюдая за доктором. — Он лежал рядом с половинкой ножниц. Конверт был запечатан, но я его вскрыл. И никому не говорил о нем до этой минуты.

— Сойка, — рассеянно произнес доктор.

— Несомненно. Должно быть, она дважды прилетала в спальню и протискивалась между прутьями. Первый раз за половинкой ножниц, второй — за этим конвертом. По-моему, ее привлекла золотая печать.

Доктор кивнул и снова повертел в руках конверт.

— Любопытно, — пробормотал он. — Откуда Карен взяла второй лист бумаги? Я полагал, что, когда она послала Кинумэ за бумагой, у нее ничего не было под рукой.

— Ну, возможно, один лист бумаги и конверт у нее все же имелись, — равнодушно отозвался Эллери. — Но ведь ей нужно было написать два письма: одно вам, а другое — Морелу.

— Да, — согласился доктор Макклур. Он положил конверт на столик и повернулся спиной к Эллери.

— К сожалению, — произнес тот, — все часто происходит отнюдь не так, как нам хочется. Без вмешательства этой птицы картина была бы совсем иной. Если вы сейчас вынете письмо из конверта и прочтете его, то поймете, что это тоже предсмертная записка. Но на сей раз не Эстер, а Карен Лейт. Она заявляет, что собирается покончить с собой, и объясняет причину. Пишет, что вы диагностировали у нее рак в неизлечимой форме и самоубийство для нее — единственный выход.

Доктор Макклур пробормотал:

— Ах вот как вы узнали. А я-то думал, что вашему интеллекту пришлось изрядно потрудиться.

Но Эллери ответил ему:

— Теперь вы понимаете, почему я прошу вашего совета, доктор. Конечно, очень досадно, что у меня такой пытливый и вечно неудовлетворенный ум. И мне искренне жаль, поверьте. Ваше преступление заслуживает не только того, чтобы его раскрыли, но и другой, лучшей участи. И я прошу вашего совета, потому что сам не знаю, как мне следует поступить. Что мне теперь делать? Решение целиком зависит от вас.

— Да, — задумчиво проговорил доктор.

— У вас есть три выхода: уйти отсюда и по-прежнему хранить молчание. И тогда этическую проблему решать нужно будет мне. Вы можете пойти и заявить в полицию. Но тогда вы нанесете Эве последний, сокрушительный удар. Или вы можете уйти и…

— Я думаю, — спокойно сообщил доктор и повернулся к Эллери, — что знаю, как мне поступить.

— О! — откликнулся Квин и нервно схватил портсигар.

Доктор взял шляпу.

— Что ж. Прощайте.

— Прощайте, — ответил ему Эллери.

Доктор протянул ему руку. Эллери неторопливо пожал ее. Так жмут руку другу, которого видят в последний раз.

Когда доктор ушел, Эллери сел перед камином, взял конверт и какое-то время с грустью смотрел на него, а потом чиркнул спичкой, поджег его край и положил в камин. Он сидел, скрестив руки на груди, и наблюдал, как догорает конверт. Почему-то ему вспомнились слова, сказанные доктором в конце разговора: «Ах вот как вы узнали. А я-то думал, что вашему интеллекту пришлось изрядно потрудиться».

Эллери размышлял о том, как тщательно он обыскал дом Карен сегодня днем, пытаясь найти почтовую бумагу и никого об этом не спрашивая. Как долго сидел в комнате, где она умерла, и подделывал ее почерк, чтобы написать одно-единственное слово — «Джону». Как вложил чистый лист бумаги в заранее приготовленный конверт, заклеил его и приложил к золотому сургучу личную печать Карен Лейт. А после надорвал конверт и нанес на него капли росы.

Интеллектуальный процесс. Да, решил он, вполне интеллектуальный.

Наблюдая за золотым сургучом, плавящимся в огне, Эллери продолжал думать о том, как доказать, что человек совершил убийство не руками, а лишь мысленно. Как осуществить в таком случае справедливое возмездие? Как поймать ветер, заарканить облако или заставить справедливость вынести смертный приговор?

Эллери печально смотрел на огонь. И видел, как языки пламени облизнули последние куски бумаги. А затем все превратилось в груду пепла, из которой торчал только золотистый шарик.

Он подумал, что блеф — единственная защита от неощутимого, а совесть — единственный советчик и путеводитель в лабиринтах жизни.

И еще он подумал о том, как это легко и страшно, имея под рукой лишь ручку, бумагу и сургуч, помочь одному человеку и погубить другого.

Эллери глянул на догорающие дрова и поежился. Да, тяжело играть роль Господа Бога и творить справедливое возмездие, чтобы, наконец, обрести душевный покой.